Либеральные революции и уничтожение индейской общины
Новая Гранада
Республика Новая Гранада образовалась в результате выхода в 1830 г. из состава созданной Симоном Боливаром Великой Колумбии Венесуэлы и Эквадора. Хотя большинство историков указывают на наличие уже в конце войны за независимость консервативной тенденции, которую обычно связывают с именем самого С. Боливара, и либеральной, родоначальником которой считается бывший соратник Боливара Франсиско де Паула Сантандер, тем не менее оформление их в политические партии происходит в 40-е годы XIX в., когда наблюдается резкое обострение противоречий общественного развития страны.
До этого момента у власти поочередно находились то либералы, то консерваторы. Но, несмотря на осуществление некоторых реформ либерального толка, в целом политическая практика в Новой Гранаде была преимущественно пронизана консервативным содержанием. В 1830-1847 гг. оно выражалось в сохранении многих элементов государственного вмешательства в жизнь новогранадского общества. В области экономики государственное вмешательство проявлялось в свойственном всем консервативным режимам протекционистском таможенном тарифе, в государственной монополии на переработку и сбыт особо доходных продуктов, как-то: водки, соли и в особенности табака, в предоставлении отдельным предпринимателям или компаниям монопольных привилегий в некоторых отраслях (например, в производстве фаянса в 1832 г., бумаги и стекла в 1834 г. и др.), сохранении жесткого государственного централизма в сборе налогов и некоторых устаревших налогах колониального периода (особенно церковной десятине на сельскохозяйственную продукцию).
Как и другие консервативные режимы Латинской Америки, консерватизм в Новой Гранаде в целом сохранил за католической церковью обширные земельные владения, ростовщические операции под залог недвижимой собственности, не сумел довершить начатую ломку общинного землевладения, не ликвидировал полностью рабство негров. В государственной собственности находилось немало целинных и заброшенных земель, не вовлеченных в сельскохозяйственное производство.
Как и в других странах континента, в Новой Гранаде консерватизм опирался на католическую церковь и армию, проводил жесткий централизм в управлении страной в ущерб автономии провинций, значительно ограничивал политические и гражданские свободы, отдал систему образования в руки католиков, для чего позволил вернуться в страну изгнанным было иезуитам.
И как во всей Латинской Америке, в Новой Гранаде к середине XIX в. для подключения к бурно развивавшемуся мировому капиталистическому рынку все настоятельнее ощущалась потребность в осуществлении буржуазных реформ.
В 1840 г. разрозненные течения объединились в Либеральную партию, которая немного позднее окончательно сформулировала свои программные требования: свобода предпринимательства и свобода торговли, включая свободную продажу оружия и боеприпасов; упразднение монополий, церковной десятины и ростовщичества; отмена тюремного заключения за долги; отмена церковного фуэро, изгнание иезуитов и свобода вероисповедания; единый и прямой налог; отмена рабства; ограничение исполнительной власти; укрепление автономии провинций; абсолютная свобода слова и печати; всеобщее, прямое и тайное голосование; суд присяжных; отмена смертной казни и смягчение других наказаний. Иными словами, новогранадский либерализм снова поднимал знамя Великой французской революции 1789 г., возрождал абстрактное понимание свободы. Одни из либералов сознательно обращались к формулам, которые уже и для Европы в значительной мере устарели, дабы скрыть свои истинные цели. Но были и такие, кто, как Мануэль Мурильо Торо, вполне искренне заблуждались в оценке направленности либерализма. Мурильо Торо горячо утверждал: Все, кто защищает свободу, гарантии и права человека, под какими бы знаменами они ни выступали прежде, должны считаться либералами. Именно уважение прав человека, его стремления к абстрактной справедливости и составляет существо республики... Демократия, являющаяся формулой права, регулируя развитие общества, неизбежно имеет своей конечной целью добиваться прав личности, отвечающих естественным потребностям человека.
В реальной действительности Новой Гранады расстановка сил была куда сложнее, чем это казалось Мурильо Торо. Дело даже не только в том, что под многими положениями либеральной программы могли бы поставить свою подпись такие руководители Консервативной партии (создана в 1848 г.), как Хосе Игнасио Маркес, Луис Оспина Родригес и в особенности Томас Сиприано де Москера, но также и в том, что внутри самой Либеральной партии в эти лозунги вкладывалось совершенно различное, а подчас и прямо противоположное содержание.
Наиболее разработанную в теоретическом плане программу имела собственно буржуазная фракция Либеральной партии. Она не только сознательно апеллировала к абстрактным идеалам Великой французской революции, но была не прочь также использовать в своих интересах представления передовой части новогра-надской интеллигенции, сформулированные под влиянием французской революции 1848 г. в духе утопического социализма, и в частности Мурильо Торо и Хосе Марии Сампера. Именно последний заявил: Голгофа стала своего рода первой трибуной, с которой начал проповедоваться социализм, и тем самым сыграл, видимо, не последнюю роль в том, что буржуазная фракция либералов охотно приняла название Голгофы. Однако политической практикой Голгофы в реальной действительности заправляли заметно выросшие к середине XIX в. крупные торговцы, владельцы золотых приисков, латифундисты и фабриканты и такие их идеологи, как Флорентино Гонсалес и Мигель Сампер (брат Хосе Марии Сампера).
Демократическая фракция Либеральной партии, так называемые драконовцы, в качестве основной социальной опоры имела сельских и особенно городских ремесленников, а также часть свободного крестьянства и владельцев мануфактур. Наиболее организованной опорой драконовцев стали ремесленники, которые во второй половине 40-х годов на базе ремесленных обществ создали в крупнейших городах Новой Гранады сеть демократических обществ. Среди драконовцев было немало представителей городской и сельской буржуазии, но наиболее глубокий отпечаток на идеалы фракции в целом накладывал народный дух ее массовой социальной базы.
В результате, несмотря на сосуществование в рядах одной и той же партии, голгофцы и драконовцы имели существенные расхождения даже по кардинальным пунктам либеральной программы. Эти расхождения были результатом главного разграничения между ними, заключавшегося в том, что Голгофа в основном обращалась к расплывчатым идеалам 1789 г., в то время как драконовцы к идеалам западноевропейских трудящихся, проявившимся в революциях 1848 г. Иными словами, если голгофцы добивались абстрактной свободы, которая на практике не могла не означать свободу для буржуазии, то драконовцы хотя и скептически относились к теоретическим выкладкам социалистов-утопистов, все же выражали уравнительные, эгалитарные устремления мелкобуржуазных масс. Поэтому если первые были сторонниками постепенных преобразований, подобных постепенным изменениям в природе, то вторые сторонниками быстрых и прямых действий, поскольку, по их мнению, формирующиеся общества не могут позволить себе длительных ожиданий. Первые отстаивали полную свободу предпринимательства и торговли, чем разделяли взгляды Манчестерской школы буржуазной политэкономии, проповедовавшей фритредерство, вторые же, напротив, выступали за государственный протекционизм. В вопросе о табачной государственной монополии драконовцы требовали ее полной отмены, чтобы беднейшие землевладельцы могли сделать надежный шаг к своему освобождению, голгофцы же, боясь, что вслед за этим придут и другие требования демократизации общества, доказывали, что отмена табачной монополии оставит государственную казну без доходов. В вопросе об отмене рабства негров буржуазное крыло либералов утверждало, что такая мера означает нарушение права собственности, а демократически настроенная часть настаивала на том, что такая собственность есть нарушение свободы. По вопросу о системе образования первые требовали полной отмены государственных учреждений и всякого государственного вмешательства, вторые же доказывали, что подобная мера означала бы оставление нищего народа без средств на образование и, следовательно, отказ от правил демократии. Голгофцы выступали за расширение свобод личности в ущерб мощи государственной власти, драконовцы же за усиление этой власти и даже за подавление репрессиями, вплоть до смертной казни, пропаганды и преступлений против безопасности государства. Первые выдвигали требование федеративного государственного устройства, вторые централистского. И когда вспыхнула Боготинская коммуна, не было ничего удивительного в том, что буржуа-либералы совместно с буржуа-консерваторами объединили свои силы для ликвидации постоянной армии во имя принципа гражданских правительств и республиканской чистоты, а демократы, напротив, поддерживали диктатуру Мело или же занимали благожелательный нейтралитет, видя в союзе с армией возможность освобождения народа от угнетения.
Словом, наличие водораздела по классовому признаку как внутри либерализма, так и внутри консерватизма создавало в Новой Гранаде такую расстановку социально-политических сил, которая сулила самые неожиданные повороты в процессе развития либеральной революции. И первой такой неожиданностью стало то, что начало реформам было положено как раз в период правления Томаса Сиприано де Москеры (1845-1849), избранного на пост главы государства от Консервативной партии. Справедливости ради надо все же признать, что, когда Москера вместе с Маркесом и Оспиной создавали в 1848 г. свою партию, сам он настаивал на том, чтобы назвать ее умеренно-либеральной.
Главным инициатором реформ при Москере был один из крупнейших лидеров Голгофы Флорентино Гонсалес, занявший в консервативном правительстве ключевой пост министра финансов. Начиная с 1846 г. он изложил главные направления экономической Политики и правительственную программу в полном соответствии с постулатами Манчестерской школы. Прежде всего он подверг резкой критике консервативную попытку государственного поощрения индустриализации Новой Гранады, провал которой стал очевидным к 1840 г. Эту неудачу Ф. Гонсалес объясняет тем, что в рамках международного разделения труда страна не призвана быть промышленной нацией, так как у нее нет необходимых для учреждения фабрик капиталов и технических средств, нет сырья для уже созданных предприятий, нет покупателей, которые бы на рынке, открытом свободной конкуренции, предпочли национальные товары иностранным. А без использования машин ново-гранадское ремесленное и мануфактурное производство, по его словам, создавало лишь грубое полотно и фланель, которые продаются нищим индейцам.
В этом презрении к национальной продукции Ф. Гонсалес был отнюдь не одинок. Напротив, оно составляло устойчивый для определенных слоев населения социально-психологический феномен, нашедший широкое отражение и в художественной литературе той эпохи. Так, например, новогранадский писатель Просперо Перейра Гамба в романе Студенческие амуры (1865) рисует весьма характерный для 30-40-х годов эпизод, когда главный герой романа влюбленный студент одного столичного колледжа приходит в крайнее отчаяние от того, что стыдится войти в дом родителей своей невесты одетым в форменную одежду, в особенности в брюки из полотна Сокорры «которые, между прочим, нас заставляли носить для защиты промышленности страны». Автор романа намекает на то, что качество местных тканей было столь низким, что их можно было заставить носить лишь в приказном порядке, применимом по отношению к солдатам или студентам. По доброй же воле ни один свободный гражданин на такое не соглашался.
В чем же тогда состояло историческое предназначение Новой Гранады? В том, доказывает Гонсалес, чтобы развивать сельское хозяйство и добычу драгоценных металлов для обмена на заграничные промышленные изделия. Этому, однако, мешало то обстоятельство, что единственными изменениями со времени колонии* были лишь имена функционеров да республиканская форма правления. Сущность же независимого новогранадского государства осталась колониальной сугубо бюрократической, в результате чего скудные капиталы, имевшиеся в стране, не смогли достичь в предпринимательстве прибыльных результатов из-за того, что они действовали под тяжестью угнетающих законов, которые сковывают производство и транспортировку. При этом Гонсалес любил повторять широко расхожий в стране афоризм о том, что единственной правящей силой, недостающей Новой Гранаде, является богатство. Отсюда следовал второй краеугольный манчестерский вывод об упразднении государственного вмешательства в социально-экономическую сферу и предоставлении полной свободы частному предпринимательству.
В соответствии с изложенной Гонсалесом программой правительство генерала Москеры в 1847 г. максимально снизило таможенные пошлины на импортные товары, в 1848 г. отменило государственную табачную монополию. В сумме с открытием пароходного сообщения по реке Магдалена в 1833 г. эти меры чрезвычайно ускорили развитие свободного частного предпринимательства в табаководстве и сняли преграды на пути в страну иностранных промышленных изделий.
С 1849 г., когда у власти оказывается либеральное правительство генерала Хосе Иларио Лопеса (1849-1853), процесс осуществления реформ получает дополнительные стимулы. В 1850 г. отменяется церковная десятина, издается декрет о немедленном изгнании из страны Ордена Иисуса, довершается ломка индейской общины, за исключением лишь южных районов Новой Гранады, децентрализуется налоговая система страны, отменяется налог на поместья. В следующем году правительство окончательно отменяет рабство (к этому времени насчитывалось около 17 тыс. рабов, на выкуп которых государство ассигновало 2 млн. песо). Одновременно издается закон о свободе печати и отменяется смертная казнь, упраздняется церковное фуэро и разрешается гражданский брак, вводится обязательное и бесплатное начальное образование, которое изымается из рук церковников.
Главным инициатором всех этих реформ выступала Голгофа, и в целом ряде случаев они отличались ультрабуржуазным характером. В частности, ограничив роль государства заботой о начальном образовании и объявив полную свободу среднего и высшего его звена, правительство Лопеса в то же время декретировало упразднение университетов и академических званий (этот перегиб был либералами исправлен лишь 17 лет спустя). Та же ультрабуржуазность проявилась и в аграрной политике, когда, с одной стороны, началась распродажа общинных и пустующих земель, а с другой был отвергнут план министра финансов Мурильо Торо, направленный на ограничение земельных владений до 1 тыс. га и наделение участками возможно большего числа безземельных и малоземельных крестьян. Наконец, в 1853 г. национальный конгресс, в котором большинство депутатских мест принадлежало именно голгофцам, отменяет старый испанский закон об ограничении ростовщичества, которое немедленно приняло невообразимые размеры. Самый последовательный защитник этой меры видный либеральный юрист Анибаль Галиндо доказывал ее необходимость исходя именно из ортодоксальной логики либерализма. Переходя от абстрактных идей права в сферу экономики, восклицал он, какое различие, говоря строго научно, имеется между правом собственности и правом использования ее? Законы против ростовщичества при логическом развитии этих идей неизбежно приведут к назначению размеров арендной платы, цен на продовольствие, уровня зарплаты и т. д.
Начатые социально-экономические преобразования очень быстро обнажили классовые интересы и обострили политические противоречия в стране. С одной стороны, в 1851 г. подняли восстание консерваторы, недовольные, как утверждается в литературе, отменой рабства и антиклерикальными законами. Хотя уже сам факт распространения восстания в провинции Пасто и других населенных индейцами районах недвусмысленно указывает и на массовое недовольство роспуском общины. С другой стороны, не успели либералы подавить волнения, как вслед за отставкой с поста министра финансов Мурильо Торо (по причине отклонения его аграрного плана) еще резче обозначились классовые противоречия между голгофцами и драконовцами.
В 1853 г. демократическое крыло либералов при поддержке армии добилось избрания на пост президента страны своего кандидата генерала Хосе Мариа Обандо. Но едва тот вступает в должность, как уже в мае 1853 г. конгресс, в котором по-прежнему преобладают голгофцы, принимает новую конституцию ультралиберального толка. Она не только декларирует всеобщее избирательное право и свободу печати и собраний, но также устанавливает приоритет конгресса по отношению к исполнительной власти и децентрализует эту власть посредством значительного расширения автономии провинций. В результате у президента-драконовца оказываются урезанными возможности для проведения какой-либо самостоятельной политики.
Между тем свободный приток в страну иностранных промышленных товаров после отмены таможенных пошлин в 1847 г. в громадной степени ускорил разорение ремесленников Новой Гранады. Созданные на их основе демократические общества все настойчивее добиваются восстановления государственного покровительства ремесленному производству и все чаще обращаются к идеям утопического социализма. По мере радикализации обществ стоявшие у их истоков либералы вытесняются новыми руководителями из среды самих ремесленников, такими как кузнец Мигель Леон, сапожники Хосе Мариа Вега, Сааведра. Появляются новые газеты и листовки, в которых речь идет уже не только о хлебе насущном, но и ставится под сомнение эффективность буржуазного строя. В листовке под названием Мужество ремесленников утверждалось, что в Новой Гранаде, демократия является сплошной фикцией. В теории все мы как республиканцы обладаем соответствующими правами, на деле же мы рабы. На словах прославляются свободы, а на практике царит рабство. Мигель Леон, оказавшийся талантливым руководителем ремесленников и ярким публицистом, уже призывал народ отказаться от иллюзий о беспристрастности государства и вступить на путь решительной борьбы за свои права.
Радикализация ремесленников привела к быстрому разграничению и в рядах драконовцев. Президент Обандо открыто отмежевался от своей главной опоры на выборах 1853 г. и не скрывал враждебного отношения к дискредитировавшим себя социалистическим школам. Он категорически заявил, что его принципом является абсолютное уважение ко всем видам собственности, а сам он сторонник только одной школы - школы свободы производства, обмена продуктов труда и свободы передавать их по наследству.
Таким образом, страна оказалась на грани открытой классовой войны между буржуазией и городскими низами. Достаточно было одной искры, чтобы внутри либеральной революции вспыхнула социальная революция, подобно тому как это наблюдалось во французской революции 1848 г.
Этой последней искрой стала антимилитаристская акция новогранадской буржуазии. Доказывая необходимость ликвидации постоянной армии, идеологи буржуазии, естественно, обосновывали эту меру самыми благими соображениями. Если всеобщее избирательное право отдает формирование правительства в руки народа, рассуждали они, то какое оправдание может иметь содержание в стране постоянных вооруженных сил? Ведь если декретируются свободы и устанавливается согласие между управляющими и управляемыми, то армия остается совершенно не у дел и начинает искать себе занятие в подрыве конституционного строя и установлении военных диктатур. Да и экономически, доказывал X. М. Сампер в «Очерках о политических революциях», этот институт слишком обременителен для государства. Ведь правительство призвано финансировать развитие народного просвещения, создание библиотек, обсерваторий, академий и т. п. Средства нужны государству, чтобы в целях просвещения, очищения и уравновешивания рас поощрять европейскую иммиграцию в страну. Громадных финансовых затрат от государства требует создание железных и шоссейных дорог, водных путей сообщения, почтовых и телеграфных линий. И все это в то время, когда каждый мятеж военщины оборачивается для страны миллионными убытками! Вот такими аргументами голгофцы убедили конгресс принять закон о свободной продаже всем гражданам оружия и боеприпасов, сокращении армии до 800 человек и упразднении в ней звания генерала.
Но разве страна не стояла на грани классовой войны? Разве буржуазное государство не нуждалось в репрессивном аппарате для угнетения трудящихся? Или же новогранадские либералы были настолько неисправимыми доктринерами, что не понимали ни того, ни другого?
Лишь сравнительно ответил на эти вопросы видный латиноамериканист А. Ф. Шульговский. Вооруженные силы Новой Гранады, как и во всей Латинской Америке, складывались в ходе войны за независимость на основе двух видов воинских формирований: во-первых, колониального ополчения, главное ядро которого составляли отряды, сформированные помещиками-каудильо из числа пеонов их поместий, а во-вторых, профессиональной армии, значительно более народной по своему составу. Военные-профессионалы происходили в большинстве случаев из малоимущих слоев населения, а военная карьера была для них таким же ремеслом, каким, например, для учителя служит преподавание в школе, и, следовательно, средством (чаще всего единственным) существования. Армия профессионалов в ту эпоху не являлась преторианской гвардией, а в период частых и продолжительных социальных конфликтов нередко становилась на сторону угнетенных слоев. Когда же радикализировались новогранадские ремесленники, во время уличных столкновений столичный гарнизон был на их стороне.
Ясно теперь, что разрешением свободной продажи оружия голгофцы вооружали не народ, а обеспеченные слои населения, и сокращением регулярной армии до чисто символических размеров делали трудящихся совершенно безоружными против буржуазии, обладавшей к тому же нерегулярными отрядами помещиков-каудильо. Враждебность голгофцев к политизированной армии не в последнюю очередь была обусловлена и личностью командующего столичным гарнизоном генерала Мело, выходца из крестьянской семьи, сделавшего карьеру благодаря высоким профессиональным качествам.
По мере радикализации ремесленников и усиления нападок со стороны Голгофы на армию происходит сближение Мело и его сторонников с Демократическим обществом Боготы. В 1852 г. Мело основывает газету Орден (Порядок), главным редактором которой стал Хоакин Пабло Посада, анархист и ниспровергатель общественных устоев, по определению либералов. Но тот порядок, к которому стремятся Посада и Мело, во многом противоположен буржуазному: для них порядок отождествляется с существованием сильного просвещенного государства, защищающего интересы народных масс, препятствующего своей политикой разорению трудовых слоев населения в результате капиталистической конкуренции. В армии они видели главную гарантию построения и защиты этого государства, и в публикациях газеты проводилась мысль о том, что именно благодаря народной армии была завоевана независимость и создано свободное Отечество.
Вступление Мело и некоторых других военных в ряды Демократического общества Боготы было естественным логическим итогом их жизненного пути. Избранный в руководство общества. Мело активно участвовал в подготовке вооруженного восстания, содействовал укреплению национальной гвардии, которая была создана в качестве противовеса революционизированной армии, но вместо этого также превратилась в вооруженную руку демократических обществ. После принятия конгрессом закона о продаже оружия и отказа ограничить иностранную конкуренцию Демократическое общество обратилось к народу с воззванием развернуть решительную борьбу с классом богачей. На стенах жилых домов и общественных зданий появилась надпись «Хлеб, работа или смерть!», созвучная лозунгам лионских ткачей в 1831 г. и парижских пролетариев в июне 1848 г.
Ранним утром 17 апреля 1854 г. войска и сотни вооруженных ремесленников во главе с Мело с лозунгами «Да здравствует армия и ремесленники! Смерть спекулянтам!» заняли столицу, свергли буржуазное правительство и основали Боготинскую коммуну. Хотя формально речь шла о диктатуре генерала Мело, он неоднократно подчеркивал, что на смену прежним институтам придет не военный деспотизм, а государство, основанное на принципах подлинной свободы и независимости, и выдвигал задачу безотлагательного созыва подлинно народного Национального конвента для разработки конституции.
Осуществляя важнейшие требования городских низов, правительство Мело декретировало прогрессивный налог на крупную собственность, ввело экспортные пошлины на табак и некоторые другие вывозимые за границу продукты, а главное значительно повысило таможенные тарифы на ввоз иностранных промышленных изделий. Органический декрет, ставший временной конституцией, устанавливал жесткий централизм в управлении государством, ликвидировал всякие монополии и вводил свободу на все виды профессиональной деятельности, гарантировал право частной собственности, но делал важную оговорку о возможности ее отчуждения за компенсацию в случае общественной необходимости. Заключительная статья декрета объявляла о поддержке режимом католической религии, поскольку ее исповедует подавляющее большинство жителей Новой Гранады.
Совместные выступления армии и ремесленников происходили и в других городах. Но буржуазии все же удалось подавить их и ограничить власть коммунаров районом боготинской саванны. В столице самые богатые семьи облагались принудительным займом и большинство их из боязни расправы скрывалось в иностранных посольствах. Однако, как это случалось и в Европе, почти за девять месяцев своего существования военно-ремесленная коммуна, несмотря на страстные призывы X. П. Посады, так и не откликнулась на нужды крестьянства.
Между тем буржуа-либералы, еще вчера клеймившие консерваторов как защитников колониального варварства, теперь заключили с ними классовый союз цивилизации для борьбы против варваров и анархистов, прикрываемый целями защиты конституции (отсюда и название конституционалисты). Такой альянс среди прочих выгод давал им возможность опереться на часть крестьянства, шедшего за консерваторами. В результате к осени 1854 г. две армии конституционалистов с севера и юга под командованием бывших президентов Москеры и Лопеса развернули наступление на Боготу.
Параллельно военным действиям развернулась острейшая борьба и на идеологическом фронте. Либерал Ф. Гонсалес, всегда называвший демократическую тенденцию в либерализме уравнительной, проводя тем самым аналогию между нею и левеллерами времен английской буржуазной революции XVII в., окрестил режим Мело диктатурой преторианцев и черни, грозившей ввергнуть страну в варварство. Такие же оценки Боготинской коммуны давали консерваторы, в частности Анхель и Руфино Куэрво, утверждавшие, что военная диктатура Мело опиралась на отбросы, общества и угрожала интересам собственности.. А известный идеолог консерватизма М. Оспина пугал новогранадцев дилеммой либо стать жертвами анархии, испытать все ужасы коммунизма, социализма и мести, либо продолжать наслаждаться свободой и миром под охраной закона и просвещенного патриотизма. Руководители коммуны, напротив, подчеркивали прогрессивный характер осуществляемых преобразований, доказывая, что они направлены не к угнетательскому феодализму, при котором цехи в силу своей ущербности и устаревшей организации препятствовали развитию промышленности, а многочисленные злоупотребления давили своей тяжестью на трудящихся, но на создание общества ассоциации и такого государства, которое способно защитить трудящихся от вражды различных интересов, хаотической конкуренции и безжалостных антагонизмов. Соответственно и в историографии одни авторы разделяют буржуазные оценки Боготинской коммуны, другие видят в ней движение социального протеста масс новогранадских ремесленников, которое пыталось осуществить идеалы утопического социализма и представляло собой прообраз будущих классовых битв колумбийского и латиноамериканского пролетариата.
Справедливость народного возмущения капитализмом, несущим народу неисчислимые бедствия, благородные цели коммунаров освободить трудящихся от угнетения, массовый героизм рядовых бойцов коммуны в ходе классовых боев, меткая и беспощадная критика порядков в передовых буржуазных странах, осуществленная идеологами коммуны, все это составляет позитивный багаж движения в Боготе. Однако это не должно заслонять всей сложности проблемы 1854 г., тем более что в марксистской исторической науке, как правило, исследователи ограничиваются констатацией незрелости общественных условий для социалистических устремлений мелкобуржуазных слоев и исторической обреченности подобных движений, до тех пор пока на арену классовой борьбы не выдвигается пролетариат. Между тем в реальной действительности движения социального протеста мелкой буржуазии не только вспыхивали, но иногда и лишали эксплуататорские классы политической власти. Интересно проанализировать, какой же общественный строй устанавливался в результате победы класса мелких собственников.
Обратимся к раздумьям основоположников марксизма. Мелкая буржуазия является, наряду с крестьянами, самым жалким классом, когда-либо оставившим свой след в истории, утверждал Ф. Энгельс. <...> Там, где отсутствие дворянства и буржуазии делает возможным их господство, как, например, в горных кантонах Швейцарии и в Норвегии, вместе с ними господствуют дофеодальное варварство, местная ограниченность, тупое, фанатическое ханжество, слепая преданность и добропорядочность. В Манифесте Коммунистической партии, написанном им совместно с К. Марксом, недвусмысленно заявляется: Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории. Кроме того, в апелляции к сильному государству, защищающему трудящихся Новой Гранады от вражды различных интересов, лишний раз просматривается правота К. Маркса, доказывавшего, что мелкие собственники неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. А раз так, то их политическое влияние неизбежно оборачивается тем, что исполнительная власть подчиняет себе общество.
Впрочем и в самой Латинской Америке опыт победоносных выступлений народных масс против буржуазии подсказывает, что в случае полной победы у Боготинской коммуны, при тогдашней неразвитости буржуазных отношений, отсутствии крупной промышленности, пролетариата и многого другого, было лишь два реально возможных пути: либо, как на Гаити, вернуть страну к добуржуазным отношениям и к необходимости снова пережить длительный и мучительно медленный процесс становления, развития и утверждения капитализма; либо же, как в Парагвае, увенчать революционные устремления трудящихся установлением порядков казарменного коммунизма, который также был объяснен и беспощадно раскритикован К. Марксом: Всякая частная собственность как таковая ощущает по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности зависть и жажду нивелирования... Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной... простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.
В Новой Гранаде объединенная буржуазная коалиция одержала верх в классовой войне с трудящимися и жестоко расправилась с коммунарами. Драконовская фракция либералов очистила свои ряды от демократов, слилась с частью консерваторов во главе с Т. С. Москерой, образовав Национальную партию, и заняла умеренно-либеральные позиции, встав по правую сторону от Голгофы. Но на президентских выборах 1856 г. и те, и другие либералы потерпели поражение власть перешла в руки консерваторов, которые не только покончили с демократическими завоеваниями коммуны, но даже отменили большинство чисто буржуазных из осуществленных либералами реформ.
Поднятое либералами восстание в 1860 г. привело в президентский дворец Москеру и положило начало второй фазе преобразований. Главный удар был нанесен по церковному землевладению, в результате чего буржуазия награбила огромное количество плодороднейших земель. Ведь из 3,3 млн. га бывших церковных владений, распределенных с 1870 по 1880 г., мелким крестьянам досталось только 8%.
Экспроприацией церковного имущества и отделением церкви от государства, освобождением капиталистического предпринимательства от ростовщических процентов и прочих поборов со стороны церковников в сущности завершается новогранадская либеральная революция. Эти меры наряду с реформами первой фазы открыли небывалый простор развитию производительных сил страны.
Мексика
Бывшей колониальной жемчужине в испанской короне Мексике с первых же дней независимости помимо прочих трудностей послереволюционного времени пришлось столкнуться с территориальными притязаниями своего северного соседа Соединенных Штатов Америки. Уже в 1822 г. американский посланник Дж. Пойнсет начал официальные переговоры о передаче половины мексиканской территории США. А после неудачного для него завершения переговоров Пойнсет стал одним из главных основателей в Мексике масонской ложи йоркцев. В 1825 г. он снова прибыл в Мексику, на сей раз для подписания договора о дружбе и торговле. Когда же мексиканская сторона во главе с Лукасом Аламаном выдвинула в качестве предварительного условия заключение американо-мексиканского договора о незыблемости существующих государственных границ, Пойнсет затеял совместно с йоркцами интенсивную кампанию за устранение Аламана из правительства. Мотивы поведения Пойнсета вполне понятны, но чем же Аламан не угодил йоркцам?
Лукас Игнасио Аламан-и-Эскалада (1792-1853), выходец из аристократической семьи, получивший воспитание в духовной семинарии и окончивший горное училище, был самым стойким и последовательным в Мексике сторонником индустриализации, успехи которой он отмечал как в Европе, так и в США. В то время как йоркцы, создавшие позднее Либеральную партию, полагали, что для этого надо максимально точно скопировать для Мексики государственное и общественное устройство США (потому и конституция 1824 г. была почти копией американской конституции), Лукас Аламан, напротив, доказывал, что Мексика к такому строю расположена не более, чем Турция, и что ей надо перенимать сам пример осуществления независимости, но оставляя в неприкосновенности ту форму правления, которая наиболее привычна нации. ...
Несмотря на то что у истоков Консервативной партии Мексики стояла масонская ложа шотландцев, уже в конце колониального периода пользовавшаяся немалым политическим влиянием, настоящего вождя эта партия получила именно в лице Аламана. Занимая в разные годы посты министра иностранных и внутренних дел, Аламан стремился превратить страну в индустриальную с помощью активной политики государственного протекционизма, создания совместных англо-мексиканских компаний, а политический вес Англии пытался использовать для сдерживания американской экспансии.
Однако в целом период от завоевания независимости до начала либеральной революции, т. е. с 1821 по 1855 г., отличался крайней социальной и политической нестабильностью. Особенно грозным был рост вооруженного крестьянского движения, пик которого приходился на начало 50-х годов. Недовольство зрело в среде мексиканских ремесленников, которым политика индустриализации несла массовое разорение. Буквально раздирали страну противоречия между консерваторами и либералами, причем и те, и другие искали их разрешение в вооруженных мятежах и государственных переворотах. В результате страна сменила полсотни президентов. Раздираемая внутренними антагонизмами, Мексика не смогла противостоять военной экспансии США, которые поначалу отняли у нее Техас, а затем по итогам войны 1846-1848 гг. ту территорию, на которой сегодня расположены американские штаты Нью-Мексико, Аризона, Калифорния, Невада, Юта, а также часть штатов Колорадо, Оклахома, Канзас и Вайоминг. Страна оказалась в катастрофическом состоянии.
Среди первых попыток проведения либеральных реформ наиболее видное место занимали ликвидация рабства (1825), отмена церковной десятины и экспроприация недвижимого имущества церкви, упразднение привилегий и сокращение численности профессиональной армии (1834). Главными вдохновителями их были представители старшего поколения либералов: Хосе Мария Луис Мора, Гуадалупе Виктория, Висенте Герреро, Валентин Гомес Фариас и др. Но большинство этих преобразований отменялось, как только к власти приходили консерваторы.
Новое поколение мексиканских либералов, как и в Новой Гранаде, делилось на радикалов (пурос) и умеренных (модерадос), хотя классовые различия между ними ощущались менее остро, а разделение было обусловлено главным образом вопросом о темпах проведения реформ. Несмотря на поражение Мексики в войне 1846-1848 гг., либералы по-прежнему ориентировались на США, полагая, что не только своими институтами, но и гражданской практикой те должны служить маяком для судеб Мексики.
В результате восстания в 1855 г. была создана либеральная правительственная хунта и провозглашены важнейшие законы о реформах. Первый из них был разработан Бенито Хуаресом, одним из очень немногих в Мексике индейцев, которые сумели интегрироваться в класс буржуазии. Закон Хуареса лишал католическую церковь ее привилегий. Закон Иглесиаса запрещал церкви контролировать кладбища и взимать приходские взносы с бедняков. Но самым ультрабуржуазным стал закон Лердо (по имени его автора Мигеля Лердо де Техады), который объявлял о конфискации недвижимого имущества церкви и монашеских орденов, с одной стороны, и индейских общин с другой. Все эти законы были подтверждены конституцией 1857 г., которая также устанавливала федеративный принцип государственного устройства, республиканскую и демократическую форму правления, возможность вмешательства государства в церковные дела, основные буржуазные свободы и права человека.
Закон Лердо нанес сильнейший удар по индейскому общинному крестьянству, которое составляло половину населения страны. Общинное землевладение упразднялось, а пользователи этой-земли обязывались выкупить свои участки. Это создало благодатную почву для бесчисленных махинаций, ограбления крестьян латифундистами и превращения их в бездомных бродяг, которым пришлось испытать на себе и другое универсальное буржуазное средство законы по борьбе с бродяжничеством, посредством которых либеральное правительство разрешило губернаторам ссылать бездомных на бессрочные принудительные работы.
Хотя осуществление этих законов проводилось при непосредственном участии вооруженных сил, в целом ряде штатов начались массовые крестьянские восстания. Значительная часть крестьянства встала под знамена консерваторов и с лозунгом Религия и фуэро! повела борьбу с цивилизаторами. Вся страна раскололась на два лагеря и была ввергнута в длительную и до крайностей ожесточенную гражданскую войну. Только к 1861 г. либералы начали одерживать верх в этой битве и вновь учредили свое правительство в г. Мехико.
Между тем их ориентация на США давно внушала тревогу Франции, которая успела предоставить Мексике и другим странам Латинской Америки немалые займы. Воспользовавшись тем, что сами Соединенные Штаты были расколоты войной между Севером и Югом и что мексиканское правительство приостановила выплаты по внешнему долгу, Франция склонила Испанию и Англию к осуществлению совместной интервенции в Мексику, которая началась в декабре 1861 г. После переговоров с мексиканским правительством Англия и Испания вывели из страны свои войска Франция продолжила интервенцию и, торопясь возвести монархическую и латинскую преграду республиканской экспансии Соединенных Штатов, реставрировала в Мексике императорский трон и усадила на него австрийского принца Фердинанда Максимилиана Габсбурга.
Эта грубая акция вызвала массовое партизанское движение в самой гуще мексиканского народа и в то же время парализовала мексиканских консерваторов. Ибо, несмотря на заинтересованность их в сильной власти и защиту самобытности Мексики, поддержать Максимилиана I означало превратиться в пособника интервентам, на что решились лишь несколько генералов из числа отъявленных монархистов. Либералы же, теснимые французскими штыками к границам США, хотя и получали американскую помощь деньгами, оружием, добровольцами, превратились в символ независимости и национальных героев.
Народное партизанское движение в тылу у интервентов, завершение войны в США и активизация американской дипломатии, разгром Австрии Пруссией и начало объединения Германии, предвещавшее франко-прусскую войну, все это вынудило Францию в марте 1867 г. вывести свои войска.
Без этой опоры "империя" Максимилиана продержалась всего 2 месяца и в мае 1867 г. пала. Император Максимилиан вместе с консервативными генералами Мирамоном и Мехией был расстрелян. И поскольку в стране не нашлось теперь организованной силы, способной противостоять национальным героям либералам, то и "Реформа" стала едва ли не самой антинародной на континенте. В частности, насколько широкие масштабы приняло ограбление народа либералами, можно судить по тому, как в соответствии с законом Лердо у индейских общин было отнято и распродано с молотка земли на сумму 11 млн. песо. Для сравнения стоит указать, что вся американская компенсация за отнятую у Мексики в 1848 г. половину территории составила 18 млн. песо.
Сальвадор
Как и большинство стран Латинской Америки, эта центральноамериканская республика имела аграрную структуру экономики. Потребности в продовольствии покрывались главным образом индейскими общинами и мелкими крестьянами. Внешняя торговля Сальвадора еще с колониальных времен базировалась на экспорте естественного красителя индиго. Большую его часть производили крупные латифундистские хозяйства. Мелкие крестьяне, так называемые покитерос, также выращивали индиго, вместе с продовольственными культурами на своих участках, которые, как правило, входили в состав коммунальных земель селения (эхидо). Крупные городские торговцы или латифундисты выдавали покитерос небольшие авансы, скупали выращенный ими индиго и перепродавали за границу. Так продолжалось до тех пор, пока цены на мировом рынке не были сбиты крупными поставками индиго из Индии, а чуть позднее и появлением в Европе химических красителей. Промышленной революции в Европе и США и новым потребностям мирового рынка внутренняя социально-экономическая структура Сальвадора, уже не отвечала.
Первыми уловили эти изменения крупные латифундисты, которые с 1850 г. вместо индиго начали создавать кофейные плантации. По мере увеличения спроса на этот продукт в Европе, пик которого приходится на 1864-1880 гг., в стране началась настоящая кофейная лихорадка, когда не только латифундисты, но даже городские торговцы, священники, государственные и военные деятели, врачи и адвокаты все стремились заполучить кредиты и обзавестись кофейными плантациями.
Как и в других странах Латинской Америки, попытки проведения либеральных реформ в Сальвадоре предпринимались и прежде, с первых же дней независимости, когда Сальвадор был составной частью федеративного государства Соединенные провинции Центральной Америки. Особое усердие реформаторы проявили в период правления Франсиско Морасана (1832-1840), который занимал пост президента федерации и для всех ее провинций декретировал свободу вероисповедания, поощрение европейской иммиграции, отмену, межпровинциальных пошлин и типичный для либералов набор буржуазных свобод, вошедших в новую конституцию 1835г.
Однако в те времена буржуазия еще не обладала достаточной экономической, политической и военной мощью, чтобы навязать народам Центральной Америки, в большинстве своем состоявшим из индейцев-общинников, плоды прогресса и цивилизации. На насилие правящих кругов массы ответили серией вооруженных восстаний. В самом Сальвадоре в январе 1833 г. вспыхнуло индейское восстание под руководством Анастасио Акино. Вскоре оно охватило все центральные районы страны, где была установлена индейская монархия Акино. Хотя сальвадорской буржуазии удалось подавить это движение, в Гватемале в 1837 г. началось еще более массовое и организованное выступление индейского крестьянства во главе с Рафаэлем Каррерой. Его итогом стали повсеместное свержение либералов и отмена проведенных ими реформ, распад федерации на пять самостоятельных республик и установление в них консервативных режимов.
Продажа индиго за границу, переход латифундистов к выращиванию кофе и кофейный бум 1864-1880 гг. многократно усилили мощь сальвадорской буржуазии, но также поставили перед нею проблему поиска кредитов, новых земель и рабочих рук для расширения экспортного производства. Все это наряду с изменениями на мировом рынке способствовало кризису консерваторов и назреванию либеральных преобразований.
В отличие от Новой Гранады и Мексики либеральные реформы б Сальвадоре были проведены в довольно сжатые исторические сроки и сверху, при помощи государственного насилия над народом, а главным реформатором стало либеральное правительство Рафаэля Сальдивара (1876-1885). Обычное для либералов упразднение церковного землевладения не могло утолить алчность латифундистов, поскольку в Сальвадоре церковь не обладала обширными угодьями. Между тем общинные и эхидальные земли занимали в 1879 г. 25% территории страны. Большинство их концентрировалось в районе центральных нагорий, наиболее пригодном для культивирования кофе. Сюда и обратили свои взоры буржуа-либералы.
В 1879 г. Р. Сальдивар издал декрет, по которому право владения общинными и эхидальными землями предоставлялось лишь тем лицам, которые определенную часть своих парцелл отводили под посевы кофе и других экспортных культур. Веками выращивавшие маис индейцы и многие покитерос не обладали для этого ни необходимыми средствами, ни кредитами, ни техническими знаниями и в итоге не смогли приспособиться к новым требованиям.
Тогда правительство издало новые декреты, которые ликвидировали общинное и эхидальное землевладение (соответственно 1881 и 1882 гг.). Эти земли были разделены на участки для распределения между их пользователями, но для вступления во владение ими надо было внести определенную сумму, которую в установленный срок удавалось собрать очень немногим индейцам и покитерос. Следствием такой аграрной реформы стали расширение старых и возникновение новых латифундистских хозяйств раскрестьянивание основной массы населения и выбрасывание тысяч и тысяч безземельных индейцев на рынок труда. В Сальвадоре не были реставрированы принудительные отработки общинников, но посредством законов по борьбе с бродяжничеством государство подталкивало обезземеленных крестьян к найму на кофейные плантации или же к применению своей рабочей силы в городах.
Аграрная реформа, осуществленная Сальдиваром, носила ультрабуржуазный характер. С ее помощью буржуазия награбила такое количество крестьянской земли, что часть ее так и не была вовлечена в производство и со временем превратилась в пустыри. Но и в этом факте для верхов содержалась несомненная польза вместе с участками работники теряли средства к самостоятельному существованию, а буржуазия независимо от дальнейшей судьбы награбленной земли получала тем большее количество дешевых рабочих рук, чем большие масштабы приобретала экспроприация.
Такое неслыханное насилие над народом, естественно, не могло не вызывать его сопротивления. По всему Сальвадору прокатились крестьянские волнения, крупнейшее из которых было зарегистрировано в 1889 г. на востоке страны. Но либералы были готовы к такому ходу событий и бросили на их подавление регулярные войска. А чтобы впредь иметь возможность быстрее реагировать на крестьянские протесты и отлавливать бродяг, в том же году они учредили конную сельскую полицию.
Реформированный базис общественных отношений закреплялся и надстроечными изменениями, как-то: отделением церкви от государства и школы от церкви, введением бесплатного начального образования, провозглашением основных буржуазных свобод. Но, пожалуй, самой большой насмешкой над экспроприированными народными массами было провозглашение всеобщего избирательного права. Этими реформами революция в Сальвадоре завершилась.
Венесуэла
Самостоятельной республикой Венесуэла стала после выхода из состава Великой Колумбии в 1830 г. С этого момента и вплоть до 1848 г. власть в стране осуществляла одна из группировок крупнейших латифундистов во главе с Хосе Антонио Паэсом, бывшим вожаком льянеро и героем войны за независимость, а теперь владельцем свыше 30 тыс. га земли. Эта группировка в венесуэльской историографии получила название консервативной олигархии.
Действительно, в период ее господства проявились многие черты типичных консервативных режимов Латинской Америки. В 1830-1848 гг., в частности, государственное устройство покоилось на принципе централизма, избирательные права граждан ограничивались высокими имущественными и образовательными цензами, церковь сохраняла свои богатства и контроль над школой, а католическая религия официально признавалась государственной, отсутствовали многие буржуазные свободы, сохранялось рабство негров.
Хосе Антонио Паэс
В ряду подобных режимов правление Паэса (в том числе через его ставленников) занимает особое место, потому что оно отмечено осуществлением и многих либеральных реформ. В 1831 г. правительство покончило с индейскими ресгуардо (имевшими, правда, сравнительно малое значение) и начало распродажу пустующих земель из государственного фонда. В 1834 г. оно, подобно либералам Новой Гранады, приняло Закон о свободе контрактов, по которому ростовщичеству была предоставлена полная свобода. С именем Паэса связаны также отмена налога на торговые сделки (алькабалы), упразднение церковной десятины и государственной табачной монополии, общее сокращение импортных и экспортных таможенных пошлин.
Столь ощутимый отпечаток либеральных рецептов в деятельности правителей, называвших себя консерваторами, объясняется, видимо, тем, что, во-первых, и до независимости внешняя торговля играла в жизни страны куда более заметную роль, чем во многих других испанских колониях, и что, во-вторых, именно Венесуэле освободительная война принесла наибольшие материальные разрушения, отчего государству приходилось не столько заботиться о защите местной промышленности от иностранной конкуренции, сколько всячески поощрять свободное развитие экспорта.
Когда в 1840 г. возникла Либеральная партия, консерваторов бранили не за сохранение варварских социально-экономических отношений, а в большей мере за элитарный и замкнутый характер созданной ими политической системы да за использование власти для обогащения олигархии (Паэс и в самом деле распродавал за бесценок пустующие земли своему ближайшему окружению). Более того, принадлежа к тем же крупным латифундистам, но лишенным доступа к государственной кормушке, либералы, по крайней мере в вопросе о ростовщичестве, проявили себя менее последовательными, чем их оппоненты, сторонниками манчестерской доктрины, требуя отмены Закона о свободе контрактов. О непринципиальном характере разногласий между теми и другими говорит и тот факт, что главный пропагандист либерализма и обличитель консервативной олигархии Антонио Леокадио Гусман с 1830 по 1840 г. занимал в консервативном правительстве высшие посты, в том числе пост министра внутренних дел, с которого он отдавал энергичные распоряжения о гонениях на деятелей либеральных взглядов и, только поссорившись с другим министром, перешел в лагерь либералов.
Распри внутри латифундистов особенно разгорелись с падением в 1842-1844 гг. цен на главный продукт экспорта какао. Общее ухудшение экономического положения страны отразилось в первую очередь на жизненном уровне трудящихся. И на этой почве пропагандистские лозунги либералов о равенстве, свободе и демократии, о законодательных реформах, отмене рабства и смертной казни, о необходимости свержения угнетателей народа изменили соотношение сил между двумя партиями.
В конце 1847 г. либералы одержали победу и был установлен так называемый режим либеральной олигархии (1848-1858), связанный с поочередным правлением братьев Монагасов Хосе Тадео и Хосе Грегорио. При них законом от 1848 г. был дан новый импульс распродаже государственных земель в частную собственность, причем эта земля продавалась целыми поместьями в 30, 40, 130, 150 и даже 185 тыс. га. Одновременно изменением Закона о свободе контрактов был уменьшен произвол ростовщиков в их отношениях с латифундистами. Были также приняты законы о таможенном режиме и европейской иммиграции в страну, отменена смертная казнь за политические преступления, окончательно упразднено рабство. Эти преобразования закрепила новая конституция, принятая в 1857 г., которая, однако, сохранила централистский принцип государственного устройства, отменяла прежние запреты на переизбрание президента, не отделила церковь от государства, а, расширив несколько круг избирателей, оставила высокий имущественный ценз для избрания членов палаты сенаторов.
Распродажа пустующих земель лишила огромное число их прежних пользователей источников к существованию и вызвала мощные крестьянские движения за радикальную аграрную реформу, Одновременно ее передача собственникам столь крупными поместьями вызывала недовольство значительной части буржуазии чрезмерной концентрацией земли в руках олигархии. В 1858 г. в США разразился очередной циклический кризис, который быстро достиг берегов Европы, а затем отозвался и на Венесуэле. Цены на кофе упали на 20%, вызывая банкротство многих предпринимателей, увеличение внутреннего и внешнего долга и т. п. В сумме с диктаторскими замашками Монагасов, фактическим подчинением парламента президенту, ростом численности постоянной армии, ограничением свободы печати и в особенности жестким централизмом это способствовало оживлению регионализма, объединению части либералов и консерваторов в федералистском движении.
Федерализм стал знаменем и венесуэльского крестьянства, составившего мощное демократическое крыло Либеральной партии. Гораздо позднее, в 1867 г., А. Л. Гусман в своем циничном выступлении в конгрессе заявит: «Не знаю, откуда вы взяли, что народ Венесуэлы питает любовь к федерации, когда он даже не знает, что означает это слово. Эта идея пошла от меня и других из нас; мы тогда сказали, что поскольку всякая революция нуждается в знамени, а конвент Валенсии не пожелал окрестить Конституцию именем федерации, то давайте обратимся к этой идее; потому что, если бы наши противники, господа, высказались за федерацию, мы бы тогда выступили за централизм.»
Действительно, венесуэльские крестьяне мало разбирались в политической лексике либералов. Но, встав под знамена федерализма, они в либеральные лозунги вкладывали свое собственное содержание, свои собственные классовые требования: Земля, равенство, свобода! И подобно тому как во времена войны за независимость выразителями этих требований и вождями крестьянства становились те Бовес, то Паэс, так и теперь крестьяне не шли слепо за буржуазно-либеральными лидерами, а выдвинули собственного вождя Эсекиеля Самору.
Вся обстановка в стране предвещала новую гражданскую войну, и она действительно разразилась после того, как, при поддержке либералов свергнув Монагасов, консерваторы установили свой собственный режим конвент Валенсии. Федеральная война 1859-1863 гг. стала самой кровопролитной войной в истории Венесуэлы и стоила ее населению, не достигавшему и двух миллионов, 300 тыс. убитых, раненых и искалеченных. Эта ожесточенность как раз и объясняется тем, что война не стала обычным столкновением либеральной и консервативной фракций венесуэльской буржуазии, а вовлекла огромные массы трудящихся страны.
Как и во всяких крупных социальных потрясениях того времени, непосредственным поводом к восстаниям обездоленных в 1859-1863 гг. служили зачастую просто слухи, нередко даже фантастические. Либералы ради собственной корысти активно использовали и такой канал агитации. Так, например, появился подделанный ими правительственный документ о возвращении бывшим хозяевам только что освобожденных рабов. В индейских селениях появились слухи, будто либералы борются с консерваторами за реставрацию индейских ресгуардо. Но самым распространенным и самым нелепым был слух, будто консервативное правительство собиралось всех венесуэльских бедняков продать англичанам, чтобы те из их мяса изготовляли мыло, а из костей рукоятки для ножей, тростей и зонтиков.
Возможно, либералы провоцировали терроризм толпы, чтобы сделать его, по выражению К. Маркса и Ф. Энгельса, плебейским способом разделаться с врагами буржуазии. Однако классовая ненависть, как и любая другая, часто слепа в своей ярости и нередко выходит за пределы ожидаемых последствий. Так произошло и в Венесуэле, когда повсеместно начались стихийные выступления низов, которые, если и вливались в ряды федералистов, действовали под собственными лозунгами такими, например, как Все мы равны! Смерть белым! Долой аристократов! Создадим свободную родину для индейцев! Вместе с отрядами народных мстителей такие повстанцы во многих местах устраивали массовую резню богачей и даже просто белых, как это случалось еще во времена Бовеса.
Эсекиэль Самора
Вот в таких-то условиях и проявился яркий организаторский талант генерала Саморы. В свои отряды он охотно принимал не только восставших крестьян или вчерашних рабов, но даже откровенных разбойников. Но из этой разношерстной массы он умел создавать высоко дисциплинированную, спаянную единой целью и единой волей революционную армию: Многие из офицеров, даже генералов этой народной армии происходили из самых низов общества и не умели ни писать, ни читать. Хотя, разумеется, в отдельных случаях Самора не останавливался перед расстрелом отъявленных головорезов например, Мартина Эспиносы, который во главе шайки льянеро вступил в армию Саморы. Благодаря организационному и военному таланту Саморы демократическое крыло либерализма, становилось крайне опасным и для либералов. Это движение уже не представляло собой простой бунт черни, страшный своей слепой яростью, но потому-то и бессильный в исторической перспективе. Напротив, обладая организованной силой и более или менее ясной целью, оно в социальном плане объективно могло вылиться скорее всего в воплощение идеалов утопического крестьянского социализма, но непременно на обломках буржуазных устоев общества (вспомним Парагвай времен доктора Франсии). Но ведь к укреплению этих устоев как раз и стремились либералы-буржуа. И, видимо, не случайно некоторые из венесуэльских историков полагают, что пуля, оборвавшая жизнь Саморы 10 января 1860 г. в г. Сан-Карлосе, была выпущена именно из лагеря либералов, а стрелявший выполнял приказ руководящих деятелей либерализма.
После гибели Саморы в демократическом движении наметился спад. Это заметно ослабило лагерь федералистов, и Федеральная война растянулась еще на долгих три года. Впрочем, затяжной характер военных действий может быть объяснен и теми затратами огромных усилий, которые потребовались от руководства Либеральной партии, чтобы в условиях массовой мобилизации низов венесуэльского общества вновь ввести федералистское движение в русло чисто политических задач.
Таким образом, в ходе Федеральной войны 18591863 гг. народное движение не сумело ни отвоевать экспроприированную землю, ни хотя бы приостановить процесс обезземеливания крестьянства. Стычки местного значения продолжались еще несколько лет, и только с установлением диктатуры Гусмана Бланко (1870-1887) либералы получили возможность заняться выяснением своих отношений с католической церковью, чем они довели процесс буржуазных преобразований до логического завершения.