Внимание при шизофрении[25]

Исследования внимания при психической патологии основа­ны, прежде всего, на результатах клинических наблюдений. В трудах классиков психиатрии описаниям расстройств сферы по­знавательных процессов вообще и внимания в частности отведе­но значительное место. Э. Крепелин покинул психологиче­скую лабораторию В. Вундта, чтобы изучить по совету своего учителя особенности внимания пациентов психиатрической клиники. Он впервые выделил шизофрению как определенное, хотя и распадающееся на ряд форм психическое заболевание (Крепелин, 1910). Нарушения внимания он относил к числу цен­тральных диагностических симптомов шизофрении и подчерки­вал, что ярко выраженное специфическое расстройство внима­ния наблюдается уже в начальном периоде болезни. При описа­нии этого расстройства Э.Крепелин опирается на различение пассивного и активного внимания. Для больных шизофренией характерны относительная сохранность пассивного и глубокие нарушения активного внимания. Внешне безучастные, они могут хорошо воспринимать все, что происходит вокруг, выхватывая случайные, второстепенные детали, и в то же время им редко удается активно направлять и длительно удерживать внимание на каком-либо заранее указанном объекте.

Хорошо известен и повсюду признан как наиболее значительный вклад в изучение шизофрении Е. Блейлера. В его работах приведены подробное описание и ряд конкретных иллюстраций расстройств внимания при шизофрении. Так, как бы подтверждая вывод Э. Крепелина о способности внешне индифферентных больных замечать даже незначительные аспекты окружающей действительности, Е. Блейлер пишет:

"Спустя несколько лет больные могли воспроизвести во всех деталях то, что происходило в отделении, например, сообщения из газет, которые они мимоходом слышали. Эти больные, казалось, были полностью погружены в себя, си­дели в углу, так что невозможно было понять, как они вообще могли узнать про эти обстоятельства. Одна наша больная — кататоник, которая в течение нескольких меся­цев была занята только тем, что, повернувшись к стене, строила рожи, после улучшения оказалась ориентирован­ной в том, что происходило во время англо-бурской войны; для этого она должна была вычленить отдельные высказы­вания, происходящие в совершенно безумном окружении, и сохранить их в упорядоченном виде. Другая, которая в течение многих лет не сказала ни одного разумного слова и не совершила ни одного разумного действия (ни разу не могла самостоятельно сесть), знала имя нового папы, всту­пившего на престол, хотя всегда жила в протестантском окружении, где Римом не интересовались" (Bleuler, 1911, с. 56).

Согласно Е. Блейлеру, внимание в целом есть проявление эффек­тивности, и страдает оно в той мере, в какой страдает эффективность. Степень и устойчивость внимания определяются, соответственно, силой и длительностью аффективных состояний. Активное внимание сохраняется и остается нормальным в тех сферах жизнедеятельности больных, где присутствует интерес. Автор отмечает, что "у большин­ства хронических пациентов способность к напряжению и удержа­нию внимания, если оно вообще прикладывается к вызывающим активность впечатлениям, оказывается нормальной или даже выше нормы" (Bleuler, 1911, с. 57). Развитие "аффективной тупости" при­водит к резкому сокращению круга объектов такого внимания. Со­вершенно иначе нарушается пассивное внимание. Здесь отсев внеш­них впечатлений "практически может сократиться до нуля, так что регистрируется почти все, что попадает на органы чувств" (Bleuler, 1911, с. 56). Сужение круга объектов активного внимания и одновре­менное расширение круга потенциальных объектов пассивного вни­мания могут привести к тому, что целостная картина симптома расстройств внимания будет выглядеть парадоксально. "Апатичный ши­зофреник может целых полдня сосредоточить все ничтожные силы своего внимания на ниточке, которую он держит в руке, и наоборот, его может отвлечь любой пустяк, так как он, можно сказать, ничем не заинтересовывается" (Блейлер, 1920/1993, с. 104). Как и Э.Крепелин, он считал указанные нарушения внимания специфическим симптомом шизофрении.

В 1950-е годы начинается следующий этап клинических исследо­ваний нарушений внимания при шизофрении. В качестве отправного пункта использовались наблюдения Э. Крепелина и Е. Блейлера, но с методической точки зрения новые исследования выглядят более совершенными. Были разработаны техники интервью, контролиро­вался отбор пациентов, учитывались срок и форма заболевания, опрашиваемые ставились в одинаковые условия, и, главное, были сформулированы конкретные цели наблюдения, разработаны про­цедуры его проведения и статистической обработки данных. Образ­цовые и наиболее содержательные по своему материалу и результа­там исследования провели Э. Маги и Дж. Чапман. В раннем иссле­довании опрашивалось 26 впервые поступивших в клинику и нахо­дившихся там в течение нескольких месяцев больных с предвари­тельным диагнозом шизофрении (McGhie, Chapman, 1961). Беседа начиналась с просьбы рассказать о тех переживаниях и состояниях, которые впервые вызвали у них опасения по поводу собственного здоровья. В результате анализа полученных ответов авторы выде­лили группы расстройств различного рода. Наиболее многочислен­ными среди них были жалобы на нарушения в сферах внимания и восприятия. Больные шизофренией описывали свои затруднения сле­дующим образом:

"Я не могу сосредоточиться. Мешает мучительное для меня отвлечение — звуки проходят через меня,— но я чув­ствую, что моя психика не может с ними со всеми справить­ся. Трудно сосредоточиться на каком-либо одном звуке — это напоминает ситуацию, когда пытаешься одновременно делать два или три дела... Я как будто бы чересчур бдите­лен, чрезвычайно настороженный. Я никак не могу рассла­биться. Через меня проходит, по-видимому, все. Я просто не могу отгородиться... Кажется, что мое внимание захва­тывает все, хотя я и не интересуюсь чем-либо особенно. Разговаривая с вами, я могу слышать скрип ближайшей двери и шумы, идущие из коридора. От этого трудно отго­родиться, это сложнее, чем сосредоточиться на том, что го­ворю вам. Часто меня привлекают совершенно дурацкие вещи. Вернее, они не интересны для меня, но я обнаружи­ваю, что уделяю им внимание в течение некоторого времени. Это выглядит как лень, но на самом деле это не так" (McGhie, Chapman, 1961, с. 104).

Э. Маги и Дж. Чапман, комментируя эти высказывания, говорят о расширении внимания, приводящем к затоплению сознания нере­левантной информацией. Именно эти нарушения вызывали наи­большее беспокойство и тревогу опрашиваемых; они же относились к числу самых ранних среди замеченных изменений. Как следовало из данных опроса, другие группы расстройств (в мышлении, аффек­тивной сфере и моторике) возникали позже или в результате указан­ных нарушений внимания.

Кроме сообщений, свидетельствующих о неадекватной фильтра­ции сенсорного входа, больные жаловались на неспособность спра­виться с материалом умственной деятельности:

"Беда в том, что у меня слишком много мыслей. Вы можете подумать о чем-нибудь, скажем, о каком-то своем упущении и тут же вспомнить: "Ах, да, я не захватил сига­реты". А если мне что-нибудь придет в голову, то в тот же момент появится множество, связанных с этим нечто... Мои мысли растекаются. Я потерял контроль. Мне в голову одновременно приходит слишком много мыслей. Я не могу рассортировать их" (McGhie, Chapman, 1961, с. 108).

Позже подобные описания были обнаружены в источниках авто­биографического характера. Например, бывшая больная шизофре­нией пишет:

"Я хотела бы рассказать, если смогу, о том ненормально расширенном состоянии сознания, которое было у меня до, во время и после обострения болезни. Части моего мозга как будто пробудились ото сна, и меня стали интересовать лю­ди, события, места и идеи, ранее не производившие ника­кого впечатления... В нашей голове должен быть фильтр, действие которого не осознается. Он сортирует стимулы, и в сознание вторгаются только те, которые соответствуют текущему состоянию дел... То, что случилось со мной, произошло из-за нарушения в фильтре, и винегрет из раз­нородных стимулов стал отвлекать меня от тех вещей, ко­торые должны были занимать фокус моего внимания... К моменту госпитализации я достигла такой стадии "пробуж­дения", когда свет, льющийся из окна, или голубизна неба становились для меня значимыми до слез. Способность раз­граничивать существенное и несущественное снизилась до минимума. Совершенно различные события связывались в моей голове в запутанный клубок" (цитата по McGhie, 1970, с. 6)[26].

В следующей, проведенной по сходной методике работе к ис­следованию было привлечено около 40 человек, находящихся на ранней стадии заболевания шизофренией (Chapman, 1966). Факты, свидетельствующие о нарушении селективной функции внимания, и здесь часто встречались в отчетах пациентов. Их подтверждали данные проводимого по ходу опроса тщательного наблюдения за особенностями мимики, жестикуляции и направ­ления взора больных. Почти все больные отмечали наличие блокировок мышления и давали их описание. Например:

"Это подобно временному провалу — мой мозг не ра­ботает как следует — как будто попадаешь в вакуум. Я полностью отключаюсь от внешнего мира и перехожу в другой мир. Это случается тогда, когда начинает расти напряженность; в моем мозгу происходит взрыв" (Chapman, 1966, с. 231).

Такие остановки возникали даже в ходе опроса. Дж. Чапман считает, что неправомерно связывать их исключительно с про­цессом мышления. Анализ отчетов больных и обстоятельств появления остановок мышления позволили автору высказать предположение о том, что они также связаны с дисфункцией внимания. Больные говорили:

"Я впадаю в транс, потому что не могу надолго сосре­доточиться во время нашей беседы. Что-нибудь прихо­дит мне в голову и загоняет меня в транс. Но потом я все­гда пробуждаюсь... Я не люблю распределять свое вни­мание, потому что это приводит к помешательству — я перестаю понимать, где я и кто я. Когда это начинается, я как бы впадаю в транс и не могу что-либо увидеть или услышать" (Chapman, 1966, с. 231-232).

Дж. Чапман считает, что блокировки являются своеобразной защитой от перегрузки сознания, вызванной дефектом селекции.

В исследованиях Э. Маги и Дж. Чапмана проанализированы также субъективные отчеты о специфических, появляющихся на инициальной стадии заболевания расстройствах психомотори­ки. Они заключаются в том, что больной не в состоянии плавно и быстро выпол­нить привычные бытовые действия и даже просто передвигаться в пространстве. Приведем соответствующие примеры из работ этих авторов.

"Я не люблю двигаться быстро. Если же это приходится делать, я не могу осознать действительное состояние си­туации. Я воспринимаю звук, шум, движения, и все сме­шивается в беспорядочную кучу. Я обнаружил, что могу избежать этого, если полностью прекращаю ходьбу и ос­таюсь неподвижным... Я больше не уверен в своих движе­ниях. Это очень трудно описать, но иногда я сомневаюсь даже в простых действиях, например, когда сажусь. Это не столько продумывание того, что я должен сделать, сколь­ко само делание приводит меня в тупик. Недавно я обна­ружил, что обдумываю свои действия и обстоятельства, прежде чем примусь за дело. Если я, например, захочу сесть, то подумаю о себе и почти вижу себя усаживающим­ся, прежде чем сделаю это. То же самое происходит и с другими делами - умыванием, едой и даже одеванием, то есть с теми действиями, которые я проделывал, когда-то со­вершенно спокойно и не задумываясь. Я затрачиваю на эти действия много времени, потому что всегда осознаю, что делаю. Если бы я не застопоривался, отмечая, что де­лаю, я бы все делал гораздо быстрее... Мне страшно пойти куда-нибудь, если я не уделю все свое внимание этому движению. Если же, помимо того, я делаю что-нибудь еще, то мое движение будет ошибочным. Например, если я, выходя из этой комнаты, уделю внимание чему-нибудь еще, то могу встать на голову... Ни одно из моих движений теперь не происходит автоматически. Для того, чтобы правильно делать что-нибудь, например, идти как следует, должным образом разговаривать или покурить, мне необ­ходимо усиленно обдумывать свои действия. Раньше эти действия происходили автоматически... Я все делаю де­тально. Если мне захочется пить, то я должен взять чашку, шаг за шагом подойти к крану, повернуть кран, закрыть кран, выпить воду" (McGhie, Chapman, 1961, с. 106-108; Chapman, 1966, с. 239, 243).

Явления деавтоматизации моторных навыков известны давно и хорошо, но объясняли их, как правило, ссылаясь на дефект волевой сферы и/или амбивалентность мотивации больных шизофренией. Э. Маги и Дж. Чапман связывают эти расстройства поведения с на­рушением избирательной функции внимания. Они пишут: "Утрата спонтанности поведения является, по-видимому, естественным след­ствием вторжения в сферу сознательного внимания тех волевых им­пульсов и идущих от эффекторов стимулов, которые в норме не осознаются. Теперь больной должен принимать решение о каждом движении, сознательно начинать и управлять движениями своего тела. Деятельности, которые раньше регулировались автоматиче­ски, теперь переживаются как неопределенные и требующие наме­ренной координации (McGhie, Chapman, 1961, с. 112). Авторы вы­двигают гипотезу о первичном характере нарушения избирательно-тормозной функции внимания. Изменения аффективной сферы, рас­стройства восприятия, мышления, моторики и речи они склонны объяснять как реакции, адаптирующие субъекта к указанному де­фекту внимания. По данным Дж. Чапмана, исходы или конечные формы заболевания шизофренией оказались связанными с разли­чиями в ранней симптоматике (Chapman, 1966).

В 60-е годы линия клинических исследований все больше пересе­кается и сливается с линией экспериментальной разработки пробле­мы внимания при шизофрении. Согласование данных психологиче­ских лабораторных экспериментов и фактов клинических наблюде­ний предполагает координацию усилий и тесное взаимодействие клиницистов и психологов. Только сотрудничество сведет к мини­муму тот "момент истины", который содержится в известной шутке: "Психиатры не знают ничего обо всем, а психологи знают все ни о чем".

Экспериментальному изучению особенностей внимания при ши­зофрении посвящено значительное количество работ. Исследовались различные аспекты, свойства, характеристики внимания. При этом испытуемые — больные шизофренией — различались по форме, длительности и тяжести заболевания. В основу исследований закла­дывались разные представления о природе и функциях внимания. Неудивительно поэтому, что суммарная картина результатов и вы­водов экспериментов не образует нечто целое, а производит скорее впечатление хаоса. Т. Олтманс и Дж. Нил пишут:

"Главная причина этой путаницы заключается в неадек­ватности гипотетического толкования "внимания" и несо­гласованности тех операций, которые используются для его определения. В исследованиях шизофрении применя­ются многие, зачастую независимые показатели, и возни­кающие в связи с этим проблемы раскрыты и аргументиро­ваны вполне достаточно. Одним словом, множество людей подразумевают под вниманием множество вещей; поэтому объяснительная сила понятия внимания низко падает. Следовательно, вместо обращения к вниманию как к неко­торому всеобъемлющему механизму, было бы лучше перейти к изучению более дискретных способностей, таких как удержание готовности к ответу или способности эффек­тивно действовать в условиях отвлечения" (Oltmanns, Neale, 1978, с. 118).

Без обращения к общепсихологической теории внимания любые объяснения его расстройств будут необоснованными и малоубеди­тельными. Теория необходима уже для описания дефекта. "До тех пор, пока мы не сумеем лучше определить и четко обозначить, что же именно имеется в виду, когда говорят о внимании, утверждение о дефекте внимания у больных шизофренией будет эквивалентно кон­статации того, что они не могут хорошо действовать, то есть мы придем к очевидному и малоинформативному выводу",— отмечает один из современных авторов (Shapiro, 1981, с. 70). Большинство эмпирических исследований внимания в патопсихологии не руково­дствовалось какой-либо единой теорией внимания. Разрыв с общей психологией внимания не является абсолютным; авторы некоторых работ сознательно апеллируют к известным теоретическим моделям внимания или пытаются создать свои собственные.

Так, Э. Маги и Дж. Чапман при объяснении результатов своих исследований обратились к модели переработки информации, пред­ложенной в 1958 г. Д. Бродбентом (см. гл. 2, с. 57-59). В психологии шизофрении эта модель сохраняла ведущее положение до начала семидесятых годов (McGhie, 1969). Клинические наблюдения и дан­ные экспериментов на помехоустойчивость говорили о том, что при шизофрении нарушен механизм фильтрации или механизмы на­стройки фильтра. Прослеживалась связь между этими нарушениями и гиперактивацией больных шизофренией, но вопрос о том, какое из этих расстройств первично, продолжает оставаться открытым. Неко­торые авторы указывают на замедленную скорость переработки ин­формации в канале ограниченной пропускной способности. Д. Бродбент модифицировал свою модель, отвергнув по сути идею фильтра­ции, но сохранил представления о канале ограниченной мощности и раннем отборе информации. Модифицированная модель допускает как ранний отбор (установка на стимул), так и поздний категориаль­ный отбор (установка на ответ) (см. гл. 2, с. 67-68). Прежние, доволь­но противоречивые результаты исследований когнитивной перера­ботки при шизофрении стали пересматриваться с позиций новой модели Д. Бродбента. Высказывались предположения о нарушениях в механизме ранней фильтрации или в механизме отбора ответов. Экспериментальные данные не исключали возможность нарушения на любой стадии переработки информации. Специально проведенные исследования хотя и склоняли авторов к указанию дефекта ус­тановки на ответ, все же не могли окончательно решить вопрос о локализации дефекта. Параллельный кризис структурного направ­ления когнитивной психологии внимания во многом объясняет не­удачи указанных трактовок расстройств внимания при шизофрении.

Новый путь объяснения аномалий внимания проложила теория единых ресурсов умственного усилия Д. Канемана (см. гл. 3, с. 112-117). Предполагается, что у больных шизофренией требования зада­чи к ресурсам доступной мощности не удовлетворяются. Обсуждают­ся следующие предположения относительно причин дефицита в сис­теме распределения неспецифических ресурсов внимания: 1) нару­шение входных структур переработки и, как следствие, перегрузка входной информацией; 2) нарушение в центральных структурах переработки; 3) неадекватная стратегия распределения ресур­сов; 4) снижение общего уровня доступной мощности (Gjerde, 1983). Отсюда видно, что теория ресурсов представляет для интерпрета­ции результатов исследования внимания у больных шизофренией широкие возможности. Сократить число приемлемых гипотез путем только теоретического анализа невозможно. Необходимы специаль­ные экспериментальные исследования и, как отмечают некоторые авторы, разработка новых методических приемов. Положение ос­ложняется тем, что теория единых ресурсов в последние годы ставит­ся под сомнение. С одной стороны, экспериментальная разработка проблемы ресурсов, используя парадигму одновременного решения двух задач, показывает существование множества специфических ресурсов (см. гл. 3, с. 154-164), с другой стороны, подвергается рез­кой критике сама идея ограниченных ресурсов (см. гл. 4). Однако, ресурсные теории внимания сохраняют свою привлекательность, так как они, благодаря постулируемым в модели Д. Канемана связям усилия и стратегии его распределения с общей активацией, легко ассимилируют различные концепции расстройства активации больных шизофренией.

Глобальная переориентация методологии когнитивной психоло­гии от структурных представлений системы переработки информа­ции к процессуальному подходу открыла новые возможности для психологии внимания вообще и для объяснения дефектов внимания при шизофрении в частности. Речь идет о различении автоматиче­ских и контролируемых процессов, а также двух видов переработки (см. гл. 2, с. 106-109 и гл. 3, с. 147-150). В системе переработки информации выделяется два потока процессов — идущая снизу вверх, ведомая стимулами пассивная переработка, и идущая сверху вниз, ведомая знаниями и целями активная переработка. Предпола­гается, что к первому типу переработки относится феноменология пассивного или непроизвольного внимания, а ко второму — вни­мания активного или произвольного. Более того, "понятие вни­мания представляет собой мост между двумя типами переработки и помогает описать, каким образом эти две системы действуют в унисон" (Kietzman et al., 1980, с. 340). Новый подход интегри­рует ранние представления о системе переработки информации. Жесткие автоматические процессы соответствуют структурным понятиям этапов и блоков переработки, а контролируемые про­цессы связываются с представлениями о ресурсах внимания.

Современные теории расстройств внимания при шизофрении локализуют дефект либо в автоматической, либо в концепту­альной переработке. Говоря на традиционном языке, нарушение ищется или в механизмах непроизвольного (пассивного) внима­ния, или внимания произвольного (активного). Поскольку ни те, ни другие теории не могут объяснить в полном объеме противо­речивую картину результатов исследований, в последнее время разрабатывается подход, трактующий расстройства внимания в терминах дисбаланса произвольного и непроизвольного внима­нии. Авторы одного из обзоров исследований когнитивных про­цессов больных шизофренией выделяют два класса теорий на­рушений внимания (Kietzman et al., 1980). В класс унитарных моделей они включают гипотезы, указывающие на дефект в ка­ком-либо одном виде переработки информации. Второй класс моделей описывает нарушения в балансе или интеграции двух видов переработки. Авторы считают, что большинство теорий предполагают доминирование концептуальной (сверху-вниз) переработки у больных шизофренией.

Итак, психологическое исследование подтверждает централь­ное значение симптома нарушений внимания в клинике ши­зофрении. Множество данных указывает на первичный и фун­даментальный характер этого вида психических расстройств. Вместе с тем, экспериментальная разработка проблемы внима­ния при шизофрении оказалась полезным полигоном испытания и обкатки различных теорий внимания. Материалы психологиче­ских исследований больных шизофренией не только проклады­вают новые пути поиска причин этого тяжелого и распространен­ного заболевания, но и могут подтолкнуть к выдвижению новых гипотез и послужить эмпирической базой новых теорий, раскры­вающих сущность внимания человека.

Внимание и бдительность.

Аспект устойчивости внимания выступает на первый план в ситуациях решения задач на бдительность (vigilance). Такие за­дачи требуют непрерывного и продолжительного внимания к одному источнику информации с целью обнаружения каких-то определенных или просто атипических событий. Сигнальные события происходят довольно редко, в непредсказуемые момен­ты длительных (от 0,5 до 2 часов) интервалов наблюдения в усло­виях однообразного и монотонного окружения. Положение и за­дачу испытуемого в экспериментах на бдительность иногда сравнивают с позицией и обязанностями впередсмотрящего мат­роса, который когда-то, во времена парусного флота, сидел внут­ри "вороньего гнезда", сооруженного в верхней части самой вы­сокой мачты корабля. По О. Кюльпе, внимание вообще подобно часовому—наблюдателю, находящемуся на высокой башне. Он спокойно обозревает простирающуюся перед ним местность, бросая безразличный взор на знакомые сцены и фигуры, но ост­ро и тщательно исследует любое странное явление (Kuelpe, 1902). В качестве житейских примеров внимания такого рода можно привести поведение кошки, подстерегающей мышь, рыба­ка, наблюдающего за поплавком, и хозяйки, отслеживающей момент закипания молока. Специальное изучение процессов бдительности началось после Второй мировой войны. С тех пор накоплено множество фактов, объяснить которые с позиций ка­кой-то одной теории внимания пока не удается (Loeb, Alluisi, 1984). Определенный вклад в эти исследования внес английский психолог М. Айзенк. В данном приложении приводится отрывок из его учебника, в котором показано современное состояние этой области экспериментальной психологии внимания:

". . .один из интереснейших способов изучения внима­ния, состоит в исследовании способности людей непрерыв­но поддерживать внимание в длительных монотонных зада­чах, требующих обнаружения случайных сигналов. Такие задачи называют "задачами на бдительность". Существует ряд видов профессиональной деятельности (напр., продол­жительное наблюдение за экраном радара при поиске под­водной лодки, контроль качества продукции, сходящей с конвейера), обнаруживающих сходство с задачами на бди­тельность, и важно понять, какие процессы лежат в их основе.

Макворс (1950)[27] положил начало систематическим ис­следованиям в этой области. Он использовал стрелку ча­сов, которая двигалась мелкими одинаковыми скачками. Испытуемых просили внимательно наблюдать за ней и со­общать об относительно редких случаях, когда стрелка со­вершала двойной скачок. Поскольку эта задача носила скучный, утомительный характер, не удивительно, что Макворс получил четкие данные о декременте бдительности — то есть уменьшении вероятности обнаружения двой­ного скачка или сигнала с течением времени. Декремент бдительности был также описан многими исследователями и стал одной из основных характеристик процесса решения задач на бдительность.

Естественно предположить, что декремент бдительности возникает из-за постепенной потери наблюдателем способ­ности поддерживать внимание, следствием чего является уменьшение чувствительности к сигналам. Однако Бродбент показал, что основа декремента бдительности в дейст­вительности более сложна, чем предполагалось ранее. По ходу решения задачи на бдительность число ложных тревог (сообщений наблюдателя о появлении сигналов при их объ­ективном отсутствии) имеет тенденцию к снижению, что указывает на то, что наблюдатели сообщают о наличии сигналов более осторожно. Информация о процентах обна­ружения и ложных тревог дает независимые показатели чувствительности и осторожности ответов наблюдателей. Учитывая эту информацию, обычно приходят к выводу, что декремент бдительности в большей степени есть следствие увеличения сопротивления реагировать, когда предъявляется сигнал, чем снижения уровня чувствительности на­блюдателя к стимуляции.

Ослабление декремента. С практической точки зрения, особенно важно найти способы уменьшения декремента бдительности. В своем первом исследовании Макворс (1950) обнаружил, что обеспечение испытуемых обратной связью о результатах их деятельности, то есть предоставле­ние информации о пропусках и правильных обнаружениях сигналов, предотвращало появление декремента. Знание результатов оказывается полезным по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, оно дает испытуемому точную информацию о его продуктивности, во-вторых, увеличива­ет уровень мотивации. Как показало более позднее иссле­дование, эффект знания результатов решения задач на бди­тельность связан с увеличением мотивации, а не с ин­формированностью испытуемого. Например, Нахрейнер (1977) мотивировал некоторых испытуемых, сообщая им, что успешное решение задачи будет хорошо оплачено. Декремент бдительности у этих, сильно мотивированных испытуемых не обнаруживался. Уэрм, Эппс и Фергусон (1974) установили, что симулированное ими ложное зна­ние результатов оказалось столь же эффективным в увели­чении продуктивности, что и истинная обратная связь, показав тем самым, что правильная информация для улуч­шения деятельности не нужна. Вообще говоря, более бод­рые люди физиологически более активированы, чем сон­ливые. Такие люди более продуктивны при решении мно­гих задач, в том числе и задач на бдительность. Поскольку в ходе решения большинства задач на бдительность, фи­зиологическая активация обнаруживает тенденцию к по­нижению, вероятно, что уровень физиологической актива­ции может быть важным фактором возникновения декре­мента бдительности. Было проведено несколько исследо­ваний, в которых испытуемым предъявляли белый шум высокой интенсивности (то есть шум, содержащий все зву­ковые частоты и напоминающий свист). Сильный белый шум увеличивает физиологическую активацию и обычно ослабляет декремент бдительности. Маллин и Коркоран (1977) изучали влияние белого шума на продуктивность деятельности в задачах на бдительность, решаемых в 8 утра и в 8 вечера. Шум оказал значимый положительный эффект на деятельность испытуемых утром, но не вече­ром. По-видимому, утром испытуемые еще находились в сонном состоянии и поэтому извлекли пользу из стимули­рующих свойств белого шума, тогда как вечером они должны были, даже при отсутствии белого шума, быть более бодрыми.

Одной из проблем исследования бдительности явля­ется то, что испытуемые, хорошо решающие одну зада­чу на бдительность, часто не справляются с другой — то есть обычно задачи на бдительность слабо коррелируют друг с другом. Поэтому нельзя быть полностью уверен­ным в том, что результаты, полученные в одной кон­кретной задаче, будут повторены в других. До сих пор нет единого мнения относительно существенных харак­теристик, отличающих одну задачу от другой. Однако Айзенк (1988) подчеркнул, что "среди задач на бдитель­ность имеется ряд очевидных различий. Он включает в себя модальность предъявления стимула (обычно зри­тельную или слуховую), частоту и предсказуемость по­явления стимулов, трудность различения между отсут­ствием и наличием сигнала в окружающей ситуации. В самом деле, корреляция между решениями разных задач на бдительность обычно намного выше, когда они сход­ны друг с другом по этим характеристикам по сравнению с тем, когда эти задачи отобраны случайно" (с. 111-112).

В последние годы в исследованиях бдительности на­блюдается спад, что, по-видимому, обусловлено двумя основными причинами. Во-первых, оказалось, что путем анализа такой деятельности выяснить что-либо относи­тельно процессов и механизмов внимания удается не­много. Во-вторых, число видов профессиональной дея­тельности, строго соответствующих традиционным за­дачам на бдительность, когда по сути пассивный на­блюдатель ждет предъявления сигнала, непрерывно уменьшается. С развитием компьютеров и других техно­логий, появляется все больше и больше видов деятель­ности, в которых операторы активно участвуют в реше­нии многих задач и могут взаимодействовать с систе­мами, с которыми они работают. В настоящее время ве­роятность практического использования результатов исследования бдительности сократилась до незначи­тельной величины" (Eysenck, 1993, с. 63-65).

Метавнимание.

"Каждый знает, что такое внимание. Это пристрастное, осуществляемое посредством умственной деятельности об­ладание в ясном и четком виде одним из нескольких, как кажется, одновременно возможных объектов или рядов мысли. Фокусировка, концентрация сознания - его суть. Это означает отказ от каких-то вещей, чтобы эффективно заниматься другими и является условием, располагающим реальной противоположностью в том спутанном, сумереч­ном и распыленном сознании, которое по-французски на­зывают distraction, а по-немецки Zerstreutheit" (James, 1890/1990, с. 261).

Некоторые авторы обнаруживают в этом отрывке из учебника У. Джеймса основные линии экспериментальной психологии внимания последних десятилетий (La Berge, 1990). Действительно, наблю­дения и факты житейской психологии нередко служат отправными пунктами постановки задач и гипотез научных исследований, но не в силах заменить их.

Дж. Джастроу пишет, что жалобы на собственную невниматель­ность столь обыкновенны и часты, потому что многие видят в своей неспособности сосредоточиться главную и единственную причину жизненных неудач. Между тем, секрет хорошей концентрации отно­сится к разряду тайн, разгадку которых знают все, но лишь отчасти, недостаточно и смутно (Jastrow, 1928).

Иногда в пылу противопоставления научного и других способов познания утверждают, что в литературе эзотерического и религиоз­ного содержания проблема внимания давно решена[28]. При этом ссы­лаются на туманные высказывания авторитетов, владевших техни­ками концентрации, медитации и молитвы. Однако, практическое познание не раскрывает сущности психологических процессов, не может быть отчетливо высказано и передано на понятийном уровне. О великом поэте, художнике и каллиграфе Иккю Содзюне (1394-1481) рассказывают следующую историю:

"Однажды один простолюдин обратился к мастеру дзен Иккю: "Учитель, пожалуйста, дайте мне несколько пред­писаний высшей мудрости". Иккю тут же взял кисть и на­писал слово ВНИМАНИЕ. "И это все? — удивился проси­тель.— Не могли бы Вы что-нибудь добавить?" Иккю на­писал подряд два раза ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. "Ну и ну,— несколько раздраженно произнес мужчина.— Право я не вижу особой глубины или смысла в том, что Вы написа­ли". Тогда Иккю написал то же самое слово три раза под­ряд: ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. Почти рас­серженно человек спросил: "Но что же подразумевается под словом внимание?" Иккю спокойно ответил: "Внимание означает внимание" (цитата по Ornstein, 1978, с. 123).

Иккю не столько проясняет положение дел, сколько задает оче­редную загадку психологам и толкает на размышление. Так, вспоми­нается следующее чаньское (дзенское) изречение: "Что невыразимо в словах, неистощимо в действии"[29]. Искусство каллиграфии требу­ет глубокой концентрации. Иккю не говорил о внимании, но показал свое умение сосредоточиться, когда писал соответствующие иерог­лифы несколько раз, подчеркнув тем самым огромное значение внимания для практики самосовершенствования.

Что же на самом деле знают о внимании обыкновенные люди, профаны и обыватели, а не философы, психологи, физиологи и не учителя медитации или отцы церкви? Когда и как это знание приоб­ретается и развивается? Насколько оно адекватно? Каким образом и при каких обстоятельствах оно используется? Когнитивная психоло­гия поставила эти важные вопросы сравнительно недавно, в начале 80-ых годов. Соответствующая область исследований оформилась внутри обсуждения метапознания как способности человека к вос­приятию и рефлексии процессов и продуктов своей умственной деятельности (напр., Forrest-Pressley et al., 1985). Главные теоре­тики метапознания Э. Браун, Г. Уэллман и Дж. Флейвелл считают, что умственные процессы не только воспринимаются, но и могут стать предметом специального рассмотрения и рассуждения. В ре­зультате у каждого человека складывается, как часть индивидуаль­ной "теории души", более или менее упорядоченная сумма пред­ставлений о своих познавательных процессах и способностях.

Метапознание определяют как знание различных аспектов позна­вательной деятельности и как управление этой деятельностью. Метавнимание является компонентом метапознания и включает в себя, соответственно, знание о внимании и управление вниманием (Miller, 1985). Метавнимание как знание основано на данных самонаблюде­ния и на каком-то этапе своего развития может быть сформулировано в речевой форме. Эту часть опыта самопознания можно отнести к декларативной памяти. Метавнимание как опыт управления вклю­чает в себя ряд умений, т.е. относится к процедурной памяти. Сюда входят: мониторинг текущего состояния внимания; анализ требова­ний к вниманию, предъявляемых определенной задачей в данной ситуации; выбор адекватной стратегии внимания и оценка ее про­дуктивности.

Задача исследования метавнимания поставлена в русле изучения интеллектуального развития детей как практическая проблема воз­растной и педагогической психологии. Здесь анализ метавнимания совпадает по целям и пересекается с исследованием метапамяти, которая была и остается в центре интересов данной области совре­менной когнитивной психологии. Остановимся на некоторых резуль­татах и выводах изучения метавнимания, обратившись к материалам обзора, выполненного американским психологом Патрицией Мил­лер.

П. Миллер пишет, что "метакогнитивный взгляд направлен не на несовершенства самого внимания, а на знание ребенка о внимании и на способность использовать умения управления вниманием. Иссле­дование метавнимания является дополнительным, а не альтернатив­ным по отношению к давней линии изучения возрастных изменений внимательного поведения. Развитие и адекватное использование умений внимания представляют собой многостороннее достижение, одну из граней которого образует метавнимание" (Miller, 1985, с. 162).

В первом исследовании метавнимания изучались представления о внимании школьников (Миллер, Биги, 1979[30]). Ученикам первого, третьего и пятого классов показывали зарисовки знакомых ситуаций: объяснение учителя в классе; выполнение домашнего задания при включенном радио или телевизоре; чтение книги в библиотеке, когда туда входит группа горланящих детей; призывы матери, обращенные к ребенку, находящемуся в своей комнате и занятому каким-то делом и др. Детям задавали вопросы относительно тех факторов, которые могли помешать или, напротив, помочь концентрации главного пер­сонажа этих сцен. Использовали две процедуры отчета. Первая про­ходила в форме свободного интервью; во второй же респонденты выбирали из нескольких ответов тот, который, по их мнению, наи­лучшим образом характеризовал внимание ребенка (персонажа кар­тинки) в данной ситуации.

По ходу непринужденных бесед с детьми выяснилось, что боль­шинство из них (75, 79 и 87% учеников 1-го, 3-го и 5-го классов, соответственно) постоянно сталкиваются с трудностями сосредото­чения внимания, причины которых они находят в отвлечении на других балующихся детей, отсутствии интереса, шумах в помещении или за его пределами. Они также знали, что дети менее внимательны, чем взрослые, и что трудно уделить внимание чему-либо еще, если занят какой-то деятельностью. Младшие школьники указывали на шум и плохое поведение ребят как на главные факторы отвлечения внимания, тогда как пятиклассники чаще ссылались на отсутствие интереса и усилий сосредоточиться, на желание заняться каким-то другим делом, на недостаток знаний и опыта. Однако эта возрастная тенденция практически сошла на нет в ответах, полученных по вто­рой процедуре отчета. Авторы предположили, что причина возрас­тных различий в указании факторов внимания лежит не в том, что первоклассники меньше знают о внимании, чем пятиклассники, а в разной доступности и возможности коммуникации этих знаний.

Это предположение подтвердили данные исследования относи­тельного веса факторов интереса и шума, проведенного с детьми трех и четырех лет при помощи специально разработанной невербальной методики (Миллер, Заленски, 1982). Детей просили выбрать одну из двух ситуаций, смоделированных куклами и игрушечным реквизи­том домашней обстановки. В одной половине проб малыш слушает маму, рассказывающую про новую игру; в другой он пишет цифры. Пара сцен могла различаться по уровню шума, уровню интереса или по тому и другому фактору. Ребенок отбирал ту сцену, в которой кукольный малыш будет лучше слушать маму или записывать циф­ры. Во всех пробах данного эксперимента выбор детей оказался не­случайным — 75% для условия слабого шума и 92% для условия интереса. Пробы со столкновением факторов также показали боль­шую значимость интереса. Итак, уже трехлетние дети знают, что шум и отсутствие интереса мешают вниманию и, кроме того, рас­сматривают интерес как фактор более значимый, чем шум.

Дальнейшее исследование, проведенное с детьми разных возрас­тных групп и студентами, показало, что хотя доминирование интереса сохраняется, старшие дети и взрослые комбинируют информацию о шуме и интересе более сложным образом. Перевес интереса с воз­растом уменьшается. Младшие как бы просто складывают два факто­ра, тогда как старшие придают шуму большее значение при высо­ком интересе, чем при умеренном и низком (Миллер, 1982; Миллер, Шаннон, 1984).

П. Миллер пишет: "Устойчивое мнение детей, что интерес к зада­че больше влияет на внимание, чем уровень окружающего шума, выглядит несколько удивительно. Интерес не наблюдаем, абстрак­тен и психологичен, тогда как шум можно воспринимать прямо и, следовательно, легче понять. В литературе социально-когнитивной ориентации показана возрастная тенденция перехода от решений, принимаемых на основе наблюдаемых, конкретных событий к реше­ниям, основанным на ненаблюдаемых, психологических событиях и свойствах (Шантц, 1983). Одно из возможных объяснений акцента на интересе лежит в открытии Пиаже (1929), что маленькие дети обладают преувеличенным чувством личностной детерминации. Желание человека, чтобы нечто произошло, может стать, по их мне­нию, причиной происходящего, и поэтому он отвечает за свое пове­дение" (Miller, 1985, с. 192). Автор добавляет, что дети, по-видимому, правы, подчеркивая значение интереса и его перевес над шумом, так как мотивация является универсальным фактором ре­шения задач, а шум, по данным экспериментальных исследований, мешает деятельности далеко не всегда. В исследованиях метапамяти также обнаружили превалирование субъективного фактора над объективным. Даже маленькие дети считают величину прикладываемых уси­лий более важной для хорошего запоминания, чем число запоми­наемых объектов (Уэллман и др., 1981). Кроме того, они рассматри­вают усилие как основную причину успеха деятельности (Кун и др., 1974).

В одной из работ изучали представления детей о влиянии числа отслеживаемых целей, шума, возраста и времени на внимание на­блюдателя. Дети шести лет отдавали должное всем переменным, тогда как четырехлетние лучше понимали эффекты шума и количе­ства целей (Юссен, Берд, 1979). В другой работе обнаружили тенден­цию понижения оценки денежного вознаграждения как фактора внимательного поведения у детей в возрасте от 7 до 11 лет (Лопер и др., 1982).

В качестве специальной линии исследований метавнимания П. Миллер выделяет изучение развития стратегий борьбы с отвлече­ниями (Йейта, Мишел, 1979. Мишел, 1983). Основной методический прием заключался в том, что ребенку показывали и обещали пода­рить привлекательный объект, но при условии соблюдения им правил поведения наедине с этим объектом (не разрешалось приближаться и трогать его в течение определенного времени). Оказалось, что уже к семи годам появляются и затем становятся все более разнообразны­ми стратегии самоотвлечения, которыми дети сознательно пользу­ются, чтобы противостоять искушению. Данные этого цикла иссле­дований, а также интервью Миллер и Биги (1979) говорят, как пишет П. Миллер, о растущем осознании психологической природы иску­шения, а также о развитии стратегий увода внимания от соблазни­тельных объектов и событий. Дети узнают, что сила соблазна падает, если контролировать себя с целью получения вознаграждения, вы­полнения домашнего задания, слушания учителя, чтения книги в библиотеке и т.д. Они узнают и осваивают приемы сопротивления привлекательным объектам: сокрытие или устранение предмета; ухода прочь от него и концентрации на задаче. Дети сознательно меняют эмоциональное отношение к желаемому объекту путем раз­мышления о его нейтральных свойствах, о задаче или о чем-то посто­роннем. "В целом же данное исследование говорит о том, сколь ус­ловно отделение внимания от социально-личностного развития и, в том числе, от самоконтроля, мотивации и эмоций. В реальных, жиз­ненных ситуациях эти факторы влияют на внимание постоянно" (Miller, 1985, с. 196).

В другом исследовании метавнимания дошкольники, ученики 2-го, 5-го классов и студенты оценивали значение ряда переменных, влияющих на внимание и как следствие на продуктивность запоми­нания (Миллер, Вайс, 1982). Авторы разбили этот ряд согласно схеме метакогнитивных факторов, предложенной ранее Дж. Флейвеллом и Г. Уэллманом (1977), на 3 класса: 1) личностные переменные (возраст, интерес, размышления о посторонних объектах, при­слушивание к соседям); 2) переменные задачи (относительная заметность релевантных и нерелевантных стимулов, шум, дис­танция между релевантными и нерелевантными объектами); 3) стратегические переменные (селективность осмотра, его систе­матичность, наименование).

Испытуемые всех возрастных категорий указали на эффекты 4-х переменных (возраста, порядка осмотра, уровня интереса и стратегии наименования) и не придавали значения фактору дистанции. Школьники не понимали также влияния разницы в заметности релевантных и нерелевантных стимулов задачи. Ав­торы приходят к следующим выводам. Во-первых, даже пяти­летние дети осознают эффекты нескольких переменных. Во-вторых, рост метавнимания происходит преимущественно в пе­риод перехода от дошкольного (воспитанники детского сада) к школьному детству (ученики 2-го класса). В-третьих, понимание переменных задачи наступает позже, чем понимание личностных и стратегических переменных.

Исследованию стратегических переменных, в частности стра­тегии селективного внимания, посвящено специальное исследо­вание (Миллер, Вайс, 1981). Здесь, в отличие от опытов с отвле­чением, нерелевантные стимулы включались в условие задачи. Перед испытуемым ставили деревянный ящик, в верхней части которого располагались 12 самозакрывающихся дверей с рисун­ком либо клетки, либо домика. На обратной стороне каждой дверцы находилось изображение, соответственно, животного или предмета домашнего обихода. Испытуемого просили открыть релевантные дверцы (напр., с клетками), чтобы запомнить объ­екты (животных) и затем точно указать место каждого. Время одной пробы составляло 25 с. В эксперименте участвовали уче­ники 2-го, 5-го и 8-го классов.

Второклассники открывали релевантные и нерелевантные дверцы одинаково часто — подряд или случайно. Подавляющее большинство восьмиклассников и многие пятиклассники, напро­тив, всегда или почти всегда открывали релевантные двери. П. Миллер подчеркивает, что, согласно данным интервью с учени­ками той же школы, второклассники знали о преимуществах стратегии селективного зрительного внимания и, тем не менее, в ситуации эксперимента этим знанием не воспользовались. Дос­тупность содержаний метавнимательного знания П. Миллер считает важнейшим приобретением на пути когнитивного раз­вития ребенка.

Адекватную основу теоретического объяснения фактов иссле­дований метавнимания автор находит в модели общих метакогнитивных недостатков детей (Браун, 1978) и теориях социаль­ной атрибуции (Хайдер, 1958; Келли, 1973; Вайнер, 1980). Э. Браун описывает уве­личивающиеся по ходу развития интеграцию метакогнитивных зна­ний и согласование процессов управления познавательными функ­циями. Теоретики социальной атрибуции определяют направление причинных связей между компонентами знания и их изменение в процессе организации когнитивного опыта.

П. Миллер строит на этой основе организационную модель метавнимания как системы, состоящей из многих взаимосвязанных ком­понентов и процессов. Автор различает 4 аспекта организации этой системы: 1) различных знаний о внимании; 2) различных процессов управления вниманием; 3) знаний о внимании и других когнитивных процессах; 4) процессов управления вниманием и другими познава­тельными функциями. П. Миллер отмечает, что работы по каждому из этих аспектов пока единичны. Большинство исследований метавнимания нацелено на сбор и описание новых фактов. Однако наста­ла пора перехода к экспериментальной разработке объяснительных моделей метавнимания. Исходным пунктом такого исследования мо­жет быть тщательный анализ внутренних и внешних условий при­своения и роста знаний метавнимания, а его акцент следует сместить с изучения отдельных составляющих метазнания на анализ развития их организации. В связи с этим П. Миллер ссылается на работу за­падных последователей Л.С. Выготского, посвященную изучению способов взаимодействия взрослого и ребенка при совместном реше­нии задач (Верч и др., 1980). В заключении автор пишет: "Предла­гается направить фокус будущих исследований всех областей метапознания на его социальный, мотивационный и личностный кон­текст. Изучение метавнимания включает в себя эти факторы — напр., отвлечения на сверстников, уровень интереса к задаче, само­контроль и социальные соблазны — гораздо в большей степени, чем другие сферы метапознания. Растущее осознание и управление соб­ственным вниманием и познанием является лишь одной стороной развития более обширного самосознания и саморегуляции" (Miller, 1985, с. 218).

Внимательность.

Житейские понятия внимательности и невнимательности обычно используют с целью монохромной грубой оценки и краткой характе­ристики избирательного отношения человека к окружающей дейст­вительности, себе самому и другим людям. Невнимательный человек не задумывается о причинах и последствиях своего поведения, не замечает изменения обстоятельств и деталей ситуации, не учитывает своих и чужих состояний. Он действует подобно автомату — импуль­сивно и механически, неосмотрительно и беспечно, безрассудно, а порой и бестактно. Полная внимательность, напротив, предполагает продуманность и осознанность деятельности на всех этапах ее подго­товки и осуществления. Внимательный человек планирует свои дей­ствия и принимает взвешенные решения, действует гибко и тщатель­но, согласно конкретной ситуации, предусмотрительным и преду­предительным образом, угадывая желания и чутко отслеживая на­строение партнеров. Невнимательность обнаруживается явно в оши­бочных действиях и нарушениях этикета. Однако в большинстве случаев повседневных, привычных действий прямые результаты внимательности и невнимательности совпадают и выглядят одинако­во успешными. Поэтому внимательность и невнимательность неред­ко определяют как два различных стиля или манеру деятельности, а не по ее результатам.

С позиций когнитивной психологии, к невнимательным можно отнести те виды рутинной, внешней и внутренней деятельности, которые требуют или включают в себя переработку информации, минимально достаточную для определенного ответа. Осознанность этой информации считается, как правило, вопросом второстепенной важности. Между тем, с житейской точки зрения, разумность и сознательность действий человека являются важнейшими характери­стиками социально адаптированного поведения. Видимо, поэтому разработка проблемы внимательности началась за пределами акаде­мической психологии познания. Недостатки и преимущества внима­тельности и невнимательности попали в фокус прикладных исследо­ваний, проводимых психологами разных специализаций. Результа­ты и выводы одного из направлений такого рода исследований (оши­бок рассеянности) приведены в Приложении 3. В данном приложении представлена линия исследований группы социальных психологов, лидера которой, американку Элен Лангер, можно считать автором первой научной теории внимательности (mindfulness) и невнима­тельности (mindlessness) человека[31].

Э. Лангер пишет:

"Внимательность я рассматриваю как состояние насто­роженности и живого осознания, обладающее конкретными и типичными проявлениями. В общем виде она выражается в активной переработке информации, особенностью кото­рой является когнитивное расчленение — формирование категорий л различений. Акт построения различений пред­полагает создание новых категорий и наоборот. Эти разли­чения могут быть важными и второстепенными, но извле­каются они одинаково внимательно. Внимательность мож­но определить как построение (обнаружение) множества перспектив или осознание контекста. Пребывая в этом со­стоянии, человек расчленяет внешний мир и сам становится все более и более сложным. Он целиком погружается в эту созидательную работу. При невнимательном образе дейст­вий он, напротив, полагается на уже сформированные ка­тегории и ранее извлеченные отличительные признаки" (Langer, 1989a, с. 138-139).

Внимательность и невнимательность — два качественно различ­ных способа существования целостного организма в природной и социальной среде. Количественная разница в объеме информа­ции, перерабатываемой при том и другом способах, не считается существенным критерием их разграничения. Соответствующие состояния включают в себя не только когнитивный, но и аффек­тивный компонент и проявляются на уровне взаимодействия субъекта с природным и, в особенности, социальным окружени­ем. Невнимательность ригидна, нацелена на результат и опира­ется на прошлый опыт. Внимательность, напротив, подвижна, определяется текущим опытом и ориентирована на процесс. По­следнее означает максимально полное осознание настоящего, то есть того, что происходит "здесь и теперь". Благодаря ориентации на процесс увеличивается вероятность положительных эмоцио­нальных переживаний, сопровождающих деятельность.

По Э. Лангер, мир человека структурирован в соответствии с наличными категориями на дискретные отрезки доступной ин­формации, тогда как на самом деле он непрерывен. Ссылаясь на данные социально-психологических исследований, она утвер­ждает, что в большинстве ситуаций люди стараются свести свою познавательную активность до минимума. Поведение человека бездумно не только в быту, но и на работе, и в случаях группового обсуждения, и принятия даже важнейших, например, политиче­ских решений. Объяснение подобных явлений в терминах уста­новок, стереотипов, ярлыков и социальных ролей Э. Лангер счи­тает по меньшей мере недостаточным, поскольку указанные ме­ханизмы могут быть использованы субъектом как вниматель­ным, так и невнимательным образом. В то же время другие ис­следования показывают, что при определенных условиях чело­век стремится и может перерабатывать значительные объемы информации и, главное, действовать на этой основе. Следова­тельно, широкая распространенность феноменов невниматель­ности обусловлена социально и при помощи соответствующих социально-психологических приемов и средств может быть ре­дуцирована.

Основные положения своей концепции Э. Лангер формулиру­ет и поясняет, отталкиваясь от различения автоматической и контролируемой переработки информации (см. гл. 2, с. 106-109). Сходство этих понятий с представлениями о невниматель­ности и внимательности заключается только в том, что они под­разумевают более активный (контролируемые процессы, внима­тельность) и менее активный (неконтролируемые процессы, нев­нимательность) режимы переработки информации. Однако, вни­мательность, в отличие от контролируемой переработки, не тре­бует значительного усилия. Здесь Э. Лангер солидарна с критика­ми постулата существования фиксированного предела мощности системы переработки информации. Психологи молчаливо пред­полагают, что человек достигает этого предела часто и в разных ситуациях. Э. Лангер считает, что обычно люди дейст­вуют гораздо более бездумно, чем это кажется психологам — сто­ронникам идеи недостаточных ресурсов. Данные, говорящие в пользу существования фиксированного предела, получены в усло­виях невнимательного исполнения, ограниченного наличными умениями субъекта. Внимательный способ действия не фиксирует, а раздвигает эмпирически установленные пределы переработки ин­формации.

Э. Лангер утверждает, что различения "автоматические — кон­тролируемые процессы" и "невнимательность — внимательность" проводятся на разных уровнях анализа деятельности. Первый взгляд сформировался, может быть оправдан и продуктивен в исследовани­ях памяти и при обсуждении альтернативы параллельной и последо­вательной переработки. Подход внимательности более целостный, поскольку ориентирован на анализ поведения субъекта. Автомати­ческие и контролируемые процессы можно изучать в контексте одной и той же ситуации, тогда как исследование внимательности предпо­лагает возможность изменения и выбора различных ситуаций. Невнимательное действие совершается внутри одного контекста, без осознания альтернативных представлений. В результате человек не может управлять этим контекстом. Суть внимательности заклю­чается в чувствительности к изменению и в осознании контек­стов. Э. Лангер подчеркивает, что понятия внимательности и кон­троля (действительного и воспринимаемого) не являются взаимо­заменимыми. Можно быть внимательным без переживания чувства контроля и, наоборот, бездумно контролировать свое поведение. Внимательным можно назвать только осмысленный контроль.

Указанные различения относятся к разным уровням системы пе­реработки информации. На целостном уровне человек может быть внимателен и одновременно, на другом, более дробном уровне — автоматичным. Например, смена восприятий двусмысленных изо­бражений происходит автоматически, независимо от знаний и вни­мательности наблюдателя (см. гл. 3. рис. 3.11а). С другой стороны, возможна бездумно контролируемая переработка информации, на­пример, при подготовке к экзамену. Контролируемое заучивание учебного материала исключительно для того, чтобы сдать экзамен, требует не новых различений, а значительного усилия. Если ситуа­ция позволяет выделять все новые и новые аспекты, то человек вни­мателен без усилия. На целостном уровне деятельности усилие по­надобится тогда, когда он вынужден быть внимательным, но возмож­ность новых различений внутри данного контекста невелика или отсутствует. Например, когда рабочий у конвейера одним движени­ем руки ставит заготовку под падающий резак на операцию рубки, он действовал бы невнимательно, без усилия, если бы не опасался потерять палец. Причины напряженности и утомления лежат не в сложности работы, а в том, что человек не может отказаться от старых категорий и в то же время старается решить поставленную задачу как можно лучше. Усилие необходимо для перехода от нев­нимательности к внимательности. Само по себе ни то, ни другое со­стояние усилия не требует.

Э. Лангер обсуждает также специфику отношений между невни­мательностью и внимательностью. Расширение автоматической пе­реработки освобождает рабочее пространство контролируемых про­цессов. Невнимательность, напротив, уменьшает и даже исключает возможность внимательного состояния. Бездумное обращение с од­ними вещами не помогает внимательно рассматривать другие вещи.

Автоматическая переработка играет положительную роль в реа­лизации умений и навыков. Невнимательность сказывается на такой деятельности отрицательно, так как в этом состоянии человек не замечает изменения условий. Однако внимательное взаимодействие с окружающим миром не означает полную переработку всей доступ­ной стимуляции; оно происходит по определенным каналам, соответ­ствующим требованиям данной задачи и текущей ситуации. Внима­тельность по отношению к какой-то области окружения не обяза­тельно заключается в непрерывной, сознательной и созидательной работе с данным источником информации. Она обеспечивает быстрое подключение такой работы в ответ на происходящее в нем измене­ние. Например, когда начинает накрапывать мелкий дождь, внима­тельный бейсболист тут же его заметит и сменит способ захвата биты на более адаптивный путем активного направления внимания на эту модификацию. Э. Лангер пишет:

"... внимательность играет по отношению к специфиче­ским областям две роли: явную и латентную (или потенци­альную). Внимательность первого вида наступает при рас­смотрении данной области путем сознательного, разли­чающего внимания. Второй, латентный вид внимательно­сти представляет собой такую непрерывную связь орга­низма с областью, которая проявляется при изменении обстоятельств как соответствующая активация внима­тельности явного вида. Во внимательном состоянии бытия индивид относится к большинству областей по типу явной или потенциальной внимательности" (Langer, 1989a, с. 140).

Автор добавляет, что, будучи внимательным к одним зонам опыта, человек остается невнимательным к некоторым другим, а именно, к той информации, которая изначально воспринималась невниматель­но.

Невнимательность Э. Лангер характеризует как состояние реду­цированного внимания, то есть такого, которое направляется на уз­кие фрагменты окружения в полном соответствии со структурами (установками, ожиданиями, категориями, ролями, привычками) прошлого опыта. Невнимательное поведение разыгрывается при сознательном внимании лишь к немногим сигналам, предусмотрен­ным данным сценарием. Невнимательность как результат практики сходна по своему происхождению с автоматической переработкой. Однако она может быть продуктом однократного предъявления но­вой информации, если человек воспринимает ее некритично как бес­спорную. В будущем эта информация не может быть использована творчески или просто с другой целью. Она сохраняется в одной и той же ригидной форме и никогда не пересматривается.

Невнимательность и ее последствия не следует смешивать с явле­ниями бессознательного и интерпретировать в терминах психоана­лиза. Идеи и впечатления, воспринятые невнимательно, не могут спонтанно воспроизводиться и сознательно перестраиваться. В этом смысле они подобны вытесненным содержаниям бессознательной сферы психики. Разница заключается в том, что возможность вни­мательной переработки содержаний, ставших бессознательными, ис­ключалась с самого начала, тогда как бездумные содержания могли быть переработаны внимательно. Кроме того, старые умственные установки, сформированные бездумным (невнимательным) обра­зом, разрушаются гораздо легче, чем аффективные комплексы. Для этого достаточно указать на новые перспективы использования дан­ной информации.

Состояние внимательности не следует отождествлять с тревожно­стью, фобиями и навязчивыми идеями. Внимательность заключается не в повторении прежних различений и понятийных построений, а в том, что она позволяет выявить новые различения и увидеть старое в новом свете. Э. Лангер предостерегает также от проведения тесных параллелей своей теории и представлений о внимательности, сло­жившихся в системах восточной философии и обсуждаемых в руко­водствах по техникам медитации (напр., Конзе, 1993). Они ради­кально иные по своим истокам и направленности и лишь частично совпадают по содержанию. Общее между ними сводится к освобож­дению от старых категорий и стереотипов познания и поведения. Однако активное формирование новых категорий (центральный мо­мент внимательности по Э. Лангер) полностью противоречит пред­писаниям учителей медитации.

Э. Лангер обсуждает непосредственные эффекты и отдаленные последствия (как негативные, так и позитивные) внимательного и невнимательного способов существования. Автор приходит к выводу, что польза и преимущества внимательности намного перевешивают издержки, с нею связанные, и наоборот, те выгоды, которые, на первый взгляд, дает невнимательность, или иллюзорны или, в конеч­ном итоге, наносят урон как в плане адаптации субъекта к социаль­ной и природной среде, так и в плане его личностного развития и даже здоровья.

При разработке и обосновании основных положений своей теории Э. Лангер опирается на эмпирические данные около 50 специальных исследований. Первое из них было проведено автором совместно с Дж. Родин в середине 70-х годов в интернате для престарелых штата Коннектикут. Его обитателей поделили на две, уравненные по ряду показателей группы. Испытуемых экспериментальной группы по­буждали к самостоятельным выборам и принятию решений относи­тельно распорядка своего дня. Например, в каком месте они будут принимать посетителей (в доме или в саду, в своей комнате или служебном помещении и т.д.) или какой фильм и когда (во вторник или в пятницу) они будут смотреть на следующей неделе. Кроме того, каждому выдали комнатное растение, за которым он должен был ухаживать, самостоятельно определяя режим полива и освещения. Испытуемые контрольной группы сталкивались с теми же проблема­ми. Однако, в отличие от первой группы, их решение и ответствен­ность полностью возлагались на персонал интерната. Испытуемым говорили, что медицинские сестры будут помогать им во всем. Так, для того, чтобы с кем-то встретиться в определенном месте, им доста­точно сказать об этом дежурной, и та все устроит. Этим испытуемым также дали растения, но сказали, что уход за ними входит в обязан­ности медсестер.

Эксперимент продолжался три недели. Перед началом и по окон­чании собрали данные о состоянии здоровья, настроении, самочувст­вии и особенностях поведения всех участников. Для этого использо­вали медицинские записи, оценки персонала и субъективные отчеты. Оказалось, что к концу третьей недели между первой и второй груп­пой появились значимые различия по всем показателям. Испытуе­мые экспериментальной группы были более активными, общитель­ными, бодрыми и жизнерадостными, чем испытуемые контрольной группы.