Глава 6. Кража луны. Стулья
Он скатился по мраморным ступенькам перед Зданием Бюрократизма на гранит Круглой площади. Дверь за спиной захлопнулось. Наверное, ещё ни одному смертному, который не был бюрократом, работником Здания, не удавалось так просто проникнуть за высокие чугунные двери, ведущие в каменную громаду.
– Давайте-давайте! Выметайтесь! Нечего тут! – решивший украсть луну вспомнил испуганные глаза и вспотевшую переносицу под очками бюрократа, что беспомощно, но настойчиво выставлял его вон.
Решивший украсть луну вышел в центр Круглой площади, где мозаикой был выложен циферблат так, что любой, вставший в его сердцевину, отбрасывал тень на цифры, становясь частью солнечных часов. Вор оглянулся на Здание. На площади играл квартет уличных музыкантов: три скрипки и виолончель. Какая-то девушка в белом платье танцевала перед ними. Человек, решивший украсть луну, смотрел только на Здание. Сумасшедшая идея, зародившаяся в нём вчера, победила главный страх его жизни.
Здание, мрачное, выложенное из тёмно-серого камня, уходило ввысь всеми пятью квадратными башнями с зубцами, шпилями и барельефами, оно стремилось и нависало самой высокой центральной, и четырьмя флигельными, что были в полтора раза меньше, но и они таили в себе около трёх или четырёх десятков этажей каждая. Всё Здание было подчёркнуто-квадратным и выстроенным по вертикали. Центральная Башня состояла из трёх частей. Массивная нижняя часть составляла две трети всей высоты, и каждая сторона её была сплошной каменной решёткой из сотни маленьких квадратных окон, отсюда кажущихся окошками, заключённых в выдающиеся линии блоков, рассекающих Здание вдоль и поперёк, как клетка рассекает тетрадный лист. Вторая часть башни была немного меньшей первой по площади, она вырастала из неё, и каждая сторона была украшена огромным циферблатом, закрывшим почти все окна. Вторая часть продолжала первую, но тут же переходила в третью часть, ещё меньшую по площади, но почти такую же по высоте, как вторая. Третья часть Центральной башни была бы совсем короткой, если бы не заострённый шпиль, продлевавший её наслаждение высотой. По легенде, именно в третьей, самой высокой части Центральной Башни жил и работал Директор.
Четыре флигельных, примыкавших почти вплотную, ничем бы не отличались от Центральной в миниатюре, если бы их верхние части не были лишены шпиля, и сам их вид, не был несколько блёклым по сравнению с центром.
Это было Здание Бюрократизма – верховная власть города Полудня, страшная и обезличенная. Механизм её существовал и работал параллельно и безучастно к жизни населения, что бы ни происходило – параллельно и безучастно. Здание Бюрократизма жило по своим, сложным, запутанным, и абсурдным законам, и город старался не пересекаться со Зданием. Существуя за счёт налогов с жителей города, оно, если хотело того, распоряжалось жизнями горожан, нависало над ними своей громадой, но никто, если только не работал в Здании, не хотел замечать его грозную тень. И если Здание вдруг вторгалось в судьбы живущих, это было величайшим несчастьем для жертвы, а жертвой в этом столкновении всегда была сторона жителей города, но не Здания.
Именно Преследователи из Бюро Преследования Здания когда-то убили мать решившего украсть луну, именно Здание лишило его семьи, детства, имени.
Решивший украсть луну стоял в центре Круглой площади и смотрел на Здание. Пронзительно пели струны и смычки. Наверняка, когда-то принадлежавшее ему, имя числится в реестре Бюро, прячется строчкой в бесконечных папках картотеки тех виновных, что скрываются от Здания по всему миру. И нет надежды, что Преследователи утеряли его имя за давностью лет – нет, такие сведения они не забывают никогда, они хранят всё в своих архивах, и если не находят самого виновного, находят его детей, внуков, правнуков…
Никто не знал тайны решившего украсть луну. Дело в том, что он вообще не должен был существовать на этом свете, он должен был погибнуть в восемь лет. А скорее всего, что ещё хуже – поступить на службу в Здание Бюрократизма.
Лунный вор стоял в центре Круглой площади и смотрел на Здание, лишившее его матери и отца. В его глазах вместо привычного страха звенело и высилось что-то, что обязывало само Здание существовать на равных со смотрящим.
Девушка в белом платье танцевала на площади.
…её убили за попытку к бегству: она вырвалась из рук Преследователей. Они тащили её, вцепившуюся в мостовую обломанными ногтями, в его любимом зелёном платье, тащили в казематы Здания, где должны были замучить до смерти, потому что её брат, работник Здания по наследству, нахамил какому-то высокому чиновнику, и по закону за это преступление ему грозило две смертные казни путём пыток до «полной гибели пытуемого». Но простой смертный не в состоянии пережить две смертные казни, наказание, оставшееся после смерти виновного, должны были понести ближайшие родственники, а если родственников нет – друзья, знакомые, вплоть до соседей соседей. Таков закон Здания. Дядя чистильщика это знал, однако, он не только не попытался защитить сестру, что было бы бесполезно, но и покончил жизнь самоубийством, повесившись за час до прихода Преследователей. Вместо одной лишней смертной казни, которая бы распространилась на его сестру, в воздухе, словно ботинки дяди в центре комнаты, теперь покачивались две. И к этому прибавилась ещё порча имущества Здания, так как все работники принадлежали ему и являлись его собственностью. Преследователи усталым взглядом поискали ближайших родственников в желтоватых листах личного дела виновного и, за неимением прочих вариантов, присудили одну сестре обвиняемого, а другую – её мужу – матери и отцу чистильщика.
Отец чистильщика успел отвести своего восьмилетнего сына к другу-сапожнику и сдался Зданию. Две смерти искупили вину лишь отчасти. Будущему чистильщику грозила работа в Здании по наследству. Так он лишился имени и стал просто никем, дабы избежать возмездия.
Лунный вор стоял в центре Круглой площади и смотрел на Здание, как не смотрел ни разу до этого. Может, дело было в убитом доге или отравленных голубях, но нечто большое, что подымалось в его глазах, было ненавистью. Именно Здание дало ему решение, которое он искал весь день. Он вспомнил очки, вспотевшую переносицу:
– У нас тут каждый стул на счету! А вы без пропуска! Выметайтесь! Вы без доклада! Без разрешения о нахождении без доклада. Без разрешения о нахождении с докладом. Без партбилета. Вы даже без справки семьдесят восемь дробь пятнадцать! Кощунство. Выметайтесь. У нас тут каждый стул… Справка семьдесят восемь дробь пятнадцать где? Вон! Согласно параграфу сто сорок два – вон. Согласно пункту семнадцать дробь семь – вон. Согласно документу четырнадцать – прочь. Согласно уставу восемь, раздел четвёртый – каждый стул, каждая скрепка. На счету. Вон!
Всё утро он искал материал для своей грандиозной задумки. Он шлялся по городу, заходя в кафе, мастерские, магазины, высматривая подходящие вещи.
Он не сразу обратил внимание – и Здание подсказало ему – везде люди, занимаясь своими делами, почти всегда сидели. Обычно они сидели за чем-то и на чём-то. Стул и стол.
– Каждый стул на счету.
Именно. Каждый стул.
«Святой Полдень, сделай так, чтобы у меня получилось!»
Лунный вор стоял в центре Круглой площади и смотрел на Здание. Тень, отбрасываемая им на мозаику, указывала на двенадцать. Двенадцать ударов летели над городом. Девушка в белом платье поймала очередную волну музыки и взлетела над площадью. Прохожие поспешили отвести глаза от минутного чуда. В этот час сбывается заветное. Был полдень.
Таинства рождения августа квартира Ады, казалось, не заметила, встретив утро грохотом и шумом: хозяйка затеяла уборку в ванной. От звуков в своей комнате проснулся старый моряк и, незамеченный, поспешил в туалет, где его вырвало солёной морской водой. Бухгалтер уже отправился на службу, съев свои обычные два яйца (одно всмятку, другое – вкрутую). Только пыльные жёлтые шторы покачивались в его комнате, и парило в середине над полом в утреннем луче одинокое пёрышко. Дверь в комнату решившего украсть луну была закрыта на шпингалет. За дверью было тихо.
Там, в комнате лежал на раскладушке человек с опущенными синеватыми веками, сложив на груди умиротворённые руки. Правая опухла и пульсировала. Лицо его было спокойно, хотя и хранило следы былого утомления и какой-то большой умственной работы. Нельзя было сказать, спит он или просто бодрствует с закрытыми глазами. Наверное, он и сам не знал. Стрелки обежали полный оборот, давно осыпался звон двенадцати волшебных ударов, за окнами синели сумерки, решивший украсть луну лежал неподвижно.
Больше ничего не происходило в его комнате до самого заката.
Вечером он вышел из дому. Он слонялся по мостовым, уворачиваясь от прохожих и велосипедистов, скорее, уже по привычке поглядывая на узкую изломанную полоску темнеющего неба в ущелье улиц. Он ждал, когда город отшумит и отгуляет свой привычный вечер и ляжет спать. Он немного нервничал. За эту ночь ему нужно было многое успеть, а вечер длился и длился, и перетекал в ночь, и люди пели, гуляли, ели, пили, играли, прощались у ресторанов, ловили коляски, провожали друг друга до дома…
Наконец, стало тише, улицы опустели. Проехал наполненный светлячками фонарь последнего велосипедиста, звякнули вилкой в кафе, потом тарелками разъехался смех официанта. Где-то повернули стальное сальто ключа, всё вымерло. Помолчало ещё минуту, хлопнуло форточкой, предпочтя москитам духоту, и стихло окончательно. Город уснул.
Вор приступил к работе.