Чжоусцы и крушение Шан. Институционализация Чжоу
Шанцы с их боевыми колесницами и многими тысячами хорошо обученных воинов, включая лучников и копейщиков, были весьма опасными для более слабых соседей. Они не раз демонстрировали свою грозную боевую силу, расширяя территорию Шан за их счет. Но, как уже упоминалось, соседние племена в результате контактов с Шан развивались ускоренными темпами, быстро проходя процесс трибализации и обретая протогосударственную структуру. Во главе формировавшихся племен подчас оказывались амбициозные вожди, которые в свою очередь немало делали для усиления собственного племени и создания боеспособной коалиции анти-шанской направленности. Более всего преуспели в этом деле чжоусцы, вначале весьма небольшая общность, обитавшая — или, точнее, перемещавшаяся — на землях, расположенных к западу от Шан.
Этногенетические связи чжоусцев неясны. В «Шуцзине» и «Исторических записках» Сыма Цяня сохранились легендарные предания о некоей Цзян, которая зачала и родила мальчика после того, как наступила на след великана. Когда мальчик вырос, в нем проявились определенные способности, особенно в сфере земледелия. За это он был отмечен должностью-титулом хоу-цзи (князь просо), получил земли в Тай и стал носителем пожалованного ему легендарным императором Шунем родового имени Цзи. Его потомки переселялись с места на место, то утрачивая свои земледельческие навыки, то обретая их вновь, пока при Гун Лю не переселились в бассейн притока Хуанхэ р.Вэй (район совр. г. Сиань). Однако только через несколько поколении при Гугуне Дань Фу чжоусцы прочно осели на землю. Дань Фу женил своего младшего сына Цзи Ли на шанской аристократке Тай Жэнь и сделал его своим преемником. Цзи Ли успешно управлял чжоусцами в тесном контакте с Шан, за что получил от шанского вана почетный титул си-бо (правитель Запада). Но особенно много для развития чжоусцев сделал его сын Чан, будущий великий Вэнь-ван.
Мудрость, добродетели и величие Вэнь-вана известны в Китае каждому вот уже несколько тысячелетий. И это не случайно.
За полвека своего правления, лишь в конце которого Чан принял титул «ван» (до того это была исключительная прерогатива правителя Шан), он достиг многого. Под его руководством чжоусцы активно впитывали шанскую культуру, заимствуя письменность, боевые колесницы, бронзу и образ жизни высшей шанской знати. Сам Вэнь-ван лидировал в этом процессе, делая явственный акцент на сферу культуры, образования, гуманитарных знаний (иероглиф вэнь, посмертно вошедший в его имя, указывает именно на эти качества и заслуги). Вместе с тем Вэнь-ван лелеял и далеко идущие политические планы, сколачивая вокруг Чжоу анти-шанскую коалицию, закладывая основы военной силы чжоусцев. Впрочем, довести дело до конца он не успел. Это сделал его старший: сын Фа, вошедший в историю Китая под именем У-вана (Победитель, Воинственный правитель). Продолжая дело отца, У-ван в 1027 г. в битве при Муе одолел войско последнего шанского вана Чжоу Синя. Чжоу Синь покончил с собой, а У-ван, войдя в столицу Шан, отправился в храм предков, где совершил жертвоприношение в честь шанских шан-ди. Мало того, он вручил бразды правления побежденного им Шан в руки сына Чжоу Синя У Гэна, назначив присматривать за ним своих братьев Гуань-шу и Цай-шу. После этого, демобилизовав воинов и щедро наградив шанскими ценностями всех участников похода, включая и союзников по коалиции, У-ван возвратился домой.
Древнекитайские источники, повествуя об этих событиях и о несколько странном на первый взгляд поведении победителя, дают основание предположить, что чжоусцы и их союзники стремились не столько к свержению власти Шан, сколько к устранению недобродетельного правителя Чжоу Синя. Хотя У-ван после победы был по меньшей мере равным по статусу и титулу (не говоря уже о явном превосходстве позиций и силы) новому шанскому правителю, власть над всем могущественным государственным образованием Шан была сохранена за У Гэном. У-ван сообщил о победе не своим предкам, начиная с его отца Вэнь-вана (подобного рода практики у чжоусцев, как следует полагать, просто не существовало), но шанским предкам, шан-ди, которые жили на Небе и оттуда (в бассейне Хуанхэ это было всем хорошо известно) руководили своими потомками, в немалой мере обеспечивая их успехи.
Создается впечатление, что, обратившись к шан-ди, У-ван тем самым как бы стремился сообщить им, что не покушается ни на их власть на Небе, ни на власть их потомков на земле. А поступил он так потому, что его победа не делала в глазах населения бассейна Хуанхэ власть победителя легитимной, ибо легитимность приобреталась покровительством шан-ди, живших на Небе, а не преимуществом удачного случая и тем более просто силы. Правда, фактически чжоусцы верховодили после победы и даже начали строить новый город-столицу Лои (совр. Лоян) значительно восточнее их прежнего местожительства с тем, чтобы управлять своими союзниками и побежденными шанцами, находясь в центре бассейна Хуанхэ. Но, несмотря на всю бесспорность высшей власти победителей-чжоусцев, эта власть не считалась легитимной, что, как можно предполагать, смущало прежде всего самого У-вана, воспринимавшего идеи мироустройства (включая Небо и шан-ди) сквозь призму шанской традиции, ибо альтернативы у него не было.
Вскоре после победы над Шан У-ван умер, оставив правителем-регентом при малолетнем сыне Чэн-ване своего брата Чжоу-гуна, одного из самых известных и почитаемых деятелей эпохи Чжоу. С его смертью ситуация резко изменилась: с одной стороны, шанцы увидели в этом знак Неба, волю шан-ди, карающую нелегитимного правителя; с другой — братья Чжоу-гуна Гуань и Цай, поставленные контролировать шанского У Гэна, заподозрили Чжоу-гуна в узурпации власти и вместе с У Гэном выступили против него. Мятеж длился три года и лишь неимоверными усилиями Чжоу-гуна был подавлен. И вот теперь второе за немногие годы сокрушительное поражение шанцев уже всеми было воспринято как знак Неба, подтверждающий легитимность победителей-чжоусцев. Сами шанцы после своего второго поражения были поделены на несколько частей и переселены на новые места: в район Лои — строить новую столицу; в Сун, специально созданный удел, править которым, принося жертву шанским предкам, было поручено представителю одной из ветвей правящего дома Шан; в удел Чжоу-гуна Лу и еще понемногу в разные места. На старом месте осталась небольшая часть шанцев, отданная в качестве удела брату Чжоу-гуна Кан-шу (удел Вэй). Таким образом, победа чжоусцев на этот раз была полной и окончательно Следовало лишь закрепить ее формально, что для населения бассейна Хуанхэ, воспитанного в шанских мировоззренческих традициях, оказалось делом крайне важным и необходимым.
Именно Чжоу-гун сумел успешно решить проблему закрепления высшей власти чжоусцев, что и сделало его имя почитаемым в веках. Речь идет о теории Мандата Неба. В шанских текстах Небо в качестве высокочтимой сакральной силы не выделялось, оно было лишь местожительством умерших правителей, шан-ди. В начале эпохи Чжоу, как о том свидетельствуют ранние главы «Шуцзина», было отчетливо вычленено и выдвинуто на передний план именно Небо как абстрактная Божественная сила, сперва приравненная к шан-ди, которые — если судить по контексту сообщений «Шуцзина» - теперь воспринимались не во множественном, а в единственном числе. Шанди как божество, живущее на Небе, стал конкретным олицетворением все того же Неба, причем акцент со временем все явственнее переносился с Шанди на Небо. Делалось это не случайно: шан-ди (или Шанди) были шанскими, Небо же не принадлежало никому. Оно поддерживало того, кто был легитимен. Мало того, именно Небо создавало легитимность. Делая шаг за шагом по этой непростой логико-политической линии рассуждений, Чжоу-гун и его помощники вплотную подошли к центральному звену всей цепи мировоззренческих переосмыслений: почему же и за какие деяния Небо делает легитимной власть того или иного правителя? И коль скоро этот ключевой вопрос был задан, его решение оказалось приемлемым для всего населения бассейна Хуанхэ: право (мандат) на власть Небо дает не тому, кто силен и удачлив (что считалось естественным и само собой разумеющимся во всем мире, но не в шанско-чжоуском Китае), а тому, кто мудр, справедлив и добродетелен. Но кто же это?
Вот здесь-то чжоусцы и обратились к истории — той самой, которая была, на их счастье, в таком небрежении у их предшественников-шанцев. Учли они также и специфику шанского мировоззрения, в котором явственно преобладала этика социального прагматизма (я — тебе, ты — мне), оттеснив на задний план религию и мифологию. То есть Чжоу-гун и его помощники сформулировали принцип этического детерминанта дэ. В понятии дэ (сакральная добродетель, харизма, благодать) на передний план было выдвинуто его этическое содержание, хотя глубинной основой оставались религиозно-ритуальные мистические взаимоотношения, связывавшие людей с предками и Небом..
Но новизна идеи этим не ограничивалась. Главное в ней сводилось к тому, что сакральное дэ можно накапливать и утрачивать, — этот аспект нового понятия сближает его с индийской кармой. Накопление происходит в результате добродетельного поведения, утрата — наказание за недобродетельность. Высшим судьей при этом и выступает Небо, которое вручает мандат на управление всей Поднебесной (Тянься — этим термином в Китае всегда обозначали все то, что находится не просто под Небом, но под властью Неба) тому, кто накопил наибольшее количество дэ, отбирая его у того, кто свое некогда неизбывное дэ утратил. Отсюда следовал логический вывод: когда-то легендарный родоначальник шанцев Чэн Тан должен был быть выдающимся обладателем дэ — иначе Небо не остановило бы на нем свой выбор и не вручило бы ему мандат. Но со временем преемники Чэн Тана растратили его дэ, а последний из них, Чжоу Синь, был абсолютно его лишен, а потому и вел себя соответственно («Шуцзин» и другие древнекитайские источники не жалеют красок, чтобы опорочить Чжоу Синя как человека распутного и безнравственного, отдалявшего от себя достойных и приближавшего недостойных, издевавшегося над мудрыми и даже слушавшего советы женщин). В то же время великий чжоуский Вэнь-ван быстро и умело накапливал дэ, передав его сыну, который сохранил и увеличил его. Именно поэтому (о себе и своей роли Чжоу-гун скромно умолчал) Небо отвернулось от утративших дэ шанских правителей, отняло у них Божественный мандат и вручило его обладавшим дэ чжоуским правителям. Отсюда — легитимность власти Чжоу. Но и это еще далеко не всё.
Коль скоро для своих мировоззренческих построений чжоусцы, и Чжоу-гун в частности, вынуждены были опереться на историю и таким образом придать ей немалый авторитет, они не остановились на одном цикле — этого было недостаточно, и это могло нести на себе оттенок случайности, необязательности. Нужен был еще хотя бы один цикл такого рода. И он был создан из умело интерпретированных легенд, сохранившихся в традициях населения бассейна Хуанхэ. Имеется в виду так называемая проблема Ся.
Дело в том, что начиная с эпохи Чжоу в китайскую историографическую традицию прочно вошло представление, согласно которому государству и династии Шан предшествовали столь же значительные по размерам и длительности существования государство и династия Ся. Между тем в шанских надписях нет ни слова о Ся, как нет и знака «Ся». Кроме того, все находки доаньянских городищ, которые некоторые исследователи предлагают считать свидетельством реального существования Ся, говорят лишь о наличии мелких и мельчайших протогосударственных образований, явно не объединенных в рамках какой-то системы, какого-то более крупного государственного образования, с которым могли бы вступить в конфликт шанцы. И, кроме всего прочего, нет оснований считать эти городища принадлежащими именно Ся, а не, скажем, доаньянскому (до У Дина) периоду Шан.
Все эти сложности и составляют проблему Ся, далеко еще не решенную в синологии. Впрочем, есть весомые основания полагать, что такой проблемы вообще не существует, что чжоусцы выдумали ее для того, чтобы за счет мифических государства и династии Ся создать еще один цикл, один виток обретения и утраты небесного мандата. В раннечжоуских главах «Шуцзина» о династии Ся говорится, что некогда была ее власть, а потом правители Ся утратили дэ, а с ним и небесный мандат, который после этого перешел к высокодобродетельному шанскому Чэн Тану.
Но почему именно Ся? Дело в том, что в начале Чжоу этим знаком (Хуа-ся) нередко обозначали весь известный и освоенный в то время Китай, все то, что затем чаще именовали Поднебесной. Этот термин вполне подходил для обозначения того, что должно было предшествовать Шан. Стоит обратить внимание и на то что в самых ранних главах «Шуцзина», почти нет имен и история древних событий представлена намеченной лишь в общих контурах. Можно сказать, что в главах первого слоя «Шуцзина» был создан лишь некий фантом, голая конструкция о Ся, своего рода символ существовавшего государственного образования, будто бы предшествовавшего Шан. Тем самым были намечены контуры второго цикла, второго витка, в результате чего вместе оба цикла уже достаточно убедительно отражали некую весомую закономерность, связанную с волей Неба: Небо дает мандат достойному и отбирает его у недостойного, вновь вручая достойнейшему. Так было и в случае с Ся, и в случае с Шан, и теперь так же обстоит дело с Чжоу. Иными словами, чжоусцы правят легитимно, само великое Небо вручило Вэнь-вану и его преемникам мандат на управление Поднебесной.
Позже, в VIII—VI вв. до н.э., когда проблема легитимности чжоуских правителей опять стала на повестку дня, ибо реальная власть их в период Чуньцю резко ослабла, историографическая традиция на новом этапе вновь заработала на полную мощь. Именно в то время были написаны те главы (второй слой) «Шуцзина», в которых появились и имена, и сюжеты легендарной истории, будто бы предшествовавшей Шан. И снова стоит обратить внимание на то, что это делали чжоусцы, потому что именно чжоусцам и их правителям это было нужно. Создать и укрепить историческую традицию, историзовать легенды, из которых брались реалии, имена и разного рода псевдоисторические сюжеты, было для Чжоу и в начале его истории и позже, в Чуньцю, жизненно важным.
Таким образом, история в Китае с начала Чжоу была настолько политизирована, что подчас активно создавалась заново, практически из ничего, почти на пустом месте. Отголоски событий далекого прошлого, заимствованные у соседей предания и имена, историзованные легенды — все это умело интерпретировалось, вписывалось в линейную хронологическую схему и обретало облик древней истории — той самой, что совершенно отсутствовала в шанских текстах.
Это не значит, что китайскому историческому источнику вовсе нельзя доверять. Но все сказанное означает, что история и исторические факты в Китае с древности ставились на службу официальной идее. И хотя это характерно не только для Китая и не только для древних времен, именно в Китае на протяжении всей его истории это играло очень существенную роль: умело интерпретированный факт всегда был весомым аргументом в споре, в том числе на самом высоком уровне, в момент решения важнейших государственных проблем.
Создав более или менее убедительную для всех официальную государственную идею и умело подкрепив ее апелляцией к истории, чжоусцы заложили фундамент своего 800-летнего господства, во всяком случае легитимной власти. Но сложность ситуации заключалась в том, что, укрепившись на своем троне, первые чжоуские правители, однако, не располагали необходимой для управления большим государством административно-политической структурой, которую можно было бы использовать для последовательной и результативной институционализации власти Чжоу.
Здесь важно обратить особое внимание на то, что процесс политогенеза, о котором уже шла речь, имеет ряд ступеней. Первая из них — это простое протогосударство (антропологи именуют его английским термином chiefdom, чифдом — вождество), в котором над коллективом четко возвысился лишь вождь с небольшой группой его помощников. Трибализованные группы (племена), в том числе чжоусцы в момент завоевания Шан, находились именно на этой ступени. Вторая — протогосударство сложное или составное, каким было государственное образование Шан с его многочисленными региональными подразделениями, каждое из которых являло собой простое чифдом-вождество. Третья ступень — раннее государство, т.е. многоступенчатая иерархически организованная административно-политическая структура, основанная на клановых и внеклановых патронажно-клиентных связях, обеспечивающая управление обширной территорией с этнически гетерогенным населением и к тому же обычно уже хорошо знакомая, с престижным потреблением правящих привилегированных верхов за счет ренты-налога со своих производителей и дани с зависимых соседей.
В процессе развития общества одна ступень гармонично замещает другую (разумеется, если не случается серьезных катаклизмов), перескакивать же через ступени безнаказанно нельзя. Между тем именно нечто подобное и произошло с чжоусцами. Одолев Шан, они в силу исторических обстоятельств оказались вынужденными создать на большой территории бассейна Хуанхэ из множества разноуровневых структур раннее государство, бывшее третьей ступенью процесса политогенеза. Раннее государство как структура отличается от сложного протогосударства тем, что оно на порядок крупнее его территориально и численно, имеет более сложную социально-политическую организацию с администрацией на трех уровнях (местный, региональный и центральный), с большим количеством специальных служб, с развитой идеологической системой, санкционирующей и легитимизирующей власть, с ощутимыми привилегиями для верхов и многими иными особенностями. Кое-чего чжоусцы добились, прежде всего в сфере легитимизации власти, что и упрочило их господство. Но перепрыгнуть через ступень (с первой на третью) им было очень трудно: требования исторических реалий, вызов эпохи ждали ответа, который малочисленное племя чжоусцев не в состоянии было дать, что не преминуло сказаться на результатах. Имеется в виду характер созданной ими политической структуры.
Первые чжоуские правители старательно пытались создать централизованное государство. Реальностью же оказалась децентрализация раннечжоуского Китая, причем иного результата в сложившихся условиях и не следовало ожидать. Разумеется, чжоусцы использовали шанский опыт, квалификацию шанских ремесленников при строительстве новой столицы, куда, заметим, были переселены и шанские воины-профессионалы (восемь иньских армий, как они именуются в источниках). Использовалась также схема шанской администрации, лишь немного дополненная за счет чжоуской. Были взяты на службу и шанские чиновники. Все это сыграло определенную роль в укреплении чжоуской государственности. Однако создать сколько-нибудь прочную и стабильную централизованную структуру, тем более империю, чжоусцы не смогли. Более того, они переняли у шанцев их систему региональных владений, которая в условиях растянутых коммуникаций, непрочных связей, разноплеменного населения и слабости центра неизбежно вела к политической раздробленности-. Одной из важных причин, приведших к такому результату, была неразвитость системы централизованной редистрибуции и как следствие — необходимость создания уделов-вотчин и служебных кормлений для администраторов высших рангов, приближенных и родственников чжоуских правителей.
Система высшего звена централизованной администрации Западного Чжоу (период с 1027 по 771 г. до н.э. именуется так потому, что столица чжоусцев в те времена оставалась прежней и именовалась Цзунчжоу, фиксируя происхождение и родовые корни чжоусцев) базировалась на троичной основе. Высшими сановниками и ближайшими советниками вана считались трое гунов, из которых двое, Чжоу-гун и Шао-гун, были братьями У-вана, а третий, Тай-гун, представлял род Цзян, с которым у чжоуских правителей из рода Цзи существовали прочные дуально-брачные связи. Но «гун» — это, скорее, знатный титул, нежели должность.
Три высшие должности в Западном Чжоу занимали сановники категории тай — тай-цзай, тай-бао и тай-цзун (великий управитель, великий воспитатель и великий церемониймейстер), причем первые две занимали те же Чжоу-гун, практически управлявший страной, и Шао-гун, живший в столице при малолетнем Чэн-гуне и отвечавший за его воспитание. Чуть ниже были три должности категории сы — сы-ту, сы-кун и сы-ма (управляющий сельским хозяйством; управляющий ремеслом и строительством; управляющий военными делами, прежде всего конями и колесницами, своего рода маршал).
Однако такого рода троичная система была исходной, но не догматичной: росло и число гунов, и количество чиновников категории сы (вэйский Кан-шу после подавления мятежа и получения удела стал сы-коу, кем-то вроде судьи-надзирателя за подвластными ему в Вэй шанцами). Кроме того, помимо гунов в число высшей чжоуской аристократии входили и иные титулованные особы — хоу, бо, цзы, нань. Обычно это были правители издревле существовавших шанских и иных полуавтономных владений, а также те чжоусцы, которые получили уделы от вана заново. В любом случае количество всех носителей титулов и одновременно обладателей высших должностей составляло не более сотни-двух, как то было и у шанцев. Пожалуй, наиболее достоверной может считаться цифра 71 — именно столько уделов было создано, по данным трактата «Сюнь-цзы», в начале Чжоу, причем 53 из них принадлежали выходцам из дома вана.
Удельная система, частично заимствованная у шанцев, частично появившаяся в силу обстоятельств, сыграла роковую роль в судьбах Чжоу, перечеркнув все надежды на создание централизованного государства. Правда, на первых порах большинство заново создававшихся чжоуских уделов, особенно отдаленных от столиц, были не столько автономными административно-политическими структурами (тем более изолированными вотчинами), сколько военно-территориальными образованиями для наведения порядка на местах. Эти уделы и их немногочисленное коренное население в случае нужды достаточно легко перемещались с места на место, а их управители, получив из рук вана документ типа инвеституры на право владения (обычно это была соответствующая надпись на ритуальном бронзовом сосуде с перечислением объектов дарения и владения, от знамен и колесниц до людей разных племен, включая сопутствующих владельцу людей вана, т.е. самих чжоусцев), вначале ощущали себя, скорее, комендантами гарнизона в далекой глуши, чем полновластными правителями. Связующие нити между такими уделами и чжоуским центром с его сакрально-легитимным ваном, вскоре начавшим именоваться пышным титулом «сын Неба», были не слабее, чем v региональных властителей второй зоны Шан с шанским ваном-первосвященником. Однако со временем ситуация изменялась причем достаточно быстрыми темпами.
Прежде всего, уделы оказались неравноценными. Уделы центральной зоны (между старой и новой столицами) и столичных районов, располагавшиеся в сравнительно обжитых местах, были мелкими и, как правило, не имели заметной автономии. Именно здесь достаточно эффективно действовала администрация центра, в основном находившаяся в Лои, но частично и в Цзунчжоу. Видимо, поэтому многие уделы-этой части страны быстро превращались в нечто вроде условных служебных кормлений. Правда, по мере ослабления власти западночжоуских ванов по меньшей мере часть межстоличного района вновь была занята и освоена некоторыми уделами, включая заново переместившихся сюда, как это было, в частности, с уделом Чжэн, южным соседом Лои. В любом случае, однако, мелкие уделы центральной зоны — за немногими исключениями вроде Сун — почти не оставили следов своего существования. Иное дело — уделы периферийные, располагавшиеся вдали от центра, от обеих столиц.
Эти периферийные уделы, вначале игравшие роль форпостов, граничных застав, с течением времени увеличивались в размерах за счет аннексий соседних территорий и междоусобных войн, росла и численность их населения. В то же время само число этих уделов всё время сокращалось. Одновременно менялась и их внутренняя структура. Скомпонованный по воле случая гетерогенный коллектив подвергался естественному процессу этнической консолидации. Как бы пройдя через плавильный котел, жители удела пускали новые корни, устанавливали между собой родственные связи и через несколько поколений уже логично и закономерно считали себя жителями данного удела, подданными своего господина, владельца удела.
Что же касается правителей, то они воспринимали свой удел в качестве вотчины, со временем все меньше нуждаясь в подкреплении своего права на владение от вана, хотя формально эта процедура инвеституры еще продолжала существовать. Они становились наследственными владельцами уделов, по размерам порой сравнимых с территорией центра, находившейся под непосредственной юрисдикцией вана и его администрации. Таким образом вчерашние уделы превращались в полунезависимые государственные образования, чей вассалитет от сюзерена-вана со временем становился все менее ощутимым. Именно этот процесс вскоре после институционализации Западного Чжоу как государства стал едва ли не основным, определявшим и структуру западночжоуского общества, и динамику его эволюции, да и вообще всю специфику существования чжоуского Китая как конгломерата различных государственных образований.