Глава 14. Бахчифрукт во всей красе
Ещё одно происшествие стало заключительным аккордом этого дня. Дынин, прогуливаясь по плато, забрёл на старый заброшенный раскоп, ступил на заросшую травой стенку, оступился и свалился вниз. Падая, он не успел затормозить и покатился по склону, и катился до тех пор, пока не врезался всем телом в кизильник. Исцарапанный, с шишкой на лбу, он появился в лагере. Васька только присвистнула, увидев это явление. А Мика, успевший за эти дни достаточно сильно привязаться к Дынину и теперь опекавший добродушного увальня, словно тот был малое дитя, заворчал: - Ну вот, стоило отпустить его на несколько минут, как он вернулся изувеченным, словно с Мамаева побоища. Они налепили на Дынинские царапины подорожник и препроводили бедного раненого в палатку, где он и пролежал весь вечер, укутанный спальниками и облепленный компрессами и примочками. Вечером, собравшись в своем «штабе», ребята поболтали о неожиданной развязке с серёжками. Затем Васька сказала: – Действие идёт как-то вяло. По законам детективного жанра, события должны развиваться стремительно. – А с чего ты взяла, что это настоящий детектив? – Да все признаки налицо. Во-первых, попеременное появление новых личностей. – Да это закон экспедиции, а не закон детектива! – Стоп, это еще не всё. Попеременная пропажа одних субъектов и объектов и появление других, непредвиденных вещественных доказательств. – Да, – подтвердил Мика, – носом археолога чую, что главные события ещё впереди. – Что мы имеем? – продолжала Васька, – Грегори исчез, хотя, возможно, в Бахчисарае ты видела именно его. Дальше, серёжки исчезли, хотя потом нашлись, зато теперь ясно, что в этой общей канве они случайность, значит, эта линия отметается. Карта Грегори исчезла и пока не нашлась, но засветилась у Дынина. Теперь, что появилось: Мак-Аврасс с претензией на Мангуп, Чёрный монах, кастет с гравировкой и обрывок карты Мангупа, причём другая половина карты. И всё это за короткий срок. – Да, в общем-то, всё так и есть, – после некоторого раздумья решила Лера, – я просто хотела ещё раз убедиться в этом. – И ещё, – добавил Мика, – кто-то очень не хочет, чтобы мы знали содержание надписей на карте. Утром, подначиваемый Микой, Дынин не пошёл на раскоп, сославшись на головную боль. Он лежал в палатке с давно высохшим компрессом на лбу и старательно охал. И было непонятно, на самом ли деле ему так нехорошо, или это тщательно разыгранный спектакль. Во всяком случае, Бахчифрукт принял условия их игры. Евсеич притащил каких-то снадобий, приставил к Дынину Мику и приказал всем остальным отправляться на раскоп. Выждав, когда лагерь останется пуст, Мика стал тормошить Дынина, ему не терпелось скорее узнать, о чём же говорилось в надписи на карте. Но Бахчифрукт упорно отлёживался и уверял, что его извилины от падения развернулись в зеркальном отражении и завязались узлом. Но Мика бы не был Микой, если б не придумал, как выманить Дынина из спальника. Он вытащил из кармана кастет и с самой бесхитростной физиономией заявил, что хотел бы узнать о содержании гравировки. Дынин, кряхтя и охая, выполз из палатки, но, вдохнув утренней свежести, несколько приободрился. А когда он вперился глазами в надпись, то все остатки сна окончательно выветрились. Он вытащил из кармана большую складную лупу. – Так, очень интересно, – протянул Дынин, – вписанное наклоненное перекрестие в круге, а круг в овале. Хм, надпись необычная, подписано «Именно так». Чтобы это могло значить? Пока Дынин разбирался с гравировкой, с раскопа вернулись Васька и Лера. Они сложили на тачке принесённую с раскопа керамику и подошли к Дынину. Васька вытащила обрывок карты и стала тщательно, сантиметр за сантиметром, её просматривать. На этот раз никто не мешал. Кот заранее был изолирован, то есть посажен на цепь, и теперь валялся в тени дерева, играя собственным хвостом. – Где-то я уже видел это рисунок и подобную надпись, – продолжал размышлять профессор, – где же, где же, где же… Дынин задумался, но через некоторое время его лицо просияло. – Да, точно видел! И даже знаю где! – Ну?! – подался вперед в нетерпении Мика. – На обороте того самого обрывка карты, что приносил переводить незнакомец! Разобравшись с гравировкой на кастете, Дынин обратился к карте. – Вот тут на лицевой стороне что-то написано. Видите, от обрыва идет часть надписи, – сказала Васька. Как только Дынин увидел надпись, глаза у него загорелись, и окружающее для него перестало существовать. Через некоторое время он подал ребятам перевод. Первое, что бросилось в глаза, это было слово «око».
Часть 2. Дети Мангупа
Глава 1. Сын князя
Око смотрело строго и вопрошающе. На недописанном лике это только что прозревшее правое око казалось живым и требовательным. Всё остальное ещё было в стадии наброска, а оно уже жило своей собственной жизнью. Око смотрело прямо перед собой на небольшую нишу в стене под узким окном, больше напоминающим бойницу. Солнечный луч, пробившийся сквозь бойницу, заплясал по противоположной стене пещерного храма. В какой-то момент он скользнул по недописанному лику святого и застыл на месте, озарив набросок тёплым золотистым светом и сделав око ещё более живым. Дверь в храм приоткрылась, и в неё протиснулась худая загорелая фигура мальчика. По древнегреческой традиции мальчик был одет в короткий, выше колен, белый хитон и красную тунику, украшенную по вороту и вокруг коротеньких рукавов меандрами. На голове у него была небольшая армянская шапочка, из-под которой выбивались, закрывая до половины шею, темные кудряшки. Мальчик положил на столик перед росписью каменную досочку со свежерастёртыми красками и взял в руки кисть. – Стой, Микаэл, – послышалось вдруг, и в храм вошел высокий худой старик в черных монашеских одеждах. Он мягко отстранил мальчика и взялся за кисть. – Лик я допишу сам, – сказал старик, – а ты расскажи пока, что вы поделывали вчера после полудня? Опять лазали в княжеский сад за виноградом? Он внимательно посмотрел на мальчика, и в глазах его мелькнула усмешка. Мальчик замялся и опустил голову. – И где твой медальон? – продолжал монах. Мальчик поднял на монаха большие блестящие глаза и выпалил на едином дыхании: «О, отец Христофор, медальон пошел на уплату горшечнику. Разве я не сказал, что мы с мальчиками купили у него пифос?». Монах отложил кисть и вновь взглянул на Микаэла. Вид у мальчика был несколько удручённый. – Это очень опрометчиво отдавать родовой знак наследника престола в чужие руки, – покачал головой старик и протянул мальчику несколько золотых монет, – сейчас же ступай к гончару и постарайся вернуть медальон, заплати столько, сколько попросит. Мальчик снова опустил голову, смахнул незаметно слезинку, выкатившуюся из глаза, и вздохнул. – Медальона у гончара нет, – признался он, – сын гончара ездил на днях на торжок в Чембало и продал медальон какому-то незнакомцу. – Плохо, очень плохо, теперь им может воспользоваться кто угодно. Что же ты наделал, Микаэл! – опечалился старик, но, видя, что мальчик уже чуть не плачет, осенил себя крестным знамением и стал горячо молиться. – Господи, помоги рабу твоему Микаэлу, не оставь в заступничестве своем, окажи великую милость, заступись за сироту, ибо он по младости своей не ведает, что творит. Отец Христофор перестал молиться, подошел к отверстию в стене, выглянул наружу и задумался. Микаэл терпеливо ждал. – Пойдем, Микаэл, пройдёмся, – сказал через некоторое время старик. По неровным ступеням вырубленной в скале лестницы они поднялись на плато и подошли к сторожевой башне на самом краю Дырявого мыса. Отсюда хорошо просматривалась дорога, ведущая к главным воротам. По дороге, громыхая, катилась повозка, гружённая амфорами, которую тащила понурая серая лошадь. В повозке сидел человек и время от времени понукал лошадь длинным хлыстом. Это был земледелец из селения, притулившегося у подножья горы. – Смотри-ка, отец Христофор, – сказал Микаэл, – а он ведь вином торговать на торжок в Каламиту ездил, а говорят, Каламита в руках генуэзцев. Но старый Христофор ничего не ответил, он был погружен в свои мысли. Поглазев ещё немного на дорогу, Микаэл стал звать старца идти дальше. Они медленно направились к воротам, ведущим из цитадели, прошли мимо восьмигранной церкви и поравнялись с высокой башней – удивительным сооружением, являющимся с внешней стороны неприступным замком, а со стороны цитадели – красивым дворцом. На самом последнем этаже башни находилась небольшая комнатушка Микаэла. Широкое окно этой комнатки снаружи было украшено изысканной каменной резьбой. По стене к окну тянулся старый перевитый плющ, по одеревеневшему стволу которого было так удобно подниматься и спускаться, минуя всяческие лестницы и переходики внутри башни. Микаэлу нравилось здесь больше, нежели в большом дворце в центре города, величественно возвышающемся над жилищами феодоритов. В большом дворце находился тронный зал, в котором его отец, князь Исаак, принимал иностранных послов. Там было красиво и просторно, но сердце Микаэла принадлежало этой старой башне в цитадели. Они вышли из цитадели и пошли мимо тарапанов к холму. Холм был самой высокой точкой плато. Именно здесь находился главный наблюдательный пункт, с которого денно и нощно четверо часовых неустанно озирали округу по четырем направлениям. Отсюда открывался великолепный вид. Всю территорию княжества можно было обозреть именно отсюда. Куда не кинешь взор – всюду владения феодоритов. На многие километры тянулись гряды невысоких гор, кручи, кряжи, изумрудные долины между ними, и так до самого горизонта. А на горизонте со стороны захода солнца в ясные дни можно было увидеть море. Со всех других точек этой удивительной горы под названием Мангуп тоже были видны широчайшие просторы, но отсюда можно было обозреть сразу всё. Микаэлу нравилось это старинное название – Мангуп. Он слышал его как-то от русских послов. А потом Христофор сказал ему, что слово Мангуп таврское и означает оно – Материнская гора. Мальчику это показалось очень интересным. Гора как заботливая мать хранила феодоритов от нашествий. Её отвесные скалы были естественными укреплениями, а вместе с оборонительными стенами гора была вообще неприступна. Гора-хранительница, Мать-хранительница, Материнская гора. Гора Мангуп, а на горе княжество Феодоро. В этом Микаэл усматривал особый смысл. Они обозрели округу и отправились дальше. Укрепление на плато было огромно. Двадцать тысяч шагов надо было сделать, чтобы обойти всю крепость и вернуться на прежнее место. Они медленно брели по плато и думали каждый о своем. Точнее, у Микаэла мысли прыгали с одной на другую, а самая главная была чисто мальчишеской – какую бы причину придумать, чтобы скорее сбежать к приятелям. Старик же думал о том, что будет с Феодоро, если случится страшное, и Бог призовёт к себе князя Исаака. Микаэл еще мал, а враги поднимают голову. Османы, татары, генуэзцы… Для всех, для них Феодоро как кость в горле. И вражеское кольцо вокруг княжества медленно, но неуклонно сжимается. Да тут ещё и Микаэл так неосторожно отдал в чужие руки знак княжеской принадлежности. Старый монах был не на шутку встревожен. События весны и начала лета заставляли думать о гневе божьем, обрушившемся на княжество Феодоро за какие-то давние грехи предков феодоритов. Всю весну стояла нестерпимая жара. И начавшееся лето было столь же сухим и знойным. Безжалостные лучи выжгли поверхность каменистого плато до белизны. Даже ночи не приносили прохлады. От жары изнывали все влаголюбивые обитатели Феодоро. Одни лишь виноградные лозы, увивающие стены домишек, с радостью подставляли наливающиеся гроздья раскаленным лучам. Но не только природа не благоволила феодоритам. Османы и генуэзцы устремили свои взоры на земли княжества. Они захватывали одно за другим владения Феодоро. Территория княжества сокращалась с неимоверной быстротой. Совсем немного осталось у феодоритов подвластных земель. Вот-вот пробьёт час самого Феодоро… Христофор старался гнать тревожные мысли, но они не давали покоя, неотступно сверлили мозг, заставляли сердце учащённо сжиматься. Старец присел на камень около небольшого пещерного храма и погрузился в раздумья. Микаэлу не терпелось к друзьям, но, боясь обидеть старика, он присел рядом и от нечего делать стал швырять камешки. Они падали на раскалённую выцветшую землю, поднимая фонтанчики белой пыли. Старый монах, заметив, что Микаэл томится от скуки, осенил мальчика крестным знамением, и тот убежал, помахав старику на прощанье. Монах проводил его долгим взглядом и вновь задумался. Христофору было о чём тревожиться.
Глава 2. Засуха
Мангуп никогда не испытывал нужды в воде. Несмотря на такую высоту, здесь всегда было вдоволь неимоверно вкусной, обжигающе холодной воды. Какими-то неведомыми силами вода поднималась вверх из недр самой земли, а также в отверстиях скал скапливалась дождевая влага и превращалась в воду. Но теперь с водой были перебои. Влага больше не скапливалась в каменистом лоне горы. Родник у подножья северо-западной стены не выдерживал натиска желающих утолить нестерпимую жажду, но добраться туда было тяжело. Нужно было выйти за городские ворота и по каменистым склонам добраться до стены с наружной стороны. Это могли сделать только самые молодые и здоровые, большинство же феодоритов добраться до родника не могли. Конечно, те, кто часто ходил на родник, набирали воду и для немощных стариков, а потом поднимали её на плато, но много ли они могли принести в кувшинах и амфорах? Осадный колодец в цитадели, где хранился неприкасаемый запас воды на случай непредвиденных обстоятельств, денно и нощно охранялся бдительными часовыми. Остальные колодцы уже давно были вычерпаны до донышка. Правда, по ночам, откуда-то из недр карста, в колодцы по капелькам просачивалась так много значившая для жителей влага. Но она иссякала почти сразу же, так и не успев скопиться в достаточном количестве. В этом виноваты были мальчишки, они приноровились спускаться в колодцы по верёвке и, достигнув воды, вычерпывали ее кувшинчиками в большой медный кувшин, который привязывали ко второй веревке и поднимали наверх. В этих набегах на колодцы постоянно участвовал Микаэл, сын правителя Феодора. Княжескому сыну совсем не обязательно было заботиться о сборе воды, у них в цитадели, помимо осадного, был ещё один колодец. Колодец был умело скрыт от посторонних глаз, он находился в башне и был очень глубок. Пятьдесят ступеней вниз вело к его студёной влаге. Тайный водовод подгонял воду к княжескому колодцу, и он в обычное время всегда был полон свежей проточной водой. Его так и называли «неиссякающий колодец». Но теперь и он был наполовину пуст. Микаэл, один из самых отважных лазальщиков по колодцам, брал воду, конечно же, не для себя. В городке было несколько старых одиноких старушек и стариков, именно их снабжал водой княжеский отпрыск. Феодориты вполне спокойно воспринимали тот факт, что единственный сын князя носится по улицам в компании сверстников, как какой-нибудь простолюдин, и таскает воду бедным старушкам. Да и сам князь воспринимал подобные выходки сына как нечто само собой разумеющееся. Он и сам в детстве разносил воду нуждающимся и не гнушался играть с городскими мальчишками. Теперь, будучи взрослыми, эти ставшие земледельцами и воинами сверстники князя, выросшие бок о бок с ним, были преданы своему правителю, как братья. Поэтому дружбу Микаэла с мальчишками-феодоритами князь считал нормой. Правда, в отличие от других мальчишек, Микаэл несколько часов в день уделял занятиям, которые проводил с ним его наставник – старец Христофор. Он обучил Микаэла литературному греческому, армянскому, итальянскому и турецкому языкам, чтению и письму, а также живописи. Христофор в молодости был живописцем, им было расписано немало храмов в горной Таврике. Он и теперь расписывал восточный неф базилики, но, по старости, лазить на леса, чтоб расписать верхнюю часть стены, ему было уже тяжело, и поэтому Микаэл, который неплохо рисовал, часто делал это за Христофора. А еще Христофор взялся расписывать пещерный храм в цитадели, надеясь, что лик святого Давида, заступника и покровителя княжеского рода, поможет князю Исааку. На следующий день после разговора в пещерном храме старец Христофор сказал Микаэлу, что в Таврике очень тревожно и надо бы, чтоб обезопасить город от вторжения, в самых уязвимых местах обороны прямо на стенах написать лики святых. Сам Христофор уже дописывал лик святого Давида Сасунского, покровителя Гаврасов, на стене маленького пещерного храма. Но, видимо, рука у Христофора была уже не та, глаз не очень верен, Давид получился у него очень юным и, как ни старался Христофор добавить канонических черт, он до невозможности походил на Микаэла, особенно большими блестящими глазами. Князь Исаак в последнее время болел. Он очень похудел и осунулся, но, будучи человеком сильным и крепким, старался не подавать виду. Лишь самые близкие видели, с каким трудом это ему дается. А из близких-то были только сын Микаэл, старец Христофор да не менее старый слуга Ишхан. Старый слуга, еще совсем молодым приставленный к младенцу Исааку сразу после рождения, всю свою жизнь был при князе, а после рождения Микаэла пестовал и княжеского сына. Мальчик и вырос на его руках. Слуга был стар, худ, ворчлив, когда ему казалось, что Исаак или Микаэл делают что-то не так, но предан князю и его сыну до самоотречения. Старый Ишхан связывал болезнь князя с появлением в Феодоро племянника турецкого султана в сопровождении послов. Со всей хлебосольностью принял князь гостей. Гости не остались в долгу и преподнесли князю дары, и среди них амфору старинного греческого вина. Исаак пил вино, привезенное гостями, и хвалил щедрость султана. Гости щёлкали языками, качали головами, в свою очередь хвалили князя и его крепость, восхищались могуществом и богатством Феодоро. А после их отъезда князь заболел. Он стал чахнуть день ото дня. И к началу лета ему было совсем худо. Жара окончательно добила князя. В один из дней, поднимаясь по лестнице донжона, князь упал и больше не поднялся. А через некоторое время после его смерти в Феодоро появился Александр, племянник князя Исаака, сын его родной сестры, живший до этого в Молдавии, куда Мария, княжеская сестра, была выдана замуж совсем молодой. Неожиданно для всех Александр объявил себя временным князем Феодоро, пояснив, что Микаэл, его двоюродный брат, еще мал и не может управлять княжеством. Десятилетний Микаэл оказался предоставлен самому себе. Мать его умерла, когда мальчик только начинал ходить, теперь же с потерей отца он остался круглым сиротой. Большую часть времени Микаэл проводил теперь с мальчишками и старцем Христофором. Мальчик сильно переживал смерть отца и по ночам иногда плакал. В такие минуты около него всякий раз появлялся Ишхан и молча садился рядом. Александр порой останавливал брата, спрашивал о чём-либо, но в целом, Александру было не до него, новый князь с головой ушел в дела государственной важности. На границах с Феодоро зашевелились турки, генуэзцы выдвинули свои требования на Каламиту и Чембало. Александр почти не появлялся в Феодоро. Маленький сын Александра, пятилетний Гаспар, очень привязался к Микаэлу, и Микаэл, будучи по системе родства Гаспару дядей, в свою очередь относился к нему с большой теплотой. Мальчишки быстро подружились и выглядели скорее как два брата, старший и младший, нежели как дядя и племянник. Они так и считали, называли друг друга братьями. Александр не препятствовал их дружбе. Неизвестно, какие мысли были на уме у новоявленного князя, но вслух он неоднократно повторял, что законным правителем является Микаэл, и лишь по его малолетству он, Александр, племянник бывшего князя, сын сестры Исаака, замещает истинного князя на троне. Микаэл верил ему, у него и в мыслях не было, что брат может его обмануть, но старые Ишхан и Христофор думали по-другому и, не ставя в известность Микаэла, бдительно следили за Александром. К середине лета жара стала нестерпимой, дождя не было уже несколько месяцев. Виноград созрел на три недели раньше, и на столько же раньше заработали тарапаны. Над плато витал сладкий аромат виноградного сусла. Мальчишки, мучимые жаждой, набрасывались на виноградный сок, но сладкая жидкость не утоляла её. Князь Александр уехал с проверкой по подвластным территориям и не появлялся уже больше недели. Вот тогда Микаэл и решил обеспечить Феодоро водой. Он знал, что князь ни за что не позволит опустошить осадный колодец, но всё живое на плато изнывало от жары. И Микаэл принял решение. От Христофора он знал, что некогда в Херсонесе существовала система водопровода, сделанная из керамических труб. И он придумал одну хитрую штуку. Они с мальчишками по всему городу набрали старых керамических сосудов примерно одного диаметра и пробили в них донышки. Получились подобие керамических труб. Недалеко от грота с родником, под оборонительной стеной они вырыли большую яму. Ещё в начале лета, обдумывая план устройства водопровода, Микаэл выменял у знакомого гончара пифос, отдав за него свой золотой медальон. Теперь мальчишки с огромным трудом перетащили пифос за оборонительную стену и установили в ту самую яму, расположенную ниже уровня родника. Конечно, полностью, по самое горлышко врыть пифос в яму не удалось, но мальчишки для устойчивости обложили пифос камнями, и он стоял ровно, не накреняясь. Получилась вместительная ёмкость для воды, притулившаяся под самой стеной. Теперь оставалось собрать из пробитых сосудов некое подобие водопровода и подвести его от родника к пифосу. Микаэл рассудил, что вода, собранная в водопровод, будет постоянно поставляться в пифос, и её останется только черпать медным кувшином, привязанным к верёвке, прямо с крепостной стены. Микаэл каждый день возился со своим водопроводом, и, наконец, тот был собран. Когда первый кувшин с родниковой водой подняли на плато, восторгу мальчишек не было предела. Теперь все желающие могли черпать воду, не спускаясь к роднику. Когда вернувшийся в город Александр узнал о новом колодце, устроенном мальчишками, он как-то странно взглянул на Микаэла, потом неожиданно вздохнул, погладил брата по голове и поднялся в донжон. Утром следующего дня Александр с воинами вновь уехал на переговоры с генуэзцами. В крепости остался небольшой гарнизон и жители города. А через неделю появился гонец с горестным известием, что Александр с отрядом попал в засаду, потерял часть воинов, еле отбился и теперь закрепился в Каламите. Гнетущая неизвестность повисла над Феодоро. Стены крепости были мощны и неприступны, но защитников было слишком мало, и люди понимали, что в случае осады им долго не продержаться. Их опасения сбылись несказанно быстро.
Глава 3. Нашествие
На рассвете неприступный скальный останец окружили со всех сторон полчища османов. С восходом солнца начался штурм. Малочисленный гарнизон рассредоточился по всем куртинам и стенам, но всё равно защитников не хватало. Тогда все, кто мог держать оружие, поднялись на стены, и первый штурм был отбит. Какой ценой, было известно только феодоритам. Но, видимо, и у османов потери были немалые. Ещё шесть раз после первого штурма пробовали османы взять крепость сходу, но всякий раз откатывались на прежние позиции. Больше попыток штурма до поры до времени они не предпринимали. Они выбрали другой путь. Османы перерезали все подходы к Мангупу и спуски с него. Началась осада. Феодориты – мужчины, старики, женщины, дети – все, кто мог принести хоть какую-то пользу, переселились на стены. День и ночь, несмотря на нестерпимую жару, под стенами крепости полыхали костры, на которых в огромных чанах кипела смола и бурлил кипяток. Вот тогда-то феодориты и оценили выдумку Микаэла с родником. Специальная команда бесперебойно снабжала горожан водой. Через несколько дней осады, под покровом ночи, сквозь почти неприступные кордоны со стороны Дырявого мыса на плато пробился небольшой отряд во главе с раненым Александром. Это было непостижимо, как горстка храбрецов могла прорваться с самой неприступной стороны, преодолев сопротивление османов. Появление князя с воинами воодушевило феодоритов. Опасаясь, что осада может продлиться долго и защитникам не хватит продовольствия, Александр велел детям собирать и сушить виноград, яблоки и абрикосы. Не обошли вниманием кислую дикую сливу и кизил. Теперь дети целыми днями под палящими лучами собирали и нарезали яблоки, общипывали с веток виноград и кизил. Они раскладывали всю эту снедь на плоских крышах хозяйственных построек, и фруктовый приторный дух витал над крепостью, привлекая неимоверное количество мух. Микаэл работал наравне со всеми, на ладошках его вздулись пузыри от постоянного таскания сосудов с водой и эти же самые ладони потемнели от сока, но он, как и другие дети, прекрасно понимал, что на тот случай, если кончится зерно, эти припасы пригодятся как нельзя лучше. Но всё случилось по-другому. Что не смогло сделать оружие, сделало предательство. В один из дней обнаружили, что вода в колодцах иссякла окончательно. Даже княжеский колодец в цитадели был пуст. Стражника, приставленного к осадному колодцу, нашли лежащим невдалеке с ножом между лопаток. А последний неприкасаемый запас, единственный оставшийся колодец, скорее всего, был отравлен. Старый немощный дед, доживающий свой век на плато, а некогда бесстрашный воин Зенон, не подпустил никого к этой воде, сказав, что сначала попробует её сам. Старик оказался прав: едва он сделал глоток, как сразу же упал и забился в судорогах. Единственное, что он успел прохрипеть, было «нельзя…». Всем стало ясно, что в городе завёлся изменник. Опасаясь, как бы предатель ночью не открыл ворота, Александр приказал их тайно замуровать. Теперь оставался единственный источник воды, тот самый, за оборонительной стеной, Родниковый колодец, как стали называть его люди. Водонос, отправленный за водой к Родниковому колодцу, не вернулся. Посланный на поиски воин нашел его пронзенным стрелой. Рядом лежала веревка, привязанная одним концом к металлической скобе, вбитой в стену. Веревка была вытянута полностью, но кувшин был абсолютно сух. Воин спустил кувшин, но он так и не достиг пифоса с водой. Зато над ухом у воина просвистела стрела. Ночью, под покровом темноты, один из смельчаков спустился с крепостной стены к пифосу и нашел только его обломки. Чуть дальше у грота он заметил костерок, а около него – мирно спящий османский пост. Осаждённые остались без воды. Теперь османам не надо было штурмовать укрепление, они ждали, что голод, неимоверная жара и отсутствие воды приведут крепость к катастрофе. Правда, порой, от нечего делать, османы предпринимали единичные атаки. Предателя поймали на следующую ночь. Убив часовых, он пытался открыть городские ворота, не зная, что они замурованы. Феодориты негодовали, хотя внешне были сдержанны. Но, глядя на их суровые лица, предатель понимал, что покрыл себя вечным презрением и позором. Его не стали казнить, а вывели на обрыв и сказали: «Ты хотел к нашим врагам – так иди! Сумеешь спуститься – твое счастье». Спуститься предателю не удалось. Больше изменников в городе не появлялось. Осада затянулась. И, хотя стояла уже ранняя осень, жара не прекращалась. Население города редело, но феодориты и не думали сдаваться. На место погибших воинов становились другие, совсем не воины, но, тем не менее, готовые сражаться с врагом до последнего вдоха. Время от времени османы устраивали атаки на стены крепости. Уставшие, обессиленные жители из последних сил защищали свой город. Оружейники ковали оружие прямо во дворе цитадели. Мальчишки выковыривали из мостовых камни и подтаскивали их к метательным машинам. Метальщики заправляли булыжники в кожаные ремни катапульт и осыпали осаждавших градом камней. В ответ из-за стен раздавались выстрелы – османы палили из огнестрельного оружия, ещё не известного феодоритам. Это старались вражеские стрелки, забравшиеся на верхушки росших по склонам деревьев. Одновременно в защитников крепости летели тучи стрел, выпущенные также с деревьев. И если стрелы не попадали в цель, дети собирали их и приносили последним оставшимся в живых лучникам. А лучников было слишком мало, на каждую куртину крепости приходилось не более двух-трех лучников. Тогда луки взяли умеющие стрелять женщины. Другие лили на карабкающихся врагов кипящую смолу и кидали сверху камни. Но защитников становилось всё меньше, а врагов, осаждающих стены, всё больше. Наконец османам надоело ждать, они решили, что пора окончательно покончить с Феодоро. Последний штурм был страшен. Он начался со всех сторон, и не было спасения от летящих одна за другой стрел и огнебойных снарядов. Триста воинов во главе с Александром и все оставшиеся в живых жители города держали оборону. Раненые не замечали боли, убитые заслоняли телами бойницы, мешая вражеским пулям и стрелам настигнуть еще живых. Османы, приставив осадные лестницы, лезли на стены, но тут же летели вниз, сброшенные яростным сопротивлением феодоритов. Но врагов было слишком много, не успев сбросить одних, защитникам тотчас же приходилось вступать в схватку с другими. Враг напирал. Османы, кому удавалось прорваться, сходу бросались в бой и яростно рубились с феодоритами. Александр был в гуще боя, его алый плащ мелькал в разных частях крепости. Ему было кого защищать, и он прекрасно понимал, что в случае поражения его брату, истинному князю Феодоро, и маленькому сыну не поздоровится. Сгоряча он даже не заметил, что его снова ранили, и оставался в строю, пока не упал от потери крови. Штурм был отбит, но ряды защитников крепости сильно поредели, да что там говорить, их почти не осталось. Горстка воинов и несколько детей. Но и османы понесли огромные потери. В этом штурме они потеряли четыре тысячи отборных солдат. Тогда захватчики решили действовать по-другому. На южном склоне османы установили бомбарды и беспрестанно палили по стенам. Ещё одну осадную батарею они развернули на западном склоне мыса Елли-бурун, как называли его османы. Отсюда также постоянно велись артобстрелы крепости. По этому склону османам удалось втащить на кручи стенобитные машины, и теперь они, раскачивая эти огромные, обитые железом бревна, с завидным постоянством били в стену. По ней же палили ядрами из бомбард. Наконец стена дала трещину. Теперь осталось совсем немного, и стена рухнет, открывая дорогу полчищам врагов. В других частях крепости оборона также сильно ослабла. Только упавшая густая ночная темнота спасла феодоритов. Обе стороны стали готовиться к решающему сражению. Последние защитники крепости укрылись в цитадели. Ночью никто не спал. Все ждали рассвета. Раны Александра были тяжелы и обширны, он обессилел от потери крови и теперь лежал, чтобы собрать последние силы перед решающей битвой. Александр подозвал к себе старца Христофора и старого Ишхана. Ишхан опустился перед лежащим князем на колени и поцеловал его руку.
– Прости, мой князь, что я усомнился в тебе, прости, что принял тебя за врага Микаэла.
– Не об этом сейчас, дорогой Ишхан, – срывающимся голосом ответил Александр, – уводите детей, всех до единого, спасите последних феодоритов. Скоро наступит последний рассвет Феодоро. И османы займут крепость, и Феодоро падёт. Нас слишком мало, и нам не устоять. Но дети Феодоро должны жить. И еще, молю, спасите князя Микаэла и моего сына Гаспара. Настанет день, когда Микаэл вернёт себе княжество. А теперь приведите ко мне князя и моего сына. Когда уставшие, запылённые мальчишки появились перед Александром, он с удовлетворением подумал, что этого чумазого, в рваных одеждах мальчишку трудно принять за блистательного князя, а значит, мальчик сможет неузнанным и незамеченным скрыться среди простолюдинов, смешаться с толпой и спасти себе жизнь. А значит, и род Гаврасов не прервётся, не сгинет в пучине лет. Его не должны узнать, равно как и Гаспара, мало ли оборванных бездомных мальчишек бродит по дорогам Таврики. Их не узнают, если не найдется предатель. Предатель… кто же все-таки предатель? Александр подозвал к себе мальчиков и сказал, обращаясь к Микаэлу:
– Князь, вот и пришла твоя пора. Я поручаю тебе твоего первого подданного, моего сына. Спаси его, если сможешь. Это твой единственный родич. Держитесь, дети, вместе. Не ходите в Византию, там турки. Вам надо пробираться на север в Московию, к руссам, они тоже христиане. Это сильное государство, там вы найдете спасение. Александр снял с себя золотой медальон – родовой знак властелинов Феодоро – и надел на шею Микаэлу. – Не думал я, что тебе придется так рано стать взрослым, – продолжал Александр, – прости, Микаэл, ты, наверное, считал, что я захватил власть в Феодоро? Нет, просто ты был ещё слишком мал.
– Нет, совсем нет! Я никогда так не думал, брат мой! Клянусь, что я не дам в обиду нашего Гаспара! – закричал Микаэл. –Я верю тебе, – улыбнулся Александр, – а теперь идите. Да хранит вас Бог! Он перекрестил заплаканных мальчиков, поочередно прижал к себе и поцеловал в лохматые макушки. Потом повернулся к Христофору: – Запомни, старик, к руссам. Христофор увел мальчиков. По дороге они зашли в пещерный храм, в котором старый монах всё же успел дописать фреску. Христофор подошел к стене и вынул из стены под бойницей большой камень.
– Вот здесь тайник, я сложил сюда всё самое ценное, что было в Феодоро. Твой медальон тоже надо спрятать здесь. С ним идти опасно. Не бойся, золото не теряется, оно всегда возвращается к хозяину. – Нет, – твердо ответил Микаэл, – медальон будет со мной. – Ну что ж, я и не ждал другого ответа, – улыбнулся старец. Он вложил камень, замазал швы раствором и через бойницу выбросил посудину с остатками раствора в густые кусты под обрывом.
– Запомните, чтобы найти тайник, надо проследить, куда направлен взгляд правого ока Святого Давида. Старик вывел мальчиков из храма и повёл к тайной тропе, затерявшейся среди пещер Дырявого мыса. Там их уже ждал Ишхан с остальными детьми. Всего, вместе с Микаэлом и Гаспаром, собралось семь детей, и среди них были совсем малыши, чуть постарше Гаспара. В кромешной темноте, по тропе, известной одним лишь старцам, они спустились с почти отвесной скалы в долину. Здесь турок не было. Они считали, что этот страшной крутизны склон не преодолеть никому. Еще до рассвета маленький отряд, ведомый двумя стариками, скрылся из зоны видимости османов.