Как хитро в деве простодушной 3 страница
- У меня такое чувство, что я что-то схватываю, но не до конца. Поясни еще раз, как говорится, для дурака.
- Попробую, конечно, пояснить. Но не забывай, что для того, чтобы действительно понять это, тебе придется неоднократно прожить, прочувствовать все это на себе. Итак: душа нормального человека, – это я говорил еще на лекции на Психфаке, – из-за преобладания в психике механизмов вытеснения и всевозможных психологических защит, приучена «спать». Joker тормошит, пробуждает душу, не дает ей спать дальше. Душе приходится просыпаться и работать. Тут появляется понятие «работа души». Работа души есть и средство и цель. Научить свою душу все время работать и не спать, постоянно предъявляя ей для работы новый материал, – вот, на мой взгляд, достойная человека задача.
- А что же, все-таки, значит «работа души»?
- Работа души состоит в том, чтобы несмотря на болезненность обнажающегося противоречия или конфликта, не дать ему вытесниться опять, а сохранить его в сознании и выработать по отношению к нему определенную позицию. То есть, первоначально на тебя обрушивается конфликт, неразрешимость которого вызывает безнадежность и безысходность. Тебе нужно вопреки этим чувствам занять к конфликту новую позицию. Мне кажется, что в большинстве случаев такой позицией, которая позволяет действительно принять, что реальность такова, как она есть, независимо от твоих предубеждений, является любовь. Более того, она дает силы не только принять реальность, но и преобразить ее там, где это возможно. Ну да со всем этим ты не раз столкнешься, и не раз отступишь, и не раз опустишь руки, прежде чем душа твоя, наевшись дерьма, начнет работать.
- Может быть, моя душа сразу начнет работать?
- Флаг тебе в руки и дай Бог, чтобы это оказалось так... А сейчас, будь любезен, прочитай еще одно место из Юнга и на этом сегодня закончим.
Подвинул ко мне еще одну книгу и пальцем показал, где читать. Сам отошел, – в туалет, наверное...
«Получение Камня - символический ритуал, проводящийся в лаборатории. Его цель - создание вещественной формы той истины, небесного бальзама или жизненного принципа, тождественного образу Божию. Психологически это была репрезентация процесса индивидуации посредством химических веществ и реакций, или же того, что мы сегодня называем активным воображением. Этот метод применялся спонтанно самой природой. И ему же может научить пациента врач. Как правило, это происходит, когда анализ устанавливает такие противоположности, что объединение или синтез личности становится жесткой необходимостью. Такая ситуация возникает, если анализ психических содержаний состояний пациента и его снов вносит компенсаторные образы из бессознательного и воздействует на разум с такой силой, что конфликт между сознательной и бессознательной личностями становится открытым и угрожающим»[36]. Затем Юнг пишет о том, что в случае, когда внутренний конфликт осознается лишь частично, разрешить его довольно-таки просто. Бессознательные мотивы опять подавляются, но само бессознательное в какой-то мере удовлетворено, а пациент должен делать теперь сознательное усилие, чтобы жить в согласии со своими принципами. Пациент, конечно, при этом может многое понимать, стремиться к смирению и даже немного негодовать, но в конце концов он переходит на сторону разума. Но вот если пациент видит свою Тень настолько полно, насколько возможно, то это приводит уже к неконтролируемому конфликту, где сталкиваются одинаково сильные «да» и «нет». В этом случае, пишет Юнг, не обойтись уже без некоего посредника – «третьего начала», в котором противоположности могут объединиться. И это третье начало может иметь только иррациональную сущность[37]. Так, в качестве третьего начала мы можем использовать символы природы – например водопад, который соединяет «верх» и «низ». В неразрешенном конфликте человека участвуют сны и фантазии, которые иллюстрируют напряжение и природу противоположностей, и таким образом готовят предпосылки для их объединения. А сам процесс объединения можно и нужно запустить сознательно. Для этого выбирается фантазия или некий природный образ, на котором следует концентрироваться и наблюдать, как он будет меняться. А он будет меняться, так как концентрация оживит его. Так объединяются бессознательное и сознание, подобно тому, как «верх» и «низ» объединяются водопадом. Цепь идей, порождаемая фантазией будет развиваться и приобретать драматический характер. Если просто развлекаться этим, реального прогресса не будет. Все, что происходит на сцене, остается подготовительным процессом. Разыгрывающийся спектакль не желает быть просто беспристрастно наблюдаемым зрелищем. Он хочет вынудить зрителя к участию. Если наблюдатель понимает, что на внутренней сцене разыгрывается его собственная драма, он не останется равнодушным к ее сюжету и развязке. Когда один за другим начнут появляться актеры и усложняться фабула, он заметит, что она родственна ситуации, сложившейся в его сознании, что к нему обращается бессознательное, именно оно вызывает все эти иллюзорные образы. Поэтому он сам, или побуждаемый консультантом, почувствует необходимость принять участие в игре и вместо того, чтобы просто сидеть в театре, действительно сделает его своим вторым "я". В результате в нас не остается ничего, что вызвало бы какое-то отрицание, и сознание всегда будет оказываться в положении наблюдателя. Далее Юнг пишет: «Этот процесс соглашения с Другим в нас стоит многого, потому что таким образом мы приходим к знанию тех сторон своей природы, которые мы никому не позволяем открывать нам, а самостоятельно никогда для себя бы не открыли. Только такой болезненный путь дает возможность постичь сложную структуру своей собственной души»[38].
- Очень похоже на механизм того, что я делал на Магическом Театре.
- Да, но там ты работал с другими людьми. Это много легче, чем трудиться над собой. Может быть, ты когда-нибудь создашь и свой внутренний Магический Театр… Пойдем, уже поздно.
- Еще один вопрос. Joker это и есть то, что называют Философским Камнем?
- Опять дурацкий вопрос. То ты спрашиваешь, не Дух ли это Святой, теперь, – не Камень ли… Joker – это Joker. А вот осознание Joker’а может привести человека к тому, что в Алхимии называют ляписом-Христом, или же Камнем.[39]
Мы вышли на Фонтанку и шагали к Невскому. Моросил мелкий сентябрьский дождик. На душе было легко, вино согревало и бодрило, так что все эти намеки Кирилла на борения, тернии и драмы, казались чем-то нереальным, не имеющим отношения ко мне, – ну, по крайней мере, чем-то уж очень отдаленным. На Невском Кирилл пошел к метро, а я поймал такси, чтобы усилить возникшее благостное, какое-то уютное чувство, проехавшись на скорости по ночному Питеру через мосты и набережные…
Не буду тебе, Анюта, сейчас писать, как я жил в период до следующей встречи с Кириллом, – это тема отдельного рассказа. Могу сказать только, что и до сих пор звучат иногда в моих ушах слова его: «со всем этим ты не раз столкнешься, и не раз отступишь, и не раз опустишь руки, прежде чем душа твоя, наевшись дерьма, начнет работать», хоть поначалу я и не верил тому, что подобное может относиться ко мне, так же, как и Симон – Петр не поверил Иисусу, когда тот сказал ему: «истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде, чем пропоет петух, трижды отречешься от меня»[40] (глубокая аналогия, а?). И до сих пор это правда, хотя Joker терзает и изводит меня порой так, что хочется волком выть... Так что не могу я пока сказать «...я был слеп, а теперь вижу»[41]...
Далее встреча с Кириллом произошла уже зимой, в декабре, то есть месяца через четыре. В небольшой уютной кафешке на улице Марата. Помню, что не шиковал, – взял только кофе да кусок торта. Все время, пока мы сидели в кафе, там играла музыка, – исключительно «Битлы». Неожиданно Кирилл спросил меня:
- Макс, а как у тебя с личной жизнью?
До этого он не проявлял видимого интереса к событиям моей жизни, – то ли событийная канва его не интересовала, а важна была лишь система ценностей и идеология, то ли он и так все знал…
- Да как тебе сказать… То так, то эдак…
- То есть, больше, чем на одну ночь не получается?
- В основном так, хотя и это редко…
- Что ж, почему-то я ожидал от тебя такого ответа… Мы еще вернемся к этой теме, а сейчас скажи, слышал ли ты про академика Ухтомского[xxii]?
- Конечно! Во-первых, мы проходили его учение о доминанте по «физиологии высшей нервной деятельности» – был у нас такой предмет, а во-вторых, это самый любимый автор моего приятеля Вовки Миронова, который учился со мной в одной группе. Он писал реферат по Ухтомскому, – давал мне читать, – и, можно сказать, что он почти помешан на его учении. Вовка считает учение о доминанте самым гениальным, до чего додумалось человечество. Он говорит, что это учение применимо не только к физиологии. Оно применимо и к поведению, и к мышлению человека, и к социальным процессам и к планетарным… Более того, Вова считает, что с помощью этого учения можно не только объяснять процессы, но и влиять на них.
- Верно считает, только сложно все это и опять же нелинейно. Невозможно построить даже на учении Ухтомского простую систему, воспользовавшись которой, можно было бы действительно что-то серьезно менять. Но, если подойти к этому нелинейно и не в лоб... Но я сейчас не об этом хотел поговорить. Ухтомский был не только физиологом, как про него принято считать, но и очень глубоким мыслителем, философом и подвижником. У меня сегодня с собой только одна книга – это духовные дневники Ухтомского. Дело в том, что он пишет фактически о том же, о чем мы с тобою говорили, – о Joker’е, только делает один очень важный акцент. Посмотри-ка вот эту страничку… Я прочитал: «Одной основной мелодией заполнена моя жизнь. Мне представляется тревожным, опасным и вредным для человека то состояние, когда сбываются мысли. Эта болезненная мелодия мучительно объясняет, почему в моих глазах так исключительно драгоценно человеческое лицо и влияние на человека другого лица. Когда у человека все сбывается по его мыслям, это ведет его к самоудовлетворению, покою и глухоте относительно голосов, которые рядом с ним. Самоудовлетворенный и довольный своими мыслями человек солипсичен[42]. Этим он довел себя до конца. Хорош человек тогда, когда он в борении, и прежде всего в борении с самим собою, когда он в творчестве готов принять реальность, всегда новую, вопреки своим излюбленным теориям и покою. Но где наименее выдуманная мною самим, наиболее безусловная, наиболее конкретная и непрестанно новая реальность, как не в живом человеческом лице вне меня? Что же более нового, непрестанно меняющегося, чем человеческое лицо рядом и около меня? Поставить доминанту на человеческое лицо, то есть на реальнейшую из реальностей, то, что дано мне и тебе сейчас, в ближайшем встречном человеке, это значит уметь заранее приветствовать и принимать все то новое, постоянно вновь заявляющее о себе бытие другого, независимо от моих ожиданий и теорий о нем. Категория лица должна быть принята в качестве вполне самостоятельного, исключительного фактора опыта и жизни наравне с такими категориями, как причина, бытие, единство, множество, цель. И человеческая деятельность, и культура, исторический подвиг являются поистине "звенящей медью и бряцающим кимвалом", пока человек не внес в свой обиход категорию лица, пока доминанта его не поставлена решительно на лицо вне его. Любимое человеческое лицо лучше всего символизирует то, что представляет для человеческого мышления и поведения истина, предчувствуемая, но не дающаяся в руки, влекущая за собой все далее вперед. Она всегда нова и всегда впереди.»[43]
- Тут фактически обоснована заповедь «Возлюби ближнего своего».
- Да, Макс, ты прав. Ну, а применительно к твоей жизни – кого?
- Как кого? Любого, с кем я общаюсь.
- Не буду спорить. Вопрос только в том, способен ли ты этого любого полюбить… И способен ли ты сейчас полюбить хоть кого-то? Хоть одного человека?
- Честно? Не знаю… Еще когда женат был, не мог себе ответить на этот вопрос. И потом, когда семейную терапию проходил…
- Ладно, посмотри еще вот этот фрагмент: «Людям ужасно хочется устроить себе истину так, чтобы на ней можно было покоиться, чтобы она была удобна и портативна. А она, живая, прекрасная, самобытная Жизнь, часто мучительная и неожиданная, все уходящая вперед от жадных человеческих вожделений и увлекающая человека за собою. Не для наслаждения и покоя человеческого она дана и существует, а для того, чтобы увлечь человека за собою и оторвать его от привычной и покойной обстановки к тому, что выше и впереди. Не ее приходится стаскивать вниз до себя, а себя предстоит дотянуть и поднять до нее. Это все равно как любимое человеческое лицо, которое дано тебе в жизни, самобытное и обязывающее. Человек хочет принять это лицо по-своему, успокоительно и портативно для своих небольших сил и своей ленивой инертности. Но достоин лица, которое любит, лишь тот и тогда, кто забыл себя и свое понимание, свой покой и инертность, и когда идет за любимым и силится принять его таким, каков он есть во всей своей живой самобытности.»[44]
- Ухтомский отмечает, – продолжал Кирилл, – что это исключительно трудно, что это труднейшая, но и необходимейшая из задач человечества. Далее Ухтомский вводит понятия Двойника и Собеседника. Собственно, проблему Двойника ставил еще Достоевский. Ухтомский объяснил ее с помощью своего учения о доминанте[45]. Наши доминанты стоят между нашими мыслями и действительностью. Мы можем воспринимать лишь то и тех, к чему и к кому подготовлены наши доминанты, то есть, наше поведение. Человек видит в мире и в людях лишь самого себя. С кем бы мы ни говорили, мы говорим со своим Двойником и избавиться от него, – значит освободиться от своего замкнутости на себя.
- Невозможная задача…
- Ну почему? Невероятно сложная, – согласен. И Ухтомский дает ключ к этой задаче – культивировать и воспитывать доминанты и поведение, поставив центр тяготения вне себя, так, чтобы быть готовым в любой момент предпочесть самобытные черты и интересы другого всем своим интересам и мнениям об этом другом человеке. Как говорил святой Авва Исаак Сирин: «В одно мгновение совершается спасение или гибель человека»[46]. Через несколько столетий Ухтомский добавляет: «Все дело в том, чтобы ежеминутно быть в бдительном подвиге перед лицом Собеседника...»[47]
- Вот еще одно место, и довольно на сегодня: «С того момента, как человек решится однажды вынести свою установку (свою доминанту) на Собеседника, в ней, помимо себя, происходит что угодно, но не покой. Начинается все растущий труд над собой ради другого. То есть все больший уход от себя в жизнь для ближнего. Награда, и притом, ничем не заменимая, в том, что изобилию жизни и дела конца уже нет. Не останавливаясь на себе, на излюбленных доктринах, успокаивающих мыслях, всегда предпочитая себе и своим доктринам реальных людей, твердо понимая, что истина для человека - не подушка для усталой головы, а обязывающая и влекущая за собой объективная правда, не зависящая от нас, как возлюбленное, влекущее за собой лицо. Каждая человеческая истина, каждая теория есть только временная доминанта, направленная на свой разрешающий акт, на проверку в ближайшей реальности. Она оказывается ложной, если это окажется в дальнейшей непосредственной проверке, и уже во всяком случае, она ложь, поскольку утверждает себя как окончательная и последняя, ибо тем самым она исключает дальнейший ход действительности в истории, всегда самоцветной и новой, как драгоценный камень. В погоне за истиной, как за своей возлюбленной, человек подобен пловцу с Делоса, описанному в древней легенде. Вот он плывет изо всех сил к острову, который виднеется вдали. Наконец как будто доплывает, и уже чувствует песок под ногами. И в тот момент, когда он готов уже выйти на вожделенный берег, остров опять уходит от него на прежнее расстояние, опять требует труда, опять влечет за собою. Опять труд, опять движение вперед. И дорого то, что так дорого дается. Пускай возлюбленная все время впереди.»[48]
- И заметь, Ухтомский не случайно пишет слово «возлюбленная»! Не друг, не абстрактный Собеседник, а именно возлюбленная... Так как у тебя с личной жизнью, Макс?
- Задачу понял…
- Понял или нет – жизнь покажет. Тут дело на годы… Ну что же, на сегодня я больше не имею, что сказать…
Вот, Анюта. Ни хрена я тогда задачу не понял. Я стал искать себе «удобного Собеседника», что есть не что иное, как Двойник. И в тебе искал… А возлюбленную… Было, мне кажется, два года в моей жизни… Может быть, и сейчас? Надеюсь, что сейчас…
Ну я и расписался! Четыре часа утра, а мне еще семинар вести. Но не зря я писал… Спасибо тебе, Аня, что ты есть!
Максим
(9.08.03)
Вова и Алена
Что же это за пир, что же это за всегдашний великий праздник, которому нет конца и к которому тянет меня давно, всегда, с самого детства; и к которому я никак не могу пристать. Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро на водопаде радуга; каждый вечер самая высокая снеговая гора там, вдали, на краю неба, горит пурпуровым пламенем; каждая маленькая мушка, которая жужжит около меня в горячем солнечном луче, во всем этом хороводе участница: место знает свое, любит и счастлива! И у всего свой путь, и все знает свой путь, с песнью отходит, с песнью приходит; один я ничего не понимаю, ни людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш... Федор Михайлович Достоевский «Идиот».
Собственно, если рассказывать, чтобы было понятнее, то начинать нужно чуть ли не со школьного возраста. Хотя в школе-то все довольно банально было. Душа компании, заводила и весельчак. Не отличник, но и не двоечник. Был влюблен в одноклассницу с шестого класса и по выпускной вечер. Безответно. Увлекался музыкой – тяжелым роком: вот в этом-то, пожалуй, впервые почувствовал себя белой вороной, - все одноклассники торчали от попсы, а моими кумирами были Ричи Блэкмор и Пинк Флойд. Я в десятом классе даже дискотеку вызвался делать, – поставил темы из Флойда, из Скорпионз, Юрайя-Хипп, – почти никто не танцевал и смотрели на меня, как на придурка, – а я-то старался, рассказывал историю возникновения рока и все такое. Короче, обидно было...
Потом, после школы, решил поступать на МатМех[49] в Университет. Провалился на сочинении. Год работал на заводе слесарем. Ну, вечеринки, там, дискотеки, все стандартно. Влюбился в девчонку из соседнего двора, – каждый вечер она гуляла с собакой, и я приходил, – сидели на скамейке, я рассказывал какую-то дурь, с магнитофоном приходил... Она любила индийские фильмы – приходилось каждую неделю таскаться с ней в кино. Дальше поцелуев в парадной дело не пошло. На следующий год – армия. Попал на ракетную базу в Казахстан. Первый год скучал очень – девчонка-то моя только на первые два письма и ответила.
А на второй год подфартило мне – лишила меня невинности одна казашка. Она работала в офицерской столовой. Симпатичная казашка, лет двадцати пяти. Муж у нее был русский, – работал археологом, – все время в экспедициях где-то на Урале. Не знаю, чем я ей приглянулся, только однажды она кивком подозвала меня к себе и, когда я подошел, прошептала в самое ухо: – «Пошли в хлеборезку»... Что-то я уже заподозрил: ее горячее дыхание, когда шептала..., – возбудился, – дело молодое, солдатское. И вот через три минуты я уже задыхался от ее горячих поцелуев и ласк. Три месяца кряду, почти ежедневно я ее в хлеборезке этой «жарил», – это же для солдата срочной службы такое счастье, лучше ничего и не придумаешь. Через три месяца, правда, часть нашу перевели в другой городок...
После армии поступил-таки на МатМех. Тут уже разгульное студенческое время началось. Опять я – душа компании, любимец девчонок, без меня ни одна вечеринка не обходилась. Нашлись ребята, которые тоже увлекались роком. Мы с ними за год создали рок-группу и на факультетских дискотеках играли кое-что из «Машины времени», «Воскресенья», «Зоопарка». Я – на клавишах, благо в детстве ходил в музыкальную школу года два...
В стройотряде, после первого курса, гуляли мы с Верой – девчонкой с нашего потока. Ну и «нагуляли». Вроде она забеременела. Ну, я как честный человек... Короче, в сентябре, сразу после моего дня рождения, сыграли свадьбу. Но ребенка не было – Верка аборт сделала. Мол, куда нам ребенок, ни денег, ни жилья своего. Вот закончим институт... Не скажу, что я сильно огорчился. Только вот жили мы скучно. И не ссорились сильно, вроде бы. Иногда даже говорить было не о чем. И секс какой-то вялый, неинтересный, – одно слово – супружеский долг. Так и жили четыре года. А я начал к тому времени кое-что почитывать из психологии: Владимира Леви: «Искусство быть другим», Эрика Берна: «Игры, в которые играют люди»... И как-то Вере предложил: давай, мол, пройдем семейную психотерапию. Пожала плечами – давай... Тогда на Васильевском острове открылся Медико-Психологический Центр. Полгода походили и развелись. А мне психолог наш, Боря Кузнецов, предложил на группу походить. Тут вся моя прошлая жизнь рассыпалась, а новая начала зарождаться. По инерции я закончил МатМех, поступил в аспирантуру, а сам-то весь жил и горел группой. Тут и литература по эзотерике появилась: Кастанеду я на одном дыхании прочитал, потом Раджниша, Гурджиева.
Боря вел группу классно. Через пару месяцев это была уже сплоченная команда. Ездили в походы, каждое воскресенье – за город, в любую погоду. Костер, купанье в проруби. Йога, Психодрама, жаркие споры об эзотерике... К девяносто третьему году я уже сам кое-что научился делать, стал «правой рукой» Бориса. Он приглашал меня на семинары иностранцев, которые тогда повадились в Россию: холотропное дыхание, Гештальттерапия, Трансактный Анализ... Только успевай.
Так что, в девяносто четвертом году бросил я аспирантуру и поступил на Психфак – годичные курсы, второе высшее образование. Ну а там – лекция Кирилла...
После защиты диплома понял я, что не хочу в аспирантуру. Решил заняться частной практикой, благо опыт уже к тому времени накопился. Это в то время было нетрудно, достаточно было подать в газету объявление: «Психолог-психотерапевт. Неврозы, страхи, депрессии, семейные проблемы» – и пять-шесть пациентов в неделю у меня было. Так что на жизнь зарабатывал. Но вот внутри, после знакомства с Joker’ом, стало неспокойно. Во всех людях вокруг и, прежде всего, в себе самом начал замечать какую-то фальшь. И чем дальше, тем больше. Если раньше я был добродушным малым, то тут буквально взорвался. В июле развалилась Борина группа. И я тому виной – разругался при всех с Борей. Часть группы заняла мою сторону, часть – Борину, а в результате все и закончилось. Перестали ездить за город, собираться. Продолжал изредка встречаться с двумя-тремя ребятами. Потом, вдруг, «прозрел» – какие кретины мои бывшие школьные и институтские друзья. Опять же – с кем поругался, а кого просто вычеркнул из своей жизни. Осталось несколько человек, с которыми я поддерживал какие-то контакты. С Вовкой Мироновым – моим сокурсником с Психфака, да с теми двумя-тремя людьми из бывшей группы Бориса. А состояние мое было то подавленным, то агрессивным. И все больше цинизма стало появляться. Типичный Соленый из «Трех сестер»[50]. Объяснения, которые давал Кирилл, только подогревали всю эту муть во мне... Вот таким я подошел к сентябрю девяносто пятого. К своему тридцатилетию, то есть. «...Все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!»[51]
Нет, вы не подумайте, я не стал совершенным мерзавцем, – и пациентов очень даже неплохо консультировал, и шутить не разучился, и на синтезаторе играл, и рисовал, и стихи писал, – только вот внутри расшаталось что-то, – то, на чем вся моя прежняя жизнь держалась. И чужим я себя чувствовал на празднике жизни, – если, конечно, был такой праздник. А что действительно важно, так это то, что начало до меня доходить – сколь хрупкая это штука – человеческая судьба...
В первое воскресенье сентября, – на следующий день после моего дня рожденья, разбудил меня телефон. Звонил Вовка Миронов:
- Макс, ты что, спишь еще? Выгляни в окно, – погодка-то какая! Поехали за город, погуляем.
- Куда? – Вылез из под одеяла. Потянулся. Действительно, в окошке сияло солнце. Обидно было бы пропустить последние теплые деньки.
- Давай в Пушкин. В парк. На лодках покатаемся, девчонок может каких найдем...
- Лады. Встретимся через час на Витебском вокзале.
В Пушкине от вокзала к парку ехали на автобусе. Народу было немного. Мы стояли возле задней двери. Рядом с нами – две девчонки, лет восемнадцати-двадцати. Одна поменьше ростом, худенькая блондинка. Симпатичная! Вторая – тоже ничего, только покрупней и постарше выглядит. Настроение было легкое, озорное. Та девушка, что поменьше и посимпатичней, держалась за поручень рядом с моей рукой. Я посмотрел на Вовку и подмигнул ему. В ответ одобрительный кивок. Тогда я свободной рукой погладил девушку по указательному пальчику. Удивленный взгляд снизу вверх. Глаза голубые, широко открытые.
- Милые создания, вы – в парк?
- А что?
- Как что? Мы вот, по странному совпадению обстоятельств – тоже в парк. А так как мы здесь люди бывалые, то беремся быть вашими гидами. Согласны? Вас как звать, добрая девушка?
Девчонки переглянулись (видимо, существуют какие-то тайные знаки глазами, которыми девушки за долю секунды переговариваются, – соглашаться или послать подальше), и голубоглазая смущенно произнесла:
- Алена. А это моя двоюродная сестра Маша.
- Максим и Вова. Ну-с. Нас ждут великие и неожиданные свершения! Позвольте вашу ручку...
Автобус остановился у парка...
Мы действительно чудесно провели время. С Аленой и Машей было как-то очень легко. Давненько я не был столь красноречив. Да и Вовка не уступал. Мы перефотографировались у всех памятников, составляя причудливые скульптурные группы. Катались на лодках. Прятались и появлялись в неожиданные моменты. Сходили на выставку. Болтали обо всем, – мы с Вовой норовили взять эдакий пушкинский слог, картинно расшаркивались и все такое. Выпендрились на славу.
Когда сели в электричку, я тихонько прошептал Вовке:
- Черт возьми, я кажется влюбился!
- В Алену?
- В нее.
- Угу. А я за Машей приударю пока.
В электричке мы с Аленой обменялись телефонами. Хотели проводить девушек домой – они жили на Гражданке[52], но они сказали, что еще рано – доедут сами. Договорились созвониться завтра.
Возле метро «Пушкинская» попрощались. Девушки и Вова пошли в метро. А я решил прогуляться остановку пешком – как раз до своей ветки, до «Техноложки». Настроение – прекрасное.
По пути был дом Натальи, – женщины из группы Бориса. Время – еще только шесть часов, - может, зайти чайку попить? Давненько не общались. Ну я и зашел.
Наталья обрадовалась. К чаю у нее были пирог и коньяк.
Выпили коньяку по паре рюмок. Тут я и спрашиваю:
- А как должок-то, тот, что на водопаде ты мне проиграла?
Спросил, конечно, в шутку, да и сам должок этот был шуточным. Дело было прошлой весной. Мы группой ездили под Ломоносов. Возвращались через парк. Остановились у водопада. Все ушли вперед, а мы с Натальей стояли у водопада и о чем-то болтали. И тут (у меня такое бывает) меня на геройство потянуло.
- Наталья, а спорим, я водопад перейду по камням!
- Брось. Разобьешься.
- Ни фига. Давай спорить.
- Ну давай, на что?
Я хитро подмигнул:
- Если перейду, то ты мне отдашься!
- Ну ты и мерзавец, – а сама смеется.
А я перешел тогда. Только не собирался я ее всерьез домогаться. Посмеялись и замяли это дело. И вот сейчас я спрашиваю:
- Как должок-то?
Тут Наталья взяла, да и скинула халатик. Она хоть и старше меня на десять лет, но – хороша! Кожа нежная, грудь упругая, ножки стройные... Короче, трахнул я ее. Именно так: трахнул. Да и не единожды. Наталья женщина страстная оказалась, – всю ночь ко мне приставала и спать не давала. И опытная. Чего она только со мною не выделывала. Повторили мы это дело раз пять, не меньше. И все подолгу: крики, стоны, смена позиций, ласки какие-то невиданные...
Под утро пришел домой, лег спать. Проснулся, а на душе мерзко-мерзко. Что же это, –думаю, – только влюбился в молоденькую девочку, романтика, чистота, нежность, и на тебе, – в ту же ночь такие фортели с Натальей! Решил, что не буду опошляться дальше и Алене не позвоню. Пусть найдет себе нормального парня. «Только те романы и оканчиваются благополучно, в которых меня нет.»[53]
Алена сама позвонила в субботу:
- Привет, ты что, телефон мой потерял?
- Угу, – с одной стороны противно, что соврал, а с другой, черт возьми, так радостно ее снова слышать! – слушай, как здорово, что ты позвонила! Я все обыскал, уже потерял надежду. Ты что завтра делаешь? Поехали за город!
- Хорошо. Только я с Машей буду. А Володя поедет?
- Что за вопрос, – конечно!
Про себя думаю, – вот ведь, совсем еще девчонка. Наивная, чистая...
Поехали мы за город – в Сестрорецк на залив. Потом стали часто встречаться. И вчетвером встречались, и вдвоем с Аленой. Ходили в театры, на выставки. Недели через две попали на выставку Сальвадора Дали (выставляли его графические, малоизвестные работы). Я сделал эскиз с одного понравившегося мне рисунка: некое огромное фантастическое существо, полностью закутанное в белый балахон, стоящее возле скалы и на его фоне – крохотная человеческая фигурка. Аленка заинтересовалась: