Споры о художественном методе в лермонтоведении.
Практическое занятие № 9
«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова: поэтика романа (2 час.)
Теория: Роман. Диалогичость. Рефлекия.
* Задание. Посмотрите по справочным источникам определение этих понятий.
Вопросы для обсуждения:
I. Роман Лермонтова в контексте творчества писателя.
II. «Герой нашего времени» как философский и психологический роман.
Смысл заглавия.
2. Литературное предисловие[1] как феномен художественного текста и форма реализации авторской концепции: а) из истории предисловий (предисловие как важнейший ресурс в установлении контактов со своими читателями в древней русской литературе, предисловие как авторский комментарий, выполняющий функцию «подсказывание», установка на контролируемость читательского отношения к происходящему и т.д.); б) креативный потенциал предисловий и их функции:– организующая (придает произведению характер завершенности, усиливает его внутреннее единство);– интерпретационная (предисловие как метатекст);– миромоделирующая (оформляющая новую парадигму взаимоотношений автора и читателя, их диалог);в) трансформация западноевропейского типа предисловия в романе Лермонтова:– игровой характер предисловия: имитация чужого сознания и речи («веселое» провождение времени: ему «просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает»);– установка на читательское сотворчество;– неоднозначность трактовок центрального персонажа;– удвоение приема (ироническая недосказанность, демонстрируемая реальным автором, дополняется парадоксальностью суждений путешествующего рассказчика, предпосылающего предисловие запискам главного героя, а также мистическим ореолом, окружающим Печорина);– приемы снятия декларативности (интонации насмешки, недоговоренности, злая ирония и едкое подшучивание над «современным человеком» и т.д.);– предисловия как «голоса самой эпохи», свидетельствующие о неоднородности «поколения», его драматической разобщенности, нежелание узнавать себя в «другом» и понимать «другого», находить «оправдания поступкам» «другого».
3. Концепция личности и образ Печорина в романе (анализ исследовательских концепций лермонтоведов):
а) Печорин как «герой времени», человек эпохи 30-х гг. XIX в.;
б) теория «возвращенных страстей» и ее реализация в романе;
в) стереоскопичность видения Печорина: версии личности Печорина (Максим Максимыч как носитель хорового сознания, патриархально-народного, странствующий офицер – литератор, сумевший найти «зоны» взаимодействия с жизнью); автоконцепция;
г) Печорин как «человек читающий» и «человек играющий»;
д) логика демонизма: раздвоенность Печорина, проблема высокого зла, проблема судьбы и воли и т.д.;
е) автор и герой (авторская позиция и способы ее выражения).
4. Сюжетно-композиционное строение романа:
а) проблема циклизации новелл и новаторское использование формы (содержательность фрагментарности и т.д.), функция новеллистической композиции;
б) мотив странствий в романе, его содержательность (оппозиция темница/ свобода в литературе романтизма, идеи свободы, открытость и незавершенность романа; дорога и ее символический смысл, местный колорит и «кавказский текст»);
в) диалогическая структура романа (многосубъектное повествование, субъектная организация дневника Печорина); диалогические начала и концы: внутренняя связь между отдаленными друг от друга диалогическими фрагментами; «молчание» в диалогах: естественные паузы, знак тупика, нравственного выбора, элемент игры, психологического поединка; типы диалогических ситуаций: путевой диалог, приятельское общение, карточный диалог, диалог-спор, пари, любовный диалог, мазурочная «болтовня», светский разговор, интеллектуальный разговор (интеллектуальная «дуэль») и т.д.
г) лирико-символический сюжет и его функции;
9) принцип симметрии: «Тамань» и «Фаталист» как обрамление «Княжны Мери», их переклички, межтекстовые связи первой и последней частей (лирический финал «Княжны Мери» – одновременно увертюра к последней повести);
5. Анализ отдельных глав романа:
«Тамань»[2]
а) балладный архетип и его обыгрывание» (встреча миров и последствия этой встречи);б) этимология «Тамани»: Тамань – Тмутаракань, семантизации реального географического (значение смерти, того света);в) мотив таинственности, связанный с персонажами (двуплановость слепого и Ундины и т.д.), и нарастающая тревога, оформляющая сюжет, катастрофичность «езды в остров Любви»;г) контрапункт: соприкосновение романтизированного прошлого героя и наблюдаемой действительности; д) двойничество Печорина и Янко; е) ирония в «Тамани» и ее функция: «повесть, начинавшаяся как романтическая, даёт сбой. Печорин, отправлявшийся на сражение с нечистой силой, обманут»; ж) пародийный эффект в финале «Тамани»: тупиковая ситуация – ироническая версия непроницаемой романтической Тайны; з) заключительная фраза новеллы и ее смысл.
«Княжна Мери»
а) поэтика имен (многосмысленность имени Печорина, «фруктовая» фамилия Грушницкого и т.д.); б) предыстории персонажей и их функции; в) «словесные игры» в «Княжне Мери»: разговоры, беседы, пикировки, ложный слух и т.д.; г) схема классического любовного треугольника и ее трансформации в романе; д) ситуация дуэли и ее трансформация; е) коммуникативная ситуация в романе и лермонтовская техника диалога: границы диалога, диалог и его сверхсмыслы, подтекст как «второй диалог», словесная игра, психологический поединок («диалог-согласие», «диалог-спор», «диалог глухих», диалог, развивающийся по принципу качелей, диалог – «западня», «искушение» и др.); ж) морской код в лирическом финале: «матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига» как проекция души Печорина (автоконцепция Печорина – идеальный образ «я» – и реальность – незадачливый пловец); з) финальный монолог повести как – прозаический дубликат стихотворения Лермонтова «Парус» (символика моря, пристани и т.д.).
«Фаталист»
а) композиция новеллы «Фаталист» как цепь микросюжетов (пари Вулича, гибель Вулича, арест пьяного казака, беседа с Максимом Максимычем); б) в архитектонике повести «некий конфликт между предметом и его интерпретацией, ускользающий от понимания самого рассказчика, Печорина» (О.Я. Поволоцкая); в) Вулич как фаталист[3] (заданность эстетики образа Вулича в романтическом, байроническом ключе, поэтика имени – говорящая фамилия – первоначально Вуич – «сын волка», т.е. оборотень, маргинальность персонажа, метафора оборотня: ассоциации с типом «преступившего черту» – Наполеона; национальность – серб, мотив денег и т.д.); г) «казачья вольница» в новелле, ее прозаическое и безобразное обличье; д) ирония Печорина и ее разрушительный смысл; е) последний жест Вулича в эпизоде «испытания судьбы»; ж) версии смерти Вулича: бытовой и онтологический смысл; з) двойничество Печорина и Вулича; и) фокусник Апфельбаум и его функция.
6. Жанровая специфика: а) драматическая модальность и ее реализация:– объективированность, «театральная» отстраненность точки зрения повествователя в описаниях, данных от лица главного героя; – «театральная» лексика и лаконичный стиль, напоминающий ремарки, используемый в повествовании от лица главного героя; – жизнетворчество («гамлетовский элемент»), экспериментаторская основа мировоззренческой позиции главного героя (уровень художественной структуры, характер персонажа); – жизнетворчество как мировоззренческая позиция автора;– своеобразные отношения по линии автор-герой-читатель (явление, выходящее за границы художественного текста); – своеобразие композиции: комбинирование эпизодов-новелл, временная инверсия, концентрация элементов и так далее; – система персонажей, построенная по принципу «двойников»;– дублирующий принцип системы повествователей; – общая драматическая модальность столкновения человека и судьбы, восходящая к «трагедии судьбы» античности и классицизма. б) лирическая модальность:– «элегические» элементы мировоззренческой позиции главного героя;– типологические черты характера;– особая концентрированная композиция, активизирующее ассоциативное, а не линейное восприятие текста;– психологизирующая функция пейзажа; – символы на основе пейзажных образов: море, парус в море,звездное небо и так далее;– жизнетворческая позиция автора, близкая к позиции героя;– роль эмоционального и философского монолога в художественной структуре произведения.в) жанровая синтетичность, гибридность романа.
Споры о художественном методе в лермонтоведении.
Литература:
1. Асмус, В. Круг идей Лермонтова // Литературное наследство. – Т.43-44. – М.: Изд-во АН ССР, 1941. – С. 517-628.
2. Виноградов, И. Философский роман Лермонтова // Русская классическая литература. Разборы и анализы. – М., 1969. – С. 156-185.
3. Удодов, Б.Т. М.Ю. Лермонтов: художественная индивидуальность и творческие процессы. – Воронеж: Изд-во Воронеж. Ун-та, 1973. – 702 с.
4. Усок, И.Е. К спорам о художественном методе М.Ю. Лермонтова // К истории русского романтизма. – М., 1973. – С. 283-302.
5. Фохт, У. Лермонтов. Логика творчества. – М.: АН СССР, 1975. – 192 с.
6. Мануйлов, В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»:комментарий. – 2-е изд. – Л.: Просвещение, 1975. – 280 с.
7. Григорьян, К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени»:монография – Л.: Наука, 1975. – 347 с.
8. Герштейн, Э.Г. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Герштейн. – М.: Художественная литература, 1976. – 125 с.
9. Виноградов, И. Философский роман Лермонтова// Виноградов И. По живому следу. – М., 1982. – С. 7-48.
10. Фридлендер, Г. Литература в движении времени. – М., 1983. Гл. II. Лермонтов и русская проза. – С. 80-104.
11. Коровин, В.И. Творческий путь Лермонтова. – М.: Просвещение, 1983. – 287 с.
12. Эйхенбаум, Б.М. Роман-лирика // Эйхенбаум Б.М. О литературе. – М., 1987.
13. Лотман. Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: кн. для учителя. / Ю.М. Лотман. – М.: Просвещение. 1988. –348 с.
14. Удодов, Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: кн. для учителя. – М.: Просвещение. 1989. – 191 с.
15. Жолковский, А. Семиотика «Тамани» // Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. – М., 1994. – С. 276 283.
16. Савинков, С.В. Творческая логика Лермонтова. – Воронеж: изд-во Воронежского ун-та, 2004. – 288 с.
17. Штайн, К.Э.; Петренко, Д.И. Лермонтов и барокко. – Ставрополь: Ставроп. гос. ун-т, 2007. – 452 с. (Филол. кн. СГУ).
Дополнительно:
1. Виноградов, В. Стиль прозы Лермонтова // Лит. наследство. – Т. 43- 44. – М., 1941. – С. 517-628.
2. Эйхенбаум, Б.М. Герой нашего времени // Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. – М.; Л., 1961. – С. 221-285.
3. Троицкий, В.Ю. Романтический пейзаж в русской прозе и живописи 20-70-х годов XIX века // Русская литература и изобразительное искусство XVII-начала XX в. – Л., 1988. – С.96-118.
4. Гинзбург, Л.Я. О психологической прозе. – Л.: Советский писатель, Ленингр.отд., 1971. – 463 с.
5. Гинзбург, Л.Я. О литературном герое. – Л.: Советский писатель, 1979. – 222 с.
Научные статьи
1. Маркович, В.В. «Герой нашего времени» и становление реализма в русском романе // Русская литература – 1967. – № 4. – С. 46-66.
2. Левин, В. «Фаталист». Эпилог или приложение? // Искусство слова. – М., 1973. – С. 161-170.
3. Маркович, В.М. О лирико-символическом начале романа Лермонтова «Герой нашего времени» // Известия АН СССР. Серия лит. и яз. – М., 1981. – Т. 40. – Вып. 4. – С. 291-302.
4. Марченко, А.М. Печорин: знакомый и незнакомый // «Столетья не сотрут...»: Русские классики и их читатели. – М., 1988. – С. 161-222.
5. Марченко, А. Род литературного дагерротипа. О художественно-психологических особенностях романа М. Лермонтова «Герой нашего времени» // Литературная учеба. – 1989. – №2. – С. 123-133.
6. Тамарченко, Н.Д. О смысле «Фаталиста» М.Ю. Лермонтова // Русская словесность. – 1994. – №2. – С. 26-31.
7. Нетбай, И. Кто такой Печорин? Что такое Печорин? // Вопросы литературы. – 1999. – № 4. – C. 320-329.
8. Аникин, А.А. Одна цитата: тайна печоринского дневника: роман М. Лермонтова «Герой нашего времени» // Литература в школе. – 2001. – № 8. – С. 14-16.
9. Гольдфаин, И. Почему он так непонятен: Печорин, главный герой романа Лермонтова «Герой нашего времени» // Литература. – Первое сентября. – 2001. – № 34. – С. 1.
10. Влащенко, В. Почему Печерин не умеет плавать? // Литература. – Первое сентября. – 2002. – № 11. [Электронный ресурс]
11. Каплан, И. «Под белой фуражкой образованный ум». O начитанности Печорина // Литература. – Первое сентября. – 2002. – № 11. [Электронный ресурс]
12. Мильдон, В. Лермонтов и Киркегор: феномен Печорина// Октябрь. –2002. – № 4. – С. 177-187.
13. Павлова, М. Художественный мир повести Г.А. Печорина «Тамань» // Литература. – 2003. – № 35. – С.1. – (Перечитывем заново). Издательский дом «Первое сентября».
14. Силади, Ж. К поэтике и семантике Тамани Лермонтова //Studia russica (Slavica tergestina 2), Trieste, 1994. – С. 21-33 [Электронный ресурс].
15. Хайнади, З. «Герой нашего времени» [М.Ю. Лермонтов] // Литература. – Первое сентября. – 2003. – № 16. – С. 5-6.
16. Алпатова, Т.А. «История души человеческой» в зеркале повествования: роман Лермонтова «Герой нашего времени» и традиции прозы Н. М. Карамзина // Литература в школе. – 2008. – № 1. – С. 7-11.
17. Поволоцкая, О. «Фаталист» М.Ю. Лермонтова: авторская позиция и метод её извлечения// Звезда. – 2008. – № 8. – С. 217-224.
18. Иваницкая, Е. «Ни в ком зло не бывает так привлекательно...»: о романе «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова // Нева. – 2009. – № 10. – С. 211–220.
19. Кривонос, В.Ш. «Я думал умереть; это было невозможно»: смерть Печорина в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Литература в школе. – 2009. – № 7. – С. 8-11.
Дополнительно:
1. Козьмина, М.А. Проблема «человек и мир» в художественнофилософских исканиях М.Ю.Лермонтова // Концепция человека в русской литературе. – Воронеж, 1982. – С. 3-12.
2. Кулишкина, О.Н., Тамарченко Н.Д. Слово и поступок героя в романе М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени»: (Эпизод дуэли) // Проблемы исторической поэтики в анализе литературного произведения. – Кемерово, 1989. – С. 111-119.
3. Кулишкина, О.Н. «Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова: К проблеме единства образа героя в контексте циклической организации романа // Циклизация литературного произведения: системность и целостность. – Кемерово, 1994. – С. 45-56.
4. Магаротго, Л. Автор, повествователь и читатель в «Герое нашего времени» // Язык как творчество. – М., 1996. – С. 225-236.
[1] В одной из таких переломных «точек» литературного развития – перехода от нормативной модели эстетического сознания к индивидуально-творческой – ЛП зафиксировало отказ писателей второй половины XVIII в. от единых критериев в оценке мира и человека, единых “кодифицирующих” установок в художественном творчестве: появились предисловия, которые не переводили художественное содержание на язык понятий, а устанавливали новую парадигму взаимоотношений автора и читателя, основанную не на объясняющей и поучающей позиции автора, а на частных, приватных, дружеских отношениях автора с читателем. В предисловиях к произведениям русских классицистов уже предполагалась возможность разнонаправленной читательской аудитории. – Двойная функциональность ЛП, представленная, с одной стороны, прямым объясняющим и интрепретирующим произведение словом автора, с другой, словом «непрямым», акцентированным в той или иной системе ценностей – нравственных и эстетических. За номинацией «Предисловие» (в вариантах “Вступление”, “Введение”, “От автора” и т.п.) может стоять авторская «маска» (вымышленный автор, рассказчик, издатель) или особый – иронический, шутливый и т.д. – модус авторского слова, который вводит особую «точку зрения» на события, героев и окружающий мир. – В литературе Нового времени предисловие нередко не только не давало читателям четких эмоциональных и смысловых ориентиров, но намеренно запутывало их, предлагая взаимоисключающие версии; – излагаемой “истории”, предполагая контрастные реакции на нее» (С.Лазареску).
[2] …«Герой-рассказчик ставит себя, так сказать, “по ту сторону добра и зла”. Печорин пытается философски воспринимать “зло” как “нормальное”, неизбежное явление. “Нормальность”, относительность законности и преступности делает картину мира в сознании Печорина на какое-то время законченной, единой. Философский итог прошлой жизни и приключение с контрабандистами – все это вместе заключено в видимой отрешенности героя. Философским заключением как бы постулируется личностная пассивность, однако отрешенность “кавказского” Печорина от суетных “радостей и бедствий человеческих”, личина уставшего от жизни “странствующего офицера” – состояние, уходящее корнями в безрадостный личный опыт, – это лишь кратковременное его состояние. Всепоглощающая леность ума и чувств, этому состоянию сопутствующая, не свойственна Печорину. Могучая природа Кавказа, молодой пытливый ум, склонный к философскому осмыслению действительности и собственных душевных движений, особенное отношение к обстоятельствам, возникшим на водах, – все это снова будит к действию дремлющие в Печорине “силы необъятные”. Душевные его силы устремлены прежде всего к самопознанию» (С.Зотов).
[3] «Вулич «защищает мусульманское поверье»; этнический статус героя – славянина, выходца из отуреченной Сербии – якобы лишь прием, позволяющий автору ввести в действие носителя восточного фатализма (выбор на эту роль офицера – магометанина создал бы «нарочито искуственную ситуацию» – Ю.М. Лотман). «Для Вулича его спор с идеей предопределения – это часть вызова общенациональному врагу и его идеологии – фатализму» (И.С. Серман). Н.Д. Тамарченко отмечает, что само предложение Вулича разрешить вопрос наглядно («испробовать на себе») «по своему прямому смыслу никак не может быть сочтено свидетельством его веры в предопределение» (Н.Д. Тамарченко), «…найдена редкая возможность – уйти из жизни красиво, унеся с собой в могилу унижающую его тайну» (О. Поволоцкая).
Типы фатализма
«Нетрудно заметить, что акция загадочного серба чрезвычайно далека от самых разных проявлений фатализма. «Экспериментатор» противопоставлен в контексте романа и абреку, уходящему от погони («Прилег я на седло, поручил себя аллаху…»); и беспечному извозчику, который на опасном горном спуске «даже не слез с облучка» («И, барин! Бог даст, <…> доедем: ведь нам не впервые»); и тому курьеру, чью рискованную дорогу через перевал с содроганием представляет себе путешествующий офицер; и старым воинам, безошибочно узнающим обреченного на смерть; и казачьему есаулу («Побойся Бога! Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!»); и Максиму Максимычу («Да, жаль беднягу… Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..»); и старой казачке, чье лицо выражает не только материнское безумное отчаяние, но и тщету любых человеческих усилий ввиду свершения судьбы («Эй, тетка! – сказал есаул старухе, – поговори сыну, авось тебя послушает… Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой»).