Ведуны, ведьмы, упыри и оборотни 8 страница

Новые греки смешивают вампиров с вовкулаками. Злые демоны, овладевая трупами усопших под церковным проклятием, одушевляют этих мертвецов, делают их оборотнями () и чрез их посредство распространяют повсюду свое губительное влияние. бегают ночью по улицам, стучатся в двери домов и выкликают имена местных жителей; кто отзовется на их оклик — тот немедленно умирает, подобно тому, как, по славянским преданиям, все отозвавшиеся на голос Моровой девы гибнут от заразы.

В Германии существует поверье, что с кончиною ребенка, рожденного с зубами во рту, начинается всеобщая, повальная смертность; существуют также сказания о мертвецах, которые, лежа в могилах, грызут свое собственное тело и одежды, а по ночам выходят из гробов, давят сонных и насылают на окрестное население мор.[710] Чудовищный Грендель, о котором упоминает поэма о Беовульфе и который приходил ночью сосать кровь из жил спящих воинов, вполне соответствует жадным вампирам и вовкулакам; мать Гренделя носила прозвание волчицы. Яков Гримм указывает подобное же свидетельство в одной из древнесеверных caг.[711]

Слово вампир — упырь (упир, впир, женск. — вампера, упирица, упирина, yпиpja) доселе не объяснено надлежащим образом; исследователи сближают его с литовским wemptî — пить (au wemptî — потягивать брагу, wempti, wampiti — ворчать, бурлить, бормотать) или производят от корня pî (пить), с приставкою у — av, va. Если принять это производство, то вампир будет означать опойцу, существо, которое впивается в живое тело и сосет из него кровь, как пиявка. Хорутане именуют вампира pijawica; о человеке с красным от опьянения лицом сербы выражаются: «црвен као вампир»; и сербы, и словаки горького пьяницу обзывают vlkodlak’oм.[712] Это существенное, характеристическое свойство упыря роднит его со змеем (смоком), высасывающим из своих жертв молоко и кровь, и с великаном Опивалою.

Первоначально под именем упыря предки наши должны были разуметь грозового демона, который сосет тучи и упивается дождевою влагою, ибо в древнейших мифических сказаниях дождь уподоблялся крови, текущей в жилах облачных духов и животных. Очевидно, высасывание крови вампирами есть то же самое, что высасывание ведьмами и вовкулаками молока из небесных кобылиц и коров; меняются только поэтические краски, основная же мысль и там, и здесь — одна.

Зимний холод, оцепеняющий дождевые тучи, повергает творческие силы природы усыплению, смерти, проклятию; бог-громовник и молниеносные духи — сосуны дождей — скрываются в облачных подземельях и засыпают в гробах-тучах. Но эта смерть — временная; с возвратом весны они пробуждаются, восстают из гробов и начинают сосать молоко или кровь, то есть живительный дождь, из облаков, усыпленных чарами зимы. Сосут они по ночам, то есть во мраке грозовых туч, которые, облегая со всех сторон небо, претворяют светлый день в темную ночь; с возгласом петуха (знамение утреннего рассвета и громовых ударов, рассеивающих тучи) духи эти немедленно исчезают.

Вампир может высасывать жизненные соки (питаться кровью) не только являясь в дома и нападая на сонных; той же цели достигает он, терзая собственное тело острыми, железными зубами или принимаясь жевать свой саван, а по кашубскому поверью — и тогда, когда ударяет в колокол. Саван в данном случае есть туманный, облачный покров, облекающий молниеносного духа, то есть телесная риза, в которой пребывает пламенная душа усопшего; железный зуб есть метафора молнии, а звон — громовых раскатов.

Таким образом, пробужденная молния начинает грызть облако, как свое тело или свой саван, и точить из него живую воду дождя, или, выражаясь поэтически, упивается горячею кровью. Замирая на зиму, духи-вампиры лежат в гробах-тучах нетленными мертвецами — подобно тому, как в действительности трупы усопших, покоясь в земле, охваченной зимнею стужею, не разлагаются до наступления теплой весны.

В русском народе доныне удерживается суеверное убеждение, что колдуны, ведьмы, опойцы и вообще люди, предавшиеся злому духу, проклятые или отлученные от церкви, по смерти своей не гниют, что мать сыра земля не принимает их, что они выходят по ночам из гробов, бродят возле прежнего своего жилища и являются к родным и соседям; поэтому и называют их полуночниками.

Существует рассказ о матери, которая прокляла своего сына, и труп его оставался нетленным целые сто лет; наконец его откопали, старуха мать, которая еще продолжала жить, изрекла прощение — и в то же мгновение мертвец рассыпался прахом.[713] Болгары через каждые три года разрывают могилы, и если найдут неистлевшие трупы, то, признавая этих мертвецов состоящими под родительским или священническим проклятием, снова отпевают их и возносят за них заупокойные молитвы.[714]

По древнему воззрению, в шуме весенней грозы праздновался брачный союз дьявола или вовкулака с ведьмою; плодом этого союза была летучая молния — упырь, существо эльфическое, воздушное, всюду свободно проникающее и потому, по мнению народа, рождаемое без костей.[715] Отсюда возникли сказания: во-первых, о плотском смешении вовкулаков с женщинами и, во-вторых, о появлении упырей на свадьбах и высасывании ими из жениха и невесты крови.

Рядом с этими мифическими представлениями необходимо поставить сербское предание о духе, излетающем из ведьмы. «Вjештица, — говорит Караджич, — има у себи некакав ћаволски дух, kojи у сну из ње изиће и створи се у лепира, у кокош или у ћурку, па лети по кућама и jeдe људе, а особито малу щецу; кад наће човjека гдje снава, а она га удари некаквом шинком преко лиjеве сисе те му се отворе прей док извади срце и изjеде, па се онда прей опет срасту. Неки тако изjедени људи одмах умру, а неки живе више времена, колико je она одсудила кад je ерце jела, и онаковом смрти умру, на какову она буде намиjенила… Кад у каквом селу помре много дjеце или људии, и кад сви повичу на кojy жену да je вдештица и да их je она пojлea» — ту связывают и ведут на публичную расправу.[716]

Этот кровососный дух называется jедогоња и признается существом, тождественным вампиру.[717] Когда в семье умирают дети, то вновь народившегося ребенка мать нарицает Вуком (валком): имя это дает она под влиянием мысли, что детей у нее поела злая вещица, «а на вука да не ћe смjети ударити».[718]

В одной из сербских песен спящий мальчик, которого будит сестра, отвечает ей:

«Нека и, сеjо, не могу;

Вештице су ме изеле:

Majкa ми срце вадила,

Стрина joj лучем светлкла».[719]

Итак, упырь есть порождение ведьмы, плод ее чрева (облака) или, по другому представлению, он — вечно живая, бодрствующая душа, исходящая из тела вещей жены во время ее глубокого, непробудного сна.

Но сон — эмблема смерти, и в русском народе существует убеждение, что когда человек обмирает (лежит в летаргическом сне), то душа его, вылетая на свободу, странствует на том свете, созерцает рай и ад, и потом снова возвращается в свое покинутое, бездыханное тело.[720] Отсюда очевидно тесное сродство упырей и ведьм с душами-эльфами или марами; подобно этим стихийным карликам, они незаметно проскользают сквозь щели и замочные скважины, налегают на сонных людей и причиняют им удушье. Падающие звезды и метеоры, связь которых с представлением души человеческой достаточно объяснена выше, в Харьковской губернии принимаются за ведьм, поспешающих на бесовские игрища.

Малорусы ведьму называют марою; чехи упырям и волкодлакам дают названия mórу, mry, mrasi (сравни: волошск. muruny). Появляясь ночью, mry нападают на спящих, давят их и сосут кровь из сердца и молоко из женских грудей; родильницы должны тщательно оберегать и себя, и своих детей от злой мары, заклиная ее не приближаться к своему ложу: «Mry, mry! ne pristupuj k memu loi, pokud nespoitá pisek v moi, hvzdy na nebi, cesty na zemi». По свидетельству Илича, mora — старая баба, которая по ночам превращается в муху или бабочку, прилетает в избы и душит людей.[721]

Эльфические существа, известные в Малороссии под именем мавок, защекочивают парубков для того, чтобы упиваться их кровью;[722] о навах летопись сохранила любопытное известие, что они избивали народ — губили его моровою язвою. Излетающий из ведьмы кровососный дух принимает образ птицы, ночного мотылька или мухи и открывает грудь обреченного на смерть человека ударом прута, то есть молнии, что вполне согласуется с русским поверьем, будто упырь прокалывает свою жертву острым шильцем, и с поверьем кашубским, будто умерщвленный вампиром имеет на груди маленькую рану. По немецким и славянским поверьям, колдуны и ведьмы выпускают эльфа-бабочку из-под своих густых, сросшихся вместе бровей, то есть молния разит как пламенный взор, сверкающий из-под нависших облаков.

О вовкулаке рассказывают, что когда он показывается в человеческом образе, то отличительною его приметою бывают сросшиеся вместе брови.[723] Птица, мотылек и муха — общеизвестные у арийских племен представления души, разлучившейся с человеческим телом. То же значение придавал миф и летучей мыши; замечательно, что слово «вампир» употребляется не только в смысле загробного выходца, полуночника, но и в смысле летучей мыши,[724] которая обыкновенно прячется днем и показывается уже по закате солнца, почему и была названа нетопырем — , vespertilio. Сверх того, как существо стихийное, душа наравне с дующими ветрами и грозовым пламенем олицетворялась собакою и кошкою.

Отсюда создалось поверье, что мертвец тотчас же оживает и делается вампиром, как скоро через труп его перепрыгнет собака, кошка или перелетит птица; на Украине же думают, что человек, которого овеет (одушевит) степной ветер, становится упырем.[725] Подобно сербским вещицам, греко-италийские стриги, нападая на сонных, вынимают трепещущее сердце, жарят его и съедают, а взамен кладут в раскрытую грудь солому или полено, после чего человек продолжает жить без сердца.[726] Румыны верят, что чародеи могут обвить сердце человеческое клубком ужей или змей, которые не перестают сосать его до тех пор, пока не высосут всю кровь до последней капли.[727]

Могучий двигатель крови и необходимое условие жизни — сердце издревле принималось за вместилище души и ее способностей: мысли, чувства и воли.[728] Поэтому выражение «ведьма съедает сердце» следует понимать в том смысле, что она похищает у человека жизнь, извлекает из него душу, обращает его в бескровный труп. Такое объяснение вполне оправдывается поверьями, отождествляющими ведьм с нечистыми духами повальных болезней и с богинею смерти (Моровою девою). Но сверх этого указанное выражение могло применяться и к стихийным явлениям природы: как «высасывание крови» относилось первоначально к пролитию дождя, так «съедание сердца» могло обозначать мысль о молниеносном духе, терзающем внутренности, сердцевину[729] дождевой тучи. В этом отношении народные сказания о ведьмах и вампирах сближаются с древненемецким преданием о драконе Фафнире и греческим мифом о Прометее.

Зигурд, победитель Фафнира, вынимает из него сердце, жарит на огне и съедает и чрез то самое обретает высокий дар предвидения, то есть герой громовник разводит грозовое пламя, пожигает дракона-тучу или (что то же) пожирает его внутренности и упивается вещим, вдохновительным напитком дождя. Миф о Прометее изображает этого титана похитителем небесного огня; разгневанные боги приковали его к скале и послали орла — носителя Зевсовых молний клевать его печень.[730] Та любопытная черта, что ведьма, пожирая сердце, заменяет его обрубком дерева или пуком соломы, может быть легко объяснена поэтическим уподоблением грозового пламени, во-первых, живому огню, добываемому из дерева, и, во-вторых, костру горящей соломы; самая молния, как известно, представлялась волшебным прутом, веткою и стеблем разрыв-травы.

Мазовецкое предание рассказывает о рыцаре, который долгое время славился своим мужеством и отвагою; но вот однажды, пользуясь его сном, явилась ведьма, ударила его в грудь осиновой веткою и, когда грудь раскрылась, вынула из нее трепещущее сердце, а на место похищенного положила другое, заячье сердце. Храбрый рыцарь проснулся боязливым трусом и оставался таким до самой смерти. В Польше ходил рассказ о ведьме, которая выкрала у одного крестьянина сердце и посадила ему в грудь петуха; с тех пор несчастный постоянно кричал петухом. Основа этих преданий — чисто мифическая, ибо и заяц, и петух принимались символами огня и сверкающих молний.

Позднее, перерабатывая старинные мифы, фантазия налагает на них печать нравственных воззрений и пользуется для этого всяким готовым намеком; так как заяц возбуждает представление трусости, то отсюда в рассказе о рыцаре с заячьим сердцем главный интерес сосредоточился на тех душевных страданиях, какие должен испытывать воин с утратою мужества и доброй славы. С похищением сердца связываются и чары на любовь. По народному воззрению, чувство любви охватывает человека как внутреннее пламя, возжигаемое в его сердце стрелою громовника и раздуваемое буйными вихрями. Желая пробудить это страстное чувство, волшебницы вынимают из груди юноши или девицы сердце, жарят его и наговаривают любовную тоску. По справедливому замечанию Я. Гримма, в связи с этим поверьем должны быть поставлены и следующие доселе употребительные выражения: «она похитила мое сердце» — заставила полюбить себя, «он отдал ей сердце», «он очарован, обворожен ею».[731]

Мы знаем, что ведуны и ведьмы, выдаивая облачных коров, производят засухи, неурожаи, голод и моровую язву; те же гибельные последствия соединяет народ и с высасыванием крови вампирами. Злому влиянию упырей и ведьм приписываются как зимнее оцепенение дождевых туч, так и летний, все пожирающий зной. Русские поселяне убеждены, что упыри и вовкулаки могут творить бездождие, насылать бури, неурожаи, скотские падежи и различные болезни; там, где они бродят, одна беда следует за другою.[732] По сербскому поверью, вукодлак преимущественно показывается зимою и в голодные годы: «У вриjеме глади често га привићау око воденица,[733] око амбара житниjех и око чардака и кошева кукурузниjех», где и поедает заготовленный хлеб и кукурузу.[734] В таких общественных бедствиях исстари и доныне обвиняются блуждающие мертвецы.

Еще в XIII веке Серапион обращался с укором к современникам, которые воспрещали погребать тела удавленников и утопленников и вырывали их из могил как виновников засухи и неурожаев. Обычай этот в XVI веке настолько был силен, что Максим Грек признал необходимым вооружиться против него особым посланием: «Кий ответ сотворим (говорит он) в день судный, телеса утопленных или убиенных и поверженных не сподобляюще я погребанию, но на поле извлекше их, отыняем колием, и еже беззаконнейше и богомерско есть, яко аще случится в весне студеным ветром веяти и сими садимая и сеемая нами не преспевают на лучшее, оставивше молитися содетелю и строителю всех… аще увемы некоего утопленного или убитого неиздавпа погребена… раскопаем окаянного и извержем его негде дале и непогребена покинем… по нашему по премногу безумию виновно стужи мняще быти погребение его».[735]

Димитрия Самозванца народная молва обвиняла в чародействе;[736] когда он погиб насильственной смертью, труп его был выставлен на Красной площади и в продолжение трех дней лежал на столе с дудкой, волынкою и маскою, атрибутами окрутников и скоморохов, а затем погребен в убогом доме за Серпуховскими воротами. Это было в половине мая 1606 года; как нарочно, настали тогда сильные морозы, вредные для полей, садов и огородов. Столь поздние холода москвичи приписали самозванцу; они вырыли его труп, сожгли на Котлах и, смешавши пепел с порохом, выстрелили им из пушки.[737]

Запрещение хоронить утопленников, удавленников, чародеев существовало и у других славянских племен; самоубийцы и доныне лишаются христианского погребения. Всякое физическое бедствие (бездождие, буря, град, чрезмерный зной или стужа) приписывается народом влиянию мертвецов, погибших насильственным образом: их стихийные души блуждают в воздушных сферах, носятся буйными вихрями и грозою и, нарушая порядки природы, как бы мстят людям за свою неестественную разлуку с жизнию. Предубеждение против таких мертвецов до сих пор не истребилось между русскими поселянами; особенно боятся они опойцев.

Еще недавно бывали случаи, что крестьяне во время долгих засух по общему мирскому приговору выкапывали из могилы труп опойцы и топили его в ближайшем болоте или озере, твердо веруя, что после того непременно пойдет дождь.[738] Засуха нынешнего лета и опасение неурожая заставили крестьян Тихого Хутора (в Таращанском уезде) прибегнуть к следующему средству: они разрыли могилу скончавшегося в декабре прошлого года и похороненного на сельском кладбище раскольника, приподняли его из гроба, и между тем как один из них бил мертвеца по черепу, приговаривая: «Давай дождя!», — другие лили на усопшего воду сквозь решето, затем снова уложили его в гроб и закопали на прежнем месте.

В некоторых деревнях, с целью вызвать дождь, в могилу заподозренного мертвеца лили воду целыми бочками.[739] Эти представления о вампирах, сосущих кровь, то есть скрадывающих дожди и насылающих неурожаи, заставили фантазию сроднить их с богинею смерти, во-первых, потому, что вслед за неурожаями начинаются повальные болезни, а во-вторых, потому, что самая Смерть, нападая на людей и животных, высасывает из них кровь и оставляет одни холодные и безжизненные трупы. Обитатели загробного царства, вампиры, являлись слугами и помощниками Смерти, и каждая отошедшая из сего мира душа рассматривалась как бы увлеченная ими в свое сообщество.

Поселяне наши убеждены, что Коровья Смерть (чума рогатого скота) есть оборотень, который принимает на себя образ черной коровы, гуляет вместе с деревенскими стадами и напускает на них порчу. Всюду в славянских землях гибельное действие моровой язвы объясняется злобою вампиров, и не только предания, но и положительные свидетельства памятников утверждают, что для отвращения повальной смертности народ прибегал к разрытию могил, извлечению трупов и различным над ними истязаниям. Так как от зачумленного покойника прежде всего заражаются те, посреди которых он скончался, то отсюда возникло поверье, что вампиры сначала умерщвляют своих родичей, а потом уже соседей и других обывателей.

На Руси главнейшим средством против смертоносной силы упырей считается заостренный осиновый кол, который вбивают в грудь или в спину мертвеца, между лопаток, а иногда в могильную насыпь.[740] В Киевской губернии рассказывают, что в могилах колдунов и ведьм всегда есть отверстие, в которое вылезают они ночью в виде мышей и ящериц; отверстие это советуют затыкать осиновым колом, а самые гроба, в которых покоятся их трупы, заколачивать осиновыми гвоздями. Если и затем мертвец продолжает тревожить население, то необходимо предать его сожжению. «Привезли (говорит сказка) осиновые дрова на кладбище, свалили в кучу, вытащили колдуна из могилы, положили на костер и зажгли; а кругом народ обступил — все с метлами, лопатами, кочергами. Костер облился пламенем, начал и колдун гореть; утроба его лопнула, и полезли оттуда змеи, черви и разные гады, и полетели оттуда вороны, сороки и галки; мужики бьют их да в огонь бросают», чтобы и в червяке не мог ускользнуть волшебник от заслуженной им кары.[741]

Вбивать осиновый кол в тело упыря должно с размаху за один раз, и притом остерегаться, чтобы кровь, которая брызнет из него в разные стороны, не омочила кого-нибудь из присутствующих; повторенный удар оживляет мертвеца и сообщает ему способность превращений. Тот же совет не ударять дважды дается и сказочным героям, выступающим на борьбу с Вихрем, Бабой-ягою, великанами и змеями. От огненного змея можно отделаться, поразив его во время сна единым богатырским ударом; если же ударить его в другой раз — то змей немедленно оживает.[742]

Сверх того, упырям подрезывают пятки, связывают лыками руки, а на грудь кладут осиновые кресты.[743] Те же средства употребляются против вампиров и прочими славянами. По свидетельству Караджича, «како почну луди много умирати по селу, онда (сербы) почну говорити да je вукодлак у гробљу, и стану погаћати ко се повампирио. Кашто узму врана ждриjепца без бил eгe, па га одведу на гробл е и преводе преко гробова, у копима се бoje да ниje вукодлак: jep кажу да такови ждриjебац не ћe, нити смиjе приjећи прско вукодлака. Ако се о ком yвjepe и догоди се да га искonaвajy, онда се скупе сви сељаци с глоговиjем кољем, на pacкопаjy гроб, и ако у нему нahy човjека да се ниje распао, а они га избоду опишем кол ем, па га баце на ватру те изгори».[744] «Кад умре човjeк, за кojeгa се мисли да je jeдогон а, ударе му глогово трње под нокте и ножем испpecиjeцаjy жиле испод колена, да не би могао излазити из гроба, као вампир».[745]

Болгары, как скоро заподозрят усопшего вампиром, немедленно приготовляют заостренные терновые или глоговые колья, идут с ними на кладбище, разрывают могилу и, скипятивши несколько ведер виноградного вина, пробивают мертвеца кольями и обливают его кипящим вином, думая, что таким образом они истребляют вселившегося в труп злого демона.[746] В Червонной Руси во время засух и холеры жгли упырей и ведьм на терновом огне.[747] Маннгардт собрал много интересных указаний на подобные расправы с мертвецами, засвидетельствованные памятниками различных народов.

В одной чешской деревне в 1337 году умер пастух и стал являться вампиром; когда его откопали и вонзили ему кол в тело, то из него брызнула кровь, а сам он промолвил: «С этою палкою мне еще лучше будет от собак отбиваться!» После того он был предан сож жению и, сгорая, ревел как бык или осел. В 1345 году скончалась женщина, ославленная промеж чехов ведьмою, и была погребена на перекрестке; выходя из могилы, она оборачивалась зверем и пожирала попадавшиеся ей жертвы. Дубовый кол, которым ее пронзили, она извлекла вон и стала еще больше умерщвлять народу, чем прежде. Напуганные жители сожгли ее труп, а оставшийся пепел зарыли в могилу; замечательно, что на месте, где совершилась эта посмертная казнь, несколько дней кряду кружился сильный вихрь. В 1567 голу в Trutnau (в Богемии) отрубили вампиру голову.

Несколько позже (в 1572 г.), когда появилась в Польше чума, обвинение в этом бедствии пало на умершую бабу, которую народ признавал за ведьму.

В могиле она покоилась совершенно голая, потому что пожрала все свои одежды; решено было отрубить ей голову могильным заступом и потом снова закопать в землю; когда это сделали — чума тотчас же прекратила свой губительный набег. Венды считают необходимым ударять вампира заступом по затылку и уверяют, будто при этом ударе он визжит как поросенок. В 1672 году недалеко от Лайбаха умер человек по прозванию Giure Grando; по смерти своей он показывался ночью, стучался в двери домов и целые семьи увлекал за собою на тот свет. Староста Miho Radetich приказал разрыть его могилу; колдун (strigon) лежал нетленный, с багровым, усмехающимся лицом и открытою пастью. Ударили его в живот терновым колом (hagedom) — он выдернул кол обратно; отрубили ему голову киркою — он вскрикнул, словно живой, а могильная яма наполнилась свежею кровью.

По мнению кашубов, чуму и другие повальные болезни производят «вещие»; первый, кто падает жертвою холеры, вслед за которым начинают умирать и другие, признается вампиром. Разрывая могилу «вещего», кашубы отсекают ему голову железным заступом и промеж ею и туловищем насыпают несколько земли или кладут отрубленную голову к ногам мертвеца; иногда же влагают ему в рот камень, набивают ему глотку землею, поворачивают труп лицом книзу, бросают в гроб что-нибудь сплетенное или связанное (напр., чулок), обсыпают могилу маком и думают, что пока мертвец не распутает всех петель и не сочтет всех маковых зерен, до тех пор он не может удалиться с кладбища. В Южной России есть поверье, что путь, которым приходит мертвец к живым людям, должно посыпать маком: тогда он не прежде может повторить свое посещение, как подобравши все до единого разбросанные зерна.

Волохи вбивают в сердце упыря деревянный кол, вгоняют ему в череп гвоздь, кладут возле него лозу шиповника, иглы которого, цепляясь за саван, должны задержать мертвеца в могиле, или, наконец, сожигают его. В Силезии в 1592 году разнеслась молва об одном умершем сапожнике, что он является по ночам и давит сонных людей, и с такою силою, что оставляет на их теле синие пятна; мертвеца вынули из могилы, отсекли ему голову, туловище сожгли, а голову зарыли на позорном месте. В Гессене еще в недавнее время, как только наставала моровая язва, крестьяне разрывали могилы и если находили неистлевшие трупы, то отсекали у них головы.

У скандинавов был обычай — тела заподозренных мертвецов сожигать на костре, а пепел бросать в море.[748] Все исчисленные нами обряды имеют целью воспрепятствовать вампиру выходить из могилы, высасывать кровь и губить население. Они направлены:

a) против ног, с помощию которых вампир посещает людские жилища; чтобы лишить его возможности двигаться, ему подрезывают подколенные жилы и пятки;

b) против рук, которыми он схватывает и давит свою жертву: их связывают лыками;

c) против поедучей пасти мертвеца: ему стараются забить глотку, зажать рот камнем или землею; пока он не разжует этого камня, не съест этой земли, до тех пор уста его и зубы не свободны и не в состоянии ни сосать, ни грызть живого человека;

d) мак, как снотворное зелье, должен усыпить могильного обитателя;

e) словацкая сказка повествует о вовкулаке, у которого было девять дочерей; восемь старших он умертвил, а когда погнался за девятою — догадливая девица сбросила с себя платок и сказала: «Не догнать тебе, пока не изорвешь этого платка в лоскутья, пока не расщиплешь его на тонкие нити и потом не выпрядешь и не соткешь снова!» Вовкулак исполнил эту трудную задачу и погнался за девицей; с теми же словами она сбрасывает с себя платье, оплечье, кофту, рубашку и голая спасается от страшной смерти.[749]

Согласно со старинным уподоблением облаков прядеву, тканям и одеждам, вампир только тогда и может упиваться кровью (дождевою влагою), когда прядет туманы, ткет облачные покровы или разрывает их в бурной грозе. Это мифическое представление, вместе с верою в предохранительную силу наузы (узла, петли), привело к убеждению, что пока вампир или вообще нечистый дух не распутает всех узлов и петель — он связан в своих действиях и не может повредить человеку;

f) вернейшим же средством против блуждающих мертвецов признается совершенное уничтожение их трупов.

По древнему воззрению, душа усопшего только тогда делается вполне свободною, когда оставленное ею тело рассыпается прахом, и наоборот, пока оно не истлеет, между ним и душою не перестает существовать таинственная связь. Замечая, что некоторые трупы долгое время остаются нетленными, что у покойников даже отрастают волоса и ногти, предки наши видели в этом несомненные признаки продолжающейся жизни и верили, что душа не вдруг покидает бренную оболочку, что и по смерти она сохраняет к своему телу прежнюю привязанность, прилетает к нему в могилу, входит в него как в знакомое ей обиталище и таким образом временно оживляет мертвеца и подымает его из гроба. Чтобы порвать эту посмертную связь души с телом, чтобы окончательно удалить ее из здешнего мира, необходимо было предать труп сожжению.

Только в пламени погребального костра отрешалась она от всего материального, влекущего долу, очищалась от земного праха и содеянных грехов, сопричиталась к стихийным духам и вместе с ними восходила в светлое царство богов. У всех индоевропейских народов существовало глубоко вкорененное убеждение, что пока над телом усопшего не будет совершен погребальный обряд, то есть пока оно не будет разрушено огнем, до тех пор душа его не обретает покоя, томится, мучится и, блуждая в сем мире, мстит за себя своим беспечным родичам и землякам неурожаями, голодом и болезнями.

В наше время думают, что такая страдальческая участь по смерти ожидает всех лишенных христианского погребения. В силу этих верований сожжение вампиров первоначально было не столько казнью, направленною против злых демонов, сколько благочестивою заботою об успокоении душ, очищении их огнем и водворении в райских обителях. Вся обрядовая обстановка такого сожжения служит знамением небесной грозы, в бурном полете которой, по мнению наших праотцов, возносились на тот свет легкие тени усопших.

Осиновый или дубовый кол, вбиваемый в грудь мертвеца, — символ громовой палицы; в погребальном обряде ему соответствует молот Индры или Тора, которым издревле освящали покойника и приуготовленный для него костер. То же значение соединялось и с колючей лозою терна, боярышника или шиповника; сербы называют терновый куст «вукодржица» (держащий волка — вовкулака).[750] Острый гвоздь и могильный заступ суть позднейшие замены этих древнейших символов. Огонь, на котором сожигают вампиров, стараются добывать из дерева посредством трения, так как именно этот огонь и признавался равносильным «живому» пламени грозы;[751] в других же местностях их сжигают на терновом костре. Пепел, остающийся после сожжения вампира, бросают в воду; самый труп его окачивают вскипяченным вином или обливают сквозь решето водою, что символически означает омовение усопшего в дождевом ливне, погружение его души в небесный поток, переплывая который можно достигнуть царства блаженных (вино — метафора дождя).