СТАНОВЛЕНИЕ НАУКИ КАК СОЦИАЛЬНОГО ИНСТИТУТА
Социальный институт науки начал складываться в Западной Европе в XVI–XVII столетиях, в период упадка феодализма и зарождения буржуазных общественных отношений и ценностей. При этом влияние науки на социальную жизнь долгое время обнаруживалось прежде всего в сфере мировоззрения – в сфере, где до этого в течение многих веков доминировала религия.
С первых же шагов своей институционализации наука вступила в непростые, порой остроконфликтные взаимоотношения с теологией.
– В эпоху средневековья именно теология выступала в качестве верховной инстанции, призванной обсуждать и решать коренные мировоззренческие проблемы, такие, как вопрос о строении мироздания и месте в нем человека, о смысле и высших ценностях жизни и т.п.
– На долю зарождавшейся науки оставались проблемы более частного и «земного» порядка.
В соответствии с концепцией двойственной истины, разработанной в недрах католической схоластики,
– теология занималась наиболее кардинальными и «возвышенными» вопросами,
– тогда как знание о вещах мирских, «низменных», непосредственно окружающих человека, не обладало столь высокой значимостью для нее и вызывало существенно меньший интерес.
Такое разделение «сфер влияния» оставляло определенные возможности для развития научного знания, хотя всегда сохранялась вероятность того, что наука выйдет за эти рамки.
Как известно, впервые это произошло в связи с созданием гелиоцентрической системы Коперника. Тот факт, что именно она послужила поводом для столь резкого столкновения науки с теологией, не был случайным, поскольку геоцентризм оказался одним из опорных пунктов религиозного учения о мире. Тогда случилось так, что острый конфликт между религией и наукой произошел на почве астрономии, хотя, наверное, он мог произойти и в другой области.
Как бы то ни было, коперниковским переворотом наука впервые заявила о своих претензиях на роль силы, предлагающей собственные решения серьезнейших мировоззренческих вопросов.
Занятия наукой, до тех пор казавшиеся (а в какой‑то мере и действительно бывшие) чем‑то сродни магии, алхимии или астрологии, являвшиеся нередко уделом отшельников‑одиночек, вдруг стали вызывать живой общественный интерес.
Здесь, конечно, еще не может быть и речи о сколько‑нибудь прочном укоренении науки в обыденном сознании широких слоев населения – мы имеем в виду лишь то, что в глазах образованных людей наука начинает выступать как самостоятельная и самоценная сфера деятельности.
А это, в свою очередь, открыло возможность воспринимать занятия наукой как достойное жизненное поприще для человека.
Признание за научной деятельностью самоценного характера и стало началом социальной институционализации науки.
Не следует, конечно, забывать, что выдвижение теории Коперника и оказавшаяся исторически неудачной попытка церковных кругов воспрепятствовать ее принятию явилась хотя и очень важным, но лишь одним из первых шагов в процессе утверждения ведущих позиций науки в формировании мировоззрения.
Должно было пройти немало времени, вобравшего в себя такие драматические события, как отречение Г.Галилея под давлением инквизиции от учения Н.Коперника, острые идейные конфликты в связи с эволюционным учением Ч.Дарвина и многое другое, прежде чем общественный авторитет науки позволил ей стать ведущей силой в решении первостепенных мировоззренческих вопросов, касающихся структуры материи и эволюции вселенной, возникновения и сущности жизни, происхождения человека и т.д.
Еще больше времени потребовалось для того, чтобы предлагаемые наукой ответы на эти вопросы стали элементами общего образования.
Напомним теперь о позиции Лондонского Королевского общества, провозглашавшего невмешательство науки в вопросы теологии, морали и политики. Она, как видим, не очень‑то согласуется с только что сказанным. Суть дела, однако, в том, что за этой позицией стоит одна из попыток научного сообщества сглаживать и регулировать потенциальные напряжения во взаимоотношениях науки с другими социальными институтами, что, впрочем, удавалось далеко не всегда.
Необходимо отметить, что этот конфликт между социальными институтами находил выражение и на индивидуальном уровне, порождая огромные напряжения в духовном мире ученого. Ведь ученые тех времен отнюдь не были атеистами. Напротив, очень часто они были движимы самым искренним религиозным рвением.
В соответствии с превалировавшей тогда ценностной установкой исследование природы понималось как стремление постичь божественный замысел.
Считалось, что Бог дал людям две книги – Библию, в которой изложено слово Творца, и «Книгу природы».
Человеческое познание природы понималось как естественная теология или, по словам одного из основоположников научной методологии Ф.Бэкона, как изучение всемогущества Бога, знаки которого запечатлены в Его творениях. Представление о «Книге природы» отнюдь не было только метафорой – им определялось понимание и самой природы, и путей ее познания.
Более того, через такое видение соотношения Бога и мира сама возможность познания природы представлялась гарантированной.
– Будучи творением абсолютного интеллекта, природа, в той мере, в какой человеческий интеллект сопоставим с ним, доступна и человеческому пониманию.
– Природа, стало быть, содержит в себе интеллектуальное, разумное начало.
– Она построена в соответствии с планом, замыслом, а потому ее можно и понимать, и познавать.
– Сотворенность природы интеллектом, есть гарантия не просто познаваемости, но и возможности достижения истинного знания, коль скоро человек окажется в состоянии проникнуть в божественный замысел.
Вот как рассуждал, например, Р.Бойль.
Он считал, что конструкция великой «машины» Вселенной превосходит конструкцию наиболее хитроумных башенных часов, поскольку каждая изготовленная Творцом машина делается из множества меньших машин, «причем каждая подчиненная машина прекрасно приспособлена для того или иного конкретного использования, чем доказывается, что этот Великий Мастер имел перед глазами весь механизм в целостности и единым взглядом охватывал все, что предстояло сделать, наилучшим образом». Пути познания природы определяются здесь вполне однозначно.
Таким образом, религиозное по своим истокам, рвение стало одним из ценностных импульсов, легших в основание научного познания.
И это же рвение приводило ученого в столкновение с официальной теологией, превращая его в отступника и еретика, нередко совершенно вопреки его собственной воле.
С этой точки зрения институциональное обособление науки от религии и разграничение сфер их компетенции можно охарактеризовать как разумный исторический компромисс.