Тайны, чудеса и новая схватка 3 страница
Глава десятая.
Битва на Сейбе
Постоянное ощущение опасности, обострив восприимчивость, сделало нас более осторожными. Несмотря на чудовищную усталость, мы не разделись и не расседлали лошадей. Держа наготове маузер, я незаметно осматривался, изучал лица хозяев. Первым делом я заметил кончик ружья, торчащий из-под горы подушек, всегда венчающей здесь крестьянскую постель. Насторожило меня также то, что батраки то и дело заглядывали в избу за распоряжениями. Несмотря на длинные бороды и затрапезную одежду, они не были похожи на крестьян. В свою очередь они внимательно разглядывали нас, ни на минуту не оставляя наедине с хозяином. Мы ничего не могли понять. Положение изменилось к лучшему только с приходом вожака сойотов, который, заметив в атмосфере натянутость, объяснил хозяину на своем языке, кто мы такие.
- Прошу прощения, - обратился к нам крестьянин, - но сами знаете, какие теперь времена - на одного честного человека приходится десять тысяч убийц и воров.
После этих слов в наших отношениях пропала всякая напряженность и беседа потекла свободнее. Хозяин знал, что от большевиков ему пощады ждать нечего: его дом был для казачьих офицеров своего рода перевалочным пунктом. Хотя старик слышал о гибели красного отряда, это его не успокоило. Прошел слух, что со стороны Усинского округа сюда движется красногвардейская часть, преследующая татар, которые гнали на юг скот, думая укрыться от большевиков в Монголии.
- Мы ждем их с минуты на минуту. Страшно боимся, признался хозяин. - Мой работник, сойот, принес известие, что красные уже переправились через Сейбу, и татары готовятся к нападению.
После этих слов мы тут же вышли из избы, проверили, на месте ли седла и тюки, а потом от греха подальше отвели наших лошадей в кусты неподалеку. Осмотрев ружья и пистолеты, мы заняли позицию у ограды, желая достойно встретить нашего общего врага. Через час мучительного ожидания один из работников прибежал со стороны леса и зашептал:
- Они уже прошли болото. Сейчас начнется.
Как бы в подтверждение его слов в лесу прозвучал выстрел, за ним еще и еще. Шла настоящая перестрелка, ее шум приближался к дому. Вот уже послышался конский топот и солдатская брань. Трое солдат, спасаясь от татарских пуль, ворвались в дом, отчаянно ругаясь. Один из них выстрелил в хозяина. Тот, не успев дотянуться до спрятанного под подушкой ружья, пошатнулся и упал на колени.
- А вы кто такие? - рявкнул другой солдат, наставив на нас дуло.
За нас ответили маузеры и ответили, надо сказать, удачно, потому что только один, стоявший у самых дверей солдат успел выскочить на улицу, но там попал в руки батрака, который тут же его и придушил. Завязалась перестрелка. Солдаты громко звали на помощь своих товарищей. Красные засели в канаве в шагах трехстах от дома, стреляя по окружавшим их татарам. Несколько солдат побежали на выручку лазутчикам к избе, но батраки встретили их оглушительным залпом. Стреляли они прицельно и методично, словно на учениях. Пятеро красногвардейцев упали на дорогу, другие поспешили назад к канаве. Вскоре мы заметили, как они, скрючившись, почти ползком, пробираются в дальний конец канавы, ближе к лесу, где остались их кони. Звуки выстрелов слышались все слабее, а потом мы увидели, как пятьдесят или шестьдесят татар преследуют красных, улепетывающих через поляну.
На Сейбе мы отдыхали два дня. Все восемь батраков нашего хозяина оказались переодетыми офицерами, скрывавшимися от большевиков. Они попросили у нас разрешения ехать дальше вместе, и мы охотно дали его.
Теперь мы продолжали наше путешествие в сопровождении восьми вооруженных офицеров и трех нагруженных лошадей и вскоре выехали на сказочной красоты долину, лежащую между Сейбой и Утом. Роскошные луга утопали в травах. В двух-трех домиках, стоявших вдоль дороги, никого не было. Все в страхе попятились, услышав отзвуки битвы с красными. Весь следующий день мы преодолевали хребет, который местные называют Дабан[6], и, миновав район выжженного леса, где нам постоянно преграждали путь поверженные, покореженные деревья, начали спуск в долину, долгое время скрывавшуюся от наших глаз за горными отрогами. Где-то там внизу бежал Малый Енисей, последняя большая река перед монгольской границей. Находясь примерно километрах в десяти от реки, мы заметили вьющуюся над лесом струйку дыма. Двое офицеров, крадучись, отправились на разведку. Они отсутствовали так долго, что мы, боясь, как бы с ними не приключилось беды, осторожно двинулись в направлении дыма, готовясь в случае чего принять бой. Подойдя ближе, мы услышали громкие голоса, которые перекрывал хохот одного из наших разведчиков. Посередине поляны стоял большой шалаш, а поодаль сидели и стояли человек пятьдесят-шестьдесят. Завидев нас, они радостно бросились навстречу с шумными приветствиями. Окаэывается, здесь разбили лагерь бежавшие из Сибири русские офицеры и солдаты, которые жили теперь у русских хуторян и зажиточных крестьян Урянхая.
- Что вы здесь делаете? - удивились мы.
- Неужели вы не знаете, что происходит? - задал нам в свою очередь вопрос пожилой человек, назвавшийся полковником Островским. - По приказу военного комиссара все урянхайские мужчины старше двадцати восьми лет подлежат мобилизации, и теперь по направлению к Белоцарску движутся отряды этих вояк. На своем пути они грабят хуторян и убивают всех, кто попадется им в лапы. Вот мы и прячемся от них.
Во всем лагере было только шестнадцать ружей и три бомбы, принадлежавшие одному татарину, который вместе с проводником-калмыком пробивался в Западную Монголию к своим стадам. Мы поделились с новыми знакомыми нашими планами - пересечь Монголию и выйти к ближайшему тихоокеанскому порту. Офицеры попросили меня принять их в наш отряд, и я согласился. Вскоре разведчики принесли известие, что возле избы крестьянина, который должен был переправить нас через Малый Енисей, не замечено никаких подозрительных лиц. Мы тут же тронулись в путь, чтобы как можно скорее выбраться из опасного района и, переправившись через Енисей, скрыться в лесу. Шел снег, но мгновенно таял. Во второй половине дня подул резкий холодный ветер, начинался буран. Поздно вечером мы добрались до реки. Поздоровавшись, хуторянин предложил тут же перевезти нас на другой берег, лошади при этом должны были плыть следом; вода была обжигающе холодной - в ней все еще держался лед. При нашей беседе с хозяином присутствовал работник, рыжий косоглазый мужик. Он все время крутился неподалеку, а потом неожиданно исчез. Хуторянин, заметив его внезапное исчезновение, испуганно сказал:
- Побежал, видать, в деревню. Теперь не иначе приведет с собой красных. Нужно торопиться.
Так началась самая страшная ночь, которую мне суждено было пережить в своих скитаниях. Ради экономии времени мы предложили крестьянину перевезти в лодке только оружие и провизию, сами решив переправиться на лошадях. Ширина Енисея в этом месте около трехсот метров, -течение очень быстрое, берег обрывистый - глубина начиналась сразу. Тьма была кромешная, хоть глаз выколи, в небе ни звездочки. Мокрый снег залеплял лицо, порывистый ветер леденил щеки. Прямо перед нами несся темный бурный поток, увлекая за собой тонкие с неровными краями льдины: попадая в водовороты, они сталкивались и ломко крошились. Моя лошадь, боясь крутизны, долго не хотела прыгать в воду, фыркала и напрягалась всем телом. Я изо всей силы хлестнул ее плетью, и только тогда она, издав жалобное ржание, бросилась в студеный поток. Мы оба сразу же ушли с головой под воду, и я чудом удержался в седле. Вынырнули мы в нескольких метрах от берега; собрав все свои силы, лошадь поплыла вперед, вытягивая голову и шею, тяжело дыша и отфыркиваясь. Я чувствовал каждое ее движение, она вспенивала воду, дрожа от напряжения. Наконец мы выплыли на середину реки, где течение стало особенно бурным. Нас сносило. Из темноты до меня доносились крики моих спутников, сдавленные стоны и хрипы испуганных лошадей. Холодная вода доходила до груди. Меня то с головой заливали волны, то больно били плавающие льдины. Но я не смотрел по сторонам и, казалось, даже не ощущал холода. Страстное желание лошади выжить передалось мне, я понимал, что в случае ее гибели мне также не уцелеть, и как бы слился с ней, повторяя каждое ее движение и переживая те же страхи. Вдруг она захрапела и начала тонуть. Было видно, что лошадь наглоталась воды, она уже почти не отфыркивалась. Кусок льда стукнул ее по голове -лошадь изменила направление и теперь плыла по течению. С трудом развернув ее с помощью поводьев к берегу, я почувствовал, что лошадь совсем выбилась из сил. Ее голова уже несколько раз скрывалась в бурлящей пучине. У меня не было выбора. Соскользнув с седла, я, держась за него рукой, поплыл рядом, одобрительными выкриками побуждая лошадь бороться дальше. Она плыла, оттопырив губы и обнажив плотно сжатые зубы. В ее широко раскрытых глазах застыл неподдельный ужас. Но теперь, без груза, она поднималась над водой и потому плыла спокойнее и быстрее. Наконец я услышал, как копыта измученного животного стукнулись о камень. На берег один за другим поднимались мои спутники. Выносливые тренированные лошади справились с задачей. Лодку же хуторянина, перевозившего наши вещи, отнесло далеко. Не теряя ни минуты, мы перегрузили тюки на лошадей и двинулись дальше. Ветер крепчал, все больше холодало. К рассвету мы совсем продрогли, наша вконец промокшая одежда задубела и не гнулась. Зубы у нас стучали от холода, глаза лихорадочно блестели, но мы продолжали путь, стараясь как можно дальше отъехать от опасного места. Проделав пятнадцать километров по лесу, мы выбрались на высокое открытое место, откуда открывался вид на противоположный берег Енисея. Было около восьми часов. На том берегу двигался к реке, извиваясь, большой обоз в сопровождении всадников. Мы решили, что это скорее всего красные. Боясь быть замеченными, спешились и укрылись в кустах. Несмотря на то, что температура держалась на нуле и даже опускалась ниже, мы продолжили наше путешествие, только к вечеру достигнув подножья поросших лиственницей гор, где наконец развели костры, просушили одежду и согрелись сами. Голодные лощади не отходили от огня и спали тут же, опустив головы. Рано утром в наш лагерь пришли сойоты.
- Улан? (Красные?) - спросил один из них.
- Нет, нет, - закричали мы.
- Цаган? (Белые?) - последовал следующий вопрос.
- Да, - ответил за всех татарин. - Мы все белые.
- Менде, менде, - успокоенно забормотали они и, усевшись у костра, поведали нам, потягивая горячий чай, интересные и важные новости. Оказывается, красные части, спустившись с гор Танну-Ола, разместились вдоль Монгольской границы и не выпускают из страны крестьян и сойотов, перегоняющих скот. Значит, переход через хребет Танну-Ола был для нас невозможен. Теперь я видел лишь один путь к спасению: резко свернуть на юго-восток и, минуя заболоченную долину реки Бурет-Хей, выйти к южному берегу озера Косогол[7], находящегося уже на территории Монголии. Да. новости были хуже некуда. До Самгалтая, ближайшего монгольского поселения, было не более шестидесяти миль, в то время как до Косогола даже кратчайшее расстояние составляет двести семьдесят пять миль. Вряд ли аши усталые и голодные лошади, проделав шестьсот миль по плохим дорогам, выдержат этот путь. Тщательно взвесив все "за" и "против", прикинув ситуацию, а также физическое и душевное состояние моих спутников, я пришел к выводу, что прорываться через Танну-Ола нечего и пытаться. Мои товарищи были измучены и морально издерганы, скверно одеты и вооружены у некоторых даже ружья не было. А я из опыта знал, что в бою опаснее всего безоружные люди. Они легко поддаются панике, быстро теряют голову и плохо влияют на остальных. Поэтому, посоветовавшись с друзьями, я принял решение идти на Косогол. Все поддержали меня. Вдоволь наевшись горячего супа, в котором плавали огромные куски мяса, и закончив трапезу горячим чаем с сухарями, мы покинули наше временное пристанище. Через два дня перед нами выросл горная преграда. Это была северная часть хребта Танну-Ола, за которой простиралась долина реки Бурет-Хей.
Глава одиннадцатая.
Красная застава
В долине между двумя крутыми горными склонами нам повстречались десять сойотов верхом, поспешно отгонявших на север стадо яков и прочий скот. Поначалу они держались настороже, но затем открылись нам, что получили приказ от нойона (князя) Тоджи, опасавшегося мародерства красных, гнать скот вдоль Бурет-Хея в Монголию. Сойоты направились было по этому маршруту, но охотники, их соплеменники, предупредили пастухов, что в этой части Танну-Ола засели красные партизаны из деревни Владимировка. И вот теперь они возвращались назад. Мы подробно расспросили сойотов о расположении красных, поинтересовавшись, сколько бойцов контролирует горный перевал. Татарин и калмык отправились в разведку, остальные занялись обматыванием тряпьем лошадиных копыт и изготовлением для животных намордников из обрывков веревок, чтобы избежать ржания. Уже стемнело, когда вернулись наконец разведчики, сообщив, что в десяти километрах от нас, захватив юрты сойотов, расположилось около тридцати солдат. Еще было два поста у самого перевала, один из двух человек, другой из трех. От лагеря их отделяла приблизительно миля. Наш путь пролегал как раз между постами. С вершины горы наверняка было хорошо видно караульных обоих постов: стреляй - не хочу. При подходе к вершине я, взяв с собой татарина, калмыка и еще двух молодых офицеров, пошел вперед и там наверху, осмотревшись, увидел примерно в пятистах ярдах два пылающих костра. У каждого сидел часовой с ружьем, остальные, видимо, спали. Мне не хотелось вступать в бой с партизанами, но без этого перевал был для нас недоступен; нужно убрать караул и - по возможности бесшумно, избегая перестрелки. Основной части красных вряд ли удастся нас потом выследить - слишком уж вытоптана лошадьми и скотом дорога.
- Я возьму на себя вот этих двоих, - шепнул мой друг, указывая на пост слева.
Остальным предстояло заняться вторым постом. Сам я, крадучись, последовал за своим другом, чтобы в случае необходимости помочь. Не то, чтобы я боялся за него - вовсе нет. Друг был семи футов росту и так силен, что если, к примеру, конь мотал головой, не давая взнуздать себя, он, обхватив животное за шею, пригибал к земле и, заставив опуститься на колени, спокойно надевал удила. Когда до часовых оставалось сотня шагов, я замер, укрывшись за кустами, и наблюдал дальнейшее развитие событий. Отсюда был хорошо виден костер и сидящий у огня часовой, мирно дремавший с ружьем на коленях. Его товарищ спал тут же рядом. Я хорошо видел их белые валенки. Мой друг долго не давал о себе знать. Все было тихо. Вдруг со стороны второго поста послышался неясный шум, сдавленный крик, но все сразу же стихло. Наш часовой медленно поднял голову, но тут из кустов на него бросился всем своим крупным телом мой друг, загородив от меня костер. Схватив часового за горло, он опрокинул его наземь, так что ноги солдата взметнулась в воздух, а затем поволок в кусты. Спустя мгновение он появился снова с занесенным над головой ружьем задушенного им солдата, и на этот раз я услышал раздавшийся в тишине глухой стук приклада. Потом он с виноватой улыбкой приблизился ко мне и смущенно сказал:
- Вот и все. Черт подери! В детстве мать мечтала сделать из меня священника. Потом я вырос, учился на агронома и, как оказалось, только для того ... чтобы душить людей и разбивать им головы. Какой же идиотизм - эта Революция!
Он гневно и с видимым отвращением сплюнул, а потом затянулся трубкой.
Часовых второго поста нашим товарищам удалось снять так же бесшумно. Этой же ночью мы, миновав вершину Танну-Ола, спустились в долину, заросшую густым кустарником и испещренную сетью мелких речушек и ручейков. Здесь начиналась Бурет-Хей. Около часу мы остановились, чтобы дать лошадям попастись - трава была отменная. Тут, среди мирно пасущихся яков и оленей мы впервые почувствовали себя в безопасности. Подошедшие пастухи-сойоты совсем успокоили нас: здесь, по другую сторону Танну-Ола, красных не видели. Мы подарили новым знакомым пачку чая, и сойоты ушли счастливые, повторяя, что "цаган" - хорошие люди. Пока наши лошади паслись на лугу, пощипывая сочную траву, мы, усевшись перед костром, размышляли, что делать дальше. Наши мнения разделились. Четыре офицера во главе с полковником, воодушевленные отсутствием красных к югу от Танну-Ола, решили двинуться на запад и попытать счастья, пробираясь сначала на Кобдо[8], а затем к лагерю на реке Амыл, где китайские власти держали интернированными шеститысячную армию генерала Бакича, отступавшую через Монголию. Мы же с другом и еще шестнадцать офицеров по-прежнему держались старого плана, считая, что надо идти к озеру Косогол и оттуда на Дальний Восток. Ни одна из сторон не могла убедить другую в своей правоте, и потому в полдень следующего дня мы распрощались и двинулись в разные стороны. Вышло так, что наш отряд из восемнадцати человек встретился на своем пути с множеством опасностей, участвовал в нескольких схватках, стоивших жизни шестерым нашим товарищам; оставшиеся же в живых достигли конечной цели крепко сдружившимися и на всю жизнь сохранили теплое чувство настоящего товарищества. Что касается отряда, который возглавил полковник Жуков, то он вскоре перестал существовать. Наши друзья наткнулись на кавалерийскую часть, которая разбила их в двух боях. Только двум офицерам удалось выбраться из этой переделки живыми.
Они-то и рассказали мне эту печальную историю четыре месяца спустя, когда мы повстречались в Урге.
Итак, наш отряд из восемнадцати всадников и пяти нагруженных поклажей лошадей выступил в путь вдоль долины Бурет-Хея. Мы вязли в болотах, утопали в бесконечных мелких речушках, коченели от холода на пронизывающем ледяном ветру, мерзли под снегом и изморозью, но все же не сдавались и дошли наконец до южного берега Косогола. Нашим проводником был татарин, который уверенно вел нас по пути, с которого трудно было сбиться благодаря следам, протоптанным скотом, что перегоняли из Урянхая в Монголию.
Глава двенадцатая.
В стране вечного покоя
Жители Урянхая, сойоты, гордятся тем, что являются истинными буддистами, исповедуя совершенное учение святого Рамы и приобщаясь одновременно к глубочайшей мудрости Шакья-Муни[9]. Они последовательные враги всяческих войн и вообще любого пролития крови. В тринадцатом веке они предпочли покинуть свои исконные земли и уйти на север, нежели сражаться за Чингисхана и стать подданными его империи, хотя грозный завоеватель мечтал видеть в рядах своего воинства этих великолепных наездников и метких лучников. Трижды приходилось сойотам отходить на север, чтобы уклониться от службы в войсках захватчиков, зато до сих пор никто не может сказать, что они запятнали себя кровью. Возлюбив мир, они неколебимо отстаивали его. Даже жестокосердые китайские правители не смогли в полной мере насадить в этой мирной стране свои бесчеловечные порядки. Подобным же образом проявили себя сойоты и теперь, когда обезумевшие от крови и злодеяний русские принесли с собой заразу на их землю. Они упорно уклонялись от встреч с красногвардейцами и красными партизанами, отступая с семьями и скотом на юг, в отдаленные провинции Кемчик и Солджак, Восточная часть этого потока эмигрантов тащилась по долине Бурет-Хея, где мы частенько обгоняли отдельные сойотские семейства, погонявшие свои стада.
Мы быстро продвигались вперед вдоль извивающихся берегов Бурет-Хея и спустя три дня начали восхождение на хребет, разделявший долины Бурет-Хея и Каргы. Подъем был крут, горную тропу то и дело преграждали стволы рухнувших лиственниц, попадались, как ни странно, и болотистые места, где наши лошади мгновенно увязали. Выбравшись из топи, мы вновь вступали на опасную тропу; лошади постоянно спотыкались и из-под их копыт летели в пропасть крупные и мелкие камни. Происхождение тропы было явно ледниковым, и путь по ней чрезвычайно утомил наших животных. Иногда тропа приближалась к самому обрыву, и тогда потревоженные нами камни и песок сползали вниз целыми пластами. Помнится, одну гору целиком покрывал слой сыпучего песка. Нам пришлось покинуть седла и. взяв лошадей под уздцы, осторожно идти пешком милю или две, подчас проваливаясь по колено в подвижную массу. Неосторожное движение - и мы покатились бы дальше, в пропасть. Одной лошади не повезло. Утопая по грудь в песке, она не смогла вовремя найти опору и продолжала съезжать вниз, пока не рухнула в бездну. С ней было все кончено. Только треск деревьев отмечал ее путь к гибели. Немного выждав, мы осторожно спустились по крутому склону, чтобы снять с несчастного животного седло и столь нужный нам груз. Немного дальше мы вынуждены были оставить еще одну лощадь, которая проделала с нами весь путь от северной границы Урянхайского края. Видя тяжелое се состояние, мы освободили ее от груза, но это не помогло, не действовали также наши окрики и брань. Лошадь стояла понурив голову и выглядела такой измученной, что было ясно: ее земной путь, полный каторжного труда, завершен. Присутствующие при осмотре сойоты потрогали ножные мышцы лошади, затем, взяв в руки морду, поводили ею из стороны в сторону и, внимательно приглядевшись к реакциям животного, вынесли приговор:
- Лошадь дальше не пойдет. У нее высохли мозги.
Тем же вечером, поднявшись на вершину хребта, мы с радостью обнаружили там обширное плато с прекрасными лиственницами, Среди них тут и там были разбросаны юрты сойотов-охотников, покрытые корой вместо обычных шкур. Из этих временных жилищ тут же повыскакивало около десятка мужчин с ружьями. Они кричали, что хан Солджака запретил здесь проезд, не желая видеть в своих владениях убийц и грабителей.
- Возвращайтесь откуда пришли, - посоветовали они, глядя на нас со страхом.
Ничего не ответив, я поспешил притушить разгоревшуюся ссору сойота с одним из моих офицеров. Указав на бегущую внизу, в долине, речушку, я поинтересовался, как ее величают.
- Ойна, - ответил сойот. - Там проходит граница ханских владений, дальше путь для вас закрыт. - Ну что же, - отозвался я. - Но вы нам позволите немного передохнуть и согреться?
- Конечно, конечно, - загалдели гостеприимные сойоты и повели нас в свои юрты.
По пути я, улучив момент, угостил старого сойота сигаретой, а другому, помоложе, вручил коробку спичек. Один сойот все время плелся позади нас, прикрывая рукой нос.
- Он, что, болен? - поинтересовался я.
- Да, - печально отозвался старик. - Это мой сын. У него два дня шла носом кровь, и он очень ослаб.
Я остановился и подозвал молодого человека. - Расстегни верхнюю одежду, - потребовал я. -Приоткрой шею и грудь и запрокинь повыше голову.
Я сжал ему яремную вену, подержал так несколько минут, а затем, отпустив руки, сказал:
- Кровь больше не пойдет. Иди к себе в юрту, отдохни.
Мои "таинственные" манипуляции произвели на сойотов сильнейшее впечатление. Старик прошептал со страхом и восхищением:
- Та-лама! Та-лама! (Великий Врач).
В юрте, пока мы пили горячий чай, старик сидел, глубоко задумавшись. Затем, переговорив на своем языке с товарищами, торжественно объявил:
- У жены хана болят глаза. Хан будет доволен, если мы приведем к нему Та-ламу. Он не накажет меня: ведь путь закрыт только для плохих людей, а хорошим мы всегда рады.
- Поступай как знаешь, - сказал я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно равнодушнее. - Хотя я и умею лечить глазные болезни, но, если надо, поверну назад. - Нет, нет! - испуганно вскричал старик. - Я сам отведу тебя к хану.
Сидя У костра, он высек огонь кремнем и закурил трубку. Простодушно обтерев мундштук рукавом, предложил затянуться и мне. Я был на высоте - проявив ответную любезность, поднес трубку ко рту. Старик предложил трубку поочередно каждому из нас, а в ответ получил сигареты, немного табаку и спички. Этот ритуальный обмен подарками окончательно подтвердил дружеские намерения обеих сторон. Постепенно в юрту набилось много народу -мужчины, женщины, дети, за ними потянулись и собаки. Негде было повернуться. Вперед выступил лама с гладко выбритыми щеками и головой, одетый, как подобает его касте, в ниспадающий тяжелыми складками красный балахон. Не только одеждой, но и самим выражением лица он разительно отличался от грязных собратьев с их сальными косами, торчащими из-под войлочных шапок, украшенных ^беличьими хвостами. Лама отнесся к нам чрезвычайно дружелюбно, только все время алчно посматривал на наши золотые кольца и часы. Жадность этого слуги Будды я тут же решил употребить себе во благо, Вручая ламе пачку чая и сухари, я дал ему понять, что нуждаюсь в лошадях.
- У меня есть лишний конь. Хочешь - купи, Но русских денег мне не надо. Лучше давай меняться. Мы долго торговались, и в результате за обручальное кольцо, плащ и кожаную суму я получил отличного коня, который нам был так необходим после гибели вьючной лошади, и козленка в придачу. Сойоты накормили нас вдоволь жирным бараньим мясом и оставили на ночь. Утром старый сойот повел нас по тропе, лавирующей между болотами и скалами. Моя лошадь была крайне измучена, так же как и лошади моего друга и еще трех офицеров - нечего было и мечтать добраться на них до Косогола, и мы надеялись купить в Солджаке новых. Но вот на нашем пути начали попадаться скопления юрт, вокруг пасся скот и лошади. Наконец мы достигли временной ханской резиденции. Наш проводник поехал вперед на переговоры, на прощание еще раз пылко заверив нас, что хан будет в восторге от знакомства с Та-ламой, но в его глазах читались сомнение и страх за свою инициативу. Поспешив следом за ним, мы вскоре выехали на просторную поляну, поросшую мелким кустарником, отсюда была хорошо видна стоящая на берегу реки большая юрта, украшенная развивающимися на ветру желтыми и синими флажками. Сомнений не было - здесь жил сам хан. Старый сойот вскоре вернулся, сияя от радости, и, протянув к нам руки, прокричал:
- Нойон ждет вас! Он счастлив познакомиться с вами!
Теперь мне предстояло превратиться из воина в дипломата. У ханской юрты нас встретили двое придворных в остроконечных монгольских шапках с щегольскими павлиньими перьями. С низким поклоном они пригласили чужеаемного нойона пожаловать к хану. Вместе со мной в юрту вошли также мой друг и татарин. Внутри, в пестром великолепии дорогих шелков, мы еле различили тщедушного морщинистого старичка с гладко выбритым лицом. Его лысый череп венчала остроконечная бобровая шапка, с верха которой спускалась к спине темнокрасная шелковая лента, обвивающая павлиньи перья. На носу торчали огромные китайские очки. Он восседал на низких подушках, нервно перебирая четки. Это и был хан Солджака и настоятель буддийского монастыря. Он сердечно приветствовал нас и пригласил садиться поближе к пылавшему в медной жаровне огню. Молодая, на диво красивая ханша подала нам чай с китайскими сладостями. После чая мы закурили, и хотя хан как лама не курил табак, он все же из вежливости подносил к губам предлагаемые ему трубки, угощая нас в ответ табаком из табакерки зеленого нефрита. Соблюдая этикет, мы ждали, что скажет нам хан. Тот поинтересовался, удачно ли проходит наше путешествие и каковы наши дальнейшие планы. Я был с ним откровенен и в конце рассказа просил его, если возможно, позаботиться об остальных моих спутниках и о лошадях. Хан охотно согласился приютить всех нас и тут же приказал слугам приготовить для нас четыре юрты.
- Я слышал, что чужеземный нойон - великий врач, - сказал наконец хан.
- Да, я умею лечить некоторые болезни, и у меня есть с собой нужные лекарства, - ответил я. - Но сам я не врач и занимаюсь другой наукой.
Этого хан уразуметь не мог. Он простодушно полагал, что человек, умеющий лечить какую-то болезнь, - обязательно врач.
- У моей жены вот уже два месяца болят глаза, -пожаловался он, - Помоги ей.
Я внимательно осмотрел глаза ханши. У нее был примитивный конъюнктивит от вечного дыма и грязи. Татарин принес мою аптечку. Я промыл ханше глаза борной кислотой и закапал слабый раствор сульфата цинка и немного кокаина.
- Вылечи меня - взмолилась ханша. - Не уезжай, пока не вылечишь. Мы дадим вам все - овец, молока, муки, Я лью слезы целыми днями, и мои красивые глаза, которые муж сравнивал со звездочками, стали совсем красными, Я этого просто не вынесу. Не вынесу!
Капризно топнув ножкой, она кокетливо улыбнулась мне и спросила:
- Ты меня вылечишь? Да?
Хорошенькие женщины всюду одинаковы, живут ли они на залитом огнями Бродвее, на величественных берегах Темзы, на оживленных бульварах шумного Парижа или в убранной шелками юрте на лиственничном склоне Танну-Ола.
Мы провели у хана десять дней, окруженные вниманием и заботой его семейства. За это время мне удалось полностью вылечить ханшу, очаровавшую восемь лет назад старого хана. Она радовалась, как дитя, и не выпускала из рук зеркальце.
Хан подарил мне пять великолепных лошадей, десять овец и мешок муки, который мы тут же сменяли на сухари. Мой друг в свою очередь вручил хану в качестве сувенира царскую банкноту достоинством в пятьсот рублей с изображением Петра Великого, а я присовокупил к этому небольшой золотой самородок, найденный мной на дне ручья. По приказу хана один из сойотов должен был сопровождать нас до Косогола, Ханское семейство в полном составе проводило нас до монастыря, находящегося в десяти километрах от "резиденции". В монастырь мы не зашли, а остановились в "дугане", китайском торговом поселке. Китайские купцы глядели на нас враждебно, но тем не менее предлагали на выбор разные товары, особо обращая наше внимание на круглые бутыли (ланхон) со сладкой наливкой (мейголо). Но у нас не было ни серебрянных монет, ни китайских долларов, и потому нам оставалось только с вожделением взирать на соблазнительные напитки. Заметив это, хан повелел отпустить нам пять бутылей за его счет.