Глава 34 Двенадцатое февраля. Луч надежды
(переводчик: Юлия gazelle Рогачева)
Я бросил взгляд на свой мобильный. Он был сломан.
Время замерло на цифрах 11:59.
Но я знал, что сейчас уже далеко за полночь, потому что финальный фейерверк уже начался, хоть и вовсю шел дождь. Вот и прошла еще одна годовщина Битвы на Медовом Холме.
Я лежал посередине грязного поля, а струи дождя омывали меня, пока я смотрел, как непродолжительные залпы фейерверка взрывались в моросящем ночном небе, полностью затянутом облаками. Мой мозг никак не мог нормально заработать. Я упал, ударился головой и кое-какими другими частями тела. У меня болели живот, бедро, и вся левая сторона. Амма убьет меня, как только я таким вот искалеченным появлюсь на пороге дома.
Я помнил лишь, как держался за дурацкую статую того ангела, а уже в следующую секунду лежал вот тут, спиной на земле. Решил, что когда я пытался подняться на вершину склепа, от статуи отвалился кусок, но это была лишь догадка. Должно быть, Линк принес меня сюда, когда я отключился, как последний идиот. Все остальное будто было стерто из моей памяти.
И, наверное, именно поэтому я не понимал, почему Мэриан, Бабушка и тетя Дель рыдали, столпившись у склепа. Я оказался не готов к тому, с чем в итоге мне пришлось столкнуться.
Мэйкон Равенвуд. Мертвый.
Может быть, он и раньше не был живым, этого я не знал, но теперь его не стало. Я был уверен в этом. Лена бросилась на его тело, дождь стал хлестать по ним обоим.
И впервые капли дождя намочили Мэйкона.
На следующее утро мне все же удалось сложить воедино кое-какие события, произошедшие в ночь дня рождения Лены. Мэйкон был единственной жертвой. Очевидно, Хантинг одолел его, когда я потерял сознание. Бабушка объяснила, что у тех, кто питается снами, не так много сил, как у тех, что питаются кровью. И, наверное, у него не было ни единого шанса выстоять против Хантинга. Тем не менее, это не помешало ему попробовать.
Мэйкон всегда говорил, что пойдет на все ради Лены. И в конечном итоге, он сдержал свое слово.
Все остальные, казалось, были в порядке, по крайней мере, физически. Тетя Дель, Бабушка и Мэриан побрели обратно в Равенвуд, Страшила не отставал от них, поскуливая, как потерявшийся щенок. Тетя Дель недоумевала, что случилось с Ларкиным. Никто не знал, как донести до нее тот факт, что в ее семье теперь не один, а сразу два гнилых ростка, поэтому все промолчали.
Миссис Линкольн ничего не помнила, и Линка ожидало непростое испытание — объяснить ей, что она делала посреди поля боя в одной юбке и колготках. Она была потрясена, обнаружив себя в компании семьи Мэйкона Равенвуда, но пока Линк вел ее к Колотушке, вела себя вполне цивилизованно. У Линка назрело множество вопросов, но я понял, что он дождется урока по тригонометрии. Это даст время нам обоим решить, что делать дальше, когда все нормализуется, вне зависимости от того, когда это произойдет.
И Сарафина.
Сарафина, Хантинг и Ларкин исчезли. Я знал это, потому что когда пришел в себя, их не было, а когда мы возвращались в Равенвуд, Лена опиралась на меня. Я не знал деталей этого, как и всего остального, но складывалось впечатление, что Лена, Мэйкон и все мы недооценили способности Лены как Созидателя. Ей как-то удалось противостоять Луне и в результате спасти себя от Призвания. А раз оно не состоялось, Сарафина, Хантинг и Ларкин сбежали, по крайней мере, пока.
Лена отказывалась говорить об этом. Она вообще была не особо разговорчивой.
Я спал на полу в ее спальне, рядом с ней, наши руки были по-прежнему переплетены. А когда я проснулся, понял, что она ушла, и я остался один. Стены ее спальни, те же самые, что еще совсем недавно были покрыты надписями, и под черными чернилами не было видно ни пяди белого цвета, в настоящее время были совершенно чистыми. За исключением одной — стена, которая находилась напротив окон, от пола до потолка буквально пестрила фразами, но почерк был не похож на Ленин. Девичьи закорючки пропали. Я коснулся стены, как будто мог прочувствовать эти слова, и я знал, что она писала всю ночь, не сомкнув глаз.
Мэйкон Итан
я кладу голову на его грудь и плачу, потому что он выжил
потому что он умер
сухой океан, пустыня эмоций
счастливая грусть, темный свет, горестная радость пронеслись надо мной, и подо мной счастливая грусть, темный свет, горестная радость
я слышала звук, но не смогла понять ни слова
а потом поняла, что звук этот во мне, я сломалась
в одно мгновение я чувствовала сразу и все, и ничего
я был надломлена, я была спасена, я потеряла все, и все приобрела вновь
что-то во мне умерло, что-то во мне зародилось, я поняла, что та девочка во мне исчезла
кем бы я ни была сейчас, я уже никогда не буду той, прежней, девочкой
вот так кончится мир — не взрыв, но всхлип
выбери призвание сама, выбери сама, выбери сама, выбери сама
признательность, ярость, любовь, отчаяние, надежда, ненависть
был зеленый — стал золотым, ничего зеленого не осталось
не
пытайся
ничто
не может
оставаться
зеленым
Т.С. Элиот. Роберт Фрост. Буковски. Я узнал на стене слова некоторых поэтов с ее полки. Кроме Фроста — Лена изменила его, и это было на нее не похоже. Ничто не может оставаться золотым, вот о чем его стихотворение.
Не о зеленом цвете.
Но, может, для нее это одно и то же.
Я поковылял вниз, на кухню, где тетя Дель и бабушка вполголоса говорили о приготовлениях. Я помнил эти тихие голоса и приготовления по тем далеким дням, когда умерла моя мама. Я ненавидел и то, и другое. Я помнил, как больно мне было продолжать жить, как тяжело было тетям и бабушкам строить планы на будущее, оповещать родственников и собирать останки, когда единственное, чего тебе хочется — самому залезть в гроб. Или, может, посадить лимонное дерево, пожарить помидоры, или соорудить голыми руками памятник.
— Где Лена? — мой голос не был тихим и напугал тетю Дель.
Но испугать бабушку было не так-то просто.
— Разве она не в своей комнате? — встревожилась тетушка Дель.
Бабушка спокойно налила себе еще чаю:
— Уверена, ты знаешь, где она, Итан.
И я, правда, знал.
Лена лежала на крыше склепа, на том месте, где мы нашли Мэйкона. Она, грязная и мокрая в своей вчерашней одежде, смотрела на серое утреннее небо. Я не знаю, куда они отнесли его тело, но понимал ее стремление быть здесь — быть с ним, даже если его нет.
Она не смотрела на меня, хотя знала о моем появлении.
— Я уже никогда не смогу забрать обратно все те ужасные слова, которые говорила ему. Он так и не узнал, как сильно я его любила.
Я опустился в грязь рядом с ней, мое израненное тело заныло. Я смотрел на нее, на ее черные вьющиеся волосы и ее влажные испачканные щеки. Слезы текли по ним, но она не пыталась стереть их. Как и я.
— Он умер из-за меня, — она, не мигая, смотрела на пасмурное небо.
Мне хотелось сказать ей что-нибудь, чтобы она почувствовала себя лучше, но я как никто знал, что таких слов на самом деле не существует. Поэтому я промолчал. Вместо этого я поцеловал каждый пальчик на ее руке. Когда губами я нащупал металл, я замер, и увидел его. На правой руке она носила кольцо моей мамы.
Я поднял ее руку.
— Не хотела потерять его. Цепочка порвалась ночью.
Ветер то пригонял темные облака, то уносил их обратно. Это была не последняя буря, в этом я был уверен. Обнял ее одной рукой.
— Я никогда не любил тебя сильнее, чем в эту секунду. И я никогда не буду любить тебя меньше, чем прямо сейчас.
Серость неба была моментом бессолнечного затишья между бурями: той, которая навсегда изменила наши жизни, и той, что еще ожидала нас впереди.
— Обещаешь?
Я сжал ее руку.
Не отпускай.
Никогда.
Наши руки были сцеплены, как единое целое. Она повернула голову, и когда я заглянул в ее глаза, то впервые заметил, что один из них был зеленым, а второй — карим, хотя его цвет был больше похож на золотой.
Было уже около полудня, когда я начал свой долгий путь домой. Голубое небо было располосовано серым и золотым. Мне показалось, что Лена до сих пор не отошла от шока. Но я был готов к буре. И когда она разразится, то сезон ураганов в Гатлине покажется лишь слабым весенним ливнем.
Тетя Дель предложила отвезти меня домой, но я предпочел пройтись пешком. И, несмотря на то, что каждая косточка в моем теле болела, мне нужно было освежить голову. Я засунул руки в карманы джинсов и нащупал пальцами знакомый сверток. Медальон. Мы с Леной должны найти способ вернуть его другому Итану Уэйту, тому, который лежал в гробу — так хотела Женевьева. Может быть, с ним Итан Картер Уэйт обретет покой. Мы в долгу перед ними обоими.
Я вышел на крутую дорогу, ведущую в Равенвуд, и снова очутился на развилке, на той, что до встречи с Леной казалось мне опасной. До того, как я узнал, куда иду. До того, как узнал, что такое настоящий страх и испытал, что такое настоящая любовь.
Я шел через поля по Девятому шоссе, думая о своей первой поездке, о той первой ночи во время шторма. Я думал обо всем: как я чуть было не потерял отца и Лену. Как, открыв глаза, я увидел, что она смотрит на меня, и подумал, какой же я счастливчик. Это было до того, как я понял, что мы потеряли Мэйкона.
Я думал о Мэйконе, его книгах, завернутых в бумагу и перевязанных веревками, о его идеально выглаженных рубашках, и о его безупречном спокойствии. Я думал о том, как тяжело переживает Лена его потерю, желая, чтобы она еще хотя бы раз смогла услышать его голос. Но я был рядом с ней, как когда-то, потеряв маму, хотел, чтобы кто-то был рядом со мной. И оглядываясь на события прошедших месяцев, вспоминая, как моя мама прислала нам то сообщение, я сомневался, что и Мэйкон ушел навсегда. Может быть, он все еще где-то там и наблюдает за нами. Он принес себя в жертву ради Лены, я был в этом уверен.
Правильный поступок и легкий поступок — вовсе не одно и то же. Никто не знал этого лучше, чем Мэйкон.
Я посмотрел на небо. Серые вихри просачивались на синее полотнище, такое же синее, как краска на потолке в моей спальне. Интересно, действительно ли этот оттенок синего отпугивает пчел? Не думают ли те пчелы, что мой потолок и есть небо?
Можно увидеть черт знает что, если на самом деле не смотреть.
Я вынул из кармана айпод и включил его. В плейлисте нашел новую песню.
Очень долго я таращился на ее название.
Семнадцать Лун.
Я запустил ее.
Семнадцать Лун, семнадцать лет,
Глаза, в которых Тьма иль Свет,
Золото — да, Зеленый — нет,
Узнаешь все в семнадцать лет.