Книга I 12 страница
Он указал подальше, где росли сталагмиты и сталактиты — будто пещерная пасть скалилась кривыми зубами.
— А куда он ведет? — спросила Мэй.
— В тоннель под Заливом. Я прошел с полмили, но дальше слишком мокро.
На полу черно блестело мелководное озерцо.
— Я так думаю, здесь поселятся будущие Стюарты, — сказал он. — Тысячи Стюартов — может, не такие крупные. Наверняка ящики станут меньше. С человека размером.
Они оба посмотрели в тоннель, и Мэй представила себе это будущее — уходящие в темноту бесконечные ряды красных стальных контейнеров.
Кальден перевел взгляд на нее:
— Никому не говори, что я тебя сюда водил.
— Не скажу, — ответила Мэй и тут же поняла, что, значит, придется врать Энни. Сейчас ей показалось, что цена невысока. Захотелось снова поцеловать Кальдена, и она обняла его лицо, притянула к себе, раздвинула губы. Зажмурилась и вообразила длинную пещеру, и голубой свет в вышине, и темную воду внизу.
И здесь, в тенях, вдали от Стюарта, что-то в Кальдене переменилось и его руки обрели уверенность. Он обнял ее крепче, и ладони его наливались силой. Его губы оторвались от нее, пробежали по ее щеке, по шее, замерли, подобрались к ее уху, горячо подышали. Мэй старалась не отставать, обнимала его голову, целовала шею, гладила спину, но вел он, у него был план. Правая рука легла ей на спину, притянула ближе, и он жестко вжался ей в живот.
А потом Мэй взлетела. Очутилась в воздухе, и Кальден ее понес, и она обхватила его ногами, и он решительно шагал, а она плыла спиной вперед. Приоткрыла глаза и опять зажмурилась, не желая знать, куда он ее несет, доверяя ему, понимая, как напрасно доверяет, — они в глубоком подземелье, этого человека невозможно найти, она даже не знает его фамилии.
А потом он стал ее опускать, и она напряглась, предчувствуя каменный пол пещеры, но посадка вышла мягкой, на какой-то матрас. Мэй открыла глаза. Альков в стене, пещера в пещере, в нескольких футах над полом. Вокруг полно одеял и подушек — Кальден уложил ее на них.
— Ты здесь ночуешь? — спросила она, в своей лихорадке сочтя, что это почти логично.
— Иногда, — сказал он, дохнув пламенем ей в ухо.
Она вспомнила про презервативы из поликлиники доктора Вильялобос.
— У меня есть, — сказала она.
— Хорошо, — ответил он, забрал у нее презерватив, сорвал обертку, а Мэй стащила с него штаны.
Двумя рывками он содрал с нее брюки и трусы, отбросил прочь. Лицом зарылся ей в живот, обхватил бедра, его пальцы поползли вверх, внутрь.
— Иди ко мне, — сказала она.
Он так и сделал, и в ухо ей прошептал:
— Мэй.
Она больше не умела складывать слова.
— Мэй, — повторил он, и она разлетелась на куски.
* * *
Она проснулась в общаге и поначалу решила, что все это ей приснилось, от первой до последней секунды: подземные залы, вода, красные контейнеры, ладонь на спине, затем постель, подушки, пещера в пещере — что ни возьми, все неправдоподобно. Произвольный набор деталей, реквизит неловких грез, в реальности невозможный. Но встав, приняв душ и одевшись, она поняла, что все случилось ровно так, как она запомнила. Она поцеловала этого Кальдена, о котором почти ничего не знала, а он водил ее не только в помещения особого допуска, но еще в какой-то сумеречный зал, где они потерялись на много часов и вырубились. Она позвонила Энни:
— Мы слились в экстазе.
— Кто? Вы со стариком?
— Он не старик.
— От него не пахло затхлостью? А про кардиостимулятор и подгузники он не упоминал? Не говори, что он прямо на тебе помер.
— Ему нет и тридцати.
— Ты наконец узнала его фамилию?
— Нет, но он дал мне телефон.
— Высокий класс, о да. Уже звонила?
— Пока нет.
— Пока нет?
В животе у Мэй екнуло. Энни громко фыркнула.
— Ты же знаешь, я боюсь, он какой-то шпион. Ошивается тут. Он легально в кампусе, ты проверила?
— Проверила. Он работает в «Сфере». Сказал, что знает тебя, и у него повсюду доступ. Да он нормальный. Может, эксцентричный слегка.
— Что значит — повсюду доступ? — В тоне Энни зазвучала сталь.
Тут Мэй поняла, что пора врать. Она хотела вновь быть с Кальденом, хотела слиться с ним и не хотела, чтобы Энни закрыла ей доступ к нему, к его широким плечам, к его элегантному силуэту.
— Это значит, что он хорошо тут ориентируется, — сказала Мэй.
Отчасти она подозревала, что, быть может, Кальден и впрямь здесь нелегально, какой-то лазутчик, — ее внезапно озарило, что он, вероятно, живет в этой странной подземной берлоге. Не исключено, что он из противников «Сферы». Скажем, работает на сенатора Уильямсон или на будущего конкурента. Или он попросту никто, любопытный и назойливый блогер, который хочет подобраться ближе к машинному сердцу мира.
— Так вы где слились в экстазе? В общаге у тебя?
— Ага, — сказала Мэй. Так врать полегче.
— И он остался на ночь?
— Нет, ему надо было домой. — Чем дольше они проговорят, тем больше вранья Мэй нагородит, и она сочинила предлог закруглиться: — Мне сегодня на «Сферический опрос». — Это плюс-минус правда.
— Позвони потом. И выясни его фамилию.
— Ладно.
— Мэй, я тебе не босс. Я не хочу над тобой надзирать. Но компании нужно выяснить, кто он. Вопросы безопасности — дело очень серьезное. Давай его сегодня вычислим, ладно?
Голос у нее переменился — прямо недовольная начальница. Мэй проглотила злость и повесила трубку.
Затем позвонила по номеру Кальдена. Длинные гудки уходили в бесконечность. Голосовая почта не включилась. И до Мэй снова дошло, что у нее нет способа с ним связаться. Ночью она то и дело порывалась спросить, как его фамилия, выяснить хоть что-нибудь, но момент вечно был неподходящий, Кальден у нее фамилии не спрашивал, и она решила, что они обменяются контактами при расставании. Но они забыли. Во всяком случае, она забыла. И как же это они расстались? Он проводил ее до общаги и снова поцеловал в дверях. Или нет. Поразмыслив, Мэй вспомнила, что он поступил, как в прошлый раз: потянул ее в сторону, подальше от фонаря на крыльце, и поцеловал четырежды, в лоб, в подбородок, в щеки, словно перекрестил. Затем развернулся и исчез в тенях у водопада, где когда-то Фрэнсис отыскал вино.
* * *
В обед Мэй направилась в «Культурную Революцию», где, по наущению Джареда и Джосии с Дениз ее подготовят к «Сферическому опросу». Ее заверили, что это награда, это честь, к тому же приятно — стать одним из сфероидов, которых опрашивают о вкусах, предпочтениях, покупательских привычках и планах; клиентам «Сферы» на пользу.
— Сейчас для тебя это правильный шаг, — сказал Джосия.
— Я думаю, тебе понравится, — кивнула Дениз.
Пит Рамирес оказался пресным красавцем несколькими годами старше Мэй, а в офисе у него не было ни стола, ни кресел, ни прямых углов. Офис был сферический, и когда Мэй вошла, Пит разговаривал по гарнитуре, размахивая бейсбольной битой и глядя в окно. Поманил ее и закончил беседу. Правую руку протянул Мэй, левая не отпускала биту.
— Мэй Холланд. Как я рад. Я знаю, у тебя обед, но я быстро. Если простишь мне отрывистость, уйдешь отсюда через семь минут, нормально?
— Нормально.
— Прекрасно. Ты знаешь, почему ты здесь?
— Наверное.
— Ты здесь, потому что твое мнение ценят. Так ценят, что мир просто обязан его узнать — выслушать твою точку зрения практически по любому вопросу. Это тебе льстит?
Мэй улыбнулась:
— Льстит.
— Ладно, вот у меня гарнитура, да?
Он показал на свой гаджет. Надевается на голову, вдоль скулы — дужка с волосок толщиной, на конце микрофон.
— Я тебе дам такую же. Не против?
Мэй улыбнулась, но Пит не ждал ответа. Напялил ей на голову гарнитуру, поправил микрофон.
— Скажи что-нибудь? Я звук проверю.
Ни планшета, ни монитора поблизости не наблюдалось, и Мэй сделала вывод, что Пит целиком перешел на ретинальный интерфейс — прежде она такого не встречала.
— Скажи, что ела на завтрак.
— Банан, гранолу, — сказала она.
— Отлично. Сначала настроим звуковую схему. Какой ты хочешь звук для оповещений? Чириканье, трезвучие, как тебе лучше?
— Скажем, стандартный чирик?
— Чирикают у нас так, — сказал Пит, и в наушниках у Мэй чирикнуло.
— Нормально.
— Мало, чтоб было нормально. Ты это будешь часто слышать. Подбирай тщательно. Давай другие попробуем.
Они попробовали еще десяток и в конце концов остановились на колокольном звоне, далеком и загадочно гулком, точно звонили в далекой церкви.
— Отлично, — сказал Пит. — Объясняю, как это работает. Измеряем настроения выборки сфероидов. Важная задача. Тебя сюда отправили, потому что нам и нашим клиентам крайне важно твое мнение. Твои ответы помогут тоньше приспособить наши услуги к клиентским потребностям. Ага?
Мэй начала было отвечать, но он уже продолжил:
— Слышишь колокол — киваешь, гарнитура поймет, что ты кивнула, и в наушниках тебе зададут вопрос. Отвечаешь по-английски. Вопрос нередко структурирован так, что ответ может быть двояким — «весело» и «грустно». Распознавание речи тонко на них настроено, бубни как угодно невнятно и не парься. Само собой, если говоришь четко, проблем не возникает. Попробуешь?
Мэй кивнула, потом кивнула, едва прозвонил колокол, и в наушниках раздался вопрос:
— Как ты относишься к обуви?
Мэй развеселилась, ответила:
— Весело.
Пит подмигнул:
— Простой вопрос.
Голос спросил:
— Как ты относишься к модной обуви?
— Весело, — сказала Мэй.
Пит поднял руку — погоди, мол.
— Конечно, на большинство вопросов нельзя ответить стандартно — «весело», «грустно» или «пофиг». На любой вопрос можно отвечать подробнее. Следующий требует развернутого ответа. Поехали.
— Как часто ты покупаешь новую обувь?
Мэй ответила:
— Раз в два месяца, — и прозвонил колокол. — Я слышала колокол. Это хорошо?
— Да, извини, — сказал Пит. — Я его включил — он означает, что ответ услышан, записан и готов следующий вопрос. Можно опять кивнуть, тебе зададут следующий, а можно дождаться подсказки.
— Не поняла — а разница в чем?
— Ну, у тебя есть, как бы это сказать, не то чтобы квота, но определенное число вопросов за один рабочий день — ожидается, что в идеале ты ответишь на столько-то. Скажем, пятьсот, но бывает больше или меньше. Выбираешь удобный темп, отвечаешь разом или между делом в течение дня. Обычно все справляются с пятью сотнями за час — не очень напряженно. Или можно дождаться подсказки — программа включит напоминалку, если сочтет, что ты отстаешь. Экзамены по ПДД онлайн сдавала?
Мэй сдавала. Двести вопросов, на них выделено два часа. Она все заполнила за двадцать пять минут.
— Да, — сказала она.
— Тут то же самое. С дневной нормой справишься в два счета. Можем потом увеличить темп, если у тебя живо пойдет. Хорошо?
— Отлично, — сказала она.
— А если сильно отвлечешься, через некоторое время поступит второй сигнал — напоминание, что надо отвечать. Этот сигнал уже другой. Давай выберем?
Они опять послушали сигналы, и она выбрала далекий туманный горн.
— Или, — сказал Пит, — иногда выбирают случайные сигналы. Послушай-ка. Нет, погоди секунду. — Глаза у него застыли, и он сказал в микрофон: — Проба, голос Мэй, «Мэй». — И посмотрел на нее. — Вот так, послушай.
Мэй услышала, как ее собственный голос почти шепотом назвал ее по имени. Очень интимно; внутри у нее поднялся какой-то странный вихрь.
— Это же твой голос, да?
Мэй вспыхнула, растерялась — совсем непохоже на ее голос, — но умудрилась кивнуть.
— Программа считывает твой голос с телефона и складывает любые слова. Даже твое имя! Поставим такой сигнал?
— Да, — сказала Мэй. Она не знала, хочет ли то и дело слышать, как ее голос называет ее по имени, но понимала, что хочет услышать это снова и как можно скорее. Это было так странно — в полушаге от границ нормального.
— Хорошо, — сказал Пит. — Мы закончили. Когда вернешься на рабочее место, прозвонит колокол. До вечера постарайся ответить побольше — хотя бы на первые пятьсот вопросов. Договорились?
— Договорились.
— А, и у тебя на столе новый монитор. Иногда вопрос сопровождается картинкой. Но мы не злоупотребляем — мы понимаем, что тебе надо сосредоточиться.
На столе у Мэй справа от нубского монитора стоял другой — уже пятый. До часу дня оставалось несколько минут, и Мэй протестировала систему. Прозвонил колокол, она кивнула. Женский голос — как из сводки новостей — спросил:
— В отпуске ты предпочитаешь расслабиться на пляже, в шикарной гостинице или отправиться в приключение — например, сплавляться на байдарке по горным рекам?
— Приключение, — ответила Мэй.
Бом-м — тихо и мелодично.
— Спасибо. Какое приключение? — спросил голос.
— Сплав на байдарке по горным рекам, — ответила Мэй.
Бом-м. Мэй кивнула.
— Спасибо. Сплавляясь на байдарках по горным рекам, ты выберешь многодневный поход с ночевкой или однодневный?
Другие члены ячейки вернулись с обеда и уже рассаживались. 12:58.
— Многодневный, — сказала она.
Бом-м. Мэй кивнула.
— Спасибо. Как тебе поход по Великому каньону?
— Весело.
Тихий бом-м. Мэй кивнула.
— Спасибо. Ты готова заплатить тысячу двести долларов за недельный поход по Великому каньону? — спросил голос.
— Пофиг, — ответила Мэй и подняла голову. Джаред забрался на стул.
— Канал открыт! — заорал он.
Почти тотчас к Мэй прилетело двенадцать клиентских запросов. Мэй ответила на первый, получила 92, послала опросник, подняла до 97. Ответила еще на два, средний рейтинг 96.
— Мэй.
Женский голос. Мэй огляделась, решив, что это Рената. Но поблизости никого.
— Мэй.
Ну да, это же ее собственный голос — подсказка, которую она себе задала. Он был громче, нежели она ожидала, громче вопросов и колокола, и однако соблазнял, волновал. Мэй прикрутила громкость на гарнитуре, и голос повторил:
— Мэй.
При низкой громкости выходило не так загадочно, и Мэй вернула прежнюю.
— Мэй.
Это ее голос, она понимала, но отчего-то он не вполне походил на нее — как будто Мэй, но взрослее, мудрее. Так говорила бы старшая сестра Мэй — будь у Мэй старшая сестра, больше повидавшая в жизни.
— Мэй, — повторил голос.
Он словно вздергивал ее на ноги, бешено кружил. От него сердце всякий раз пускалось вскачь.
— Мэй.
— Да? — наконец сказала она.
Но ничего не произошло. Голос не запрограммирован отвечать на вопросы. Ей не объяснили, что говорить. Она попробовала кивнуть.
— Спасибо, Мэй, — сказал ее голос, а затем прозвонил колокол.
— Ты готова заплатить тысячу двести долларов за недельный поход по Великому каньону? — повторил первый голос.
— Да.
Бом-м.
* * *
Приспособиться было нетрудно. В первый день она одолела 652 вопроса, и ее похвалили Пит Рамирес, Дэн и Джаред. Полная сил, желая произвести на них впечатление, назавтра она ответила на 820 вопросов, еще спустя сутки — на 991. Совсем несложно, и приятно, когда тебя ценят. Пит сказал, что клиенты благодарны ей за вклад, за искренность и за соображения. Успехи Мэй позволили привлечь к программе других членов ячейки, и к концу второй недели на вопросы отвечали еще человек десять. Потребовались сутки, чтобы привыкнуть, — куча народу в офисе только и делала, что кивала, и к тому же манера у всех разнилась: кто-то дергал головой внезапно, по-птичьи, кто-то плавно опускал подбородок, — но вскоре это стало такой же рутиной, как и прочие рутины — все сидят, печатают, работают за несколькими мониторами одновременно. Порой складывалась прекрасная картина: целое поголовье кивало как будто в унисон, точно в головах у всех играла одна и та же музыка.
* * *
Этот новый уровень, «Сферический опрос», отвлекал Мэй от Кальдена, который так до сих пор с ней и не связался и ни разу не ответил на звонок. Она звонила два дня, потом бросила и больше ни словом не обмолвилась о нем никому, включая Энни. Мысли текли по тому же руслу, что после первой встречи в цирке. Сначала его недоступность интриговала, была даже свежа. Спустя три дня она казалась подростковым выпендрежем. На четвертый день эти игры утомили Мэй. Серьезный человек не станет вот так пропадать. Он не питает к ней серьезных чувств, ему безразлично, что чувствует она. Вживую он казался крайне чувствительным, но в разлуке отсутствие его было так полно — хотя полное отсутствие коммуникаций в «Сфере» весьма труднодостижимо, — что смахивало на насилие. До Кальдена с ней никогда не случалось подлинной страсти, и все же с ним покончено. Она согласится и на меньшее, если человек будет доступен, знаком, обнаружим.
Между тем Мэй работала над «Сферическим опросом» и росла. Рейтинги коллег были открыты всем, среди участников царила здоровая конкуренция — она не давала расслабляться. Средний показатель Мэй составлял 1 345 вопросов в день — уступала она только нубу Себастьяну, который сидел в углу и никогда не ходил обедать. Поскольку четвертый экран до сих пор кишел вопросами нубов, Мэй не расстраивалась, что в этой категории выходит второй. К тому же ее ИнтеГра весь месяц держался на 1900+, а Себастьян еще не одолел четырехтысячный порог.
Как-то раз во вторник после обеда она пробивалась выше 1 800, комментируя сотни фотографий и постов в «ТропоСфере», и тут увидела у дальней стены чью-то фигуру — человек опирался на дверной косяк. Мужская фигура, в полосатой рубашке, как была у Кальдена. Руки скрещены на груди, голова склонена набок, будто он наблюдал нечто непонятное и не вполне верил своим глазам. Мэй не усомнилась, что это Кальден, и тотчас забыла, как дышать. Не успев придумать отклика поравнодушнее, она помахала, и он помахал в ответ, едва подняв руку чуть выше живота.
— Мэй, — сказали ей в наушниках.
Тут он развернулся и исчез.
— Мэй, — повторил голос.
Она сдернула гарнитуру и помчалась к двери, но Кальден уже испарился. Она инстинктивно свернула к туалету, где видела его впервые, но его не было и там.
Когда она вернулась к столу, в кресле кто-то сидел. А именно Фрэнсис.
— Я по-прежнему раскаиваюсь, — сообщил он.
Мэй на него посмотрела. Густые брови, вместо носа лодочный киль, опасливая улыбка. Мэй вздохнула, вгляделась. Так улыбаются, сообразила она, те, кто не бывает уверен, что уловил соль анекдота. И однако в последние дни Мэй размышляла о Фрэнсисе — о том, как он контрастирует с Кальденом. Кальден — призрак, Кальден хочет, чтобы Мэй за ним гонялась, а Фрэнсис абсолютно доступен, напрочь лишен таинственности. В редкие минуты слабости Мэй раздумывала, как поступит, столкнувшись с Фрэнсисом вновь. Поддастся ли его готовности быть рядом, его простому желанию быть подле нее? Вопрос не давал ей покоя который день, но лишь теперь она поняла, каков ответ. Нет. Фрэнсис по-прежнему ей омерзителен. Его робость. Назойливость. Мольба в голосе. Воровство.
— Видео стер? — спросила она.
— Нет. Я не могу, сама знаешь. — И с улыбкой крутанулся в кресле. Решил, что у них тут дружеская беседа. — В «ТропоСфере» был опрос, я ответил за тебя. Ты же, наверное, не против, чтобы «Сфера» предоставила помощь Йемену?
На миг она вообразила, как заедет ему кулаком в морду.
— Уйди, пожалуйста.
— Мэй. Никто этот ролик не смотрел. Он же просто в архиве. Только в «Сфере» каждый день появляется десять тысяч таких же. А в мире — миллиард, и он лишь один из них.
— А я не хочу, чтоб он был одним из миллиарда.
— Мэй, говоря строго, он уже не принадлежит ни тебе, ни мне. Сама понимаешь. Я бы при всем желании не смог его стереть. Это как новости. Даже если произошли с тобой, тебе они не принадлежат. Ты не владеешь историей. Он теперь часть коллективной летописи.
Мэй почудилось, что у нее сейчас лопнет голова.
— Мне надо работать, — сказала она, умудрившись не заехать Фрэнсису по лицу. — Уйди, а?
И тогда он наконец сообразил, что она его на дух не выносит и видеть не хочет. Лицо его скривилось — он, кажется, надулся. Уставился на свои ботинки.
— А ты знаешь, что в Вегасе одобрили «Детиктив»?
И на краткий миг она ему посочувствовала. Он отчаявшийся человек, лишенный детства, наверняка с ранних лет всем пытался угодить — одним, другим, третьим опекунам, которые не желали приютить его насовсем.
— Это замечательно, — сказала она.
Заря улыбки осветила его лицо. Надеясь умиротворить Фрэнсиса, отправить восвояси и все-таки поработать, Мэй пошла чуть дальше:
— Ты спасаешь кучу жизней.
Тут он просиял:
— Представляешь, через полгода все закончится. Можно будет внедрить везде. Полное покрытие. Все дети на глазах, все дети навеки спасены. Мне Стентон сам сказал. А ты знаешь, что он заходил ко мне в лабораторию? Лично заинтересовался. И, похоже, название поменяют на «АУтенДети». Поняла, да? «АУтенТы», «АУтенДети».
— Это прекрасно, — сказала Мэй. Ее до краев затопило сострадание — коктейль из эмпатии, жалости и даже восхищения. — Давай потом поговорим.
* * *
Такие повороты сюжета, как у Фрэнсиса, в те недели случались поразительно часто. Поговаривали, что «Сфера» — точнее, лично Стентон — возьмет на себя городское управление Сан-Винченцо. Разумно, если учесть, что городские службы в основном финансировались и совершенствовались компанией. Возник слух, будто разработчики «Проекта 9» придумали, как заменить бессистемную мешанину ночных снов структурированным мышлением и решением реальных задач. Еще одна команда вплотную приблизилась к рассеиванию торнадо сразу по возникновении. И был всеобщий любимец, проект, над которым трудились не первый месяц: подсчет песчинок в Сахаре. Нужно ли это миру? Практическая польза неочевидна, но Волхвы относились к этому с юмором. Стентон, инициатор проекта, говорил, что это просто забава, нужно в первую очередь для того, чтобы понять, возможно ли это, — в чем не было сомнений, алгоритмы задействованы несложные, — и лишь во вторую — ради научной ценности. Мэй вместе с большинством сфероидов трактовала проект как игру мускулами — дескать, поглядите, у «Сферы» есть воля, находчивость и финансы, а значит, на земле не останется вопросов без ответа. Посему осенью, не без театральности — процесс затягивали, на сами-то подсчеты ушло всего три недели, — число сахарских песчинок наконец обнародовали — комически огромное число, которое поначалу никому ни о чем не сказало, все только поняли, что «Сфера» сдержала слово. «Сфера» обещала и делала, фантастически быстро и эффективно.
Но главное — и сам Бейли квакал об этом раз в несколько часов, — в США и по всему миру стремительно росло число прозрачных народных избранников. Почти все сочли, что тенденция необратима. Когда Сантос объявила о своей прозрачности, СМИ об этом написали, однако взрыва, на который рассчитывали в «Сфере», не произошло. Но люди логинились и смотрели, до них доходило, что Сантос убийственно серьезна, что она транслирует всю свою жизнь с утра до ночи, без фильтров и без цензуры, — и аудитория стала расти экспоненциально. Сантос ежедневно публиковала свой график, и ко второй неделе, когда у нее была назначена встреча с группой лоббистов, желавших бурить скважины в тундре на Аляске, совещание смотрели миллионы. С лоббистами она была прямодушна — ни проповедей, ни потворства. Она была откровенна, она задавала вопросы, какие обычно звучали за закрытыми дверями, и это зрелище захватывало, даже вдохновляло.
На третью неделю еще двадцать один избранник американского народа попросил «Сферу» о поддержке прозрачности. Мэр Сарасоты. Сенатор от Гавайев и, что неудивительно, оба калифорнийских сенатора. Весь муниципальный совет Сан-Хосе. Городской управляющий Индепенденса, штат Канзас. И едва полку прозрачных прибывало, Волхвы квакали, поспешно собирали пресс-конференцию, демонстрировали первую прозрачную минуту. К концу месяца со всего света поступили уже тысячи запросов. Стентон и Бейли заявляли, что изумлены, польщены, ошеломлены, однако их застали врасплох. «Сфера» не готова удовлетворить весь спрос. Но намерена стараться.
Закипел выпуск камер, пока не доступных простому потребителю. На заводе в китайской провинции Гуандун запустили новые смены; строили второй завод, чтобы учетверить производственные мощности. Едва включалась новая камера, едва новый лидер нации становился прозрачным, Стентон выпускал очередной пресс-релиз, устраивали очередной прием, и зрительская аудитория росла. К концу пятой недели 16 188 избранных представителей, от Линкольна до Лахора, перешли на полную прозрачность, а список предварительной записи все удлинялся.
На непрозрачных давили — сначала вежливо, затем невыносимо. Эксперты и избиратели задавали один и тот же вопрос, очевидный и оглушительный: что ты, такой мутный, скрываешь? Некоторые наблюдатели возражали, поминали приватность, твердили, что властям почти любого уровня необходимо ряд функций осуществлять за закрытыми дверями из соображений безопасности и эффективности, но общий импульс раздавил эти аргументы, как букашек, и тенденция крепла. Если ты действуешь не на свету, чем же ты занят в тени?
И регулярно случались чудеса, которые смахивали на высшую справедливость: едва кто-нибудь принимался визжать о якобы монополии «Сферы», о ее противозаконной монетизации пользовательских персональных данных или сочинял еще какие параноидальные и доказуемо ложные обвинения, вскоре выяснялось, что обвинитель — преступник или извращенец высшего разряда. Одного связали с сетью террористических ячеек в Иране. Другой покупал детскую порнографию. Всякий раз эти люди оказывались в новостях: следователи выносили у них из домов компьютеры, на которых было задано бесконечное множество немыслимых поисковых запросов и хранились груды противозаконных и непристойных материалов. Ну а что? Логично. Кто, кроме пограничных типов, станет препятствовать безукоризненному совершенствованию мира?
Спустя какие-то недели непрозрачные чиновники обернулись париями. Если они не соглашались на видеосъемку, прозрачные с ними не встречались, и все мутные очутились за бортом. Их электорат недоумевал, что такое они утаивают; их поражение на выборах было практически предопределено. Мало кто решится на предстоящих выборах любого уровня выставить свою кандидатуру, не став прозрачным, — что, по общему мнению, мгновенно и навсегда должно повысить качество кандидатов. Больше не будет на свете политиков, которые не отвечают за свои действия непосредственно и целиком, ибо их слова и поступки известны, записаны и бесспорны. Не останется ни кулуаров, ни грязных сговоров. Только ясность, только свет.
Прозрачность самой «Сферы» тоже была неизбежна. Среди выборных представителей прозрачность набирала обороты, и в компании, а также вне ее заворчали: а как же сама «Сфера»? Да, говорил Бейли в выступлениях перед широкой общественностью и сфероидами, мы тоже должны стать прозрачными. Мы тоже должны открыться. И так возникла корпоративная прозрачность, которая началась с установки в кампусе тысячи камер «ВидДали». Первым делом их понатыкали в комнатах отдыха, кафетериях и на открытом воздухе. Потом, когда Волхвы оценили потенциальные риски в смысле защиты интеллектуальной собственности, камеры появились в коридорах, офисах, даже в лабораториях. Покрытие вышло неполное — оставались сотни секретных зон, а в уборных и других помещениях личного плана камеры были запрещены, — но в остальном кампус отчетливо и открыто предстал миллиарду с лишним своих юзеров, и поклонники компании, и без того преданные ей и завороженные ее таинственной аурой, подобрались ближе, будто сами вступили в этот распахнутый гостеприимный мир.
В ячейке Мэй работало восемь камер «ВидДали», и спустя несколько часов после их подключения ей и ее коллегам поставили новые мониторы — видно их сетку и можно подключаться к чужим. Хочешь — глянь, свободен ли твой любимый столик в «Стеклянной кормушке». Хочешь — проверь, много ли народу на фитнесе. Хочешь — посмотри, что за кикбольный матч идет, для серьезных людей или так, мячик попинать. И Мэй с удивлением узнала, до чего интересна, оказывается, жизнь кампуса людям извне. Не прошло и пары часов, как ей полетели приветы от друзей по школе и колледжу — они отыскали ее и смотрели, как она работает. Ее физрук из средней школы, когда-то считавший, что Мэй несерьезно подходит к Президентским соревнованиям по физподготовке, теперь восхищался: «Приятно видеть, Мэй, что ты так усердно трудишься!» Парень, с которым она недолго встречалась в колледже, написал: «Ты что, вообще из-за стола не выходишь?»
Она стала чуть вдумчивее выбирать, что надеть на работу. Больше обращала внимание, как и где чешется, когда и как сморкается. Но это были полезные мысли, правильная подстройка. И, понимая, что на нее смотрят, что рабочая среда «Сферы» в мгновение ока привлекла самое пристальное внимание всего мира, Мэй острее прежнего сознавала, как стремительно и радикально переменилась ее жизнь. Всего три месяца назад она работала в коммунальной службе родного города, о котором никто и слыхом не слыхивал. А теперь общается с клиентами по всему земному шару, работает за шестью мониторами, обучает очередную группу нубов и чувствует, что она невероятно нужна, ее высоко ценят, ее интеллект развивается.
А с приложениями, разработанными в «Сфере», Мэй способна была повлиять на мировые события, даже спасать жизни в далеких странах. Вот как раз сегодня утром пришло сообщение от подруги по колледжу Тани Шварц — та просила поддержать инициативу, которую продвигал ее брат. В Гватемале действует военизированная группировка, новый всплеск терроризма восьмидесятых — нападают на деревни, забирают женщин в плен. Одна женщина, Ана Мария Геррера, сбежала и рассказала о ритуальных изнасилованиях, о юных девушках, которых берут в наложницы, об убийствах тех, кто отказывается сотрудничать. В колледже Таня гражданской активисткой не была, а сейчас писала, что эти зверства подтолкнули ее выступить, и просила всех знакомых присоединиться к инициативе под названием «Мы слышим тебя, Ана Мария». «Покажем ей, что у нее есть друзья по всему миру и они не согласны мириться с такими вещами», — говорилось в Танином письме.