Как хитро в деве простодушной 11 страница
После непродолжительных танцев при неярком свете, когда порядком захмелевшие гости опрокидывали на пол стулья и закуски со стола, мы с Сашей оказались «как бы случайно» в отдельной комнате. Дрожащей рукой я нащупал замок и повернул его.
Дальнейшее произошло настолько просто и быстро, что я не запомнил из всего этого почти ничего, кроме, пожалуй, бешеного стука крови в висках.
Через несколько минут, с пунцовым лицом и горящими губами, я вышел на кухню и, ломая спички, торопливо закурил.
Саша была не первой женщиной в моей жизни, но та простота, легкость, поспешность и какая-то безличность произошедшего ошеломили меня. Я взахлеб выкурил подряд две сигареты, прежде чем более-менее успокоился. Стоя на кухне, я слышал, как щелкнул выключатель в ванной и заплескались струйки воды. От этих звуков стало почему-то очень неловко. Я смотрел на пестрые и яркие окна двенадцатиэтажного дома напротив и они казались какими-то далекими, незнакомыми, противными… Я вернулся в комнату, где сидели гости. Через несколько минут туда же вошла и Саша; стараясь не встречаться взглядом со мной, она села в углу комнаты в пол-оборота и стала разглядывать корешки многотомных изданий: Куприн, Чехов, Достоевский, Сервантес…
Я налил себе остатки из бутылки, но пить не стал. Мой взгляд упал на Вадима, который сидел в кресле у окна. На коленях у него расположилась девушка, – имени ее я не запомнил; она обнимала Вадима своими худыми руками, положила голову ему на плечо и закрыв глаза, что-то, сладко позевывая, шептала на ухо. Вадим одобрительно, даже как-то покровительственно подмигнул мне. Я тотчас отвел глаза и сжал кулаки. Взгляд мой снова остановился на Саше. Она сидела все так же, в пол-оборота, уже без интереса разглядывая книжные полки. Ее пухлые, как у ребенка веки, теперь лишенные косметики, время от времени подрагивали, она то и дело морщила маленький носик, как будто что-то ей мешало, щеки ее были чуть розоватыми и на них играли крохотные ямочки.
Было видно, что ей не хочется ни с кем общаться. Но взгляд мой она почувствовала и, как будто немного выждав, вдруг резко повернулась. Глаза ее увлажнились, она быстро встала, вышла в прихожую и скоро оттуда послышался щелчок захлопнувшейся двери.
Я сидел неподвижно. От Сашиного взгляда я почему-то почувствовал, что спина под шелковой рубашкой покрылась капельками пота, а кожа на голове стянулась. Я не понял, что это за чувство охватило меня вдруг, да и не стал пытаться его анализировать.
Как-то незаметно разошлись остальные гости. Рассеянно проводив их, я прошел на кухню, встал перед окном и некоторое время просто стоял ни о чем не думая, глядя на дом напротив, огни которого почти все погасли и лишь несколько одиноких окон продолжали глядеть в пустую тишину ночи.
Из оцепенения меня вывел неожиданный, резкий и требовательный звонок в прихожей. На пороге была Саша…
Мы довольно долго стояли в прихожей, молча разглядывая друг друга и не зная, что делать дальше. Наконец, я помог ей снять куртку, провел в комнату, усадил в кресло, сам сел напротив. При тусклом свете торшера лицо Саши казалось еще более бесхитростно - детским и нежным. Было видно, что она плакала, – болезненно блестели глаза и красные от растирания веки еще сильнее припухли. Она с жадностью затянулась сигаретой. Несколько минут сидели молча. Саша непрерывно кусала губы. Потом вдруг начала говорить, не глядя на меня, торопливо, сбивчиво:
- Понимаешь… Мне нужно сказать это хоть кому-нибудь, все равно… у меня здесь, в этом городе никого нет, только так… да это неважно. Я… я не знаю, что со мной, … почему это так… Скажи, ты можешь объяснить, почему всегда все вот так получается, … ну вот все это, … ты понимаешь, … все как-то пусто, бессмысленно, непонятно зачем…, как-то легко и глупо. И так всегда. Я ведь раньше никогда не думала, что все это может быть так… так… Ты знаешь, я видела у тебя много хороших книг, я раньше много читала, ты ведь тоже, наверное, читал, да? Так где же все то, что там написано? Я не встречала…понимаешь, этого нет, там в книгах все неправда… Я перестала верить. Я не верю людям, не верю никому, не верю себе… Зачем, зачем я говорю это все сейчас, тебе? Не знаю,… просто надо кому-то сказать, я… я сейчас уйду, ты не обращай внимания, мне часто говорят, что я какая-то странная…
«Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать...[199]»
Я слушал ее и то чувство, которое я испытал перед самым ее уходом, снова наполняло меня, росло, перехватывало дыхание. Потом я перестал слушать и уже просто жадно всматривался в ее простое личико, ловил малейшее ее движение, то, как морщился ее носик и подрагивали опухшие веки. Я смотрел на Сашу и в груди моей росла необыкновенная нежность ко всему ее маленькому существу, нежность, которую я еще никогда не знал ранее.
И вдруг произошло неожиданное: я упал лицом в ее колени и безудержно, сладко заплакал.
...Она уже заснула, а я еще долго смотрел на ее открытое и как будто даже счастливое лицо. И, целуя ее в приоткрытые сонные губы, почувствовал, как она улыбнулась и тихо-тихо прошептала мое имя… «Не судите по наружности, но судите судом праведным...[200]»
Утро заглянуло в комнату резко и внезапно. По крайней мере, мне так показалось. Болела голова. Рядом слышалось ровное тихое дыхание Саши. Я осторожно вылез из-под одеяла и вышел на кухню, чтобы поставить чайник. Потом сел на табуретку и стал растирать тяжелую голову, вспоминая события минувшей ночи.
Зачем послала мне судьба эту странную, такую противоречивую встречу? В сердце моем еще сохранялась та, вчерашняя нежность, но мозг работал отчетливо и неумолимо. Вспомнилось ее появление с подругами и первоначальное чувство брезгливости. Представились вдруг злорадные улыбочки Толика и Вадима, которые, не дай бог, могут увидеть нас вместе и бросить вслед что-нибудь липкое, колючее, ехидное… Меня, помню, даже передернуло от этой мысли. Да и на что мне, в конце концов, сдалась эта Саша, эта, по сути-то, – уличная девчонка?
В это время дверь спальни открылась и на кухню вышла она, уже одетая, свежая после сна. Она быстро подошла к мне, улыбнулась и вся потянулась навстречу своему такому неожиданному счастью.
Я стоял неподвижно, даже задержав дыхание. Во рту пересохло. В руках я судорожно вертел крышку от заварного чайника. Где-то в самой глубине души понимая, что делаю что-то непоправимое, я в то же время уже говорил, удивляясь своему чужому до неузнаваемости, спокойному голосу:
- Мне в институт пора собираться… Тебе, наверное, тоже куда-то… В общем … иди…, – я механически прошел в прихожую, включил свет, резко дернул с вешалки Сашину куртку, – оборвалась пуговица и закатилась под коврик.
Ее губы дрожали и весь вид был настолько растерянный, что я не мог больше спокойно на это смотреть, – было лишь одно желание – чтобы она поскорее ушла. Саша быстро справилась с собой, накинула куртку и стала надевать сапожки. Молнию на левом сапожке заклинило. Звенящая, оглушающая тишина врезалась в мозг. Саша беспомощно дернула молнию и с непонятной надеждой на что-то заглянула мне в глаза. Не в силах вынести ее взгляд, я отвернулся к стене. Время, казалось, остановилось. Но вот дверь захлопнулась и в тишине лестничных пролетов послышался неровный, удаляющийся, безнадежный стук ее каблучков. Когда он затих, я поднял закатившуюся под коврик пуговичку, зачем-то положил ее себе в нагрудный карман, зашел в комнату и свалившись на диван, еще согретый ее теплым телом, долго лежал, бессмысленно перебирая пальцами край закатавшейся простыни… «Любящий душу свою погубит ее...[201]»
С тех пор я стал осторожен в выборе подружек и уж подобных связей старался избегать. Я научился, если девушка переставала возбуждать мою чувственность, постепенно переводить отношения на дружеские или приятельские. Уже после Анжелики, когда я убедился, что никого, подобного ей, я больше не встречу, я довольствовался легкими, ничем не обязывающими отношениями... Галя, с которой в апреле девяносто девятого мы приехали на дачу ее родителей... Шел снег и мы, расстелив одеяла возле печки, три дня напролет занимались любовью. В промежутках спали, болтали о пустяках и пекли картошку. Без всякого взгляда в будущее, без планов и надежд, взаимных обещаний и клятв. Мы до сих пор иногда созваниваемся, – по крайней мере, на Новый Год и на дни рожденья... Юлька – совсем юная девушка, приезжала ко мне, когда у нее было время, свободное от института, иногда один или два раза в неделю – мы смотрели видик или что-нибудь читали, а потом она оставалась на ночь. Иногда жила у меня по два-три дня – осенью девяносто девятого... Прошлый Новый Год она встречала со мной и со Светкой... Ольга, вышедшая в двухтысячном году замуж, раз в неделю заезжала ко мне, дабы наставить молодому мужу рога... Иногда появляется на моих занятиях и сейчас... Наконец, Вика и Светка, с которыми я прожил по несколько месяцев... Мы все прекрасно дружим...
Но я еще ищу любовь. Человеческую любовь... Хотя Joker перестал теребить меня в этой сфере жизни... Или может быть, я не замечаю чего-то? Или просто потерял надежду?
Недавно встречались с Кириллом. Опять в «Арлекино». Я, кстати, переехал на Литейный и стал сам частенько захаживать в это кафе. Атмосфера масок, клоунов, шутов, импровизаций... Я задал вопрос «в лоб»:
- Кирилл, я не справляюсь с задачей научиться любить. Может быть, и не надеяться? Мне кажется, что уже и Joker в этом смысле от меня отвернулся.
- У тебя весьма странный взгляд на любовь. Впрочем, распространенный среди девяноста девяти процентов людей. Ты ждешь, что любовь сама придет к тебе, как подарок судьбы. А что ты сам делаешь для этого? Как себя готовишь? Как воспитываешь?
- Гм?
- Joker’у-то содействовать нужно. «Из следов происшедшего вырастают доминанты и побуждения настоящего, чтобы предопределить будущее. Если не овладеть вовремя зачатками своих доминант, они завладеют нами. Поэтому если нужно выработать в человеке продуктивное поведение с определенной направленностью действия, это достигается ежеминутным, неусыпным культивированием требующихся доминант. Если у отдельного человека не хватает для этого сил, то это достигается строго построенным бытом.[202]» Или вот еще: «Из сложных глубин подсознания предопределяется человек в своих поступках, переживаниях, восприятиях. Если у него является пожелание овладеть своим поведением, то сначала он должен овладеть теми глубинами подсознательного, то есть течением физиологических событий в себе, дабы через них овладеть и предопределить затем свое поведение, свое восприятие, свой образ жизни. Здесь повсюду требуется большая постепенность, подготовка, самовоспитание, долгие систематические труды над собою, дабы в урочный час можно было срочно ответить должным решением на очередную задачу.[203]» Ты проделываешь весьма изящные и действенные штуки с другими людьми, но где же твой внутренний Магический Театр?
- У меня было несколько видений...
- И это вся твоя работа над собой?
- Ты же сам говорил, что ничего особенного делать не нужно – только не сопротивляться Joker’у...
- Совершенно верно. Но ты-то ведь только и делаешь, что сопротивляешься ему во всем, что связано с твоей личной жизнью. Ты создал удобный мирок, эдакий островок самоуспокоенности, где без зазрения совести трахаешь разных баб, а потом с невинным видом становишься их добрым другом и приятелем. Ты бежишь от боли, которая только и может поставить тебя лицом к лицу с твоим заматеревшим эгоизмом, трусостью, неумением жертвовать собой ради другого!
- Что же делать?
- Удаляться от устоявшегося равновесия. А для этого – вступать в по-человечески честные отношения, – отношения неудобные, болезненные, сложные, открытые для любого исхода, но честные. Без попытки выкрутиться и оказаться хорошим мальчиком, как это постоянно делаешь ты... Перестань бояться неустойчивости! Ведь не боишься же ты ее в Магическом Театре. Упади в нее и в отношениях с женщинами...
- Упади, упади! Сказать-то легко. Не умею я «упасть». Боюсь? – Да, боюсь!
- Хозяин – барин... Я тебе не учитель. Мое дело – комментировать. Этим и займемся. И как раз сегодня – вопросом неустойчивости. Поговорим о Синергетике.
- Да я, вроде, знаком с этой наукой. Еще на МатМехе увлекался...
- Ну так повторишь, – не повредит. К тому же поговорим мы о Синергетике с точки зрения Joker’а и его проявлений, – достал блокнот, – ну-с, начнем с банальных определений, данных Пригожиным[lix]: «Становление синергетической парадигмы в естествознании привело к открытию неустойчивостей. Мы живем в мире неустойчивых процессов. Именно исследование неравновесных состояний привело теорию динамических систем к открытию новых фундаментальных свойств вещества в условиях сильного отклонения от равновесия. Эти свойства заключаются в том, что при прохождении точек неустойчивости в самых различных средах обнаруживается свойство перехода к так называемому состоянию сложности, т.е. в этих средах при определенных условиях могут возникать макроскопические явления самоорганизации.[204]» Или вот определение, данное Хакеном[lx]: «Исследуются явления, происходящие в точке неустойчивости и определяется та новая структура, которая возникает за порогом неустойчивости, на основе чего Синергетике удается установить универсальные и глубокие аналогии, которые проявляются между совершенно различными системами при прохождении ими точек возникновения неустойчивости.[205]»
- Мне эти тексты знакомы уже более десяти лет. Зачем ты мне это зачитываешь? Понятно, что вдали от точки равновесия система становится сложней и уникальней. Так и с человеком...
- Ну, если тебе все понятно, скажи тогда, что означает для тебя эта самая сложность?
- Сложность? Ну, это насыщенность жизни, ее уникальность, многообразие возможностей...
- А самое главное – увеличение внутренней свободы. С увеличением сложности появляются дополнительные степени свободы. Ну и что с этой свободой делать? Это ведь ведет к тому, что ты все более должен жить не механически, но опираясь лишь на собственную волю. В пределе – жизнь в длящемся и непрекращающемся волевом усилии... И смотри какая любопытная штука: человечество можно условно разделить на две очень неравные части: на тех, кто стремится к равновесию, чьи доминантные ценности – это «сохранение» того, что есть, – их большинство, – и на тех немногих, кто стремится к неустойчивости, чьи доминирующие ценности – развитие, движение, пробуждение. Причем, как у первых бывают в жизни моменты, когда они хотят неустойчивости, так и у вторых есть временами тяга к стабильности.
- Честно говоря, я не могу себя полностью отнести ко второй категории. К тем, кто стремится к неустойчивости. Не могу я полностью себя отпустить. Держусь за что-то. Лишь местами неустойчивость мне люба.
- Согласен. Есть в тебе, Макс, какая-то жесткая основа, которая еще не опрокинута, сколько Joker с тобой ни бьется.
- Переход из первой категории во вторую осуществляется при помощи Joker’а?
- Конечно. Но вот послушай продолжение: «Основополагающий тезис заключается в том, что на всех уровнях структурной организации бытия именно неравновесность выступает условием и источником возникновения порядка[206].» Получается парадокс. Только что я говорил о том, что неравновесность ведет к увеличению степеней свободы, к непрерывному волевому существованию, – а тут – «возникновение порядка». Что это за порядок?
- Не могу понять. Запутался. Что-то мелькает внутри, но сформулировать все равно не могу...
- Хорошо, я помогу. С увеличением внутренних степеней свободы и все большей сложностью внутренней структуры, человек одновременно становится как бы проще. Как говорят буддисты: он просто ест, когда ест, просто ходит, когда ходит, просто говорит, когда говорит. Пригожин дает этому такое объяснение: «Вдали от равновесия каждая часть системы "видит" всю систему целиком. Можно сказать, что в равновесии материя слепа, а вне равновесия прозревает.[207]» Переход к новой степени сложности, или к большей степени внутренней свободы, или, как мы ранее говорили, к новому ценностному сюжету, наступает, когда неустойчивость доходит до появления так называемых точек бифуркации. Вот как это описывает Хакен: «Если в равновесном состоянии применительно к исследуемой системе может быть зафиксировано всего одно стационарное состояние, то по мере удаления от равновесия, при определенном значении изменяемого параметра система достигает порога устойчивости, за которым открывается несколько возможных ветвей развития. Математически это означает, что зависимость решения соответствующего уравнения от избранного параметра становится неоднозначной. Критическое значение параметра называется точкой бифуркации. Это означает, что система бистабильна, т.е. может иметь два устойчивых состояния. Бифуркационный переход это выбор системой одного из возможных вариантов развития, каждый из которых предполагает переход в состояния, радикально отличные от исходного. Т.е. происходит резкая смена характера процесса. И смена пространственно - временной организации объекта осуществляется именно в точках смены "типов решения", т.е. в точках бифуркации. Возможны и более сложные ситуации, предполагающие взаимодействие между ответвившимися версиями развития, что порождает появление вторичной, третичной и т.д. бифуркации, задавая "каскады бифуркаций", раскрывающие целый веер путей развития системы. Чем система сложнее, тем больше бифуркационных развилок будет на ее пути.[208]» В пределе, такой каскад бифуркаций приводит к жизни без устойчивой системы ценностей, то есть, абсолютную свободу и абсолютную волю. Впрочем, об этом мы уже когда-то говорили. Ну, а сейчас: «Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить.[209]»
А я все-таки продолжал искать любовь. Человеческую любовь... Или... думал, что ищу...
Аня
– И давайте по сему случаю пить на сломную голову! Пить за всех любивших нас, за всех, кого мы, идиоты, не оценили, с кем мы были счастливы, блаженны, а потом разошлись, растерялись в жизни навсегда и навеки и все же навеки связаны самой страшной в мире связью!...
Иван Алексеевич Бунин «Ида»
Вот я и добрался до того, что в драматургии называют главным событием сюжета. Хотя, пересматривая весь сюжет заново, я уже не могу сказать, что оно главнее других. Таких, как встреча с Ликой, беседа о «человеческом», каждое из писем Ане, средневековая Прага и все остальное. Тем не менее, именно встреча с Аней стала переломным моментом, начиная с которого, сюжет стал двигаться к развязке.
Лето две тысячи второго года. Я поглощен работой – семинарами, Магическими Театрами, проектом театральных постановок этюдов из классических пьес... В промежутках стал много пить. В основном, – хорошие красные вина, которые стали друзьями моей одинокой жизни. Я не дошел до алкоголизма, к моим взаимоотношениям с вином вполне применимы слова Германа Гессе: «Кто еще так могуч, как вино? Кто еще так прекрасен, так сказочно-затейлив, так мечтателен, так весел и тосклив? Это – герой и волшебник. Это искуситель и брат Эроса. Для него нет ничего невозможного; бедные человеческие сердца он наполняет божественной поэзией. На опустевшие ладьи человеческих жизней он возлагает бремя новых судеб, а угодивших на мель мореплавателей гонит обратно, к стремнинам Большого Пути...[210]» Редкий мой вечер проходил без одинокой «беседы» с бутылочкой «Хванчкары». Иногда результатом были стихи, небольшие рассказики, наполненные попыткой изъяснить пронзительную, холодную таковость бытия...
Одно из стихотворений, написанное июньской ночью, стало моим жизненным девизом. Называлось оно «Билет в Неизвестность»:
«Осталось кое-что, о чем жалеть,
Осталось кое-что, за что держаться, –
Сложу все вместе и куплю на это
Билет в Неизвестность…
Крупицы сомнений и здравого смысла
Честно сдам на таможне.
Наверное, постою немного на пустынном перроне:
На привокзальной площади дождь,
Два десятка машин,
Да светофор, мигающий желтым…
Улыбнусь странной улыбкой перед входом в вагон:
Понял вроде бы все… Все, что мог…
Но вот что-то осталось, –
Может быть самое главное…
Только все – билет уже куплен.
Взгляд проводника:
– Понимаю, но ты сам все решил.
– Поехали…
Оборачиваться не буду.
Мелькнет последний раз за вагонным стеклом
То, что было когда-то дорого,
Что, казалось, нельзя и нечестно забыть…
Но забыл же.
Вот и все.
Не знаю, что дальше…
Просто еду куда-то один.
В Неизвестность…»
В июле, пребывая в таком лирически-ностальгическом настроении, в почтовом ящике своего компьютера я обнаружил письмо от своего однокурсника по Психфаку – Женьки Назарова, которого давно уже позабыл. Но вот он меня вспомнил. Мир тесен – кто-то из участников одного из Магических Театров оказался дружен с Женькой и рассказал ему, чем я занимаюсь. Женьку заинтересовала идея Магического Театра и он попросил подробнее написать про мои семинары. Мы стали переписываться и вскоре Женя пригласил меня к себе в Самару, пообещав собрать группу – человек пятнадцать и договориться с пансионатом на Волге, где можно было бы провести трехдневный семинар. Это была моя первая выездная «трехдневка». Привыкший импровизировать, я не пользовался конкретной программой, приемами и техниками, которые имели бы безусловный успех. Я рассчитывал только на себя. На этом слегка и погорел. Ибо, одно дело импровизировать перед публикой, где половина тебя знает, поддерживает и подбадривает, и совсем другое – перед незнакомыми и даже скептически настроенными людьми. Так что семинар получился немного скомканным. Я суетился, пытаясь создать какую-то динамику, терял нить внутренней правды, так как старался угодить скептикам, создавая зрелищность происходящего. Только на третий день взял себя в руки и отпустил: пусть все идет как идет, пусть мне даже не заплатят, но выделываться ни перед кем не буду. Как только внутри смирился, так и получаться кое-что стало... А когда пытался выдавить из себя вдохновение, вспомнились слова Станиславского[lxi] о его «системе»: «– Но как же вдохновение? – Вот что!.. – воскликнул он. – По этой части надо обращаться не ко мне. "Система" не фабрикует вдохновения. Она лишь подготовляет ему благоприятную почву. Что же касается вопроса – придет оно или нет, то об этом спросите у Аполлона, или у вашей природы, или у случая. Я не волшебник и показываю вам лишь новые манки, приемы возбуждения чувства, переживания. Вам же посоветую не гоняться за призраком вдохновения. Предоставьте этот вопрос волшебнице-природе, а сами займитесь тем, что доступно человеческому сознанию...[211]»
Последнюю ночь перед отъездом из Самары просидели на кухне у Женьки за несколькими бутылками «Мерло». Я, Женька и еще один парень с семинара – Андрей. Сначала разговор шел про семинар, про Магический Театр. Андрей заметил:
- Есть в тебе, Макс, что-то воландовское[212]. Для тебя, когда ты работаешь, как будто не существует категорий добра и зла.
- Когда я работаю, я действительно беспристрастен. Если отшутиться, то я бы применил к себе определение Мефистофеля: «Я – часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла.[213]» А насчет Воланда, я сам за собой иногда замечаю некую аналогию, только если брать какую-то условную шкалу, то сам Воланд на ней – туз, а я, пожалуй, валет, – не выше ...
- Ну, если у нас зашла речь о добре и зле, – заговорил Женя, – то давайте затронем и такую тему, как страдание. Ведь в мировоззрении русского человека и особенно христианина, страдание возведено в своеобразный культ. Поскольку человек двигается, эволюционирует благодаря страданию.
- Страдание является такой же силой, как и многие другие, с которыми взаимодействует человек. Вернее, человек окрашивает воздействие на него ряда сил в краски страдания, – отвечал я. – Общее же у всех сил, которые окружают человека, – в том, что они стремятся произвести некое действие. И наша ответная реакция позволяет условно разделить их на комфортные и дискомфортные...
- Можно, наверное, определить силы, которые мы воспринимаем, как комфортные, – как притягивающие и тормозящие. А дискомфортные, как отталкивающие и ускоряющие. Взаимодействие же с этими силами у каждого человека свое и зависит от его судьбы и от его целей, – развивал свою мысль Женя.
Андрей скептически хмыкнул:
- Страдания в социуме обросли массой мусора и наворотов, вроде жалости, тоски, страха, как бы необходимых для исполнения, но, на самом деле, засоряющих и уводящих в сторону. И все это в избыточной форме. Предрассудки, мертвый балласт, превратившийся, опять же, силой воображения человека в нечто якобы необходимое и объективное.
- Согласен, – сказал я. – Но, если учесть, что человек имеет возможность, – хоть и небольшую, свободного выбора, то он может ослаблять, усиливать или оставлять неизменными силы, взаимодействующие с ним.
Женя продолжал настаивать на своем:
- Но сила страдания, – сила, дискомфортная для нас, – ведь именно она является одним из самых эффективных двигателей человека по пути эволюции. По пути к целостности.
- А что такое, по-твоему, целостность? – спросил я.
- Целостность – это гармония, баланс всех сил. Это некое эталонное состояние...
- А вот я скажу вам, ребята, что целостность, – это, во-первых, никакое не состояние, а во-вторых, никакой не эталон, ибо эталон есть нечто застывшее, с чем можно сверять – влезаешь в него или не влезаешь. Так вот, целостность – это не когда ты «круглый», сбалансированный и «эталонный», а когда между тобой и тем, что происходит, нет зазора. А зазор проявляется в виде того, что, – как тебе кажется, должно было бы быть – вместо того, что есть...
Несколько минут помолчали. Выпили. Женя ходил из угла в угол своей просторной кухни, пытаясь нащупать мысль для продолжения начатой им темы, которую я незаметно повернул в другую совсем сторону. Наконец он произнес:
- И все-таки, разве есть сила, более эффективно двигающая человека к развитию, чем страдание?
- Может быть, – любовь? – Андрей сказал это так, как будто и сам не верил в свое предположение.
- Любовь? – оживился Женя, – Есть гипотеза, что во вселенной все силы уравновешены, а вот только любовь не уравновешена ничем. Поэтому она действительно очень мощная сила. Но в жизни того, к кому пришла любовь, именно из-за ее неуравновешенности, возникает хаос. И, соответственно, напряжение, – по причине необходимости ее уравновесить, чтобы не развалиться от этого хаоса. Противовесом как раз и выступает страдание. Так что там, где любовь, – страдание неизбежно...
- Слушай, Макс, - заговорил после некоторого молчания Андрей, – я про любовь хочу спросить... («Нашел, кого спрашивать!» – пронеслось у меня в голове). Как ты считаешь, – для того, чтобы любить, – этому надо учиться, или же не учиться, а именно вспомнить некий архетип? Другими словами – это то, что нарабатывается, или то, что вспоминается?
Оп-паньки! Это ведь ключ к тому вопросу, над которым я бился уже несколько лет! Ответа у меня не было. И хотя я пробормотал что-то, типа «и то и другое», я, что называется, был выбит из дальнейшей канвы разговора. Говорили мы еще долго, пока не допили все пять бутылок «Мерло», только я вставлял какие-то фразы автоматически. Внутри меня вертелся вопрос Андрея: «Любовь нарабатывается или вспоминается?» Я так и уснул с этим вопросом.
На другой день (это было восемнадцатого августа) я уезжал. После ночного разговора хотелось побыть в уединении, и я попросил меня не провожать. До поезда было еще часа три, к тому же, вчерашнее возлияние пробудило потребность выпить пивка, так что я зашел в кафе...
Через столик от меня пила кофе молодая женщина лет тридцати. Первый беглый скользящий взгляд: очень стройная, высокая, длинные прямые русые волосы... Что-то заставило меня дождаться, когда она поднимет глаза. И вот... Ее глаза... Я жадно пил ее взгляд и она не отводила глаз. Случилось... Неужели?! Она!... Я знал ее, я помнил ее, я всю жизнь помнил ее – эту совершенно незнакомую мне женщину. Сладко екнуло сердце. Сотни раз я видел ее во сне – вот что я вспомнил только что! Эти тонкие пальцы. Эти волосы, удивленный изгиб бровей... И глаза – голубые, бездонные, в которых пропадаешь... Почти не отрывая от меня взгляда, как будто она тоже узнала, вспомнила, отгадала, что это – я, – она допила кофе, поставила чашку, поправила волосы, взяла с соседнего стула сумочку. Прикрыла глаза, как бы говоря мне «Да». Вышла из кафе. Я не торопился. Я допивал пиво. Я нашел... Я знал, что она ждет там, возле кафе. Ждет, иначе это не Она...
Через две минуты вышел и я. Она стояла неподалеку. Мне было легко-легко. И все было просто. Подошел, просто протянул руку, как старому товарищу:
- Максим...
Мягкая, лучащаяся улыбка:
- Аня...
Удивительная, ошеломляющая открытость души, еще несколько минут назад чужой и незнакомой, теперь же близкой и родной, будто мы встретились после вековой разлуки и оба, не сговариваясь, узнали и вспомнили друг друга. Как в сказке. Мы шли к набережной и говорили о том чуде, которое происходило с нами обоими. Я внимательно вглядывался в каждое ее движение, вслушивался в интонации голоса, наблюдал за манерой молчать и говорить, двигаться, за походкой. В голове крутилось: «удивительно! непостижимо!», а сердце упруго стучало: «Она, она, она...» И пьянящая свобода – от возможности не скрывать того, что чувствуешь.