Аккумуляция страха и срыв обороны
Конфликты между потребностями и запросами детей по отношению к родителям, с одной стороны, желания и требования родителей по отношению к детям, с другой стороны, относятся к воспитательной повседневности. Дети в силу своей зависимости очень ограничены в самостоятельном удовлетворении своих потребностей и поэтому вынуждены рассчитывать на взрослых. Самое трудное в жизни матерей и отцов это — понять, насколько ограничены их собственные возможности и сколько огорчений вынуждены они приносить своим детям. Перед готовностью дать детям все, что те хотят, стоит множество преград: забота о здоровье (не разрешать зимой носить любимые бальные туфельки), соображения безопасности (надо по улице идти за руку), экономические и социальные требования (необходимость утром торопиться, вместо того чтобы поиграть, надо расставаться с родителями, чтобы идти в детский сад или в школу), уступки требованиям школьной системы, ограниченной и часто враждебной к детям (исполнение педагогически сомнительных требований к успеваемости рассматривается как основное задание в жизни ребенка с шести до четырнадцати или до восемнадцати лет), личные интересы родителей, которые также едва ли находят себе место (дети какое-то время должны заниматься своими делами самостоятельно, пораньше ложиться спать, держаться подальше от супружеской спальни) и многое другое47.
47 Недавно мне объяснял один отец — и он в своих взглядах не одинок:
"Нельзя разрешать детям все. Даже, если для этого есть возможности. Потому что для жизни они должны научиться также уметь отказываться". Имея в виду общественное принуждение, которое распространяется на детей уже со второго года жизни, такое замечание звучит как насмешка. Подобная позиция со стороны отцов, матерей, воспитателей и т.д. часто является лишь рационализацией их неспособности признаться себе, что они (посредством запретов, заповедей и других норм, руководящих их отношением к детям) доставляют своим столь горячо любимым чадам так много разочарований, печали.
Таким образом, родители являются по отношению к потребностям детей агентами реальности, которую сами они не создавали и которой, возможно, и не желали бы, но они не могут ее ни обойти, ни изменить. Так родители оказываются в опасности — дети, возможно, начнут их рассматривать в качестве представителей этой враждебной системы, и они станут для детей олицетворением этой системы и будут восприниматься ими как враги, что подвергло бы постоянной опасности чувство ребенка, что он любим. А именно это чувство является непременным условием здорового душевного развития. При благоприятных обстоятельствах родителям все же удается реализовать действительность в неизбежных ее границах и тем не менее дать детям явственно почувствовать силу своей любви. И дети постепенно учатся принимать реальность, как она есть, и в то же время не терять веры в радости жизни.
Но, конечно, существуют ситуации, при которых такой баланс подвергается опасности или вовсе разрушается. Едва ли существуют в этом отношении ситуации более угрожающие потере данного равновесия на долгое время, чем послеразводный период. Это как раз то время, когда ребенок предъявляет повышенные требования к родителям и особенно к тому из них, с кем он живет (итак, к матери).
и боли, что, с точки зрения детей, сами они выглядят агрессивными, несправедливыми, эгоистичными и т.д. Вместо того чтобы сознательно подойти к реально существующему конфликту между родительскими и педагогическими требованиями, они делают бесправной позицию ребенка: "Нет оснований для твоего разочарования, раздражения и гнева. Я сделал тебе только хорошее!" Чего не хватает в поведении родителей и воспитателей в повседневном общении с детьми — это "ответственности за вину", о которой мы говорили выше. Прежде всего, если я сознаюсь самому себе в том, что я, как ответственный взрослый, по отношению к желаниям и ожиданиям детей вынужден эти желания и ожидания ограничивать и их разочаровывать (быть агрессивным) и иначе просто не могу, то я должен быть в состоянии по крайней мере помочь детям преодолеть разочарования — утешить их, найти компромисс, предложить потерянному удовольствию что-то другое и т.д.
Она всегда должна быть в зоне досягаемости для ребенка, постоянно доказывать ему свою любовь, терпение, снисхождение, показывать ему, что все его страхи, рождающиеся в связи с разводом, не имеют под собой никакой почвы и что жизнь продолжается. Итак, в этой ситуации главное, что нужно ребенку, это мать, которая теперь одновременно — и мать, и отец, переполненная любовью и в то же время надежная, как скала, чтобы защитить от опасностей, которые угрожают не только извне, но и из освободившихся самоуничтожительных импульсов самого ребенка (ср. с. 51 и далее).
В то же время большинство матерей находится в таком напряженном психическом состоянии, что ни в чем так сильно не нуждается, как в детях, способных к благоразумию, кооперированию, душевному равновесию, контролю над своими запросами, в детях, которые приносят радость. Мать и ребенок, таким образом, ждут друг от друга того, чего они не могут дать. Происходит обратное: никогда раньше мать не была столь не способна проникнуться интересами ребенка, как сейчас. И никогда раньше, может быть, за исключением первых двух лет жизни, ребенок не требовал так много душевного равновесия от матери.
На таком противоречии основательно зиждется динамика послеразводного кризиса у многих детей. Это ведет к обремененным тяжелыми последствиями изменениям представлений ребенка о матери, о так называемой материнской репрезентации объекта48. Подобное представление в силу впечатлений о разводе, итак, уже получило трещину. Какую-то долю уверенности, приобретенной ребенком за первые три года жизни, в том, что мать (и отец) всегда стоят на его защите, никогда его не покинут, даже если они на какое-то время уезжают или сердятся на него (константа
К понятию "репрезентации объекта" ср. экскурс на с. 97.
объекта), долю этой уверенности ребенок теряет. Он не может себе представить, как такая "в основном хорошая мама" может так поступить по отношению к нему — отнять у него отца или его отнять у отца, наказать его столь жестоко за его (злые) фантазии. Если в результате такого сомнения дело доходит до агрессивного обострения отношений матери и ребенка, то появляется опасность, что мать может потерять в глазах ребенка ее субстантивные материнские качества, а именно — способность чувствовать ребенка, придти к нему на помощь, когда он в ней нуждается. Собственные проблемы матери, из-за которых она поступает не так, как обычно по отношению к ребенку, а порой уж и совсем необычно, приводят к тому, что ребенок свою мать "перестает узнавать". Таким образом, она подтверждает — в психологическом смысле — опасение, которое после развода было латентным: после отца потерять также и мать. Иначе говоря, как у Рихарда (с. 85 и далее), она остается вполне досягаемой реальной персоной, но лучшая ее часть, которая и делала ее матерью, представляется ребенку утраченной.
Вероятность подобного происшествия в ходе послеразводного кризиса зависит (пусть даже частично) как от исключительно обоюдных ожиданий в отношении друг друга у матери' и ребенка, так и от еще одного обстоятельства. Именно в период повышенной конфликтнсти отношений мать и ребенок лишены одной из возможностей разрешения конфликтных ситуаций, которая прежде была реальной, а именно: облегчения отношений через "третью" персону — супруга, отца.
Когда Кристиан ссорится со своей матерью, что иногда случается, им овладевают приступы гнева. Как и многие маленькие дети, он в этот момент думает, что мать его недостаточно любит. В такие минуты и Кристиан не любит свою мать, что не представляет собой ничего необычного, так как любовь и сознательная агрессия являются чувствами взаимоисключающими. (Взрослые знают тем не менее, что злость улетучивается и освобождает место нежным чувствам: в один и тот же момент мы можем ощущать или любовь, или ненависть49. Итак, когда Кристиан был зол на свою мать, он не хотел ничего о ней слышать, он шел к отцу. Он бежал к нему, звонил ему по телефону или просто думал о том, что он предпримет вместе с папой вечером. Суспендирование любви, объявление независимости от матери помогали Кристиану быстро освободиться от гнева и отчаяния, так как, по сути, подобные чувства находят себе место только в любви и зависимости. Так же было и с матерью. Через какое-то время они снова любили друг друга. Отход и обращение к третьему лицу давали возможность регенерировать пошатнувшиеся было отношения, и мальчик не оказывался побежденным своей яростью и своим отчаянием. После развода все основательно изменилось. Кристиан все чаще — и особенно под влиянием развода — злился на мать. Но ему не удавалось хотя бы на короткое время объявить свою независимость, так как отец в качестве объекта любви и защиты отсутствовал, а страх остаться одному противопоставлял себя агрессивным тенденциям. Но и матери недоставало третьей персоны, в лице которой она интуитивно предполагала обрести возможность разрешить конфликт, отвлечься от тяжелых мыслей, найти человека, с которым она могла бы обсудить свои переживания и свои проблемы.
Отсутствует третья персона. Таким образом, мать и сын в моменты ненависти при всей их обоюдной любви, оказываются предоставленными друг другу. Итак, любой конфликт может стать существенной угрозой по той причине, что ребенок не может себе больше позволить временно
49 Одновременность сознательных противоречивых чувств и стремлений (напр., любовь—ненависть, близость—дистанция) является симптомом шизофрении.
ненавидеть свою мать или быть ненавидимым ею. Чем опаснее кажется конфликт ребенку, тем менее он в состоянии его переносить, тем массивнее восстают его отчаяние и гнев. Этим объясняются экстремальные колебания большинства детей в подобной ситуации между любовной, нежной ласковостью, полным понимания сочувствием, с одной стороны, и крайне ранящими порывами ярости и откровенно враждебным поведением, с другой.
Если подумать об аффектных реакциях детей на сообщение, что родители расходятся или уже разошлись, и о конфликтно-разрешающей функции треугольных отношений50, то можно заметить, какое огромное значение имеет продолжение интенсивных отношений с отцом, даже если тот не живет больше с ребенком под одной крышей. На практике же часто все выглядит по-иному: порой отец действительно просто "исчезает", порой родители обоюдно считают, что детям необходима на какое-то время дистанция и уклоняются от контакта, иногда мать предполагает, что для детей было бы неплохо вообще не видеть отца или какое-то время не видеть, иногда дети просто не верят в возможность дальнейшего продолжения отношений и не умеют их поддерживать, потому что боль потери слишком велика, а порой бывает и так, что дети концентрируют на отце свои страхи и свою агрессивность, а также страх перед расплатой и сами отказываются от контакта с ним. Во всех этих случаях отношения с отцом резко обрываются и ребенку остаются единственно возможными отношения только с матерью. Но и тогда, когда у ребенка остается возможность регулярно встречаться с отцом, зачастую получается так,
что разрешающая функция треугольных отношений "мать — отец — ребенок" нарушается рядом других обстоятельств, которых пойдет речь ниже (гл. 9 и 10).
50Rotmann, 1978 и 1981. К значению триангулирования я подойду ближе в гл. i
Экскурс