Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 285

автора. На рис. 8.1 показан лабиринт. Крыс знакомили со всем лабиринтом, заставляя их пробежать по каждой дорожке во время предварительного обучения. Выучив лабиринт, крыса, выходящая из стартового ящика, должна выбрать один из двух путей. Как она это делает?

Рис. 8.1. Лабиринт Толмена-Гонзика

Можно привести план анализа Халла. В точке выбора представлены стимулы (5), посредством которых во время начального обучения был сформирован условный рефлекс выбора ответа (Rs), соответствующего выбору одного из трех путей. В силу множества причин, самой очевидной из которых является различная длина пробега вдоль каждой из дорожек, путь 1 предпочтительнее, чем путь 2, а тот, в свою очередь, предпочтительнее пути 3. Таким образом, связь S-R_l сильнее, чем S-R₂, которая, в свою очередь, сильнее, чем S~R₃.

Это называется дивергентным свойством иерархии семейства. Сейчас, если поместить блок в точку 1, крыса подбежит к нему, вернется и выберет путь 2. Блок ослабляет связь S-R_v поэтому S-R₂ становится сильнее и реализуется. С другой стороны, если поместить второй блок, то крыса вернется назад в точку выбора и опять выберет путь 2, поскольку S-R_{ опять заблокирована, a S-R₂ становится сильнее. Но животное снова натолкнется на блок, S-R₂ станет слабее, a S-R₃, наконец, станет самой сильной, и произойдет выбор пути 3. Такое предсказание сделал Халл.

286 Часть IV. Научная психология в XX веке

Толмен отрицал, что выученное является набором ответов, запускаемых в той или иной степени стимулами в точке выбора. Напротив, он утверждал, что крыса заучивает мысленную карту лабиринта, которой и руководствуется в своем поведении. Согласно его точке зрения, крыса, натолкнувшись на первый блок, повернется и выберет путь 2, как и в схеме S-R, поскольку путь 2 короче пути 3. Однако, натолкнувшись на второй блок, крыса узнает, что путь 2, точно так же, как и путь 1, перекрыт блоком. Следовательно, крыса продемонстрирует «озарение»: она вернется и выберет путь 3, вообще проигнорировав путь 2. На карте показаны все аспекты окружающей среды, и она гораздо информативнее, чем набор S-R связей. Результаты эксперимента подтвердили когнитивную теорию научения Толмена, а не S-R схему Халла.

Хотя специфические взгляды Толмена и Халла на поведение резко различались, нам не следует забывать, что они разделяли ряд важных предположений и целей. И Толмен, и Халл хотели создать научные теории научения и поведения, применимые, по меньшей мере, ко всем млекопитающим, в том числе и человеку. Они решали стоящую перед ними задачу с помощью экспериментов на крысах, исходя из предположения о том, что между крысой и человеком существуют лишь незначительные различия и что результаты, полученные в лаборатории, вполне применимы к поведению в природных условиях; они следовали формуле психологии, данной Гербертом Спенсером. И Толмен, и Халл отвергали сознание в качестве предмета исследования психологии и считали задачей психологии описание, предсказание и контроль поведения; они были бихевиоралистами — а именно, методологическими бихевиористами. Наконец, они оба находились под влиянием логического позитивизма и, похоже, одобряли его.

Психологи склонны считать, что Толмен и Халл были рабски преданы логическому позитивизму и что они лично установили позитивистский стиль в современной психологии. Но подобное суждение может сослужить им плохую службу, затушевать их независимость и обесценить их творчество. Толмен и Халл разработали свои концепции науки, психологии и поведения достаточно независимо от логического позитивизма. Когда они столкнулись с логическим позитивизмом в 1930-х гг., каждый из них обнаружил, что может использовать это престижное направление философии для придания большего веса своим идеям; но мы не должны забывать, что эти идеи были их собственными. К сожалению, поскольку они действительно переняли язык позитивизма и в силу того, что позитивизм быстро стал философией науки психологов, истинные программы Толмена и Халла были затуманены или забыты, что вылилось в бесплодные противоречия 1950-х гг., как мы увидим в главе 10.

Хотя и Толмен и Халл пользовались почетом, Халл, несомненно, был намного влиятельнее Толмена. В университете Беркли Толмен заражал студентов энтузиазмом к изучению психологии и здоровым неуважением к научной напыщенности. Он писал статьи живым языком и обладал интересным подходом к науке, говоря, что «в конце концов, единственным верным критерием остается получение удовольствия. А я получил удовольствие» (Е. С. Tolman, 1959). Он никогда не был систематичным теоретиком и в конце концов признался в том, что был «скрытым

Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 287

феноменологистом», планировавшим свои эксперименты, представляя себе, что бы он делал, если бы был крысой, принимая как должное то, что крысы были такими же умными и здравомыслящими, как он сам, а не просто машинами. К сожалению, все это значило, что, несмотря на то что Толмен мог воодушевлять студентов, он не мог преподавать им систематическую точку зрения, «обращая в истинную веру» психологии. Толмену не была присуща дисциплина.

Но она была свойственна Халлу. Он ценил не получение удовольствия, а долгий, упорный труд по построению постулатов и выведению из них теорем. Это занятие, пусть и скучное, давало Халлу множество идей, которыми он заражал студентов, распространяя свою дисциплину. Более того, внутренняя ситуация Халла была идеальной для развития дисциплины. Помимо кафедры психологии в Йель-ском университете, он занимал важный пост в Йельском институте человеческих отношений, который привлекал яркие умы из многих дисциплин, жаждущие изучить основы науки, чтобы затем применить их в своих областях и для решения мировых проблем. Позднее мы увидим, как на семинарах Халла возникала теория социального научения. В Кеннете Спенсе (1907-1967) Халл нашел продолжателя своей программы. Спенс стал соавтором многих великих трудов Халла, он продолжил его строгие теоретические разработки в 1950-х гг., создал истинно позитивистскую версию необихевиоризма и обучил многих ведущих экспериментальных психологов в 1950-х и 1960-х гг., интеллектуальных «внуков» Халла. И конечно, строгая теоретическая система Халла, неиспорченно механистическая и избегающая любого мистицизма в отношении цели и познания, была абсолютно созвучна натуралистически-позитивистскому Zeitgeist американской психологии после Первой мировой войны.

Халл оказал на психологию гораздо большее влияние, нежели Толмен. Например, в конце 1960-х гг. исследование того, кого из психологов чаще цитируют в ведущих психологических журналах, показало, что на первом месте находился Кеннет Спенс, а сам Халл был на восьмом месте. Это особенно знаменательно, если учесть, что последний умер в 1952 г. и что его теория с начала 1950-х гг. подвергалась едкой критике. Толмен не попал в 60 наиболее цитируемых авторов, даже несмотря на то, что был последовательным когнитивным бихевиористом, а в 1960-е гг. происходила «когнитивная революция».

Заключение: все мы сейчас бихевиористы

В 1948 г. К. Спенс писал, что «сегодня практически все психологи готовы назвать себя бихевиористами». При этом Спенс признавал, что бихевиоризм принимает различные формы. Но, по его мнению, бихевиоризм добился определенного прогресса, поскольку все направления необихевиоризма четко отделяли себя от более ранней, грубой формулировки классического бихевиоризма, принадлежавшей Уотсону. Спенс попытался сформулировать бихевиористскую метафизику в духе логического позитивизма. Он надеялся создать общее кредо, с которым бы могли согласиться все бихевиористы. Как мы увидим в главе 10, его надежды оказались беспочвенными, поскольку последователи Толмена отказались присоединиться.

288 Часть IV. Научная психология в XX веке

На горизонте экспериментальной психологии появился только что сформулированный радикальный бихевиоризм, который после Второй мировой войны бросил вызов всем остальным направлениям, а затем и вытеснил их. Б. Ф. Скиннер, писатель, превратившийся в психолога, в 1931 г. начал разрабатывать радикальный бихевиоризм в духе Дж. Уотсона, но исходя из нового набора технических понятий. Скиннеру предстояло оказать влияние в будущем, когда после войны психологи снова утратили уверенность в своем предприятии и начали поиски нового Ньютона. Однако перед войной Скиннера не воспринимали слишком серьезно. Э. Р. Хилгард (Е. R. Hilgard, 1939) говорил о первом основном труде Скиннера, «Поведении организмов» (1938), что такое узкое понимание психологии сильно ограничит его влияние.

В то время когда академические психологи пришли к принятию бихевиорализ-ма как единственного легитимного подхода к проблемам научной психологии, другие психологи начали заниматься проблемами общества. Психология претерпела величайший подъем не экспериментального, а прикладного направления.

ГЛАВА 9

Закат бихевиоризма, 1950-1960

Закат начинается

В период после Второй мировой войны наиболее серьезные опасения были связаны с традиционным ядром научной психологии — экспериментальной психологией, которую к 1950 г. понимали прежде всего как исследование научения. Зигмунд Кох (S. Koch, 1951a, р. 295) писал, что «психология, похоже, вступила в эру всеобщей дезориентации». В другой статье (1951b) он утверждал, что «с конца Второй мировой войны психология испытывает затяжной и усиливающийся кризис... В его основе, по-видимому, лежит недовольство теориями недавнего прошлого. Никогда прежде не было столь очевидно, что развитие науки не является автоматическим движением вперед». Кох установил две причины кризиса экспериментальной психологии: внешнюю и внутреннюю. Внутренней причиной, по мнению Коха, была десятилетняя стагнация теории научения, а внешней — то, что клиническая и прикладная психология, претендуя на общественное признание, отказывались от теоретических исследований в пользу сугубо практической деятельности.

Неудовлетворенность состоянием экспериментальной психологии высказывал не только Кох. В 1951 г. К. Лэшли резко критиковал теорию структурирования поведенческих актов Дж. Уотсона. Опираясь на физиологические аргументы, Лэшли утверждал, что структурирование поведенческих актов невозможно из-за относительно низкой скорости передачи нервных импульсов от рецептора в мозг и обратно к эффектору. Вместо этого он предположил, что организмам присущи функции центрального планирования, которые координируют наборы действий в качестве более крупных единиц, а не цепей. Он делал особый упор на том, что язык организован именно таким образом, поднимая проблему, которая все больше терзала бихевиористов. Фрэнк Бич, занимавшийся поведением животных, в 1950 г. осудил все возрастающее увлечение экспериментальных психологов проблемами научения крыс. Он задал вопрос, интересуются ли психологи общей наукой о поведении или только одной темой, научением, только одного вида, норвежской крысы. Бич утверждал, что без исследования других видов поведения и других видов животных выводы бихевиористов не могут считаться универсальными. Он также указывал на существование такого видоспецифичного поведения, как импринтинг, которое не является результатом исключительно или научения, или инстинкта. Подобное поведение ускользает от всех существующих теорий научения, проводящих резкую границу между заученным и незаученным и затем исследующих только второе. Проблемы сравнительной психологии стали настоящим бедствием психологии научения в 50-х и 60-х гг. XX в.

10 Зак. 79

290 Часть IV. Научная психология в XX веке

Философский бихевиоризм

Философский бихевиоризм возник как отголосок проблем психологии животных и как мятеж против интроспективного ментализма. Следовательно, психологи бихевиористского толка никогда не обращались к одной из самых очевидных трудностей, которые могли бы возникнуть в их движении, — а именно к тому, что обыкновенные люди верят, что обладают психическими процессами исознанием. Можно было прямо задать вопрос, почему же, если психических процессов не существует (во что, по-видимому, верили бихевиористы), повседневный язык настолько богат описаниями разума и сознания? Бихевиористы философского толка поставили вопрос о том, что менталистскую психологию здравого смысла необходимо интерпретировать в приемлемых для бихевиоризма «научных» терминах, что стало частью их более широкой программы установления связи ненаблюдаемого с наблюдаемым.

Логический бихевиоризм.Философский, или логический, бихевиоризм обычно представляют как семантическую теорию о значении психических терминов. Ее основная идея заключается в том, что приписать организму психическое состояние (например, жажду) — это то же самое, что сказать, будто организм расположен вести себя определенным образом (например, пить при наличии воды) (J. A. Fodor, 1981, р. 115). По мнению логических бихевиористов, когда мы приписываем человеку то или иное психическое состояние, на деле мы описываем его поведение в настоящий момент или возможное поведение при данных обстоятельствах, а не внутреннее психическое состояние. В таком случае концепции сознания можно исключить и заменить понятиями, относящимися исключительно кповедению. Но подобные утверждения весьма уязвимы. Например, согласно логическому бихевиоризму, чье-либо мнение о том, что лед на озере слишком тонок и нельзя кататься на коньках, означает, что субъект не расположен кататься на коньках и склонен сказать окружающим, что им также не следует этого делать. Однако все не так просто. Если вы увидите, что кто-то, неприятный вам субъект, катается на коньках, вы можете ничего не сказать в надежде на то, что лед под вашим врагом проломится. Поэтому психическое утверждение «верить в то, что лед тонкий» нельзя просто ипрямо перевести в наклонности поведения, так как чья-либо склонность копределенному поведению зависит и от других мнений, что делает невозможным прямое уравнивание психического состояния и поведенческих наклонностей.

Трудности логического бихевиоризма имеют отношение к экспериментальной психологии, поскольку его доктрины представляют собой применение операцио-нализма к обычным психологическим терминам. Свойственное логическому бихевиоризму уравнивание психического состояния и поведения, или поведенческих наклонностей, обеспечивает операциональные определения понятиям «верить», «надеяться», «бояться», «испытывать боль» и т. д. Пример с тонким льдом показывает, что нельзя дать операционального определения «вере в то, что лед тонкий» ичто неудача попытки «операционализировать» настолько простое понятие ставит под вопрос всю концепцию операционализма.

Британский философ Дж. Э. Мур еще резче отвергал логически-бихевиористское, операционалистское обращение с психическими терминами: когда мы испы-

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 291

тываем жалость к человеку, страдающему зубной болью, мы не выказываем нашу жалость, прикладывая его руку к его же щеке.

Итак, логический бихевиоризм очень уязвим, что сделало его популярным объектом критики со стороны философов других направлений. Но проблема заключается в том, что те, кому приписывали подобные взгляды, — Рудольф Карнап, Гилберт Райл и Людвиг Витгенштейн, на деле придерживались более сложной философии. Мы обсудили «бихевиоризм» Карнапа в главе 8 в связи с Э. Ч. Толме-ном, который одно время находился под влиянием Карнапа. Карнап ближе всех подошел к утверждению положений логического бихевиоризма, но нам следует помнить, что для него это было всего лишь временной остановкой на пути к истолкованию менталистского языка как рассказа о состояниях мозга.

•«Призрак в машине». Вкниге «Концепция разума» (1949) английский философ Гилберт Райл (1900-1976) нападал на то, что называл «догмой о призраке в машине», восходящей к Р. Декарту. Декарт выделял два мира: один — материальный, включающий тело, а другой — психический, внутреннюю призрачную сцену, на которой происходят частные психические события. Райл осуждал Декарта за совершение грандиозной «категорийной ошибки», заключавшейся в том, что разум рассматривался как нечто отдельное от тела. Вот пример категорийной ошибки: на экскурсии по Оксфордскому университету человек видит здания колледжей, библиотеку, деканов, профессоров и студентов. В конце дня посетитель спрашивает: «Вы мне показали все эти вещи, но где же университет?» Ошибка заключается в предположении о том, что название «Оксфордский университет» должно применяться по отношению кодному объекту, отделенному от строений и т. д. Итак, Райл провозгласил картезианский дуализм категорийной ошибкой. Картезианцы описывали поведение посредством таких «психических» предикатов, как «умный», «обнадеживающий», «искренний», «неизобретательный», а затем делали предположение о том, что должны быть психические субстанции, стоящие за поведением, которое делает их умными, обнадеживающими, искренними или неизобретательными. Именно здесь, по мнению Райла, и кроется ошибка, поскольку поведение само по себе является умным, обнадеживающим, искренним или неизобретательным; чтобы сделать его таким, не нужно никаких внутренних призраков. Более того, изобретение «призрака в машине» не решает проблемы, поскольку, если бы внутренний призрак существовал, мы должны были бы объяснить, почему его действия являются умными, обнадеживающими, искренними или неизобретательными. Существует ли призрак в призраке? Или призрак в призраке в призраке? Идея призрака в машине только затрудняет понимание психической жизни.

Может показаться, что Райл утверждал, будто разум является всего лишь поведением, т. е. что он был типичным бихевиористом (сам Райл возражал против того, чтобы его считали таковым). В действительности Райл утверждал, что психические предикаты — это нечто большее, чем описания поведения. Например, когда мы говорим, что птицы мигрируют, мы видим, что они летят на юг, и бихевио-рист мог бы сказать, что миграция — это поведение, выраженное в полете в южном направлении. Но по мнению Райла, сказать, что птицы мигрируют, означает сказать гораздо больше того, что они летят на юг, поскольку термин «миграция» под-

292 Часть IV. Научная психология в XX веке

разумевает весь процесс ежегодных полетов птиц на юг и обратно и их умение ориентироваться в пространстве. Поэтому сказать, что птицы мигрируют, выходит за пределы того, чтобы просто сказать, что они летят на юг, но это отнюдь не стоит за тем, чтобы сказать, что они летят на юг. Подобным же образом сказать о поведении, что оно умное, означает не просто описать некое поведение, поскольку это вводит различные критерии, которые мы используем, говоря о поведении, что оно умное, — например, что оно соответствует ситуации и что оно, похоже, будет успешным. Но сказать, что человек поступает умно, — отнюдь не приписать поведение неким призрачным внутренним расчетам, которые делают его умным, как бы оно ни выходило за пределы описания бихевиористом того, что делает человек. Хотя Райл отвергал дуализм и хотя проведенный им анализ разума в некоторых чертах напоминал бихевиоризм, он достаточно сильно отличался как от физиологического, так и от логического, философского бихевиоризма.

Разум как социальный конструкт. Сложный и тонкий анализ ординарного психологического языка провел венский (а позднее — британский) философ Людвиг Витгенштейн (1889-1951).

Витгенштейн утверждал, что философы-картезианцы заставили людей поверить в существование психических объектов (например, ощущений) и психических процессов (например, памяти), тогда как фактически нет ни того ни другого. В качестве психического объекта рассмотрим боль. Достаточно очевидно, что би-хевиористы ошибаются, утверждая, что боль представляет собой поведение. Ошибка бихевиориста заключается в том, что использование «боли» от первого и третьего лица симметрично. Если мы видим, что кто-то стонет и держится за голову, мы говорим: «Ему больно», но я не скажу «Мне больно», потому что я наблюдаю, как я стону и держусь за голову, как того требует строгий операционализм. Поэтому, по мнению Витгенштейна, фраза «Мне больно» не описывает ни поведения, ни некоего внутреннего объекта. Объект познаваем, поэтому мы можем сказать о нем истинные вещи, например, «Я знаю, что эта книга Витгенштейна стоит 5 долларов 95 центов». Но утверждение о знании имеет смысл только в том случае, если мы можем в нем усомниться, т. е. если может быть истинно другое состояние дел, а не то, о каком мы думаем. Так, вполне разумным может быть высказывание «Я не знаю, стоит ли эта книга Витгенштейна 5 долларов 95 центов». Напротив, предложение «Я знаю, что мне больно» выглядит осмысленным и указывает на внутренний объект, но утверждение «Я не знаю, больно ли мне» — нонсенс; конечно, человек может получить травму и не почувствовать боли, но нельзя сказать: «Я не знаю, больно ли мне». Еще одна проблема, связанная с размышлениями о боли, как об объекте, касается ее локализации. Если я держу конфету двумя пальцами, а затем положу пальцы в рот, нам придется согласиться с тем, что конфета у меня во рту, равно как и между пальцами. Но давайте предположим, что у меня болит палец, и я сую палец в рот. Болит ли у меня рот? Любой ответит, что нет, следовательно, местоположение боли мы определяем иначе, чем местоположение других объектов. Витгенштейн сделал заключение о том, что боль не является неким внутренним объектом и что утверждения относительно боли (или радости, или экстаза) не являются описаниями чего-либо предметного. Скорее, они — проявления. Стоны выражают боль, но они ее не описывают. Витгенштейн называл такие предложе-

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 293

ния, как «Мне больно», заученными лингвистическими эквивалентами стонов, выражающими, но не описывающими боль. Боль абсолютно реальна; это не призрачный психический объект.

К. Дж. Лакхардт (С. G. Luckhardt, 1983) предложил полезную аналогию для того, чтобы прояснить точку зрения Витгенштейна. Живопись выражает концепцию художника посредством нанесения физического вещества краски на холст. В процессе истолкования картины мы находим ее красивой (или уродливой). Бихевиористы напоминают продавцов красок, которые указывают на то, что, поскольку картина выполнена красками, ее красота тождественна расположению красок на полотне. Но очевидно, что это абсурд, поскольку картины, перед которыми благоговели художники-академики и публика в 1875 г., модернисты и их аудитория сочли бы, вероятно, приторным китчем. Красота зависит от истолкования красок на холсте и не идентична ему. Картина представляет собой физическое проявление художника, которое, в свою очередь, истолковывается зрителями. Подобным же образом фраза «Мне больно», точно так же, как стоны и гримасы, является физическим проявлением, которое могут истолковать все, кто его услышит.

Далее Витгенштейн утверждал, что психические процессы не состоят из каких-либо вещей. Давайте рассмотрим память. Очевидно, что мы помним вещи постоянно, но существует ли внутренний психический процесс вспоминания, общий для всех актов памяти? Витгенштейн полагал, что нет. Н. Малкольм (N. Malcolm, 1970) приводит следующий пример: спустя несколько часов после того, как вы положили ключи в ящик на кухне, вы спрашиваете: «Куда я положил ключи?» Вы можете вспомнить это несколькими способами.

1. С вами ничего не происходит, затем вы мысленно проявляете свои действия
в течение дня, у вас возникает образ ключей, положенных в ящик на кухне, и
вы говорите: «Я положил их в ящик на кухне».

2. С вами ничего не происходит. У вас нет образов, но вы спрашиваете себя:
«Куда я положил ключи?», а затем восклицаете: «Кухонный ящик!»

3. Вопрос встает, когда вы глубоко поглощены разговором с другим человеком.
Не прерывая беседы, вы указываете на кухонный ящик.

4. Вас спрашивают, когда вы пишете письмо. Ничего не говоря, вы подходите
к ящику, открываете его и вытаскиваете ключи, составляя в течение всего
этого времени следующее предложение письма.

5. Без каких-либо колебаний и сомнений выЪрямо отвечаете: «Я положил их
в ящик на кухне».

В каждом случае вы вспоминаете, где были ключи, но каждый из случаев не похож на другие. Поведение различно, поэтому не существует необходимого поведенческого процесса вспоминания; не существует единого психического сопровождения акта вспоминания, не существует и неотъемлемых психических процессов вспоминания; и поскольку не существует общего поведения или сознательного опыта, не существует и неотъемлемого физиологического процесса вспоминания. В каждом случае присутствует определенное поведение, психические события и физиологические процессы, но они неодинаковы, поэтому не существует единого процесса памяти. Мы объединяем эти события в «память» не потому, что каждый

294 Часть IV. Научная психология в XX веке

эпизод обладает некоторой существенной определяющей чертой, но потому, что все они обладают тем, что Витгенштейн называл «семейным сходством». Члены одной семьи похожи друг на друга, но не существует одной-единственной особенности, какой обладали бы все члены семьи. У двух братьев могут быть похожие носы, у отца с сыном — уши, у двух кузенов — волосы, но не существует необходимой определяющей черты, присущей всем. Витгенштейн утверждал, что все термины, относящиеся к психическим процессам, — это термины семейного сходства, но они не имеют характерной сути, которую можно было бы выделить. «Вспоминание», «мышление», «намерение» являются не процессами, а человеческими способностями.

О психологии Витгенштейн был невысокого мнения: «Бесплодность психологии нельзя объяснить тем, что она молодая наука... проблема в том, что в психологии нет единых экспериментальных методов». По его мнению, примером концептуальной путаницы в психологии служит ошибочное представление о том, что психические объекты и психические процессы существуют, и попытки объяснить эти фикции:

Следует отказаться от мысли, что существуют некие психические процессы думанья, надежды, желаний, веры и т. п., независимые от процессов выражения мысли, надежды, желанья и т. д. Если мы тщательно проверим употребление нами понятий «думать», «придавать значение», «желать» и т. д., то этот процесс избавит нас от соблазна искать особый акт мышления, независимый от акта выражения наших мыслей и спрятанный в некоей особой среде (L. Wittgenstein, p. 41-43).

Это мнение Витгенштейна полностью совпадает с представлениями Райла: за нашими актами ничего не стоит, «призрака в машине» не существует. Что касается высказывания о психологии, то его можно отнести к науке вообще: объяснения имеют свой предел (N. Malcolm, 1970). Бессмысленно спрашивать физика, почему объект, пришедший однажды в движение, будет вечно двигаться по прямой, если на него не подействует другая сила, поскольку это базовое предположение, которое позволяет физике объяснять другие вещи. Никто не видел объект, движущийся таким образом, и единственные объекты, на которые явно ничто не воздействует и которые мы можем наблюдать в движении, — это планеты, движущиеся (грубо говоря) по кругу. Подобным же образом физики не могут объяснить, почему кварки имеют те свойства, которыми они обладают; они могут объяснить только, каким образом, учитывая эти свойства, можно объяснить поведение кварков. Психологи предполагали, что мышление, память, желанье и т. д. требуют объяснений, но Райл и, особенно, Витгенштейн заявили, что это не так. Когда психологи поставили вопрос о том, что представляет собой процесс мышления, они пошли по ложному пути. Витгенштейн отмечал:

Мы можем говорить только о процессах и состояниях, а вопрос об их природе останется нерешенным. Да, мы можем размышлять об этой природе и выдвинуть ту или иную ее концепцию, но эта концепция — всего лишь то, что помогает нам лучше понять процесс (Wittgenstein, 1953).

С точки зрения Витгенштейна, мы не в состоянии дать научного объяснения поведения, но мы можем понять его. Чтобы понять поведение людей и выражение

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 295

их мыслей, мы должны принять во внимание то, что Витгенштейн называл «формами жизни». Обсуждая пример с картиной, данный К. Лакхардтом, мы указывали, что красота картины таится в ее истолковании. То, как мы интерпретируем картину, зависит от ситуации. Ценитель живописи, знакомый с историей искусств и новейшей художественной критикой, будет воспринимать картину в этом контексте, учитывая то, что он знает о данном художнике, и под влиянием своих впечатлений от его более ранних работ. Не просто красками на холсте, а чем-то прекрасным или уродливым картина становится только в глазах зрителя. Весь этот контекст и есть «форма жизни».

Витгенштейн отмечает, что действия человека имеют смысл только в условиях формы жизни. Необразованный житель западного мира, возможно, сочтет практики иной культуры или другой исторической эпохи лишенными смысла. Верно и обратное: представители некоторых африканских племен впервые попали в город и были глубоко шокированы, когда в одном высотном здании увидели, как в ящик вошли двое мужчин, а через несколько секунд оттуда вышли три женщины. (Они увидели лифт.) Если заявление Витгенштейна верно, то не только психология не может быть наукой из-за того, что не существует психических процессов и объектов, подлежащих изучению и объяснению, но и другие общественные науки не могут быть науками, поскольку не существует исторически неизменных и универсальных кросс-культурных принципов понимания человеческого мышления и поведения. Витгенштейн говорил, что психология должна отказаться от «жажды обобщений» и «презрительного отношения к частному случаю», позаимствованных ею у естественных наук (L. Wittgenstein, 1953), и преследовать самую скромную цель — объяснить формы жизни и отдельные действия людей в пределах их конкретных исторических форм жизни.

Формальный бихевиоризм

Если взгляды К. Халла и Э. Ч. Толмена сформировались до распространения логического позитивизма и конструктивизма, то все психологи, достигшие профессиональной зрелости после Второй мировой войны, испытали серьезное влияние этих течений. Многие представители нового поколения полагали, что дискуссии 1930-1940-х гг. закончились безрезультатно и проблемы психологии научения (ядра процесса приспособления) не решены. В результате в 1940-1950-х гг. многие психологи-теоретики занялись пересмотром положений своей науки, стремясь усовершенствовать психологические теории с помощью техник логического позитивизма и операционализма.

Промежуточные переменные и гипотетические конструкты.Наибольшие споры в тот период вызывали понятие «промежуточных переменных», введенное Э. Ч. Тол-меном, и такие теоретические понятия, как «когнитивная карта» и «сила привычки», которые К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен привлекли для объяснения поведения. Конец дебатам в 1948 г. положили Кеннет Маккоркодейл и Пол Мил, которые разграничили промежуточные переменные и «гипотетические конструкты». Хотя подразумевалось, что это разграничение будет осью, вдоль которой можно будет расположить психологические концепции, на практике это различие использовали дихотомически — аналитики-теоретики были склонны противопоставлять про-

296 Часть IV. Научная психология в XX веке

межуточные переменные и гипотетические конструкты. Промежуточные переменные представляли собой концепты, определенные строго операционально, в виде простых стенографических описаний экспериментальных процедур и измерений. Обычно утверждали, что гипотетические конструкты представляют собой временные подручные средства, облегчающие творчество на ранних стадиях научного развития. Неудачную попытку «очистить» гипотетические конструкты до состояния промежуточных переменных признали совершенно ненаучной, поскольку «валидные промежуточные переменные... являются единственным видом конструктов, допустимых в научной теории» (М. Marx, 1951).

Но было непонятно, в чем же заключается дополнительное значение гипотетических конструктов. Иногда казалось, что они значат не больше, чем идиосинкразические ассоциации их создателя (Н. Н. Kendler, 1952); иногда — что их значение имеет отношение к гипотетическим неврологическим механизмам, лежащим, как полагали, в основе поведения (М. Marx, 1951); а иногда — к более абстрактным моделям поведения (Е. С. Tolman, 1949). В чем бы ни заключалось дополнительное значение, все, за исключением Э. Ч. Толмена и его сотрудников (D. Krech, 1949; Е. С. Tolman, 1949), утверждали, что оно было незначительным и его следовало убрать из психологической теории как можно скорее.

Чтозаучивают? Наглядный пример дискуссий о смысле и статусе гипотетических конструктов — спор между толменианцами и неохаллианцами, продолжавшийся с 1930-х гг. Неохаллианцы утверждали, что, когда животное выучивает, как пробегать по лабиринту, оно выучивает серию ответов, которые должны быть представлены в определенных точках лабиринта. Последователи Толмена продолжали считать, что животное выучивает репрезентацию лабиринта в когнитивной карте. Чтобы склонить чашу весов в пользу той или иной точки зрения, было проделано огромное количество экспериментов, но к 1950 г. так и не удалось достичь никакого прогресса в определении того, какая же позиция правильна. В 1952 г. Говард Кендлер, студент Спенса, заявил, что спор между толменианцами и неохаллианцами представлял собой псевдодиспут. Применив операциональные критерии, Кендлер попытался показать, что между этими двумя лагерями не существовало реальных различий. Поскольку «единственное значение, которым обладают промежуточные переменные, — это их отношения как с зависимыми, так и с независимыми переменными», то любая теория научения занимается лишь ответами в данных точках выбора в лабиринте. Кендлер обвинил сторонников Толмена в приверженности «ошибке овеществления», поскольку они верили, что когнитивные карты это нечто большее, чем стенографическое описание поведения в лабиринте. Поскольку теоретическим понятиям следует давать операциональные определения — в терминах поведения, имеющего место при определенных условиях, — различие между позициями толменианцев и неохаллианцев не превышало различия «между персональными процессами мышления, ведущими к изобретению гипотетических конструктов».

Статья Кендлера разъяснила, что логический позитивизм и операционализм ослепили психологов того времени, лишив их способности заниматься другими направлениями науки, даже в том случае, если этими направлениями занимались такие маститые ученые, как К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен. И тот и другой были реалистами;

Глава 9. Закат бихевиоризма, 1950-1960 297

т. е. они полагали, что их конструкты относятся кнеким реальным объектам или процессам в живом организме. Для Халла эти процессы были физиологическими, но Кендлер отвергал приверженность Халла физиологической реальности его концептов как «интуитивное понятие индивида», которое нельзя было смешивать с операциональными определениями концептов, обладающих научным знанием. Что же касается Толмена, то Кендлер предположил, что конструкты Толмена могут иметь отношение к психологически реальным сущностям, но глубоко ошибся. Кендлер, защитник операционализма и чистых промежуточных переменных, был номиналистом и определял понятия только в терминах их употребления, но не был способен увидеть, что теоретические конструкты могут иметь отношение к чему-либо, лежащему за пределами поведения. Коллега Толмена Бенбоу Ричи (Benbow Ritchie, 1953) попытался указать на ошибку Кендлера, но напор операционализма был слишком велик. Большинство психологов согласились с мнением Кендлера о том, что между Халлом и Толменом не было никаких различий, и перешли кдругим вопросам.

Статья Кендлера еще раз подтвердила, что операционализм представляет собой скорее разновидность идеализма, чем материалистического реализма. Промежуточные переменные не существуют в организме реально и, следовательно, не являются причиной связи между стимулом и ответом. Они были введены учеными для обобщения знаний о поведении других. Таким образом, для операционализма окончательной реальностью является непосредственный опыт, а это доказывает, что операционализм представлял собой форму идеализма.

Убийство стариков: Дартмутская конференция.На Дартмутской конференции по теории научения, проведенной в 1950 г., новое поколение теоретиков, занимавшихся научением, дало оценку теориям научения в свете логического позитивизма, которого, как они полагали, придерживались их учителя. Теория К. Л. Халла, по их мнению, наиболее тесно связанная с позитивистскими стандартами построения теорий, подверглась самой сильной критике. Зигмунд Кох сделал доклад о Халле, где постарался показать, что гипотетически-дедуктивная теория поведения Халла с позитивистской точки зрения не выдерживает никакой критики: она полна несоответствий в определении независимых переменных, недостаточно подкреплена эмпирически и ее формулировка весьма уязвима. Другие теории, в том числе Э. Ч. Толмена, Б. Ф. Скиннера, Курта Левина (гештальт-психолога) и Эдвина Р. Гатри (еще одного бихевиориста), подверглись разнообразной критике за то, что не соответствовали позитивистским критериям.

Очевидно, что более старые теории научения не были адекватными, по крайней мере, если исходить из стандартов логического позитивизма. Но были ли так уж верны сами стандарты логических позитивистов? В Дартмуте было отмечено, что направление бихевиоризма, разрабатываемое Б. Ф. Скиннером, не может существовать согласно принципам логического позитивизма. Но Скиннер и не пытался соответствовать этим принципам: он установил собственные стандарты адекватности теории и им его теории соответствовали. Возможно, назрела необходимость изменить цели психологических исследований, отказавшись от тех, которые были навязаны философией. Возник вопрос: нужны ли вообще теории научения?

298 Часть IV. Научная психология в XX веке

Б. Ф. Скиннер (1904-1990)

Необходимо вычеркнуть все «может» и «должно». Истина заключается в «делает» и «не делает».

Б. Ф. Скиннер