Авария на Нью-Йоркской шахте 28 страница

-- Так что у меня своя безнадега, -- подытожил я. -- Ничем не веселее твоей.

-- Э, нет, старина, -- возразил Готанда. -- Я бы наши безнадеги не сравнивал. Я люблю женщину. Это любовь, у которой не может быть выхода. С тобой -- совсем другая история. Тебя, по крайней мере, что-то куда-то ведет -- пусть даже и мотая из стороны в сторону. Никакого сравнения с лабиринтом страстей, в котором блуждаю я. У тебя есть чего желать, на что надеяться. Есть хотя бы шанс на то, что выход найдется. У меня нет вообще ничего. Между нашими ситуациями -- такая пропасть, что и говорить не о чем.

-- Может быть... -- вроде как согласился я. -- Так или иначе, мне остался лишь путь, который предлагает Кики. Других путей нет. Она все время старается мне что-то передать -- то ли знак какой-то, то ли послание. И я напрягаю слух, пытаясь его разобрать...

-- Послушай, -- сказал вдруг Готанда. -- А ты никогда не думал, что Кики могли убить?

-- Так же, как Мэй?

-- Ну да. Сам подумай. Так же внезапно исчезла. Я когда узнал о смерти Мэй -- тут же о Кики вспомнил. А вдруг с ней то же самое произошло? Об этом даже вслух говорить страшно. Вот я и не говорил. Но ведь это возможно, не так ли?

Я ничего не ответил. Как бы то ни было -- я видел ее, вертелось у меня в голове. Там, в пепельных сумерках на окраине Гонолулу. Я видел ее. Даже Юки об этом знает.

-- Просто как вероятность. Без фактов, -- сказал Готанда.

-- Вероятность, конечно, есть. Но послания мне шлет именно она. Я чувствую это совершенно отчетливо. У нее свой стиль, я не мог обознаться.

Готанда долго молчал, скрестив руки на груди. Можно было подумать, что он устал и заснул. Но он, конечно, не спал. Время от времени его пальцы оживали и вновь успокаивались. Кроме пальцев, не двигалось ничего. Ночная мгла просачивалась в комнату и обнимала его ладную фигуру, как родильные воды -- младенца в утробе. По крайней мере, мне так казалось.

Я поболтал льдом в стакане и хлебнул еще виски.

И тут я ощутил присутствие кого-то третьего. Будто кроме нас с Готандой в комнате есть кто-то еще. Я чуял тепло его тела, дыхание, запах. Но по всем признакам это был не человек. Воздух вокруг заметался так, словно разбудили дикого зверя. Зверя? У меня одеревенела спина. Я судорожно огляделся. Но, само собой, никого не увидел. В воздухе посреди комнаты скрывался лишь сгусток признаков чего-то нечеловеческого. Но видно ничего не было.

В конце мая случайно -- то есть, надеюсь, случайно -- я встретился с Гимназистом. С одним из той парочки инспекторов, что допрашивали меня после гибели Мэй. Я зашел в универмаг «Токю Хэндз», купил паяльник и уже направлялся к выходу, когда столкнулся с ним лицом к лицу. Невзирая на совсем летнюю погоду, он был в толстом твидовом пиджаке -- но, судя по лицу, это его ничуть не смущало. Возможно, служба в полиции развивает в человеческом организме особую жаростойкость. Кто его знает. В руке он держал фирменный пакет универмага -- такой же, как у меня. Я сделал вид, что не заметил его, и собирался пройти мимо, но Гимназист не дал мне улизнуть.

-- Экий вы неприветливый! -- натянуто пошутил он. -- Мы ведь не совсем чужие люди. Зачем притворяться, что мы незнакомы?

-- Я спешу, -- только и сказал я.

-- Что вы говорите? -- напирал Гимназист, совершенно не веря в то, что я могу куда-то спешить.

-- Нужно к работе готовиться. Плюс целая куча других важных дел, -- не сдавался я.

-- Понимаю, -- закивал он. -- Но, может, хоть минут десять выкроите? Как насчет чая? Уж очень хотелось с вами вне работы поговорить. Десяти минут хватит, уверяю вас.

И я зашел вслед за ним в битком набитый кафетерий. Зачем -- сам не знаю. Запросто ведь мог отказаться и пойти своей дорогой. Нет же -- поплелся, как миленький, в кафетерий и стал пить кофе с полицейской ищейкой. Нас окружали влюбленные парочки и студенты. Кофе был дрянным, воздух спертым. Гимназист достал сигареты и закурил.

-- Давно хочу бросить -- увы! -- сказал он. -- Пока я на этой работе -- даже пробовать бесполезно. Без курева просто не выжить. Слишком нервы стираются.

Я молчал.

-- Нервы стираются, -- повторил он. -- Все вокруг тебя ненавидят. Чем дольше работаешь уголовным инспектором -- тем неприятнее ты окружающим. Глаза мутнеют. Дряхлеет кожа лица. Почему дряхлеет лицо -- не знаю, но это так. Очень скоро начинаешь выглядеть вдвое старше своего возраста. Манера речи -- и та меняется. И ничего светлого в жизни не остается.

Он положил в кофе три ложки сахара, добавил сливок, тщательно размешал и неторопливым движением поднес чашку ко рту.

Я посмотрел на часы.

-- Ах, да! Время, -- вспомнил он. -- Минут пять еще есть, не так ли? Не волнуйтесь, надолго не задержу. Я по поводу той убитой девчонки, Мэй.

-- Мэй? -- переспросил я как можно тупее. Не на того напал, дядя. Так просто ты меня не поймаешь.

Он слегка скривил губы и рассмеялся.

-- Ах, да, конечно!.. Так звали убитую -- Мэй. Выяснилось в ходе расследования. Имя, понятно, не настоящее. Кличка для работы. Проститутка, как мы и предполагали. Я это чувствовал с самого начала. На вид -- приличная девушка, на деле -- все наоборот. В наши дни все сложнее на глаз отличить. Раньше как было? Посмотришь -- и с первого взгляда ясно: шлюха. Одежда соответствующая, косметика, мимика, жесты... А в последнее время так просто уже не понять. Женщины, о которых и не подумаешь никогда, занимаются этим на всю катушку. Кто ради денег, кто просто из любопытства. Все это никуда не годится. Это очень опасно, вам не кажется? То и дело встречаться с незнакомыми мужчинами и полностью доверяться им один на один. А в этом обществе кого только не встретишь. Извращенцы, садисты. Что угодно может произойти. Вы согласны со мной?

Я поневоле кивнул.

-- Но молодые девушки этого не понимают. Им кажется, что в мире удача всегда на их стороне. Ну, здесь ничего не поделаешь. На то она и молодость, чтобы на это рассчитывать. Они искренне верят, что все будет хорошо. И понимают, что это не так, когда уже слишком поздно. Когда им, беднягам, уже на горле чулок затягивают. Финиш...

-- Так вы поняли, кто убийца? -- спросил я.

Он покачал головой и нахмурился.

-- К сожалению, пока нет. Много деталей выплыло. Но газеты ничего не узнают, пока следствие не закончится. В частности, стало ясно, что ее звали Мэй. Что работала проституткой. Настоящее имя... впрочем, это уже несущественно. Родилась в Кумамото. Отец -- государственный служащий. Пускай и в небольшом городе, но в начальники выбился. Дом -- полная чаша, семья обеспеченная. Деньги регулярно ей посылали. Мать по два раза в месяц к ней в Токио приезжала -- приодеть, обеспечить всем, что для жизни нужно. Она родителям говорила, что работает в модельном бизнесе. Старшая сестра замужем за хирургом. Младший брат учится на юриста в университете Кюсю. Не семья -- загляденье! Какого черта дочери из такой семьи выходить на панель? После того, что случилось, дома все в шоке. Поэтому мы пока не сообщаем семье, чем она занималась на самом деле. Из сострадания. От известия, что дочь задушили в отеле чулком, мать и так на грани самоубийства. Слишком страшная новость для такой идеальной семьи.

Я молчал. Пускай уж выговорится до конца.

-- Мы вышли на организацию, которая поставляет проституток по вызову. Не буду говорить, чего это нам стоило. Но и выудить кое-что удалось. А знаете, как? Отловили трёх шлюх в фойе большого отеля. Показали им те же фотографии, что и вам, и допросили с пристрастием. Одна раскололась. Не у всех такие железные нервы, как у вас. Да и в ней слабину нащупали сразу. В итоге мы узнали об Организации. Бордель экстра-класса. С членской системой и расценками для ходячих мешков с деньгами. Нам с вами -- увы! -- в такие места ход заказан. Или вы готовы за один раз с девчонкой выложить семьдесят тысяч⁽⁴⁹⁾? Я не готов. Благодарю покорно. Чем такие деньги тратить, я лучше в постели с женой сэкономлю, да сыну новый велосипед куплю. В общем, что говорить -- не для нас, голодранцев, развлечение! -- Он рассмеялся и посмотрел на меня. -- Но даже захоти я им выложить эти семьдесят тысяч -- никто со мной говорить не станет. Сразу выяснят, что я за птица. Всю мою подноготную вмиг разузнают. Безопасность -- прежде всего. Сомнительных клиентов не обслуживают. А уж уголовных следователей и подавно -- но не потому, что с полицией, в принципе, связываться не хотят. Будь я какой-нибудь шишкой из полицейского управления -- дело другое. Но только оч-чень большой шишкой. Чтобы пригодился в случае чего. А с такого пугала огородного, как я, все равно никакого толку.

Он допил кофе и опять закурил.

-- В итоге мы попросили ордер на обыск всей этой лавочки. Через три дня получили его. И когда ворвались с ордером в контору клуба -- нас встретила пустота. Космическая пустота. Ни бумаг, ни улик, ни свидетелей. Ни-че-го. Иначе говоря, утекла секретная информация. Вопрос -- откуда утекла? Как вы думаете?

-- Не знаю, -- сказал я.

-- Из полиции, откуда ж еще! Кого-то из начальства это зацепило. И нас попросту сдали. Доказать невозможно. Но нам в отделении всё ясно и без доказательств. Кто-то позвонил в клуб и предупредил: скоро, мол, гости нагрянут, смывайтесь, пока время есть... Подло. Низко и недостойно. А клубу, как видно, к срочным переездам не привыкать. Свернулись за какой-нибудь час -- и ищи ветра в поле. Снимут другую контору, другие телефоны поставят -- и опять за старое. Это же так просто. Пока есть список клиентов, и девочки как надо построены -- они могут продолжать этот бизнес где угодно. И нам уже ни до чего не докопаться. Нас вышвырнули из игры. Оборвали все ниточки одним махом. Узнай мы, кто заказывал ее в ночь убийства, все сдвинулось бы с мертвой точки. Но теперь, когда все вот так, наши руки опять пусты. Как дальше действовать -- сам черт не поймет.

-- Непонятно, -- сказал я.

-- Что непонятно?

-- Если, как вы говорите, она работала в клубе с членской системой -- зачем члену клуба ее убивать? Его же сразу вычислить можно будет, разве не так?

-- Именно, -- кивнул Гимназист. -- Имя убийцы не должно было отражаться в бумагах клуба. Значит, это либо ее приятель-любовник -- либо член клуба, который вызвал ее частным образом, напрямую. Ни для первой, ни для второй версии у нас никаких зацепок нет. Мы ничего не нашли. Тупик.

-- Я не убивал, -- сказал я.

-- Разумеется. И мы это знаем, -- сказал он. -- Я вам сразу сказал. У вас не тот тип характера. Вы не способны убить человека, это сразу видно. Люди вашего типа не убивают других людей. Но вам что-то известно. Я это чувствую. Профессиональным чутьем. Может, расскажете? Все останется между нами. Я не полезу вам в душу, и ни в чем вас не упрекну. Обещаю. Серьезно.

-- Даже не знаю, о чем вы, -- сказал я.

-- Ч-черт, -- нахмурился Гимназист. -- Значит, все зря... Вся штука в том, что наше начальство не хочет давать делу ход. Ну, шлепнули в отеле проститутку -- и черт с ней, так ей и надо. У наших начальников логика простая: чем меньше проституток, тем лучше. Большинство из них и трупов-то почти не видали. Они и представить себе не могут, что это такое, когда голой красивой девушке перетягивают горло чулками. Как это страшно, и как ее жалко... Среди членов клуба -- не только полицейские боссы, но и большие политики. А у полиции ушки на макушке. Блеснет в темноте золотая хризантема⁽⁵⁰⁾ -- полицейский тут же голову втягивает, как черепаха. И чем выше сидит -- тем глубже втягивает. Что ж, не повезло бедняжке Мэй. И погибла ни за грош, и убийцу найти уже, видать, не судьба...

Официантка забрала его пустую кофейную чашку. Я свой кофе так и не допил.

-- Если честно, -- продолжал Гимназист, -- я к этой девушке, Мэй, испытываю странное чувство. Что-то вроде родственной близости. С чего бы это? Сам не пойму. Но когда увидел ее в кровати -- голую, мертвую, с чулком на горле -- я вот что подумал. Эту сволочь, ее убийцу, я поймаю, чего бы мне это ни стоило. Конечно, на подобные сцены мы уже насмотрелись по самое не хочу. И при виде очередного трупа не сходим с ума от жалости и сострадания. Видел я и расчлененку, и обгоревших до костей -- какие угодно. Но ее труп был особенный. Невероятно красивый. Стояло утро, лучи солнца падали на нее из окна. И она лежала, словно обледеневшая в этих лучах. Глаза открыты, язык в гортань закатился, горло чулком перетянуто. Концы от чулка на груди уложены. Аккуратно так, в форме галстука. Я смотрел на нее -- и чувствовал странную вещь. Будто эта девочка просит меня -- лично меня! -- чтобы я раскрыл эту тайну. Будто, пока я не найду убийцу, она так и будет лежать замороженная в лучах солнца. Там, в отеле. Да так и кажется до сих пор: пока убийца на свободе, пока дело не раскрыто -- она не разморозится, не освободится от этой судороги... Как считаете, это нормальное ощущение?

-- Не знаю, -- сказал я.

-- Вы, как я понял, уезжали куда-то надолго. Путешествовали? Загар вам очень к лицу, -- сказал инспектор.

-- На Гавайи по работе летал, -- сказал я.

-- Здорово... Завидую вам. Мне бы мне такую шикарную работу. А тут с утра до вечера трупы разглядываешь. Поневоле станешь угрюмым типом. Вы когда-нибудь разглядывали трупы?

-- Нет, -- сказал я.

Он покачал головой и взглянул на часы.

-- Ну, что ж. Ладно. Простите, что зря отнял у вас время. Хотя, может, и не зря. Говорят же люди -- случайных встреч не бывает. А разговор этот в голову не берите. Даже таких, как я, иногда тянет по душам поговорить... Если не секрет, что купили-то?

-- Паяльник, -- сказал я.

-- А я -- струну для прочистки труб. Все трубы в доме позабивались...

Он расплатился за кофе. Я предложил ему половину суммы, но он наотрез отказался.

-- Ну что вы, ей-богу! Это же я вас сюда заманил. Ваше время и нервы стоят дороже. А это все так, пустяки...

На выходе из кафетерия я вдруг кое-что вспомнил.

-- И часто вы расследуете убийства проституток? -- спросил я.

-- Как сказать... В общем, довольно часто. Не то чтобы каждый день. Но и не раз в год, это точно. А что -- вы интересуетесь убийствами проституток?

-- Нет, не интересуюсь, -- ответил я. -- Просто так спросил.

На этом мы расстались.

Он скрылся из глаз -- а у меня еще долго сосало под ложечкой.

Неторопливо, точно облако в небе, за окном проплыл и растаял май.

Уже два с половиной месяца я не брал никаких заказов. Звонки по работе почти прекратились. Мир с каждым днем все вернее забывал обо мне. Деньги на мой счет в банке, понятно, больше не поступали -- но еще оставалась какая-то сумма на жизнь. А жизнь моя, в принципе, не требует особых затрат. Сам готовлю, сам стираю. Особой нужды ни в чем не испытываю. Долгов нет, кредиты никому не выплачиваю, по автомобилям и шмоткам с ума не схожу. Так что в ближайшее время о деньгах можно было не беспокоиться. Вооружившись калькулятором, я подсчитал свой месячный прожиточный минимум, разделил на него то, что осталось в банке, и понял: еще пять месяцев протяну. За эти пять месяцев что-нибудь, да случится. А не случится -- тогда и подумаю снова. Кроме того, на моем столе красовался в рамке чек на триста тысяч от Хираку Макимуры. Как ни крути -- голодная смерть мне пока не грозит.

Стараясь не ломать размеренного темпа жизни, я по-прежнему ждал, пока что-нибудь произойдет. По нескольку раз в неделю отправлялся в бассейн и плавал там до полного изнеможения. Ходил за продуктами, готовил еду, а по вечерам слушал музыку и читал книги, взятые в библиотеке.

Там же, в библиотеке, я просмотрел газеты и скрупулезно, одно за другим, отследил все сообщения об убийствах за последние несколько месяцев. Интересуясь, разумеется, лишь теми случаями, когда убивали женщин. Глядя на мир под таким углом, я обнаружил, что женщин в этом мире убивают просто в кошмарном количестве. Их режут ножами, забивают кулаками и душат веревками. О жертвах, хоть как-то похожих на Кики, газеты не сообщали. По крайней мере, труп не нашли. Конечно, есть много способов сделать так, чтобы труп не нашли никогда. Привязать к ногам груз и выбросить в море. Отвезти подальше в горы и закопать в лесу. Как я схоронил свою Селедку. В жизни никто не найдет.

«А может, несчастный случай? -- думал я. -- И ее как Дика Норта, сбил грузовик?» И я проверил все сообщения о происшествиях. О тех случаях, когда погибали женщины. На свете происходит безумное количество несчастных случаев, в которых гибнет до ужаса много женщин. Умирают в дорожных авариях, сгорают в пожарах и травятся газом у себя дома. Но никого, похожего на Кики, я среди них не нашел.

А еще бывают самоубийства, думал я. Или, скажем, внезапная смерть от разрыва сердца. О таких случаях газеты уже не пишут. На свете полным-полно самых разных смертей. О каждой в газете не сообщишь. Наоборот: смерти, о которых пишут в газетах, -- исключение из общего правила. Подавляющее большинство людей умирает тихо и незаметно.

Поэтому -- вероятность остается.

Возможно, Кики убита. Возможно, погибла от несчастного случая. Возможно, покончила с собой. Возможно, умерла от разрыва сердца.

Но доказательств нет. Ни того, что она умерла, -- ни того, что жива.

Иногда, по настроению, я звонил Юки. «Как живешь?» -- спрашивал я. «Да так...» -- отвечала она. Она разговаривала со мной, будто с Марса: ответы крайне плохо совпадали с вопросами. Как я ни сдерживался, это меня всегда немного бесило.

-- Да так, -- сказала она в очередной раз. -- Не хорошо, не плохо. Живу себе помаленьку...

-- Как мать?

-- Ушла в себя. Не работает почти. Весь день на стуле сидит и в стенку смотрит. Ничего делать сил нет.

-- Я могу чем-то помочь? За продуктами съездить, еще что-нибудь?

-- За продуктами, если что, домработница сходит. А так мы просто доставку на дом заказываем. Живем тут вдвоем, ничего не делаем. Знаешь... Здесь, если долго живешь, кажется, будто время остановилось. Как думаешь -- время, вообще, движется?

-- К сожалению, еще как движется. Время проходит, вот в чем беда. Прошлое растет, а будущее сокращается. Все меньше шансов что-нибудь сделать -- и все обиднее за то, чего не успел.

Юки молчала.

-- Что-то голос у тебя совсем слабый, -- сказал я.

-- Правда, что ли?

-- Правда, что ли? -- повторил я.

-- Эй, ты чего?

-- Кончай свои дразнилки!

-- Это не дразнилки. Это эхо твоей души. Бьёрн Борг блестяще возвращает подачу, указывая противнику на отсутствие диалога в игре. Чпок!

-- Ты все такой же ненормальный, -- обреченно вздохнула Юки. -- Ведешь себя, как мальчишка.

-- Ни фига подобного, -- возразил я. -- Я просто подтверждаю примерами из жизни свою глубокую мысль. Это называется «метафора». Игра слов, благодаря которой проще передавать людям что-нибудь сложное. С мальчишескими дразнилками ничего общего не имеет.

-- Тьфу! Чушь какая-то.

-- Тьфу! Чушь какая-то, -- повторил я.

-- Прекрати сейчас же! -- взорвалась Юки.

-- Уже прекратил, -- сказал я. -- Поэтому давай все сначала. Что-то голос у тебя совсем слабый.

Она вздохнула. И затем ответила:

-- Да, наверное. С мамой тут совсем захиреешь... Ее настроение само на меня перескакивает. В этом смысле она очень сильная. И влияет на меня все время. Потому что ей наплевать, что вокруг нее люди чувствуют. Думает только о себе и о том, что она сама чувствует. Такие люди всегда очень сильные. Понимаешь? Под их настроение попадаешь, даже если не хочется. Незаметно как-то. Если ей грустно -- мне тоже грустно. Хотя, конечно, если развеселится, и у меня настроение поднимается...

В трубке раздался щелчок зажигалки.

-- Похоже, иногда мне стоит тебя оттуда забирать и выгуливать. Как считаешь?

-- Похоже на то...

-- Хочешь, завтра заеду?

-- Давай... -- сказала Юки. -- Вроде поболтала с тобой -- и голос уже не слабый.

-- Слава богу, -- сказал я.

-- Слава богу, -- повторила она.

-- Иди к черту!

-- Ну, до завтра, -- сказал я и тут же повесил трубку, не дав ей и рта раскрыть.

Амэ и правда пребывала в глубокой прострации. Сидела на диване, изящно скрестив ноги, и пустым, невидящим взглядом сверлила раскрытый на коленях фотожурнал. Со стороны это выглядело, как картина художника-импрессиониста. Окна в комнате были распахнуты, но день стоял настолько безветренный, что ни занавески, ни страницы журнала не колыхались ни на миллиметр. Когда я вошел, Амэ лишь на секунду подняла голову и смущенно улыбнулась. Очень слабо -- будто и не улыбнулась, а просто воздух в комнате слегка дрогнул. И, приподняв над журналом руку, тонким пальцем указала на стул. Домохозяйка подала кофе.

-- Я передал вещи семье Дика Норта, -- сказал я.

-- С женой встречались? -- спросила Амэ.

-- Нет. Отдал чемодан мужчине, который открыл мне дверь.

Амэ кивнула.

-- Ладно... Спасибо вам огромное.

-- Ну что вы. Мне это ничего не стоило.

Она закрыла глаза и сцепила пальцы перед лицом. Затем открыла глаза и огляделась. Кроме нас, в комнате никого не было. Я взял чашку с кофе и отпил глоток.

Против обыкновения, Амэ уже не носила хлопчатую рубашку с джинсами. На ней были белоснежная блузка с изысканным кружевом и дымчато-зеленая юбка. Волосы аккуратно уложены, губы подведены. Красивая женщина. Ее обычная живость куда-то исчезла, но притягательное изящество, от которого становилось не по себе, облаком окружало ее. Очень зыбкое облако -- казалось, вот-вот задрожит и исчезнет; однако стоило посмотреть на нее -- и оно появлялось снова. Красота Амэ разительно отличалась от красоты Юки. В этом смысле мать и дочь были антиподами. Красоту матери взрастило время и отшлифовал жизненный опыт. Своей красотой она утверждала себя. Ее красота была ею. Она мастерски управлялась с этим даром Небес и отлично знала, как его использовать. Юки же, напротив, чаще всего даже не представляла, как своей красотою распорядиться. Вообще, наблюдать за красотой девчонок-подростков -- отдельная радость жизни.

-- Почему всё так? -- вскрикнула вдруг Амэ. Так резко, будто в воздухе перед нею что-то пролетело.

Я молча ждал продолжения.

-- Почему мне так плохо?

-- Наверное, потому, что умер человек. И это понятно. Смерть человека -- очень большая трагедия, -- ответил я.

-- Да, конечно... -- вяло кивнула она.

-- Или вы не о том? -- спросил я.

Амэ взглянула мне прямо в глаза. И покачала головой.

-- Я прекрасно вижу, что вы не дурак. Вы знаете, о чем я, не правда ли.

-- Вы не думали, что будет настолько плохо? Я правильно понимаю?

-- Ну, в общем... Наверное, да.

«Как мужчина он для вас был никто. Особыми талантами не обладал. Но был вам искренне предан. И выполнял свои обязанности на все сто. Все, что приобрел за долгие годы, бросил ради вас. А потом умер. И вы поняли, какой он замечательный, только после его смерти», -- хотел я сказать ей прямо в лицо. Но не сказал. Есть вещи, о которых говорить вслух все же не следует.

-- Почему? -- повторила она, продолжая следить за полетом непонятно чего. -- Почему все мужчины, которые со мной свяжутся, постепенно сходят на нет? Почему любые отношения с ними кончаются всякой гадостью? Почему я всегда остаюсь с пустыми руками? Что во мне не так, черт меня побери?

На такие вопросы не бывает ответов. Я молча разглядывал замысловатые кружева на рукавах ее блузки. Они напоминали узоры на хорошо выделанных внутренностях какого-то животного. Окурок «сэлема» в пепельнице чадил, как дымовая шашка. Дым поднимался струйкой до самого потолка и уже там растворялся в тишине, как сахар в кофе.

Юки, закончив переодеваться, вошла в комнату.

-- Эй, пойдем, -- позвала она меня.

Я поднялся со стула.

-- Ну, мы поехали, -- сказал я Амэ. Но она не услышала.

-- Алё, мама! Мы уезжаем!! -- заорала Юки. Амэ посмотрела на нас, кивнула. И закурила новую сигарету.

-- Я покатаюсь и приеду. Ужинай без меня, -- добавила Юки.

Оставив Амэ и дальше изваянием сидеть на диване, мы вышли из дома. В этом доме еще оставался дух Дика Норта. Так же, как он оставался во мне, пока я помнил его улыбку. Ту озадаченную улыбку после моего вопроса -- помогает ли он себе ногой, когда режет хлеб...

Ей-богу, странный малый, подумал я в сотый раз. Будто и впрямь стал живее после смерти.

Примерно так же я встречался с Юки еще несколько раз. Раза три или четыре, точно не помню. И как-то не чувствовал, что жизнь с матерью в горах Хаконэ доставляет ей особое удовольствие. Радости ей это не приносило, хотя и неприязни не вызывало. Не похоже и на то, что она торчала там из желания заботиться о матери, потерявшей близкого человека. Случайным ветром ее занесло в этот дом. И она жила в нем, бесстрастная и безучастная ко всему, что творилось вокруг.

Лишь встречаясь со мной -- и только на время наших встреч -- она чуть-чуть оживала. Веселела, отвечала на шутки; в голосе снова слышались упрямство и независимость. Но стоило ей вернуться в Хаконэ -- всё сходило на нет. Голос делался вялым, взгляд угасал. Она выключалась, словно орбитальная станция, которая из экономии энергии перестает вращаться вокруг своей оси.

-- Слушай... А может, тебе снова стоит пожить одной в Токио? -- спросил я однажды. -- Сменила бы обстановку. Недолго, денька три. Всё польза была бы. В Хаконэ ты как в воду опущенная -- и чем дальше, тем хуже. Помнишь, какая ты на Гавайях была? Будто другой человек!

-- Ничего не поделаешь, -- ответила Юки. -- Я понимаю, о чем ты. Но сейчас просто время такое. Сейчас, где бы я ни жила, -- везде будет одно и то же.

-- Потому что умер Дик Норт, и мать в таком состоянии?

-- Ну да, и это тоже... Но, думаю, не только это. Ничего не решится, если я просто от мамы уеду. Здесь я бессильна. Как тут лучше сказать... Просто сейчас так складывается. Звезды в небе плохо сошлись, я не знаю... Где бы я ни была, что бы ни делала -- ничего не изменится. Потому что между телом и головой никакого контакта.

Мы валялись на диком пляже и смотрели в море. Небо все больше хмурилось. Легкий бриз теребил траву, что росла островками вдоль берега.

-- Звезды в небе, -- повторил я.

-- Звезды в небе, -- кивнула она со слабой улыбкой. -- Нет, ну правда! Пока только хуже становится. Мы с мамой обе на одну волну настроены. Помнишь, я говорила: когда она веселая, я тоже радуюсь, когда ей плохо -- и у меня все из рук валится. И я не знаю, кто на кого влияет. То ли мама меня за собой тянет, то ли я ее. Но мы с ней будто подключены друг к дружке, это я чувствую. А вместе мы или порознь -- уже не имеет значения.

-- Подключены?

-- Ну да, психологически подключены все время, -- кивнула Юки. -- Иногда я этого не выношу и пытаюсь как-то сопротивляться. А иногда устаю так, что становится все равно. Просто руки опускаются. И, как это говорится... уже не могу сама себя контролировать. Чувствую, что снаружи что-то огромное начинает управлять моими силами. И я уже не понимаю, где еще я -- а где уже оно. И не выдерживаю. И хочу все вокруг расколошматить вдребезги. Потому что не могу так больше. Хочу закричать: «Я еще маленькая!» -- и забиться куда-нибудь в угол...

Ближе к вечеру я отвозил ее в Хаконэ и возвращался в Токио. Амэ всякий раз приглашала отужинать, но я неизменно отказывался. Понимал, что вежливее согласиться, но чувствовал: с этой парочкой за одним столом я долго не выдержу. Я представлял себе эту картину. Мать с сонными глазами, дочь с непроницаемым лицом. Дух покойника. Тяжелый воздух. Кто на кого влияет -- сам черт не поймет. Гробовая тишина. Вечер без единого звука. При одной мысли о таком ужине желудок вставал на дыбы. По сравнению с ним сумасшедшее чаепитие из «Алисы в Стране Чудес» -- просто праздник какой-то. В тамошнем безумстве, по крайней мере, ничего не застывало на месте.

Поэтому я возвращался в Токио под старенький рок-н-ролл, пил пиво, готовил ужин и с большим удовольствием съедал его в одиночестве.

Наши встречи с Юки мы никогда не посвящали чему-то конкретно. Гоняли по скоростному шоссе и слушали музыку. Валялись на берегу моря и разглядывали облака. Ели мороженое в отеле «Фудзия». Катались на лодке по озеру Ёсино. Весь день негромко беседовали о чем-нибудь -- и так проводили время жизни. «Прямо пенсионеры какие-то», -- иногда думал я.

Однажды Юки заявила, что хочет в кино. Я съехал с шоссе в Одавара, купил газету и посмотрел, что идет в местных кинотеатрах. Но ничего интересного не обнаружил. Только в зале повторного фильма крутили «Безответную любовь» с Готандой. Я рассказал Юки, что учился с Готандой в одном классе, и что даже сейчас иногда встречаюсь с ним. Юки, похоже, заинтересовалась.

-- А это кино ты смотрел?

-- Смотрел, -- сказал я. Но, разумеется, не стал говорить, сколько раз. Не хватало еще объяснять, за каким чертом я это делал.

-- Интересное? --спросила Юки.

-- Скукотища, -- честно ответил я. -- Дрянное кино. Мягко выражаясь, перевод пленки на дерьмо.

-- А друг твой что говорит?

-- Дрянное кино, говорит. Перевод пленки на дерьмо, говорит, -- засмеялся я. -- Раз уж сами актеры так о фильме отзываются -- дело дрянь.

-- А я хочу посмотреть.

-- Ну, давай сходим. Прямо сейчас.

-- А тебе не скучно будет, во второй-то раз?

-- Да ладно. Все равно больше делать нечего, -- сказал я. -- А вреда не будет. Такое кино даже вреда принести не способно.