Вергилий о назначении Рима
Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,
Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней
Вычислят иль назовут восходящие звезды— не спорю:
Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твое! — налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных![295]
Надо думать, что именно эти идеи и должны были вбиваться в головы юношества.
Сколь бы ни говорили о мире древние и все последующие просветители, именно война становится единственной формой существования европейского государства. Она ведется всеми его институтами:
— всей системой выдавливания предельно возможных объемов живого труда как из своих собственных подданных, так и из покоренных народов;
— правовой системой, дающей возможность отчуждать также и труд своих союзников;
— государственной идеологией;
— наконец, всей системой физического, интеллектуального, нравственного воспитания и образования гражданина, которая позволяет не только поставить в строй его тело, но и мобилизовать его душу, использовать весь его нравственный и культурный потенциал.
И уже только потом в действие вступает собственно оружие. Именно такой — профессиональный — подход к организации тотальной войны ставит Европу вне всякой конкуренции с Востоком.
Для того, чтобы достичь такого положения вещей, нужно создать нового человека: образцовому государству нужен образцовый гражданин, проникшийся духом его идеологии и усвоивший ключевые достижения самой передовой культуры. Поэтому воспитание неотделимо от образования.
О том, как создается такой гражданин, можно судить по следующему историческому преданию.
Спарта, терпя поражение за поражением во Второй Мессенской войне (685—668 до н. э.), обратилась, по совету оракула, к Афинам с просьбой дать им полководца (великолепные воины, они долгое время страдали отсутствием хороших стратегов). Афиняне в насмешку послали им хромого школьного учителя. Но произошло чудо. Далекий от всего того, что составляет таланты военачальника учитель, кроме всего прочего, оказался поэтом и сумел воспламенить сердца спартанцев своими песнями, вдохнул в них несокрушимую отвагу и тем доставил торжество над врагами. Что здесь от истины, что от извечного соперничества великих греческих городов,— не нам судить. Но как бы то ни было, не одни только спартанцы, но и сами афиняне находили его стихи как нельзя более лучшими для воспитания своего юношества.
Основной вектор воспитания легко прочитывается в произведениях античных авторов.
Тиртей. Из Элегий
Гордостью будет служить и для города и для народа
Тот, кто шагнув широко, в первый продвинется ряд,
И преисполнен упорства, забудет о бегстве позорном,
Жизни своей не щадя и многомощной души.[296]
<…>
Тот же, кто в первых рядах, распростившися с жизнью желанной,
Сгибнет, прославив отца, город и граждан своих,
Грудью удары приняв, что пронзили и щит закругленный,
И крепкий панцирь ему, — стоном застонут о нем
Все без разбора, и дряхлый старик, и юноша крепкий,
И сокрушенный тоской город родной заскорбит.
Будет в чести и могила героя, отведают чести
Дети, и дети детей, и все потомство его,
И не погибнет вовек ни громкая слава, ни имя,—
Будет бессмертным всегда, даже под землю сойдя,
Тот, кто был доблести полн, кто в схватке за землю родную
И малолетних детей злым был Ареем сражен.[297]
Трус же наказывался всеобщим позором, сограждане отторгали его от себя, запрещая ему не только участвовать в общественных мероприятиях, но даже участвовать в сделках.
Тиртей. Из Элегий
С матерью милой, с отцом-стариком на чужбине блуждает
С малыми детками трус, с юной женою своей.
Будет он жить ненавистным для тех, у кого приютится,
Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой;
Род свой позорит он, вид свой цветущий стыдом покрывает,
Беды, бесчестье за ним всюду летят по следам.
<…>
Нет никого, кто бы мог до конца рассказать все мученья,
Что достаются в удел трусу, стяжавшему стыд.[298]
При этом трусом в Спарте мог быть признан даже тот, кто по всем современным представлениям причисляется к героям. Геродот, упоминая об одном из спартанцев, оставшихся в живых, когда остальные, ушедшие с царем Леонидом, погибли в Фермопильском ущелье, пишет: «По возвращении в Лакедемон Аристодема ожидало бесчестие и позор. Бесчестие состояло в том, что никто не зажигал ему огня и не разговаривал с ним, а позор в том, что ему дали прозвище Аристодем Трус».[299] О той атмосфере, которая создавалась вокруг опорочившего себя свидетельствует и Ксенофонт, когда пишет, что в Спарте считалось позорным сидеть за обедом рядом с трусом или бороться с ним в палестре.[300] Другого выжившего в Фермопилах ожидала еще более страшная участь: «Рассказывают, впрочем, что в живых остался еще один из этих трехсот, по имени Пантит, отправленный гонцом в Фессалию. По возвращении в Спарту его также ожидало бесчестие, и он повесился».[301] Между тем уже для того, чтобы быть причисленным к тем тремстам (обычный норматив личной гвардии полководца того времени), которые заслонили путь персам, необходимо было не однажды доказать свою доблесть; случайные люди в такие отряды не попадали. Кстати, и Аристодем остался в живых только потому, что, будучи больным, не мог принять участие в сражении, но и это обстоятельство не служило оправданием, поэтому оставалось только одно — искать смерти. Он найдет ее через год и погибнет в битве при Платеях.