Об особенностях методов в научной психологии

Как можно было видеть из данных, приведенных в предыдущих разделах, методы, использовавшиеся научной психологией, имели свою специфику. Научная психология декларировала свой опытный, действительно эмпирический (в отличие от “эмпирической психологии” характер). Таким образом, на первый план в научной психологии выходят эмпирические методы, которые служат для “добывания фактов”. Поскольку предполагается, что задача психологии – описание психических, душевных явлений, то никаких теоретических методов не предполагается. Вундт явно с иронией упоминает метод, в “который верят философы”. Для упорядочения данных опыта вполне достаточно логических процедур. “Теоретические” методы, согласно новой психологии, остались в прошлом (если они на самом деле были), это порождение метафизики.

В качестве методов, которые признаются новой психологией, в первую очередь необходимо назвать самонаблюдение и эксперимент. Хотя в современной психологии бытует мнение, что научная психология началась с использования эксперимента, это не вполне так. Как мы видели, эксперимент в психологии в течение весьма длительного времени служил для усовершенствования метода интроспекции, т.е. весьма естественно с нею сочетался. Важно подчеркнуть, что метод интроспекции – основной и у Вундта, и у Брентано, и у Титченера, и у Кюльпе, и у Аха, и у Ланге, и у Джемса – все же имел отличия, не замечать которые мы не вправе[3]. Мы также помним, что практически все исследователи настаивали на длительной тренировке испытуемых, без которой нельзя было получить “хороших” отчетов. Что значит хороший отчет, можно понять только в свете теоретических идей школы. Хорошие отчеты вюрцбуржцев, в которых содержались описания “положений сознания” (свидетельствующие о существовании несенсорных элементов опыта), с точки зрения Титченера, были лишь результатом плохого анализа, произведенного в неблагоприятных условиях. “Философ хроноскопа и призмы” Вундт, расчленяющий сознание на элементы, по мнению Джемса, ”резал воду”, т.к. если в сознании можно что-то описывать, то это, конечно, должен быть поток сознания (элементы потока проанализировать просто невозможно).

Следовательно, и эту констатацию следует отметить особо, при том, что во всех перечисленных случаях речь идет именно о методе интроспекции, в каждом случае заметна специфика. На наш взгляд, эта специфика связана с теоретическими установками исследователей: у Вундта она структурная (структурная интроспекция, направленная на вычленение элементов опыта), у Брентано она целостно-описательная, функциональная (описывающая психический акт в “его целостности и доподлинности”, с точки зрения Брентано, аналитические описания Вундта – артефакты, т.к. “интенциональность” в них вообще не учитывается), у Джемса, которого интересует функция, на первый план выходит описание того, как душевная активность приводит к результату... Т.е. между особенностями метода и взглядами исследователя может быть прослежена связь, которая хорошо описывается такими понятиями как структура, функция, акт, процесс.

Обратим внимание на еще один любопытный момент. Сами “ситуации опыта” (экспериментальные ситуации) и, соответственно, реакции испытуемого весьма различны. И здесь тоже есть соответствие. То, на что направляется интроспекция, удивительно “соответствует” тем же теоретическим воззрениям. Факты опыта у Вундта настолько элементарны (скажем исследования порогов, времени реакции и т.д.), что существование “интенционального” объекта в этих случаях неочевидно. Не случайно позднее Э. Гуссерль пытался в известном смысле “примирить” Вундта и Брентано, поскольку выяснилось, что для испытуемого реальны и калейдоскоп пятен и образ шкатулки. Но для того, чтобы убедиться с помощью внутреннего наблюдения в изначальной направленности сознания на объект, в качестве “модельного представления” предпочтительно иметь все же восприятие (или представление) целостного предмета. Равным образом, для того, чтобы изучать не только структуру сознания, но и процесс (все равно восприятия или мышления) необходимо либо сделать задание достаточно сложным, либо искусственно разделить на этапы, стадии.

Естественно, что первой научной установкой является структурно-аналитическая (это отмечают и специалисты по методологии). Но “искусственность” аналитических процедур вызывает протест. Функциональная модель по сравнению со структурной выступает носителем идеологии “целостности”, что зачастую приводит к путанице в историко-психологической литературе. Скажем, Вундту, который вместе с Титченером может считаться одним из наиболее радикальных “элементаристов”, принадлежат проникновенные строки о целостности душевной жизни. Так что правы были гештальтисты, когда говорили, что дело не в признании целостности как таковой, дело в объяснении характера этой целостности (Ярошевский, 1985, с.355-356). Но функциональная модель неизбежно более “целостна”, т.к. способ интроспективного расчленения (какими бы синтетическими процедурами это не дополнялось) не в состоянии проследить эффекты этой психической активности. Функциональный подход поэтому терпимее (в принципе) относится к ретроспекции. Когда достигнут эффект, произошедшее “реконструируется” легче.

Мы видели, и это тоже достойно быть отмеченным особо, когда желание исследовать процесс методами, имеющими “структурное” происхождение, приводит к осознанию исследователем этой неадекватности и вызывает или модернизацию методов, либо переход к фактически опосредованному методу (т.е. в некотором смысле к использованию “теоретического” – в зачаточном состоянии – метода, как это произошло у Аха).

 

О взаимодействии методов

Представляется необходимым, хотя бы очень кратко, затронуть еще один важный вопрос, имеющий непосредственное отношение к рассматриваемой теме. Речь идет о взаимодействии психологических методов. С самого возникновения научной психологии методы использовались не только изолированно, но и в определенных сочетаниях, что позволяет говорить о взаимодействии методов.

Этот простой вопрос вызывал, как мы могли увидеть, немало недоразумений, т.к. в зависимости от того, роль какого из методов акцентировалась, психологическая концепция квалифицировалась существенно по-иному. Скажем, вундтовская психология кем-то именовалась экспериментальной, а кем-то интроспективной. Важным представляется вопрос, можно ли, сравнивая роль методов в той или иной концепции, утверждать, что какой-то является ведущим, а другой – подчиненным? На наш взгляд, можно. Критерием в этом случае, как можно полагать, выступает отношение метода к предмету исследования (и опосредованно к предмету науки – при этом имеется в виду реальный предмет). Ведущий метод обязательно имеет выход на реальный предмет и в значительной степени определяется им. Реальный предмет, таким образом, определяет идею метода. Метод (во всяком случае в период становления психологии как самостоятельной науки) реализуется в рамках определенной организующей схемы (структура, функция, процесс). Вспомогательный (или дополнительный) метод взаимодействует с основным (ведущим) на уровне организующих схем, но на уровень идеи метода не выходит. Скажем, в вундтовской физиологической психологии эксперимент выполняет, несомненно, вспомогательную, “ассистирующую” роль. Роль ведущего выполняет интроспекция, обеспечивающая “доступ” к фактам непосредственного опыта (реальный предмет). Взаимодействие между методами достигается за счет структурной организующей схемы, которая оказывается общей для обоих методов. Именно эта общность позволяет экспериментальным процедурам более четко структурировать данные интроспекции.

В исследовании Г. Эббингауза о памяти (1885) ведущим методом являлся измеряющий эксперимент (реальным предметом были определенные характеристики поведения), поэтому роль самонаблюдения была сведена к минимуму (обеспечении функции контроля). Аналогичным образом дело обстояло в исследовании “закона перцепции”, проведенном Н.Н. Ланге. (Напомню, оба психолога – и Г. Эббингауз и Н.Н. Ланге были испытуемыми в своих экспериментах). Ведущий метод, таким образом, имеет выход на реальный предмет. Показательно, что тот же Эббингауз, характеризуя память в фундаментальных “Основах психологии”, говорит о законах души, явно исходя из представлений о сознании.. Не случайно результаты исследований 1885 года попадают в его книге в раздел “О частностях” и получают интерпретацию с позиций общих представлений о сознании.

Дальнейшая эволюция метода эксперимента будет рассмотрена нами в специальной работе. В данном разделе мы ставили перед собой задачу проанализировать специфику методов на этапе становления психологии как самостоятельной науки.

 

Библиографический список

Анцыферова Л.И. Интроспективный эксперимент и исследование мышления в Вюрцбургской школе // Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах. М.: Наука, 1966.с. 59-81.

Бехтерев В.М. Объективная психология. М.: Наука, 1991.

Боринг Э.Д. Психофизика Фехнера // Проблемы и методы психофизики: Хрестоматия по психологии для студентов, преподавателей и научных работников. М.:МГУ, 1974, с. 20-32.

Вундт В. Основания физиологической психологии. М.: Типогр. М.Н. Лаврова и Ко., 1880. 1040 с.

Забродин Ю.М. Психологический эксперимент: специфика, проблемы и перспективы развития// История становления и развития экспериментально-психологических исследований в России. М.:Наука, 1990, с. 16-30.

История становления и развития экспериментально-психологических исследований в России. М.:Наука, 1990

Кант И. Сочинения в шести томах. Т.3. М.: Мысль, 1964.

Козлов В.В. Седьмая волна в развитии психологии // Труды Ярославского методологического семинара. Т.2: Предмет психологии. Ярославль, 2004, с.185-206.

Кравков С.В. Самонаблюдение. М.: Русский книжник, 1922

 

Ланге Н.Н. Психологические исследования: Закон перцепции. Теория волевого внимания. Одесса: Типография Шт. Одесского военного Округа, 1893

Ломов Б.Ф. История и актуальные проблемы развития экспериментальной психологии в России// История становления и развития экспериментально-психологических исследований в России. М.: Наука, 1990, с. 7-16.

Рамуль К.А. Введение в методы экспериментальной психологии. Тарту: Тартусск. государственный университет, 1966

Рубинштейн С.Л. Философские корни экспериментальной психологии // Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1973, с. 68-90.

Тутунджян О.М. Критический анализ методов экспериментальной психологии за рубежом в конце XIX – начале XX века: О проблеме становления экспериментальной психологии/ / История становления и развития экспериментально-психологических исследований в России. М.: Наука, 1990, с. 51-60.

Фресс П. Развитие экспериментальной психологии// Экспериментальная психология/Ред. П. Фресс, Ж. Пиаже. Вып.1, 2. М.:Прогресс, 1966, с. 15-98.

Эббингауз Г. Основы психологии. Т.1.Вып. 2. С.-Петербург: Изд. т-ва “Общественная польза”, 1911. С. 268.

Ach N. Ueber die Willenstätigkeit und das Denken: Eine experimentelle Untersuchung mit einem Anhange: Ueber das Hippsche Chronoskop. Gцttingen: Vandenchoeck und Ruprecht, 1905

Binet A. L'etude experimentale de l'intelligence. Paris: Alfred Costes, 1922.

Boring E. A History of experimental Psychology. N.Y., London: The Centure Co, 1929.

Boring E. A History of experimental Psychology. 2nd ed. N.Y.: Appleton-Century-Crofts, 1950

Ebbinghaus H. Ueber das Gedachtnis: Untersuchungen zur experimentellen Psychologie. Leipzig: Duncker & Humblot, 1885

 

КрИзиС в психологии

Психологи любят слово «кризис»: это не только важный предмет исследований возрастных, медицинских, социальных, организационных и др. психологов. Психологи обожают описывать этим термином состояние их науки. Если за дату возникновения научной психологии принять 1874 год, когда был полностью опубликован труд Вильгельма Вундта, обосновавший «новую область в науке» (Wundt, 1874), то придется признать: кризис сопровождал рождение научной психологии. Дело в том, что в том же 1874 году другой выдающийся психолог XIX столетия Франц Брентано писал в «Психологии с эмпирической точки зрения»: «Не столько в разнообразии и широте мнений, сколько в единстве убеждений испытывает сегодня психология острую нужду. И здесь мы должны стремиться приобрести то же, чего – одни раньше, другие позже – уже достигли математика, физика, химия, физиология; нам нужно ядро признанной всеми истины, которое в процессе взаимодействия многих сил затем быстро обрастет новыми кристаллами. На место психологий мы обязаны поставить психологию» (Брентано, 1998, с.11). Как мы увидим далее, это и есть главный симптом кризиса: психологий много, нет единой психологии. Таким образом, можно говорить о кризисе, сопровождавшем само рождение научной психологии.

Почему психологи, заинтересованные в развитии своей науки, так любят этот термин? Представляется, что ответ прост. Греческое слово “кризис” (krisis – поворотный пункт, решение, исход), как известно, означает “тяжелое переходное состояние какого-либо процесса”, “резкий, крутой перелом”. Иными словами, кризис – термин оптимистический: кажется, вот пройдет кризис и все будет по-новому, все будет лучше. Поэтому любовь к термину “кризис” означает всего лишь выраженную неудовлетворенность психологов нынешним состоянием своей прекрасной науки и стойкую надежду на перемены к лучшему в самом ближайшем будущем. А нетерпение – вполне извинительное состояние, возникающее при избыточной мотивации.

Стоит отметить, что многие психологи, предлагавшие новые идеи (это характерно и для XIX, и для XX столетий), не использовали слово “кризис”, а предпочитали употреблять менее эмоционально насыщенные термины, но не оставляющие сомнений в неблагополучии ситуации в психологии. Тогда окажется, что кризисы (или аналогичные кризисам “тяжелые” состояния) сопровождают весь исторический путь психологической науки.

Настоящая работа не является историко-психологическим исследованием, поэтому не преследует цели подробного описания кризисных явлений на разных этапах развития научной психологии (эта тема, несомненно, достойна специального исследования). Задача этой работы – попытаться выявить специфику кризисов в психологии и наметить магистральные пути их возможного преодоления. Исторические данные будут привлекаться лишь для того, чтобы попытаться ответить на важный вопрос: имеем мы дело с одним и тем же “перманентным” кризисом или же происходит череда сменяющих друг друга кризисов различной природы. Во всяком случае даже поверхностный взгляд на историю психологии заставляет предположить, что кризисы в психологии были практически всегда. Если воспользоваться блистательной находкой переводчиков известной книги воспоминаний Эрнеста Хемингуэя “A Moveable Feast” (они, как известно, перевели это как «Праздник, который всегда с тобой») и перефразировать, то применительно к научной психологии это будет “A Moveable Crisis” - «кризис, который всегда с тобой». Если говорить серьезно, это очень похоже на правду.

Необходимо сделать некоторые уточнения. В работе А.В.Юревича делается важное разграничение: “Основываясь на науковедческой традиции дифференцировать ее когнитивную и социальную составляющие, можно утверждать, что и кризис науки тоже может быть когнитивным и социальным, а отечественная психология если и переживает, то в основном когнитивный, а не социальный кризис – кризис представлений о том, как следует изучать и объяснять психологическую реальность, а не кризис социального статуса и материального положения психологов” (Юревич, 1999, с.3). В данной работе речь будет идти исключительно о когнитивном кризисе.

Другое важное ограничение связано с тем, что речь будет идти именно о научной психологии: проблемы психологической практики не будут нами рассматриваться сколь-нибудь подробно. Это никоим образом не означает недооценки значения практико-ориентированной психологии: просто у данной работы свои задачи.

И, наконец, поскольку объем данной работы существенно ограничен, многие вопросы освещены в ней очень кратко (о различных трактовках кризиса в психологии в 10-е – 70 гг. см. Мазилов В.А. Теория и метод в психологии. Ярославль, 1998).

Есть основания считать, что кризис, первые симптомы которого можно увидеть в работах Ф. Брентано, существует уже в течение века. Преодолен он не был, признаки, названные еще Н.Н. Ланге, по прежнему налицо. Существуют некоторые флуктуации, связанные с тем, что появляются надежды на единство, которые в очередной раз не оправдываются, что ведет к обострению кризиса. Рассмотрим в качестве примера Международные психологические конгрессы. XVIII Международный психологический конгресс в Москве в 1966 году. По свидетельству Л. Гараи и М. Кечке, XVIII Международный явился триумфом естественнонаучного подхода: “Можно с уверенностью утверждать, что большинство участников Международного конгресса по психологии уехало из Москвы в настроении подлинной эйфории, вызванной уверенностью в том, что психология на правильном пути, которым раньше стали двигаться физика, химия, биология и другие естественные науки, от которых психология отличалась (если отличалась вообще) только большей степенью сложности объекта своего исследования. Эту же эйфорию выразили заключительные слова Прибрама: “Это был поистине исторический конгресс. Я уверен, что будущие поколения, обращаясь к этому событию, будут отдавать себе отчет в том, что здесь в Москве мы были свидетелями того, что психология оформилась как целиком экспериментальная наука” (Гараи, Кечке, 1997, с.87). Здесь важно обратить внимание на такой факт: торжество естественнонаучного подхода связывалось с тем, что в очередной раз создалась иллюзия – чисто “социальные” феномены поддаются “естественным” методам. Л. Гараи и М. Кечке в статье с символическим названием “Еще один кризис в психологии!” вспоминают, с каким восторгом встретили участники московского конгресса доклад Х. Дельгадо, где описывалось изменение “социального” поведения обезьян под влиянием стимуляции мозга с помощью вживленных электродов. То есть в очередной раз показалось, что сбудется мечта Энгельса (“Мы сведем когда – нибудь...”). “Поскольку изменение поведения меняет статус в группе, социальная структура этой последней может целиком оказаться в зависимости от такой технической манипуляции. Более чем вероятно, что вся аудитория согласилась с выводом этого доклада о возможности изменения таким способом социального порядка целых сообществ и необязательно только у животных” (Гараи, Кечке, 1997, с.87).

“На этом фоне было настоящим сюрпризом, что десять лет спустя другой международный конгресс, 21-й в Париже, был открыт Полем Фрессом президентским обращением, первой фразой которого было: “Психология находится в состоянии кризиса!” Президент утверждал: “Кризис глубок, ибо это кризис теории. Мы ступили на путь научной революции в поисках новой парадигмы в смысле, который Кун дал этому слову”. Фресс утверждал, что поиск новой парадигмы идет в направлении, где поведение будет не больше, чем сырой материал исследования, реальным объектом исследования которого станет человек. А ведь сомнения в том, является ли позитивистский метод естественных наук подходящим для всестороннего изучения человека, не новы. Известны соображения, которые побудили Дильтея противопоставить гуманитарную (geisteswissenschaftliche) психологию естественнонаучной (naturwissenschaftliche). Ключевым является, например, соображение, которое Дильтей сформулировал следующим образом: “Первое решающее условие для того, чтобы гуманитарная наука была возможной, заключается в том, что и я сам являюсь историческим существом, что тот, кто исследует историю, идентичен тому, кто ее творит” (Гараи, Кечке, 1997, с.87).

Итак, XXI Международный конгресс устами П. Фресса констатировал наличие кризиса, причем глубокого. Но очень характерно, что уже на следующем – XXII Международном конгрессе тот же Поль Фресс утверждал, что кризис в значительной степени преодолен. Анализируя продолжающееся со времен В. Вундта разделение психологии на естественнонаучноориентированную и культурноориентированную, французский ученый выдвигает оптимистический тезис: “Но мне кажется, что мы преодолели двусмысленность в вопросе единства психологии и цельности человека, сковывавшую психологию в первые десятилетия ее существования” (Фресс, 1981, с. 51). Он поясняет, почему является сторонником “единства психологии”: “потому что ее объект – человек обладает своей спецификой, и нельзя игнорировать того, что малейшее из наших действий зависит от нашей природы и культуры. Но это не должно быть причиной разделения психологов на тех, кто изучает только мозг, и тех, кто занимается поведением” (Фресс, 1981, с. 53). “Человек ли, как Фресс того требовал, является объектом психологии или поведение, как по сей день считают многие из цеха психологов-исследователей, но пока психологическое исследование будет претендовать на роль естественнонаучного, оно то и дело будет натыкаться на несуразности. Однако из этого не следует, что психологию невозможно построить как научную. Возможно, она научна, но по нормам других, нежели естественных, наук. Вот почему нужно рассматривать как несчастье для этой науки, что ее служители получают свои дипломы (по крайней мере в венгерских университетах, но думается нам, что не только) без малейшего представления о той, отличной от естественнонаучной, логике, которой пользуются науки исторические, лингвистические, литературные, юридические, моральные и которая так же многообещающим образом может быть применена к решению определенных проблем психологии, как и логика естественных наук. Мы считаем этот пробел несчастьем для психологии потому, что с ним связан ее распад на две полунауки и затяжные попытки воссоздать единство способом навязывания естественнонаучной логики рассуждениям в области другой полупсихологии (Гараи, Кечке, 1997, с. 90-91). “Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой” (Гараи, Кечке, 1997, с.90-91).

Как ни удивительно, до сих пор многие исследователи выражают надежду, что проблема разрешится просто: где-то будет найден ответ, причем в готовом виде. Венгерские психологи Л. Гараи и М. Кечке, яркая статья которых уже неоднократно цитировалась, связывают надежды с творческим наследием Л.С. Выготского: “В последнее время возникли некоторые признаки того, что психология найдет излечение от своей шизофрении не ценой логического империализма той или другой из двух полунаук. Самым ярким из этих признаков является то особое внимание, с которым за десять последних лет западная научная общественность обращается к теории Выготского” (Гараи, Кечке, 1997, с. 91). Крупный американский исследователь М. Коул усматривает возможное разрешение кризиса в психологии в развитии идей, содержащихся в работах А.Р. Лурии (Cole, 1997). Такого рода экспектации воспринимаются с известным пессимизмом. Условия для преодоления раскола в психологии должны быть не внешними, а должны быть заложены в фундамент психологии. Должна быть выполнена содержательная методологическая работа.

Итак, в психологии по-прежнему раскол. О той же болезни говорит и Ф.Е. Василюк (Василюк, 1996). В своей статье он говорит о симптомах “схизиса” – расщепления психологии на научную и практическую. Схизис, расщепление психологии трактуется Ф.Е. Василюком как характеристика современного ее состояния в нашей стране. В качестве выхода из кризиса (преодоления схизиса) предлагается реализация психотехнического подхода как средства выработки общепсихологической методологии. При всей заманчивости психотехнического подхода (во избежание недоразумений еще раз повторим: мы не против подхода, но против абсолютизации его методологического значения для общей психологии), видимо, не следует надеяться, что он явится панацеей.

Все-таки трудно не обратить внимания на удивительное сходство между кризисом в психологии, разыгравшимся в первой трети прошлого века, с кризисом нынешним. Возникает впечатление, что кризис начавшийся, по уверению Н.Н. Ланге, в семидесятые годы позапрошлого столетия, остался непреодоленным. Прав был и А.Н. Леонтьев, утверждавший, что мировая психология в течение столетия развивается в условиях кризиса. Российская психология “вернулась” в мировую психологию, кризисные явления, как и следовало ожидать, не исчезли. Вместе с тем трудно оспорить наблюдение, согласно которому периодически происходят “обострения” этого кризиса. И с таким очередным обострением мы имеем дело сейчас. По-видимому, существует общий глобальный кризис научной психологии, начавшийся в семидесятые годы позапрошлого столетия. Он не преодолен, с ним психология вступает в третье тысячелетие. Кроме этого общего существуют более локальные кризисы развития, являющиеся естественной фазой нормального процесса развития. Их “наложение” воспринимается как “обострение” или как возникновение “нового” кризиса (это зависит от установки воспринимающего).

Но если глобальный кризис один и тот же, в чем он состоит? Уже приводилось достаточное количество мнений на этот счет. Причем их число легко умножить. К примеру, К. Левин полагал, что трудности, которые испытывает психология, в том, что она еще не освободилась от аристотелевского типа мышления и лишь переходит к галилеевскому (Lewin, 1931). П.Я. Гальперин, известный советский психолог, видел истоки кризиса в том, что психология не смогла преодолеть дуализм: “Подлинным источником “открытого кризиса психологии” был и остается онтологический дуализм – признание материи и психики двумя мирами, абсолютно отличными друг от от друга. Характерно, что ни одно из воинствующих направлений периода кризиса не подвергало сомнению этот дуализм. Для этих направлений материальный процесс и ощущение, материальное тело и субъект оставались абсолютно – toto genere – разными, несовместимыми, и никакая эволюция не может объяснить переход от одного к другому, хотя и демонстрирует его как факт. И в самом деле, если мыслить их как абсолютно противоположные виды бытия, то этот переход действительно понять нельзя” (История…, 1992, с.3).

П.Я. Гальперин полагал, что “с точки зрения диалектического материализма все обстоит иначе” (История…, 1992, с.3). К сожалению, диалектическому материализму тоже не удалось решить главные методологические вопросы психологии. Надежда оказалась иллюзорной.

Современные американские авторы вполне обоснованно утверждают, что «сегодня психология еще более неоднородна, чем сто лет назад, и кажется, мы как никогда далеки от того, что хоть как-нибудь напоминало бы согласие относительно характера психологии» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33). «В конце [XX] столетия нет никакой единой системы, никаких единых принципов для определения психологической дисциплины и ведения исследований» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33). «Психология… представляет собой не единую дисциплину, но собрание нескольких различных ветвей» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33). «Американская психология разделена на враждующие фракции» (Шульц, Шульц, 1998, с. 33) .

Таким образом, нынешний кризис в психологии это кризис мировой психологической науки. В России он переживается острее в силу особенностей нашей социокультурной ситуации. Кризис психологии в конце второго тысячелетия глобален, объемен, интернационален и многопланов. Его проявления можно усмотреть в самых разных плоскостях. Каковы же основные, наиболее существенные проявления кризиса на пороге XXI века? В чем его причины на современном этапе развития психологии?

Глубокий и интересный анализ кризисного состояния психологии предпринял А.В.Юревич, статья которого называется «Системный кризис психологии» (Юревич, 1999) и посвящена обоснованию положения о том, что кризис в современной психологии носит системный характер и определяется несколькими ключевыми факторами. Остановимся на этой работе более подробно, т.к. это одно из немногих специальных исследований по данной проблеме в современной науке.

А.В.Юревич четко определяет симптомы кризиса: 1) отсутствие единой науки, дефицит устойчивого знания, обилие альтернативных моделей понимания и изучения психического; 2) углубляющийся раскол между исследовательской и практической психологией; 3) конкуренция со стороны паранауки, возникновение пограничных между наукой и не-наукой систем знания. Анализируя современное состояние психологической науки, А.В.Юревич отмечает, что «в этой дисциплине отсутствуют общие правила построения и верификации знания; различные психологические школы или, как их называл А.Маслоу, «силы» представляют собой «государства в государстве», которые не имеют ничего общего, кроме границ; психологические теории даже не конфликтуют, а, как и парадигмы Т.Куна, несоизмеримы друг с другом; то, что считается фактами в рамках одних концепций, не признается другими; отсутствует сколь либо осязаемый прогресс в развитии психологической науки, ибо обрастание психологических категорий взаимно противоречивыми представлениями трудно считать прогрессом, и т.д.» (Юревич, 1999, с.4).

А.В.Юревич справедливо указывает, что в 70-е годы XX века возлагались большие надежды на появление единой и универсальной психологической теории, которая будет принята всеми психологами и объединит психологическую науку, но им не суждено было оправдаться: психология сегодня еще более мозаична и непохожа на естественные науки, чем раньше.

Автор цитируемой работы несомненно прав, когда утверждает, что неудачные попытки походить на естественные науки вызвали стремление обосновать исключительное положение психологии. Самоопределение психологии чаще всего осуществляется при помощи куновского понятия «парадигма». А.В.Юревич анализирует различные позиции относительно методологического статуса психологии и приходит к выводу о том, что их можно представить следующим образом: 1) психология представляет собой допарадигмальную область знания; 2) психология является мультипарадигмальной наукой; 3) психология – внепарадигмальная область знания.

А.В.Юревич справедливо указывает, что преобладающее сейчас определение методологического статуса психологии на основе третьей позиции позволяет психологии преодолеть комплекс непохожести на на точные науки.

Главную причину кризиса психологии автор видит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. «В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми» (Юревич, 1999, с.9).

Автор использует важные понятия «социодигмы» и «метадигмы» (см. Таблицу 1 «Общие типы когнитивных систем»). «Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различные социодигмы» (Юревич, 1999, с.7). Метадигмы связаны с выделением таких систем отношения к миру как западная наука, традиционная восточная наука, религия и т.д. «Эти системы носят более общий характер, чем парадигмы и даже социодигмы, и, развивая данную терминологию, их можно назвать метадигмами, отведя им соответствующее место в иерархии когнитивных систем» (Юревич, 1999, с.9). Водораздел между различными метадигмами состоит в том, что они опираются на различные типы рациональности.

 

 

Таблица 1. Общие типы когнитивных систем (А.В.Юревич, 1999)

 

Когнитивные системы Примеры Конституирующие признаки
Метатеории Когнитивизм, бихевиоризм, психоанализ Объяснение психологической реальности, способы ее исследования
Парадигмы Позитивистская и гуманистическая психология Модели человека, подходы к его изучению
Социодигмы Исследовательская и практическая психология Различные внутридисциплинарные сообщества
Метадигмы Западная наука, восточная наука, паранаука, религия Типы рациональности

 

Наука, согласно А.В.Юревичу, зависима от общества не только социально, но и когнитивно, впитывая и включая в состав научного знания порожденные другими метадигмами и распространенные в обществе представления.

«Психология, таким образом, оказавшись в наиболее «горячей точке» взаимодействия различных метадигм, испытывает на себе их противоречивое влияние, которое отображается в ее внутренних противоречиях, воспринимаемых как кризис психологического знания и традиционных способов его получения. Ее кризис носит системный характер, имея в своей основе три ключевых фактора: 1) общий кризис рационализма, 2) функциональный кризис науки, 3) кризис естественнонаучности и традиционной – позитивистской – модели получения знания. Все три составляющие этого кризиса имеют социальные корни, и поэтому кризис психологии, проявляющийся в основном в когнитивной плоскости – как кризис психологического знания и способов его получения, обусловлен преимущественно социальными причинами, являясь кризисом не столько самой психологической науки, сколько системы ее взаимоотношений с обществом, и поэтому может разрешиться только социальным путем. Наивно полагать, что изобретение новых систем психологического знания, развитие уже существующих или отработка новых способов аргументации помогут рационалистической метадигме одолеть ее конкурентов» (Юревич, 1999, с.10).

Не вдаваясь в обсуждение этой оригинальной работы, отметим только, что не со всеми положениями, высказанными автором, можно согласиться.

Несомненно, что кризис может быть разрешен только социальным путем. Кризис психологии может быть преодолен только целенаправленной совместной работой психологического сообщества, т.е. социальным путем. Но первопричина кризиса лежит, по нашему мнению, именно в когнитивной плоскости и заключается в неадекватном понимании психологической наукой своего предмета.

Положение психологии на пороге третьего тысячелетия, как мы видели, никак нельзя признать благополучным. Ее современное состояние можно определить как глубокую диссоциацию (букв.: «разъединение», «разделение»). Этот термин (широко использующийся ныне в разных школах психиатрии и психотерапии) точнее всего, как представляется, описывает происходящее в этой области человеческого знания. В чем проявляется эта диссоциация в современной психологии (и в мировой, и в российской)?

Во-первых, в традиционной для психологии кризисной симптоматике, когда отсутствует единый подход: нет основы, объединяющего начала. «Психологий много, нет психологии». Впервые о кризисе начали говорить в семидесятые годы XIX столетия. В первой трети XX века кризис вступил в открытую фазу, выдающиеся психологи посвятили его анализу свои труды (Л.С. Выготский, К. Бюлер, С.Л. Рубинштейн, К. Левин и др.). Кризис в истории психологии имел много «ликов»: борьба между объективной и субъективной психологией, между объяснительной и понимающей, между психологией материалистической и спиритуалистической, между поведенческой и психологией сознания и т.д. В настоящий момент кризис выражается наиболее ярко в противостоянии естественнонаучного и герменевтического (гуманистического) подходов (см. подробнее Гараи, Кечке, 1997).

Во-вторых, в противопоставлении научной (академической) психологии и психотехник (практической психологии) (см. подробнее Василюк, 1996). Психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно теорий, но только не из концепций научной психологии. Разрыв между теорией и практикой в психологии, существовавший в двадцатые годы (о нем писал Л.С. Выготский в 1927 году), ныне углубился, превратился в глубокую пропасть — в первую очередь, по причине многократного увеличения масштабов психологической практики.

В-третьих, в разрыве между научной психологией и концепциями и техниками, ориентированными на углубленное самопознание (от мистики и эзотерических учений до современной трансперсональной психологии и т.п.). Действительно, человеку, интересующемуся познанием «Я», ищущему свой духовный путь лучше обращаться не к научной психологической литературе. Эта «ниша» прочно оккупирована специалистами, далекими от научной психологии. В крайнем случае, литература, поэзия и философия дадут в этом отношении существенно больше, чем научные психологические труды. Критика В. Дильтеем (1894) научной психологии («в Лире, Гамлете и Макбете скрыто больше психологии, чем во всех учебниках психологии, вместе взятых»), увы, по-прежнему актуальна.

В-четвертых, в разрыве между психологией западной и восточной. Верно, что восточные учения в ХХ столетии стали постоянной составляющей интеллектуальной жизни цивилизации. Но на научную, академическую психологию они, практически, влияния не оказали. В значительной степени ассимилировавшая опыт восточной психологической мысли трансперсональная психология сама до сих пор остается фактически непризнанной официальной наукой.

В результате этих диссоциаций (перечень можно продолжить, существуют и другие диссоциации) «пострадавшей» стороной оказывается именно научная психология, т.к. происходит постепенное сужение пространства науки: проблемные поля «уступаются» разного рода «практическим психологам», среди которых немало откровенных шарлатанов. Таким образом, научная психология идет по пути обратному, указанному некогда создателем гуманистической психологии А. Маслоу, который предлагал психологической науке осваивать предметные области, традиционно относящиеся к сфере искусства и религии. Не вызывает энтузиазма предложение превратить психологию в психотехнику, перейти от «исследования психики» к «работе с психикой»: это превращение просто лишит психологию возможности стать в будущем фундаментальной наукой, основой наук о человеческой психике. Если воспользоваться терминологией К.Д. Ушинского, то в этом случае психология вообще перестанет быть наукой и превратится в искусство. Все же психология, каково бы ни было ее настоящее, вне сомнения, является наукой.

В конце XX столетия стало совершенно ясно, что ни одна из диссоциаций не может быть разрешена «силовым» путем, посредством «логического империализма» одной из «полупсихологий», представляющих «полюса» в той или иной диссоциации. Как отмечают Л. Гараи и М. Кечке, экспансия естественнонаучной логики приводит к тому, что исследование все чаще «будет натыкаться на несуразности» (Гараи, Кечке, 1997, с. 90). «Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой» (Гараи, Кечке, 1997, с. 91).

Другой возможный ход, который представляется естественным в сложившейся ситуации, также не внушает оптимизма: если существуют диссоциации, должен быть «запущен» механизм интеграции. Но, как это убедительно показали еще Л.С. Выготский и С.Л. Рубинштейн, «синтез» разнородного путем механического «сложения» обычно не осуществляется: для этого необходимы особые условия. К таким условиям, на наш взгляд, в первую очередь необходимо отнести пересмотр понимания предмета психологической науки. Все отмеченные выше диссоциации имеют одну причину — слишком узкое, ограниченное понимание предмета психологии.

По нашему мнению, глубинный кризис научной психологии существует с момента ее возникновения, он не преодолен до сих пор, хотя может проявляться на разных уровнях. По меньшей мере, их три.

Первый - относительно неглубокий. Этот уровень отражает закономерности любого развития, включающего в себя, как хорошо известно, и литические и критические этапы. Кризис на этом уровне - нормальный, естественный этап в развитии любого подхода, нап­равления, «локальный» кризис, который и возникает, и преодоле­вается относительно легко.

Второй уровень - уровень «основных парадигм». Еще Вундт - создатель научной психологии - заметил в «Основах физиологической психологии», что психология «занимает среднее место между естественными и гуманитарными науками». Ис­тория психологии в XX столетии может быть уподоблена движению «маятника»: периодические обострения кризиса - не что иное, как разочарование в возможностях свести всю психологию к ее «половине» (естественнонаучной или герменевтической). Иными словами, когда части на­учного сообщества становится очевидной несостоятельность оче­редной попытки решить вопрос о целостности психологии ценой «логического империализма» той или другой из двух полунаук (по изящному выражению Л.Гараи и М.Кечке), возникает впечатление, что психология вновь в кризисе.

И, наконец, третий, самый глубокий уровень, связан с ограниченным пониманием самого предмета психологии. На этом уровне кризис не преодолен до сих пор (со времен В.Вундта, Ф.Брентано и В.Дильтея). Истоки кризиса, на наш взгляд, можно обнаружить в трудах ученых середины XIX столетия, которые обес­печили психологии статус самостоятельной науки. Обстоятельства выделения были таковы, что ценой, которую психология заплатила за свою научность и самостоятельность, стало ограниченное пони­мание ее предмета. С одной стороны, сказалось противопоставление физиологии (в результате психическое утратило «энергетические» определения), с другой, разделение психики на «высшую» и «низшую» лишило ее неразрывной связи с миром культуры (в результате пси­хическое в значительной степени утратило характеристики «духов­ного»). Вероятно, утверждение о противопоставлении физиологии кому-то покажется неверным: ведь сам Вундт был физиологом, а его психология именовалась физиологической. Тем не менее, раз­рыв оформился и дуалистичность нашей научной психологии очевидна и на пороге третьего тысячелетия. К тому же провозглашение психологии эмпирической наукой способствовало фактическому прекращению теоретических исследований по проблеме предмета психологии (это казалось возвращением к метафизике, рациональ­ной психологии). Результатом такого положения вещей явилось то, что, фактически, психология разрабатывалась в значительной степени за счет логики других наук (биологических, либо соци­альных), т.к. предмет психологии реально раскрывался в рамках концепций, тяготеющих к биологии, либо социологии. На наш взгляд, глубинный смысл кризиса в психологии как раз и состоит в неадекватном определении предмета, в результате чего подлин­ный предмет подменяется «частичными», «одномерными» и редукция становится неизбежной: психе сводится к адаптации, к регуляции, к отражению, к ориентировке и т.д. Таким образом, выход из кри­зиса может быть найден только в том случае, если трактовка предмета научной психологии будет пересмотрена. В качестве показательного примера уместно обратиться к опыту юнговской аналити­ческой психологии и осознать, насколько непохож метод амплифи­кации, который, как известно, является частью метода интерпре­тации, на расчленяющий аналитический метод научной психологии (см. подробно об этом Мазилов, 1997, 1998).

Главный вывод, который следует из вышеприведенных соображений, состоит в том, что кризис в научной психологии, так сказать, «заложен конструктивно», процессы на поверхностных уровнях практически ничего не решают. Следовательно, важнейшей проблемой современной психологии является выработка такого понимания предмета, который бы позволил преодолеть кризис на глубинном уровне. Здесь нет возможности рассматривать исторические причины возникновения узко-неадекватной трактовки предмета (при желании их можно усмотреть в традициях, унаследованных еще от средневековой философии, рассматривавшей душу как простую по своей природе, а затем в трудах Р.Декарта, Д.Локка и особенно И.Канта).

Справедливости ради необходимо отметить, что на ограниченность такого подхода указывали и Дильтей и Шпрангер, но их влияние на магистральные тенденции развития научной психологии не было значительным (вспомним, что еще в 1914 году Н.Н.Ланге характеризовал Дильтея как мыслителя «редкой оригинальности», «оставшегося малоизвестным»). Напомним, Дильтей критически относился к «конструктивному» характеру научной психологии. Узкое понимание предмета психологии создает основу для разного рода редукционистских подходов и препятствует интегративным тенденциям.

Представляется, что сейчас вряд ли найдется более актуальная и насущная проблема: кризис, который в настоящее время охватил нашу психологию, вряд ли исчезнет сам по себе. Для этого требуется методологическая работа. И «первым пунктом» в этой работе должно быть уточнение понимания предмета психологической науки.

Сейчас, когда отечественная психология стремительно меняется, пытаясь ассимилировать достижения зарубежной науки, от которых по известным причинам в течение многих лет была изолирована, важно обратить внимание на то обстоятельство, что предмет психологии как науки неоднороден и многоступенчат.

Обратим внимание на то обстоятельство, что практически все авторы, писавшие про кризис, подчеркивали его методологический характер. Как говорил Выготский, “возможность психологии как науки есть методологическая проблема прежде всего”. А самая первая методологическая проблема – проблема предмета. Представляется, что смысл кризиса в том, что неадекватно определен и понят предмет психологии. Нетрудно увидеть, что естественнонаучный и гуманистический подход различаются в первую очередь тем, что психическое в этих подходах выступает существенно по-разному. В одном определяется в логике естественных наук, в другом в логике гуманитарных. А это свидетельствует лишь о том, что психология устранилась от самостоятельного определения собственного предмета. Хотя это, по-видимому, первая задача содержательной психологической методологии (по Л.С. Выготскому и С.Л. Рубинштейну). Таким образом, ясно, что преодолеть кризис за счет переориентации с одного подхода на другой, очевидно, не удастся: и один, и другой являются, очевидно, “частичными”, поэтому не могут дать “основы”, того “операционного стола” (М. Фуко), который является необходимым условием разработки новой психологической парадигмы.

Нужна серьезная методологическая работа по теоретическому анализу предмета психологии. То время, когда казалось, что эту работу можно выполнить чужими (т.е. других наук) средствами, прошло. Ясно, что кроме психологии эту работу никто выполнить не сможет. “Отец научной психологии” Вильгельм Вундт не только выступил в качестве создателя научной программы, реализация которой позволила психологии, наконец, выделиться из философии, но и оформил разделение психологической науки на физиологическую, экспериментальную и психологию народов (социальную, культурно-историческую). Попытки объединить, “синтезировать” эти две психологии предпринимались неоднократно, но, как и следовало ожидать, оказались безуспешными. Л.С. Выготский в своем методологическом исследовании достаточно подробно проанализировал и способы, и результаты такого “синтеза”.

Нам кажется, что ситуация в психологии в очередной раз повторяется. Не может оказаться продуктивным переход от естественнонаучной ориентации к ориентации герменевтической. Тем более невозможно их простое объединение: никакой системный подход не в состоянии выполнить эту работу. Причина, на наш взгляд, в том, что не проделана содержательная методологическая работа. Предмет психологической науки должен быть осмыслен таким образом, чтобы психическая реальность, становясь психологической, не утрачивала своей многомерности.

Если психология хочет найти выход из кризиса, то она должна предпринимать для этого определенные шаги, должна проделать определенную методологическую работу по осмыслению своего предмета. Причем, что особенно важно подчеркнуть, должна выполнить сама, самостоятельно. Никакая философия этой работы не проделает, поскольку не имеет для этого адекватных средств. Это – внутреннее дело самой психологии и ее самая актуальная задача.

Литература

Брентано Ф. Избранные работы. М.: Дом интеллектуальной книги; Русское феноменологическое общество, 1996. С. 176.

Василюк Ф.Е. Методологический смысл психологического схизиса // Вопросы психологии, № 6, 1996, с. 25-40.

Выготский Л.С. Собрание сочинений. т.1. М.: Педагогика, 1982. 488 с.

Гараи Л., Кечке М. Еще один кризис в психологии! // Вопросы философии, № 4, 1997, с. 86-96.

История зарубежной психологии: 30-60-е годы. Тексты. / Под ред. П.Я. Гальперина, А.Н. Ждан. М.: МГУ, 1986. 344 с.

История психологии: период открытого кризиса: Тексты / Под ред.

П.Я. Гальперина, А.Н. Ждан. М.: МГУ, 1992. 364 с.

Ланге Н.Н. Психический мир: Избранные психологические труды / Под ред.М.Г. Ярошевского. М.: Изд-во ”Институт практической психологии”, Воронеж: НПО “Модэк”, 1996. 368 с.

Ланге Н.Н. Психология // Итоги науки в теории и практике. Т.8. М.: Изд-во т-ва “Мир”, 1914. 312 с.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975. 304 с.

Мазилов В.А. Теория и метод в психологии. Ярославль: МАПН, 1998. 356 с.

Мазилов В.А. Психология на пороге XXI века: методологические проблемы. Ярославль: МАПН, 2001. 112 с.

Мазилов В.А. Актуальные методологические проблемы современной психологии. Ярославль: МАПН, 2002. 166 с.

Пиаже Ж. Характер объяснения в психологии и психофизиологический параллелизм // Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. Вып. 1, 2. М.: Прогресс, 1966, с. 157-194.

Фресс П. О психологии будущего // Психологический журнал, т.2, № 3, 1981, с. 48-54.

Шульц Д.П., Шульц С. Э. История современной психологии. СПб: Евразия, 1998. 528 с.

Юревич А.В. Системный кризис психологии // Вопросы психологии, № 2, 1999, с. 3-11.

Bühler K. Die Krise der Psychologie. Jena: Fischer, 1927. XV, 223 S.

Cole M. Alexander Luria and the Resolution of the Crisis in Psychology // I Международная конференция памяти А.Р. Лурии – First International Luria Memorial Conference: Abstracts. Moscow, Russia, September 24-26, 1997. M.: MGU, p.117.

International Congress of Psychology 21 st Paris, 1976.: Actes du XXI e Congress international de psychologie. Paris, 18-25 juillet. Paris: Press Univ. de France, 1978. 462

Kostyleff N. La crise de la psychologie experimentale. Paris, 1911.

Lewin K. The Conflict between Aristotelian and Galilean Modes of Thought in contemporary Psychology // J. Gen. Psychol., 1931, pp.141-177.

Willy R. Die Krisis in der Psychologie. München, 1899.

Wundt W. Grundzüge der physiologischen Psychologie. Leipzig: Engelmann, 1874. XII, 870 S.