Креольские революции в Венесуэле и Новой Гранаде
Вице-королевство Новая Гранада, в состав которого входили территории современных Колумбии, Панамы, Эквадора и выделенной в обособленное генерал-капитанство Венесуэлы, отличалось большим разнообразием экономической структуры.
Рабовладельческое плантационное хозяйство, ориентированное на экспорт какао, кофе, хлопка, индиго и других продуктов тропического земледелия, составляло основу экономики Венесуэлы, с последней трети XVIII в. стало набирать силу на тихоокеанском побережье Эквадора (в то время аудьенсии Кито) и в меньшей мере на карибском побережье Новой Гранады.
Горнорудная промышленность являлась важнейшей экспортной отраслью Новой Гранады и в пореформенный период находилась в фазе своего расцвета, давая половину всего добывавшегося в Испанской Америке золота и значительную долю серебра.
Внутренний рынок, сложившийся вокруг экспортных центров, служил прочной опорой развитию мануфактурной промышленности и ремесла в новогранадских провинциях Сокорро, Кундинамарка, Бояка, Пасто и других, где особенно высокого уровня достигла суконная и хлопчатобумажная промышленность. То же можно сказать и о Сьерре горных районах аудьенсии Кито, где в рассматриваемый период проживало 85% населения провинции, занимавшееся возделыванием продовольственных культур и ткачеством, вывозя продукцию в Новую Гранаду и оба Перу.
Такая хозяйственная структура обусловила сравнительно разнообразный в социальном и расовом отношениях состав населения. В Венесуэле по разным цензовым и оценочным данным в 1800-1810 гг. проживало 172 тыс. креолов (19-25% всего населения), 122 тыс. испанцев (12,1%), 400-464 тыс. представителей смешанных рас (44,7-51,6%), от 58 до 88 тыс. чернокожих рабов (5,9-9,7%) и от 120 до 282 тыс. индейцев (15-28,9%). Новая Гранада, согласно переписи 1778 г., насчитывала 826,6 тыс. населения, из которых белые, т.е. испанцы и креолы, составляли 277,1 тыс. (32,8%), метисы, мулаты и самбо 368,1 тыс. (44,5%), индейцы 136,8 тыс. (16,5%), негры 44,6 тыс. (5,4%).
Экономически господствующий слой общества и в Венесуэле, и в Новой Гранаде, включая аудьенсию Кито, был примерно одинаков. Он состоял из крупных торговцев и судовладельцев, горнорудных магнатов (прежде всего в Новой Гранаде), плантаторов-рабовладельцев и скотоводов (особенно в Венесуэле и Кито), владельцев мануфактур.
Хотя первая серьезная попытка свержения колониальных властей в Венесуэле была предпринята Франсиско Мирандой еще в 1806 г., она не получила поддержки со стороны креольской верхушки. Зато с вторжением Наполеона в Испанию эта верхушка осуществила сначала две неудачные попытки образовать креольское правительство в 1808 и 1809 гг., а затем все же добилась своей цели 19 апреля 1810 г. Вот лишь некоторые из главных действующих лиц тех событий.
Братья Хуан Висенте и Симон Боливары приобщились к революционному движению еще до 1808 г. и приняли самое активное участие во всех трех мятежах. Основатель этой династии, тоже Симон Боливар, числится в списке главных конкистадоров Венесуэлы вслед за Себастьяном Диасом, заложившим г. Сан-Себастьян-де-лос-Рейес. К 1745 г., согласно переписи плантаций какао, Боливары занимали 7-е место среди шоколадных маркизов страны, а Хуан Висенте, кроме того, в переписи скотоводческих хозяйств 1791 г. фигурировал на 19-й позиции.
Маркиз дель Торо одна из самых выдающихся фигур в войне за независимость. Среди шоколадных маркизов его семейство в 1745 г. занимало 5-е место, а среди скотоводов в 1791 г. маркиз числился 25-м, одним из руководителей Генеральной хунты асендадо-скотоводов. С момента учреждения консуладо Каракаса в 1793 г. маркиз дель Торо входил в его руководство. Он активно участвовал и в заговоре 1808 г., в случае успеха которого прочился на высший государственный пост генерал-капитана Венесуэлы. Кроме того, его сын Диего Родригес дель Торо, профессиональный военный, являлся одним из наиболее видных участников революции.
Дальний родственник Боливара по отцовской линии маркиз де Михарес (Ф.Ф. де Михарес Солорсано-и-Понте) не участвовал в мятежах 1808-1809 гг., но в 1810 г. был послан Верховной хунты Каракаса в Баринас с заданием привлечь провинцию к восстанию. Среди шоколадных маркизов его семейство занимало 15-е место и, хотя не числилось среди крупнейших скотоводов, сын маркиза, Лоренсо де Михарес-и-Понте, фигурирует в регистре торговцев, составленном в 1810 г. консуладо Каракаса. В качестве профессионального военного участвовал в революции и еще один родственник маркиза Антонио Солорсано.
Всем семейством включились в революцию и Товары во главе с самим графом Товаром. В 1745 г. семейство было 3-м среди крупнейших плантаторов какао, в 1791 г. сам граф являлся 2-м скотоводом страны, а с 1793 г. одним из руководителей консуладо. Активно участвовали и в мятежах 1808-1809 гг., и в войне за независимость сыновья графа Хосе и Мартин Товар Понте (в частности, Мартин в 1810 г. входил в Верховную хунту, а год спустя стал депутатом Учредительного конгресса).
Революционер граф де ла Гранха в 1791 г. был 6-м скотоводом страны, членом руководства Генеральной хунты скотоводов, с 1793 г. и руководства консуладо. Среди плантаторов его семейство занимало 10-е место.
Заговорщик 1808 и революционер 1810 г., маркиз де Каса Леон являлся 10-м скотоводом страны. Популярные главари и герои войны братья Хосе Феликс, Хуан Непомусено, Антонио Валентин и революционер в рясе Хосе Франсиско де Ривас были сыновьями Луиса де Риваса, 13-го скотовода страны. Примерно то же можно сказать о родне Боливара по материнской линии семействе Паласиос-и-Сохо, о семействах Пас дель Кастильо, де Клементе, де Устарис и многих других действующих лицах войны в Венесуэле.
Латифундисты оказывали регулярную поддержку революционному правительству с первых дней, внося пожертвования деньгами, скотом, домами или экипируя за свой счет войсковые соединения. Кроме того, самое непосредственное отношение к революции имело консуладо Каракаса. Его юридический советник Мигель Хосе Санс возглавил в 1811 г. в Верховной правительственной хунте Общий секретариат государства, армии и флота, превратившись в одного из главных деятелей освобождения. Заместитель первого консула Луис Лопес Мендес вместе с Боливаром вошел в 1810 г. в состав миссии, направленной в Лондон в поисках британской поддержки мятежной Венесуэле. Арбитражный судья консуладо Фелисиано Паласиос стал одним из первых полномочных членов Верховной хунты. Точно так же на видных правительственных должностях оказались Мартин Товар Понте, Хуан Херман Россио и многие другие деятели консуладо.
Сердечные отношения с революционным правительством установило и консуладо в целом, уже 27 апреля 1810 г. поддержав правительство и предоставив в его распоряжение наличные фонды как самого консуладо, так и всех его членов. 25 мая 1810 г. было заявлено о полном совпадении позиций Верховной хунты, консуладо и аюнтамьенто Каракаса по вопросу о важном значении для революции скорейшего открытия венесуэльских портов и свободной торговли с дружественными и нейтральными странами, а также снижения таможенных пошлин. Само правительство также обращалось за помощью к консуладо в решении вопросов экономической политики, например, при реформировании финансовой сферы, когда именно консуладо во избежание ошибок в таком важном деле было поручено разработать общий план торговли и необходимых ей реформ.
Не оставляют сомнений относительно классовой природы могучего народного движения 19 апреля 1810 г. и конкретные экономические декреты революционного правительства. Действуя от имени плененного Фердинанда VII, оно сразу же открыло порты страны для торговли с дружественными и нейтральными странами. 3 сентября 1810 г. в знак признательности Англии за оказываемую американской Испании и Испании европейской поддержку, а также руководствуясь тем, что Земледелие и Торговля являются двумя полюсами нашего процветания и что только Англия владеет трезубцем Нептуна и только она может дать или не дать ход нашим товарам на европейские рынки, правительственная хунта снизила на 25% ввозные и вывозные пошлины для англичан. Несколькими днями позже были на столько же снижены таможенные пошлины для прочих друзей и нейтралов реорганизована таможенная оценка товаров и устранено множество привычных для наших портов препятствий, затруднявших нашу торговлю. На ряд национальных и иностранных товаров пошлины были отменены вовсе. Законодательно закрепила свободу торговли конституция 1811 г.
Установление свободы торговли в Венесуэле протекало рука об руку с утверждением свободы предпринимательства. Уже 20 апреля хунта в помощь предпринимателям открыла тюрьмы и отправила на полевые работы множество полезных рабочих рук, которые... понапрасну содержались в застенках как бродяги в ущерб процветанию нашего сельского хозяйства. С целью поощрения зернового хозяйства была отменена алькабала на пшеницу и продукты первой необходимости. Для содействия дальнейшему развитию предпринимательства в земледелии, промышленности и торговле в августе 1810 г. был принят декрет об учреждении в Венесуэле Экономического общества друзей страны. Свобода предпринимательства была закреплена в конституции 1811 г. В этом же направлении принимались декреты о привлечении в страну иностранных иммигрантов, в частности манифест Национального конгресса от 30 июля 1811 г. В развитие этого манифеста маркиз дель Торо предложил из своих владений по 2 фанегады земли каждому въезжающему в страну холостому иностранцу и выразил готовность обустроить на своих землях 5 тыс. колонистов. Приглашал иностранных иммигрантов в Венесуэлу и декрет С. Боливара, изданный в 1813 г., уже при второй республике. (К 1824 г. в рамках объединенной Колумбии для приема переселенцев будет выделано 6,3 млн. га государственных земель).
Освободительные революции в Новой Гранаде и по классовой принадлежности революционеров, и по технологии создания правительственных хунт хранительниц прав любимого монарха Фердинанда VII, и по предпринятому ими установлению свободы торговли и предпринимательства мало чем отличались от событий в Венесуэле. Своеобразный итог преобразований в этой сфере подвело коммюнике Конгресса Соединенных Провинций Новой Гранады от 9 апреля 1814 г. принцу-регенту Великобритании, в котором, в частности, говорилось: Американец открывает нынче свою дверь иностранцу и приглашает воспользоваться теми выгодами, которыми его одарила природа; он знает, что оба они принадлежат к одной большой семье, расселившейся по миру, и что, раз повсюду распределено и добро и зло, они должны помогать друг другу... удовлетворять свои потребности; что имеющееся в избытке у одного недостает другому и что торговля является той нитью... которой пожелала связать и сплотить их природа. Тогда почему же столь глупая и слабая нация (имеется в виду Испания. Н.М.), не способная осчастливить нас ни в каком смысле, желает отнять у нас эти блага? Почему она отрывает нас от рода человеческого?
Можно добавить, что новогранадские революционеры в сфере свободы торговли и предпринимательства первоначально действовали смелее своих венесуэльских коллег и сразу же отменили почти все колониальные налоги и монополии, включая табачную и водочную. Но с погружением страны в гражданские войны, когда встала проблема средств для ведения военных действий, как минимум табачная монополия начала реставрироваться ради укрепления провинциальных бюджетов повсюду. Той же цели, видимо, служило введение налога на наследство, декретированное объединенным новогранадским конгрессом в феврале 1815 г., а затем и чрезвычайный налог на владельцев собственности стоимостью от 50 песо и выше.
Чуть больше внимания, чем в Венесуэле, креольские революционеры Новой Гранады уделили проблеме европейской иммиграции. Уже Акт о Федерации Соединенных Провинций Новой Гранады (1811) содержал приглашение иностранцам переселяться в страну и обещание их натурализации, в особенности тех, кто ввезет и внедрит у нас какое-нибудь полезное для страны дело. В 1813-1814 гг. конгресс конфедерации дополнил Акт иностранцами, которые ввезут для продажи ружья, и обещанием их натурализации как основы пользования гражданскими правами. Кроме того, конституционно поощрение иностранной иммиграции закрепилось в Картахене (1812) и Антиокии (1815).
В целом же, принцип свободы торговли и предпринимательства осуществлялся по всей Новой Гранаде и был законодательно закреплен в конституциях Сокорро (1810), Тунхи (1811), Антиокии (1812), Картахены (1812), Кундинамарки (1812), Марикиты (1815) и др.
Так же энергично взялись венесуэльские и новогранадские революционеры и за преобразования отношений собственности, в первую очередь на главное средство производства -землю. В Новой Гранаде на данном этапе (1810-1815) создание майоратов было запрещено по крайней мере конституциями провинций Сокорро (1810), Тунха (1811) и Антиокия (1815). Кроме того, в Картахене был упразднен трибунал инквизиции, что явилось первым шагом к наступлению на церковное и монастырское землевладение на втором этапе войны за независимость.
Некоторая активность наблюдалась и в приватизации государственных (королевских) земель. Так, Актом Федерации Соединенных Провинций Новой Гранады (1811) в ведение провинций передавалось распределение находящихся на их территориях пустующих земель... которые в будущем по мере натурализации иностранцев или роста населения могли бы дать значительные средства конгрессу.
Но особое рвение революционеры Новой Гранады проявили в разрушении индейского общинного землевладения. Хунта Боготы в сентябре 1810 г. издала декрет о разделе общинных земель ресгуардо на парцеллы для передачи индейцам в частную собственность и о распродаже с молотка образуемых в результате раздела излишков. В итоге на каждую индейскую семью выпадало 0,25-0,5 га, в то время как общинные пастбища эхидо полностью переходили в руки латифундистов. Раздел общинного землевладения был закреплен в конституциях и других провинций. Повсюду он сопровождался откровенным грабежом и надувательством индейцев, которые вместо частных собственников, фермеров, быстро становились неимущими пауперами. И это раскрестьянивание стало причиной непримиримой враждебности индейцев к революции и революционерам повсюду, в особенности же на юге и юго-западе страны. Нередко оно провоцировало отделение целых областей от существовавших провинций, образование новых, а затем и войны между старыми и новыми провинциями.
В Венесуэле на первом этапе майорат отменен не был (отмена его по всей Колумбии состоялась в 1824 г.), а из церковного и монастырского землевладения (массовая экспроприация которых развернется с 1821 г.) упразднение затронуло лишь собственность трибунала инквизиции (1812 г.). Не успели пока креольские революционеры сокрушить и индейское общинное землевладение (это будет сделано в 1820 г.), но конституции 1811-1812 гг. подготовили для этого законные основания, разрешив индейцам отчуждать общинные земли в частную собственность и учредив с этой целью кадастр индейских земель.
Зато венесуэльские революционеры так рьяно взялись довершать приватизацию государственных земель в льяносах, что их усилия вскоре обернулись катастрофой для самой революции. Речь идет о знаменитых Ордонансах льяносов провинции Каракас. В них креольские революционеры развивали принципы политики укрепления частной собственности на землю и скот, которые наметились еще в конце XVIII в., но только теперь делали это по-буржуазному радикально, без оглядки на испанские колониальные власти. Ордонансы сначала очертили круг собственников, запретив тем, у кого скот приносил приплод менее 200 голов в год или у кого земельные владения не достигали 2 линейных лиг, клеймить неклейменый и бесхозный скот под угрозой наказания штрафом в 100 песо или 200 ударами кнута. А далее устанавливался детальный перечень наказаний за ущемление прав частных собственников. Вторжение в чужие владения без письменного разрешения хозяина каралось штрафом в 50 песо или 100 ударами кнутом. За разделку быка без письменного разрешения его хозяина полагалось 50 песо штрафа или 100 ударов кнутом. За оседлание чужого коня 25 песо или 2 месяца тюрьмы, при повторном же нарушении в двойном размере. Мелким торговцам, в которых скотоводы видели источник хищений скота слугами и пеонами, запрещалось вести торговлю в льяносах под страхом наказания штрафом в 50 песо или 100 ударов кнутом. Кража 5 голов скота каралась смертью, как и 3 кражи подряд, даже если общее число похищенного скота не достигало 5 голов.
Уже одними этими мерами, для строгой реализации которых специально создавались конные подразделения сельской полиции, фактически экспроприировалось подавляющее большинство населения льяносов, привыкшее жить за счет охоты на ничейный, общенародный одичавший скот. Но этого буржуазным революционерам было мало. Ордонансы вводили специальные паспорта для поденщиков, и ни один человек не смел передвигаться по льяносам не только без такого паспорта, но также и без точной визы в паспорте, в которой в обязательном порядке должны были указываться маршрут следования и пункт назначения или остановки путешественника. В противном случае до выяснения личности нарушитель помещался в камеру предварительного заключения, после чего, если это был не преступник, а просто рассеянный человек, следовал штраф в 10 песо или же публичное наказание 50 кнутами и в двойном размере при повторном нарушении. Без паспорта, кроме того, под угрозой наказания штрафом в 25 песо свободного пеона не мог принять на работу ни один землевладелец. В самом же паспорте, помимо имени и фамилии, места рождения, возраста, рода занятий и особых примет, асендадо, у которого трудился пеон, был обязан засвидетельствовать, хорошим ли работником тот являлся. Без предъявления паспорта с такой отметкой судье департамента ни один пеон не мог быть принят на работу к другому землевладельцу, иначе следовал штраф в 25 песо. Наконец, любому проживающему в льяносах вменялось в обязанность иметь честный род занятий и приют. Всякого задержанного в льяносах без определенного занятия Ордонансы предписывали считать бродягой и на первый раз отдавать в услужение какому-нибудь землевладельцу или майордому, а на второй приговаривать к году тюрьмы.
Иными словами, как и пампа на Ла-Плате, льяносы Венесуэлы переставали быть народной собственностью, превращаясь в частную собственность горстки креольских латифундистов. Масса же обитателей льяносов свободные охотники за скотом и мелкие нелегальные землепользователи из числа пардос, метисов или креолов, беглые негры и индейцы, насильственно отделялась от средств производства и принуждалась к их обмену на свою рабочую силу. А чтобы ограбленные не ошибались адресом и шли именно к поджидавшим их работодателям, освободители народа от колониального ига ввели законы против бродяжничества. Помимо статей Ордонансов льяносов, проблеме бродяг посвящалось и множество других документов: Декрет о полиции (1811), который нацеливал полицейских на местах на выявление и отлов бродяг и праздношатающихся, а также на воспрещение нищим просить милостыню без особого на то разрешения полицейского судьи; декрет от 1 января 1811 г., который объявлял бродяг едва ли не первоочередниками для рекрутских наборов в армию; декреты от 16 апреля 1812 г., один из которых вводил смертную казнь для дезертиров из рядов революционной армии, а другой грозил той же мерой наказания предателям, преступникам и недоброжелателям нашего правительства.
Как и на Ла-Плате, массовыми экспроприациями и нещадным преследованием бродяг венесуэльские революционеры решали не только задачу утверждения господства истинно буржуазной частной собственности (рынка средств производства), но также и задачу формирования отвечавшего потребностям развития капитализма рынка наемной рабочей силы. Но если аргентинскую пампу удалось окончательно проглотить лишь к 1885 г. и потому в экспроприации и подчинении капиталу основной массы народа присутствовала хоть какая-то постепенность, то в Венесуэле с меньшей территорией и большей плотностью населения ликвидация народной собственности на землю и скот в льяносах свершилась в сравнительно сжатые сроки и несла народным массам весьма ощутимые лишения. Отсюда понятна та искренняя ненависть к революционерам, какую они посеяли среди обитателей льяносов -знаменитых льянеро. Если учесть, что льянеро чуть ли не рождались и умирали в седле, слыли искусными наездниками, закаленными природой равнин и всем своим образом жизни, то станет понятно, какого грозного врага в лице этой ковбойской конницы нажила себе республика желанием во что бы то ни стало добиться быстрейшего буржуазного прогресса.
Вторую мину под республику в Венесуэле заложило решение проблемы рабства негров. Разумеется, апрельские революционеры Каракаса были столь же буржуазны, как и их майские коллеги из Буэнос-Айреса, и так же стремились утвердить в стране отношения свободного найма рабочей силы. Но если даже на Ла-Плате, где почти не было плантационного хозяйства и рабство не имело серьезного значения для экономики страны, буржуазная революция не пошла далее свободного чрева, то условия Венесуэлы, где труд невольника строго учитывался именно как фактор затрат, скорее напоминали условия США и потому побуждали революционеров оттягивать решение вопроса. В итоге декрет о свободном чреве здесь увидел свет только на втором этапе войны (1816-1824), когда память о поражении вынудила Боливара заняться рабами. Но и тогда ему стоило немалого труда преодолеть сопротивление законодателей Ангостурского конгресса. На первом же этапе дни Испании, казалось, были уже сочтены, а обладание монополией на оружие в Венесуэле внушало креольским революционерам непоколебимую уверенность в своих силах. Поэтому они сочли возможным ограничиться запретом лишь работорговли, объявленным декретом от 14 августа 1810 г. и соответствующей статьей конституции 1811 г. Впрочем, и это не помешало им вывести из-под действия запрета ввоз рабов теми иностранцами, которые въезжают в страну на поселение и желают употребить их в земледелии или каком-либо другом полезном и выгодном для Государства занятии.
В то же время революционеры, рассудив, по-видимому, что негоже частной собственности разгуливать на свободе вдали от своих хозяев, развязали непримиримую борьбу с беглыми рабами. Так 26 апреля 1811 г. появился весьма любопытный документ. Поскольку земледелие, говорилось в нем, составляет главное богатство страны и потому верхом благоразумия и рассудительности является своевременное его обеспечение средствами, дабы столь важное занятие не приходило в упадок из-за преступного бегства занятых в нем рабочих рук, наносящего громадный ущерб именно той силе, на которой зиждется наша нарождающаяся свобода, декрет объявлял о создании национальной гвардии для отлова и возвращения на плантации беглых рабов. Напомним лишь, что такое решение проблемы рабства отвечало никак не феодальным устремлениям креольской верхушки, а именно протестантской этике, либерализму той эпохи (см. выше рассуждения Адама Смита об отношении к рабам в английских и французских колониях). А это вполне теперь объясняет, почему в тылу у обеих республик вспыхнули и не прекращались до самого их падения крупные негритянские восстания под лозунгом Да здравствует Фердинанд VII!.
В Новой Гранаде на данном этапе основной мишенью для экспроприаций стали индейцы-общинники (хотя категория бродяг, с которыми повели жестокую борьбу, несомненно, включала и мелких нелегальных землепользователей, а в 1829 г. будет принят аналогичный венесуэльским Ордонансам регламент для льяносов Касанаре и Сан-Мартина). Но суть процесса была такой же: с одной стороны, упразднение общинного землевладения устраняло одну из главных преград утверждению господства частной собственности, с другой же раскрестьянивание индейцев (и не только их одних) помогало строить столь нужный капитализму рынок наемной рабочей силы. А загонять ограбленных именно на этот рынок также была призвана непримиримая борьба с бродягами, которых, например, конституция Кундинамарки предписывала судьям преследовать как врагов общества.
В вопросе о рабстве негров революционеры Новой Гранады оказались даже более умеренными, чем их коллеги из Каракаса. Они не только отказали неграм в декрете о свободном чреве, но даже запрет работорговли осуществляли далеко не во всех провинциях и не сразу, да и то с непременными оговорками, что никакая власть не может освобождать рабов без согласия их хозяев или без справедливого возмещения их стоимости. И это делалось в тот момент, когда уже по всей стране полыхали восстания рабов, откликнувшихся таким образом на освобождение в 1811 г. роялистами Попаяна тех из них, кто желал принять участие в защите дела короля. Освободители же ввели такую меру только в Антиокии (20 апреля 1814 г.), где рабский труд в рудниках был уже на 80% заменен трудом вольнонаемным. Что такая позиция революционеров обусловливалась экономической целесообразностью, доказывает декрет объединенного конгресса от 3 февраля 1814 г. Оглашая озабоченность восстаниями негров и намерение решить проблему рабства, декрет призвал провинции предоставить следующую информацию: 1) Численность рабов; 2) их средняя цена по стране; 3) отношение хозяев к освобождению рабов; 4) сферы их применения; 5) выгоды и прибыли от их труда; 6) величина заработка вольнонаемных поденщиков по стране; 7) сумма, в которую обойдется освобождение рабов, и мнение на сей счет рабовладельцев; 8) средства, за счет которых можно осуществить компенсацию рабовладельцам; 9) меры, которыми предполагается не допустить распространения праздности и пороков среди освобождаемых; 10) наконец, будет ли нанесен этим ущерб земледелию и рудникам и как в таком случае его избежать.
Несмотря на недолгую жизнь республик, по крайней мере в Венесуэле революционеры успели отчетливо проявить стремление присовокупить к создаваемым рынкам средств производства и рабочей силы также денежный рынок, кредитно-финансовую систему. Во всяком случае, декретом от 11 апреля 1812 г. в стране учреждался так называемый Банк Милосердия во главе с видным деятелем консуладо Х.В. Гальгерой.
Таким образом, и в Венесуэле, и в Новой Гранаде были заложены основы рыночной экономики по всем канонам либерализма.
По тем же либеральным меркам общества Венесуэлы и Новой Гранады перекраивались из сословных в гражданские. В Венесуэле уже на второй день революции была упразднена индейская подушная подать, а конституции 1811-1812 гг. дополнили это запретом всякой трудовой повинности для общинников, разрешением индейцам отчуждать общинные земли в частную собственность, дабы они распоряжались ими как настоящие хозяева, и учреждением для этого кадастра общинных земель, отменой всех покровительствовавших индейцам законов и их уравнением с остальными гражданами страны, упразднением их особых муниципалитетов и наделением индейцев правом посылать своих представителей в новые, смешанные органы власти, их приобщением к плодам просвещения и образования. Впрочем, это равенство не только не исключало, но даже и обещало ускорить ликвидацию индейцев как этноса. Ведь господствующим оставалось отношение к ним как к неполноценной расе, как к деревьям, которые лучше привить, нежели дожидаться от них полезных и обильных плодов. Поэтому разрушение прежних сословных перегородок, охранявших замкнутость и самобытность индейской общности, позволяло надеяться, что политикой поощрения смешанных браков удастся со временем улучшить породу населения.
В Новой Гранаде сословие индейцев искоренялось гораздо радикальнее, поскольку в первую очередь выкорчевывалась его материальная база общинное землевладение. А конституции, закрепив этот раздел, прибавили к нему отмену трудовой повинности и покровительствовавшего индейцам деспотического законодательства, а также ввели их равенство перед законом.
Упразднение сословия пардос и провозглашение равенства цветных с белыми в Венесуэле потребовало больше времени и проходило не без трудностей, вызванных в том числе опасениями креольской верхушки Каракаса, что поспешное введение равенства в центральной провинции было в состоянии спровоцировать серьезные волнения среди пардос в других провинциях. И все же конституции 1811-1812 гг. декларировали отмену всех старых законов, ущемлявших права цветных, и наделение их равными правами с белыми. Хотя в новогранадских конституциях сословие пардос или кастас не упоминается вовсе, оно, очевидно, было все же ликвидировано провозглашением равенства всех граждан перед законом и отсутствием оговорок, которые бы исключали цветных из числа граждан.
Как в Венесуэле, так и в Новой Гранаде формально ничего не оставили конституции и от сословных атрибутов белого населения, отменив наследственные титулы, привилегии, личные фуэро (т.е. сословные суды), декларировав равенство всех граждан перед законом.
Таким образом, законодательные основы для трансформации сословного общества в гражданское революционеры обеих стран заложить все же успели. Но сделать это общество веротерпимым к ожидаемым европейским иммигрантам, как на Ла-Плате, они даже и не пытались - и без того семян для ненависти к реформаторам в народе было посеяно предостаточно. Единственным исключением, похоже, является конституция Картахены 1812 г., которая, объявив католицизм официальной религией, все-таки оговорила, что ни один иностранец не будет потревожен исключительно по поводу своей веры (веротерпимость в рамках всей Колумбии будет введена на втором этапе войны).
Как и почти повсюду в Латинской Америке, возводившаяся над изменяемым базисом общества политическая надстройка облекалась в Венесуэле и Новой Гранаде в форму президентских республик и федеративный (даже конфедеративный) принцип государственного устройства. Считалось, что в таком виде она превратится в того самого ночного сторожа, который не станет стеснять частную инициативу и наилучшим образом обеспечит интересы человека и гражданина, права и свободы которого занимали центральное место в системе революционных ценностей.
В самом развернутом виде права и свободы человека были сформулированы в конституциях, в которых заняли едва ли не четверть всех статей. И важнейшими из них стали неприкосновенность личности, жилища и частной собственности, свобода труда, культуры, предпринимательства или торговли и т.д.
В полном соответствии с либеральной доктриной находился и другой важнейший принцип государственного строительства в Венесуэле и Новой Гранаде принцип народовластия. Но здесь креольские революционеры, верно просчитав нереальность вмешательства Испании в течение ряда лет, но, видимо, переоценив силы собственные и явно недооценив возможности сопротивления низов, наполнили понятие народ столь ультрабуржуазным содержанием, что оставили далеко позади по этой части своих коллег из Буэнос-Айреса. Мало того, что выборы депутатов были непрямыми. Мало того, что от участия в них, помимо рабов, отстранялись бродяги, домашняя прислуга и иные лица наемного труда (именуемые в конституциях также теми, кто, работая на других, живет за чужой счет, или кто сдает свою личность в наем за определенную цену и т.п.). Мало и того, что в некоторых случаях, в нарушение статей о равенстве индейцев с остальными гражданами, конституции отстраняли их от участия в выборах именно как индейцев. Важнее было то, что даже и собственники в подавляющем большинстве оказались за пределами границ, которыми революционеры очертили портрет любезного им человека и гражданина.
В самом деле, в Венесуэле в отличие от сенатора, для избрания которого от претендента требовалось владение собственностью на сумму не менее 6 тыс. песо, народным представителем в нижней палате парламента формально мог стать любой гражданин, обладавший какой-либо собственностью. Однако избирался он выборщиками, а ими могли являться лишь те, кто подходил почти под такие же критерии имущественного ценза, какие были установлены и для сенатора (6 тыс. песо для провинции Каракас и 4 тыс. песо в остальных провинциях), либо же государственные чиновники, чей годовой оклад составлял не менее 1 тыс. песо. В свою очередь, коллегия выборщиков формировалась по итогам голосования собственно избирателей, но таковыми по конституциям 1811 и 1812 гг. являлись лишь обладатели собственности на сумму не менее 600 песо (для женатых 400) либо же государственные чиновники с годовым жалованием не ниже 300 песо.
Ради полноты портрета того человека и гражданина, горстка которых представляла народ как источник власти, укажем, что в 1811 г. в Каракасе цена на мясо с костью была равна 6 реалам (т.е. 0,75 песо) за арробу (т.е. за 11,5 кг). Стало быть, в пересчете на мясо с костью оказывается, что самым маленьким человеком и гражданином, имевшим право голоса лишь на первой ступени выборов, при избрании выборщиков, являлся тот, чья собственность была эквивалентна стоимости как минимум 39 тонн, выборщиком от 46 до 90 тонн и сенатором 90 тонн мяса. По всей видимости, народ или гражданское общество представляло менее 1% населения страны даже по отношению только к белому населению не более 45%).
То же или почти то же самое наблюдалось и в Новой Гранаде, где только Сокорро (1810), Картахена (1812), а также запоздалые, принятые в 1815 г. перед самым разгромом конституции Антиокии, Кундинамарки, Марикиты, Нейвы и Памплоны включили собственников в целом как в народ, так и в состав его представителей на всех уровнях, оставив, однако, за их рамками лиц наемного труда и других несобственников, а то и индейцев. В других же случаях на той или иной стадии выборов вступали в действие имущественные цензы, из которых, к примеру, для сенаторов самый низкий был установлен в 2 тыс. (Тунха в 1811 г.), а самый высокий 10 тыс. песо (Кундинамарка в 1811 г.).
Однако и это еще не все. Ибо отстранив свыше 99% населения от участия в выборах представителей народа, но наделив их монопольным правом решать от имени всего народа в том числе вопрос о том, владеть ли ему средствами производства и условиями жизни, либо же превратиться в скопище неимущих пауперов (например, посредством Ордонансов льяносов или законов о ликвидации общинного землевладения), конституции 1810-1815 гг. еще и облекли в силу закона подавление всякого народного протеста. Они запретили какому бы то ни было собранию жителей представлять себя народом и выдвигать коллективные прошения (допускались лишь индивидуальные обращения). Ослушники же сурово предупреждались: Всякое сборище вооруженных людей будет расцениваться как покушение на общественную безопасность и разгоняться силой... Всякое собрание невооруженных людей тоже будет разогнано: сначала с помощью устной команды, а будет того недостаточно то и силой (любопытно, что на втором этапе войны эта статья из конституций повсеместно исчезнет).
Подводя итог креольским революциям в Венесуэле и Новой Гранаде, можно заключить, что освободители народа от колониального ига не ограничились разрушением колониального режима, но предприняли и столь крутые преобразования всей совокупности общественных отношений, что это резко ухудшило положение широких масс народа (без кавычек). Если же учесть занятость Испании войной с Наполеоном, то можно сказать без преувеличений, что креольская верхушка, затевая буржуазную (и, наверно, прогрессивную), но открыто антинародную трансформацию общества, по сути дела, с самого начала замышляла и таки развязала в своих странах классовую, гражданскую войну и не оставила народу иного выбора, кроме как встать на защиту статус-кво. Следовательно, то, что П. Шоню представлялось верноподданничеством народных масс, в действительности являлось их социальным протестом, реакцией против грабительских буржуазных реформ.
Первые признаки возмущения реформаторами в Венесуэле появились уже к осени 1810 г. в самой столице. О них с тревогой говорилось в воззвании Верховной хунты от 27 октября 1810 г., в котором неким возмутившимся патриотам без указания причин недовольства назидательно внушалось, что лучший патриотизм это заботиться не о собственном, а об общественном благополучии. Кроме того, под лозунгом Да здравствует Фердинанд VII! по всей стране вспыхнули негритянские восстания, а также пардос в Валенсии. Когда же в дело вступили ограбленные революционерами льянеро, гражданская война здесь в сущности завершилась реставрацией испанского режима еще до того, как в марте 1815 г. из Испании смог прибыть 10-тысячный корпус под командованием П. Морильо. Как и в любой другой гражданской войне, в Венесуэле на данном этапе были пролиты реки крови. Подсчитано, что в 1810-1815 гг. потери страны составили от 80 до 100 тыс. убитыми и эмигрировавшими, т.е. около 10-13% населения.
Новогранадским революционерам досталось больше в силу того, что карательному корпусу Морильо практически не нашлось работы в Венесуэле, и он был полностью переброшен в Новую Гранаду. Но обычно в поле зрения исследователей попадают 125 расстрелянных видных креольских руководителей. По этой же причине практически невозможно подсчитать, сколько же жизней унесли собственно гражданские войны между новогранадцами. Но эти потери, должно быть, были очень велики, коль скоро войны велись не только между революционерами и роялистами, но и между революционерами разных провинций. Ясно и то, что ограбленные революционерами низы внесли существенный вклад в разгром своих освободителей. Любопытное тому свидетельство донесение кабильдо роялистской провинции Пасто испанскому монарху, в коем немало высочайших похвал адресовано именно мужеству и стойкости простых индейцев в сражениях против отрядов Антонио Нариньо и высказывается глубокое сожаление, что не нашлось в Пасто столь выразительного пера, как у Эрсильи... иначе боец из числа этих воинственных аборигенов был бы запечатлен для будущих поколений с такой же славой и признанием, с какой был запечатлен для нас арауканский воин.