ГОД ДЕВЯТЫЙ: АТОН СТАНОВИТСЯ НЕТЕРПИМЫМ?
В восьмой год правления царь обновил клятву, которую принес в шестом году. Поднявшись на большую позолоченную колесницу, он отправился в инспекционную поездку и осмотрел стелы, отмечавшие южную границу города. В восьмой день первого месяца зимы царь вновь поклялся, что не переступит пределов города Солнца. Это было теологическим подтверждением рождения столицы, посвященной Атону.
Что послужило причиной подобного поступка? Мы не знаем. Какие события, произошедшие между шестым и восьмым годами, могли побудить царя к торжественному повторению своей клятвы? Документы об этом умалчивают.
В девятый год появилось новое имя Атона: «Да живет Ра, властитель Страны Света, ликующий в Стране Света в имени своем Pa‑отец, который явился в (образе) Атона». В этом имени уже не упоминаются ни Хорахти, сокологоловый солнечный бог, ни Шу, бог пронизанного светом воздуха. Сакральное имя теперь объединяет только Ра и Атона – и оно сохранится неизменным до конца царствования. Атон становится «божественным отцом» царя и сам обладает царским статусом; он располагает всей творческой мощью Ра. Атон, единственный, обеспечивает благоденствие фараона и каждый день заново порождает его; этого бога можно сравнить с гигантским атомным реактором, излучающим свет и вместе с ним жизнь. Речь идет не только о свете, который манифестирует себя через посредство солнечных лучей, но также о сверхъестественном свете, который обладает абсолютной властью над сотворенным миром, зависимым от него.
Метафизический акт составления нового солнечного имени сопровождался странным мероприятием: Эхнатон повелел разрушить все статуи Амона и изгладить из текстов, высеченных на камне, все упоминания имени этого бога. «Повсюду, – пишет Легрэн, – в соответствии с царским приказом удалялись со своих мест или уничтожались образы Амона. Мало найдется архитектурных памятников, гробниц, статуй, статуэток и даже совсем мелких предметов, которые не были бы изуродованы подобным образом… Посланники фараона взбирались на верхушки обелисков и спускались в подземелья гробниц, чтобы и там разрушать имена и изображения богов». Маленькие скарабеи – и те не избежали подобной участи; из надписей был удален даже иероглифический знак, используемый для написания слова «боги» (которое, по‑видимому, противоречило концепции единственного бога).
Легрэн, однако, несколько сгущает краски, рисуя почти апокалиптическую картину. Действительно, Эхнатон приказал уничтожить божественные имена, чтобы таким образом создать пространство «магической пустоты» вокруг Атона. Тем не менее, не следует замалчивать некоторые не укладывающиеся в эту картину детали. В гробнице Рамосе, например, первое имя Эхнатона – Аменхотеп («Амон доволен») – нигде не было разрушено! В гробнице Херуэфа имя Амона было изглажено повсюду, но только не в царских картушах Аменхотепа III и Эхнатона. На стеле Аменемхета имя Амона подверглось уничтожению, однако имя Осириса осталось в неприкосновенности, как и имена некоторых других древних божеств – Исиды, Хора, Геба и Нут. А между тем эта стела не могла не привлечь особое внимание царских посланцев: ведь на ней Осирис именуется первым из богов, творцом Неба и Земли!
Можно было бы сослаться и на другие случаи, когда царское повеление об уничтожении божественных имен по какой‑то причине не выполнялось. В Фаюме, например, изуродованных памятников почти совсем нет – очевидно, потому, что эта местность избежала влияния атонизма.
Разрушая имена богов, Эхнатон лишал их возможности воплощения, то есть уничтожал их влияние. Отныне власть Атона должна была стать единоличной. Современные поклонники и противники Эхнатона не перестают горячо обсуждать его решение. Царя объявляли безумцем, фанатиком, сектантом, эпилептиком; мечтателем, превратившимся в садиста; душевнобольным, который пытался отомстить ненавистному жречеству. Домб сравнивает Эхнатона с Ашокой, Марком Аврелием и Людовиком Святым – на том основании, что фараон будто бы пытался наполнить ткань политических событий дыханием духовности. По мнению этого египтолога, культ универсальной силы Атона предполагал признание сущностной идентичности всех людей.
Дэниэл‑Ропс рисует лирический образ Эхнатона – царя, «которому земное могущество казалось чем‑то смехотворным по сравнению с могуществом небесных сил».
Два исследователя, которые занимались египетским эзотеризмом, совершенно по‑разному оценивают конфликт между царем и жрецами Амона. По мнению Энеля, Эхнатон совершил ошибку, когда открыл врата храмов, разгласил тайные учения и сделал достоянием всех то, что должны были знать лишь избранные. «Легко представить себе, – объясняет ученый, – ту ярость, которую подобная профанация должна была возбудить у посвященных: ведь они восприняли происшедшее как святотатство, как грубое покушение на святая святых – древнее учение. Шваллер де Любич, напротив, полагает, что «авантюра» Эхнатона прекрасно вписывается в символическое развертывание египетской истории. На его взгляд, Эхнатон, этот «женоподобный» царь, является точным соответствием Хатшепсут, «мужеподобной» царицы.
Шваллер де Любич не верит в личную ненависть Эхнатона к фиванскому жречеству и обращает внимание на тот факт, что уничтожение божественных имен было не систематическим осуществлением яростной мести, но одноразовой – хотя методической и точной – работой. Многие имена изглаживались так поспешно, что при желании их можно прочитать по оставшимся следам. «Эхнатон, – пишет этот египтолог, – совершил необходимый поступок: он мгновенно положил конец возможности выражения тех принципов, которые должны были уступить место новому принципу, воплощенному в нем самом; он безжалостно подавил все проявления культа, связанного с устаревшими принципами».
Каждое из двух приведенных объяснений, несомненно, содержит долю истины. Ясно, что Эхнатон сделал достоянием гласности некие аспекты египетской религиозной мысли, которые до тех пор хранились в тайне от непосвященных; ясно также, что уничтожение имен было магической «операцией», а не систематической, рассчитанной на долгое время процедурой.
Если Эхнатон ощутил потребность в возобновлении своей клятвы, если счел необходимым утверждать имя Атона магическим образом, разрушая имена других богов (за исключением – весьма знаменательным – бога Ра), то произошло это потому, что проведение религиозной реформы нужно было ускорить. Точно так же, как город Солнца вырос в пространственных границах, за которые не мог выходить, земное существование Эхнатона ограничивалось определенными временными рамками: в этот‑то срок и должна была явить себя миру религия Атона.
У нас нет никаких данных ни о религиозной войне в Египте, ни о расправах с теми, кто отказывался почитать Атона, ни о преследованиях инакомыслящих. Решение Эхнатона не было обусловлено политическими соображениями или социологическими причинами. Речь шла о чисто магическом акте – введении в действие «программы атонизма», которая составляла «генетический код» данного царствования.
Во многих регионах и городах резчики оставили нетронутыми имена древних божеств. Эхнатон не был настолько наивным, чтобы верить, будто его посланцам хватит времени для систематического уничтожения божественных имен по всему Египту. Важно было осуществить эту операцию в некоторых «болевых точках» страны.
Йойотт и Верню не разделяют гипотезы о религиозном кризисе в Египте, о фанатизме и нетерпимости Атона. В поддержку их точки зрения можно было бы привести много серьезных аргументов – в дополнение к тем, о которых мы уже говорили. Так, в стране не произошло религиозного или гражданского мятежа. Египтяне сохраняли в составе своих имен имена традиционных божеств и не заменяли их именем Атона – а это значит, что, по крайней мере, в душе, они оставались верными «классическому» пантеону. В самом городе Солнца были обнаружены многочисленные следы той религии, которая практиковалась на протяжении столетий. Царская полиция не вмешивалась и не предпринимала никаких мер против тех, кто поклонялся не Атону, а другим богам. На стеле одного вельможи даже изображены рядом Атон (с эпитетом единственный), Осирис‑Сокар и Хнум!
Традиционные религиозные символы не уничтожались, не запрещались и не были преданы забвению.
Уничтожение имен богов действительно имело место, однако те наши современники, кто склонен оценивать амарнский опыт под романтическим углом зрения, сильно преувеличивают значение этого феномена. Не следует воображать себе орды фанатиков, которые с зубилами в руках рыскали по храмам и гробницам. На самом деле поручение царя выполняли несколько профессиональных скульпторов: они педантично изглаживали имя Амона, чтобы имя Атона обрело дополнительное могущество.
На этот магико‑теологический акт вовсе не обязательно – как, к сожалению, часто делают – навешивать ярлык фанатизма. Эхнатон прекрасно знал, что не сможет навсегда покончить с Амоном. Он и не пытался разрушить священную резиденцию имперского бога, Карнак. Он просто хотел – на тот срок, который был отпущен для его правления, – свести на нет влияние фиванского бога, чтобы возросло влияние Атона.
Глава XII
ВОЕННЫЕ У КОРМИЛА ВЛАСТИ?
Если мы должны отказаться от не соответствующей действительности концепции «преследований» Амона, то не следует ли нам со вниманием отнестись к другой теории, которая в последние годы многократно обсуждалась в египтологической литературе, – теории о привилегированном положении военных в городе Солнца?
Ахмед Кадри в своем исследовании[71]проследил возрастание роли военного сословия в эпоху Нового царства. Солдаты фараона одержали важные победы в Азии, они были гарантами безопасности имперских территорий. Потому они получали царские пожалования и стали пользоваться особым престижем в египетском обществе. Продвижение военных по социальной лестнице неизбежно должно было привести к конфликтам между ними, «нуворишами», и традиционной верхушкой общества – писцами и чиновниками.
Не пытался ли Эхнатон опереться на это военное сословие, находившееся пока в процессе формирования? Самые влиятельные амарнские вельможи, Эйе и Хоремхеб, были военными. Они входили в ближайшее окружение царя, который пренебрег фиванским обществом и теперь собирал вокруг себя своих верных сторонников.
Долгое время в науке бытовала легенда о крайнем пацифизме Эхнатона, о том, что он будто бы отвергал саму идею войны, мечтал о «вечном мире». В действительности дело обстояло иначе. Эхнатон, как и любой фараон, стоял во главе могучего, хорошо организованного войска. Знаменитые талататы свидетельствуют о присутствии на царских церемониях многочисленных ликующих солдат. Когда фараон выходит из своего дворца, его сопровождает личная гвардия. Солдаты из элитных частей бегут за его колесницей. Некоторые вооружены мечами и копьями. В войске Эхнатона служили сирийцы, нубийцы и ливийцы (последние специализировались на метании дротиков).
В амарнской гробнице № 3, которая принадлежала Ахмесу, носителю опахала по правую руку царя, изображены пехотинцы со своим вооружением: щитами, копьями и секирами. В гробнице № 6, принадлежавшей Панехси, сохранилась следующая сцена: царь, царица и их дочери совершают прогулку на колесницах в окружении солдат.
В сценах, где присутствуют военные, нет ничего угрожающего или мрачного. Часто мы видим, как солдаты забавляются, в шутку задирают друг друга. Или же рядом с ними выступают музыканты. То, что многочисленные солдаты постоянно находились рядом с Эхнатоном, можно считать твердо установленным фактом. Совершенно очевидно, что они повиновались фараону и прекрасно вписывались в амарнское общество.
Утверждение, будто Эхнатон был игрушкой неотесанных военных, которым предоставил высшие посты в государстве, ни на чем не основано. Взгляд на фараона как на своего рода «главу мафиозного клана», опиравшегося на солдафонов, чтобы подчинить своей воле фиванских жрецов, соответствует, может быть, вкусам читателей криминальных романов, но не реалиям египетской истории. Египетское общество не знало борьбы классов, и фараону незачем было принимать сторону одного из социальных слоев в ущерб интересам всех остальных.
Прорись рельефа на корпусе колесницы Тутмоса IV. Царь поражает азиатов из лука. Его руку направляет стоящий рядом с ним в колеснице бог войны Монту (с соколиной головой, увенчанной солнечным диском и двумя страусовыми перьями).
Армия не взяла в свои руки власть в городе Солнца. Она, как и в предшествовавшие правления, подчинялась царю и своим старшим офицерам. В ней, кстати, служили бывшие фиванские чиновники, «новые люди» и чужеземцы.
Существовала также полиция, которой руководил некий Маху. Его гробница в эль‑Амарне (№ 9) – единственный законченный памятник во всем некрополе. Маху относился к числу чиновников высокого ранга. Он приказал построить в пустыне форты, чтобы обезопасить столицу от всякого рода неожиданных вторжений. Он имел в виду, прежде всего, отряды кочевников, хотя и находившихся – в большей или меньшей мере – под контролем Египта, но всегда готовых к грабежам. Те полицейские подразделения, что патрулировали пустыню, во все времена совершали многочисленные рейды, обеспечивая безопасность караванов. Благодаря изображениям в гробнице Маху мы знаем, что начальник полиции Ахетатона в зародыше подавлял любые попытки номадов проникнуть на территорию города. Маху вместе с визирем лично допрашивал пленников. Он обвинял этих людей в том, что они, будучи подкупленными некоей иностранной державой, пытались сеять беспорядки в Египте.
Полиция Его Величества проявляла бдительность и всерьез относилась даже к самым незначительным инцидентам. Маху был вознагражден за свои заслуги. На одном из гробничных изображений мы видим, как начальник полиции, склонившись перед царем, царицей и принцессой Меритатон, принимает от них золотые ожерелья – самые почетные знаки отличия.
Ахетатон не был открытым городом. Его охраняли и внешняя стража, и отряды внутреннего наблюдения. Некий Туту, например, «проверял личность» тех иностранцев, которые желали обосноваться в столице. Он также был вознагражден царем за свои блестящие служебные качества.
Город Атона не представлял собой руссоистского заповедника на территории Египта. Эхнатон не идеализировал «доброго дикаря» и не вел себя, как оторванный от жизни поэт‑мечтатель. Имея в своем распоряжении армию и полицию, он использовал их для обеспечения безопасности столицы и общественного порядка.
Тем не менее, солдаты и полицейские не стали доминирующим классом, способным навязать свою волю царю Египта. Военные столь же мало могли влиять на Эхнатона, как жрецы Амона Карнакского – угрожать ему. Те и другие были лишь слугами фараона, не проявлявшими ни малейшей склонности к мятежу.
Глава XIII