Античность. уничтожению станет государством худшим, все рав­но как если бы кто симфонию заменил унисоном или ритм одним тактом

уничтожению станет государством худшим, все рав­но как если бы кто симфонию заменил унисоном или ритм одним тактом.

10. Стремиться к объединению и обобщению массы нужно, как об этом сказано и ранее, путем ее воспитания. Тот, кто намерен воспитывать массу и рассчитывает, что посредством ее воспитания и го­сударство придет в хорошее состояние, жестоко ошибся бы в своих расчетах, если бы стал исправлять государство средствами, предлагаемыми Сократом, а не внедре! тем добрых i фанов, философией и зако­нами, как решил вопрос имущества законодатель в Лакедемоне и на Крите путем установления сисси-тий. Не должно при этом упускать из виду, а, напро­тив, следует обращать внимание на то, что в течение столь большого времени, столь длинного ряда лет не остался бы неизвестным такой порядок, если бы он был прекрасным. Ведь чуть ли не все уже давным-дав­но придумано, но одно не слажено, другое, хотя и из­вестно людям, не находит применения.

11. Это особенно станет ясным, если присмот­реться к осуществлению этого единства в действи­тельности. Невозможным окажется создание госу­дарства без разделения и обособления входящих в его состав элементов либо при помощи сисситий, либо при помощи фратрий и фил. Таким образом, от законоположений Сократа останется только од­но, именно что стражи не должны заниматься зем­леделием; это последнее лакедемоняне пробуют проводить в жизнь и в настоящее время. Каким обра­зом будет устроен государственный порядок в его целом виде у имеющих общее имущество — об этом Сократ тоже ничего не сказал, да и нелегко было бы на этот счет высказаться. Хотя остальные граждане составляют, как оказывается, почти все население государства, однако относительно их ничего опре­деленного не сказано: должна ли и у земледельцев собственность быть общей или у каждого частной, равно как должна ли или не должна быть у них общ­ность жен и детей.

12. Ведь если таким образом все у всех будет об-

щим, то чем же земледельцы будут отличаться от стражей г1 Или чего ради они будут подчиняться их пласти? Или стражи должны будут для сохранения власти придумать нечто такое, что придумали критя­не, которые, пргдогганин рабам псе прочие права, за­прещают им nvibico посещение гимнасисв и приоб­ретение оружия? Нел и же в них будет тот же порядок, что и в остальных государствах, то в чем же найдет свое выражение общность граждан? Неизбежно воз-никнут в одном государстве два государства, и при­том враждебные одно другому. Сократ ведь придает стражам значение как бы военного гарнизона, зем­ледельцев же, ремесле! тиков и остальное население ставит в положен иг i |1.!^кдан,

/1 Обвинении. i и кЛы, все то зло, какое, по сло­мим < днфггн, in 1 1 1ГЧ.К гея и государствах, — от всего whim Hivfty/tvi и нынче мы и граждане его государства. Правда, Сократ утюермдает, что воспитание избавит граждан от необходимости имен, много узаконений, например касающихся астиномии, агораномии и то­му подобного, поскольку воспитание будут получать только стражи. Сверх того, он предоставляет собст-неммостъ во владение земледельцам на условии упла­ты оброка, хотя, очевидно, такие собственники будут более опасными и зазнавшимися, чем в некоторых государствах илоты, пенесты и рабы.

14. Впрочем, совсем не определено, одинаково ли .что янлнстси необходимым или нет, равно как И относительно предметов, близких к этому, как-то: Кйконо будет политическое устройство [зсмледель-цен|, в чем будет заключаться их воспитание, какие будут устапоплсны для них законы? Между тем все это нелегко установить, хотя далеко не безразлич­но, каковы будут порядки у земледельцев для сохра­нения той же общности, что и у стражей. Допустим, что жены у земледельцев будут общие, собствен­ность же будет принадлежать каждому отдельно, — кто будет управлять домом, подобно тому как му­жья распоряжаются всем, что касается полей? А ес­ли у земледельцев и собственность и жены будут общие...

15. Было бы нелепо брать пример с животных, думая, что жены должны заниматься тем же, что и му­жья, ведь у животных нет никакого домохозяйства. Шатко обосновано у Сократа и устройство должнос­тей. Власть, по его мнению, должна всегда находить­ся в руках одних и тех же. Однако это служит источ­ником возмущения даже у людей, не обладающих по­вышенным чувством собственного достоинства, тем более — людей горячих и воинственных. Ясно, что с его точки зрения необходимо, чтобы власть нахо­дилась в руках одних и тех же: ведь «божественное злато» не примешано в души то одних, то других лю­дей, оно всегда в душах одних и тех же. По уверению Сократа, тотчас при рождении Божество одним стра­жам примешивает золото, другим — серебро, а медь и железо предназначены для тех, которые должны быть ремесленниками и земледельцами.

1 6. Помимо того, отнимая у стражей блаженство, он утверждает, что обязанность законодателя — де­лать все государство в его целом счастливым. Но не­возможно сделать все государство счастливым, если большинство его частей или хотя бы некоторые не будут наслаждаться счастьем. Ведь понятие счастья не принадлежит к той же категории, что и понятие четного числа: сумма может составить четное число при наличии нечетных слагаемых, но относитель­но счастья так быть не может. И если стражи несча­стливы, то кто же тогда счастлив? Ведь не ремеслен­ники же и вся масса занимающихся физическим трудом. Итак, вот какие затруднения и еще другие, не менее существенные, чем указанные, представля­ет то государственное устройство, о котором гово­рит Сократ.

1. Почти так же обстоит дело и с написанными позже «Законами». Поэтому целесообразно рассмот­реть вкратце и описанное там государственное уст­ройство. В «Государстве» Сократ определяет совсем немногое: как должно обстоять дело с общностью

жен и детей, а также с собственностью и гражданст­вом, Нес народонаселение предполагается разделить на две част: < >дпа масть — земледельцы, другая — во­ины, третьи часть, образуемая и:» последних, — сове-щлпщлц и п нр.пшщ.о! госуд арстном. Принимают ли y«iat тис н управлении и если принимают, то в чем именно, земледельцы и ремесленники, имеют ли они право владеть оружием и участвовать в походах вме­сте с воинами или нет — на все эти вопросы Сократ не дал никакого определенного ответа. Женщины, напротив, должны, но мнению Сократа, вместе с во­инами принимать участие в походах и получать то же самое воспитание, что и стражи. Впрочем, его рассуждении наполнены не идущими к делу сообра­жениями кик шобще, так н п тех частях, которые ка-6МЮ1'«и жмцнн'Н, каким должно быть воспитание

J, Шлыкам часть сочинения «Законы» посвящена законам, о государстве! и к >м же уорс >пггие там сказа­но мало. И хотя законодатель хочет представить та­кое государственное устройство, которое подходило г»ы длн всех государств вообще, тем не менее и в «За­конах» нее мало-помалу сбивается опять-таки на дру­гой строй; за исключением общности жен и собст­венности, он приписывает одно и то же обоим видам государственного строя: воспитание и здесь и там одно и то же, равно как и образ жизни, — без участия в необходимых повседневных работах, а также сис-ситнн Различие только в том, что, согласно «Зако­нам», окч тип должны быть и для женщин; состав гражданства определяется в первом случае в тысячу человек, владеющих оружием, во втором — в пять тысяч.

3. Все рассуждения Сократа остроумны, отлича­ются тонкостью, новшествами, заставляют задумы­ваться, но, пожалуй, трудно было бы признать, что все в них совершенно правильно: так, едва ли возможно не считаться с тем, что для указанной массы населе­ния потребуется территория Вавилонии или какая-нибудь другая огромных размеров; только при таком условии пять тысяч ничего не делающих людей да,

сверх того, относящаяся к ним во много раз большая толпа женщин и прислуги могли бы получить пропи­тание. Конечно, можно строить предположения по своему желанию, но при этом не должно быть ничего заведомо невыполнимого.

4- Далее, в «Законах» говорится, что законодатель при установлении законов должен считаться с двумя элементами: землей и людьми. Хорошо было бы прибавить к этому и «соседние места», раз государ­ство должно вести государственный, а не уединен­ный обра:» жизни; ведь государству неизбежно при­ходится пользоваться такого рода вооруженными силами, которые пригодны не только для защиты собственной территории, но и для действий в мест­ностях вне ее. Если даже кто-либо не одобряет тако­го образа жизни — ни частного, ни общественного, тем не менее необходимо внушать страх врагам не только при их вторжении в страну, но и когда они далеко.

5. И относительно размера земельной собствен­ности нужно еще подумать, не лучше ли определить его иначе, более точно. Он говорит, что размер ее должен быть таким, чтобы можно было жить благора­зумно, как если бы кто-нибудь сказал «жить в доволь-стве». 11о это определение слишком уж общее; да и, кроме того, можно жить скромно и все-таки испыты­вать недостаток. Поэтому лучше было бы определить так: жить благоразумно, но так, как это подобает сво­боднорожденному человеку; ведь если исключить од­но из этих условий, то в одном случае получится жизнь в роскоши, в другом — жизнь, полная тяжелых трудов. В самом деле, одни только указанные добро­детели и могут приниматься в соображение, когда рассматривается вопрос о пользовании собственнос­тью; скажем, нельзя относиться к собственности «уравновешенно» или «мужественно», пользоваться же ею благоразумно и с благородной щедростью можно. Соответственно таким и должно быть отно­шение к собственности.

6. Нелепо и то, что, уравнивая собственность, он не упорядочивает количество граждан, а, наоборот,

допускает возможность неограниченного деторож­дения, предполагая, что оно будет уравновешено и не увеличит количеств;! граждан, так как некоторое чис­ло граждан будут бездетными, раз это и теперь на­блюдается в государствах. Но :!десь не может быть полного сходства в государствах — тогда и теперь: теперь никто не испытывает нужды, так как собст­венность делится между любым количеством, а тогда, когда собственность не будет подлежать разделу, весь избыток населения, меньше ли его будет или больше, очевидно, не будет иметь ничего.

7. 1 1ожалуй, кто-нибудь подумает, что должно по­ставитьпредел скорее для деторождения, нежели для собственности,так, чтобы не рождалось детей сверх кикого-либо определенного числа. Это число можно Аы пиредг/inTii, считаясь со всякого рода слу-, например с тем, что некоторые из ново­рожденных умрут или некоторые браки окажутся бездетными. Вели же оставить этот вопрос без вни­мания, что и бывает в большей части государств, то это неизбежно приведет к обеднению граждан, а бедность — источник возмущений и преступлений. Нот почему коринфянин Фидон, один из древней­ших законодателей, полагал, что количество семей­ных наделов всегда должно оставаться равным числу граждан, хотя бы первоначально все имели неравные по размеру наделы. В «Законах» же дело обстоит со­вершенно иначе, но о том, как, по нашему мнению, псе это должно быть устроено наилучшим образом, мы скажем впоследствии.

8. В «Законах» оставлен в стороне и вопрос о том, каким образом правящие будут отличаться от управ­ляемых. Сократ говорит: как в ткани основа делается из другой шерсти, чем вся нить, такое же отношение должно быть между правящими и управляемыми. Но если он допускает увеличение всякой собственно­сти вплоть до пятикратного размера, то почему не применить то же самое до известного предела и к зе­мельной собственности? Должно также обратить внимание и на раздробление того участка, на кото­ром возведены строения, как бы это раздробление не

причинило ущерба хозяйству (ведь он уделяет каждому два отдельно лежащих участка для строений, а жить на два дома — дело трудное).

9. Государственный строй в его целом является не демократией и не олигархией, но средним между ними — тем, что называется политией; полноправны при ней только те, кто носит тяжелое вооружение. Если законодатель устанавливает ее для государств как наиболее пригодный сравнительно с остальны­ми видами, то это утиержда же, пожалуй, правильно; но если он считает ее наилучшим после того вида, ко­торый описан им раньше, то тут он ошибается; пожа­луй, всякий станет более восхвалять лакедемонское государственное устройство или какое-нибудь иное с еще более сильно выраженным аристократическим характером.

10. Некоторые утверждают, что наилучшее госу­дарственное устройство должно представлять собой смешение всех государственных устройств; по мнению одних, это смешение состоит из олигархии, монар­хии и демократии, поэтому они восхваляют лакеде­монское устройство: ведь царская власть в Лакедемоне олицетворяет собой монархию, власть геронтов — олигархию, демократическое же начало проявляется во власти эсеров, так как последние избираются из народа; по мнению других, эфорпя представляет со­бой тиранию, демократическое же начало они усмат* ривают в сисситиях и в остальном повседневном обий ходе жизни. •}

11. В «Законах» же говорится, что наилучшее госу­дарственное устройство должно заключаться в со­единении демократии и тирании; но эти последние едва ли кто-либо станет вообще считать видами госу­дарственного устройства, а если считать их таковы­ми, то уж наихудшими из всех. Итак, правильнее суж­дение тех, кто смешивает несколько видов, потому что тот государственный строй, который состоит в соединении многих видов, действительно является лучшим. Далее, это государственное устройство, как оказывается, не содержит в себе никакого монархи­ческого начала, а лишь начало олигархическое и де-

мократичсское, причем оно скорее склоняется к оли­гархии. Это ясно видно из способа назначения долж­ностных лиц: то, что они назначаются по жребию из числа 11|к-д|»аритслын) избранных, роднит этот строй С обоими государственными устройствами, но то, что лини» облад.нощис большим имущественным цензом обязаны принимать участие в народном собрании, на­значать должностных лиц и вообще заниматься госу­дарственными делами, другие же устранены от этого, — все это подходит к олигархии, равно как и стремле­ние к тому, чтобы большая часть должностных лиц на­значалась из состоятельных людей, а самые главные должности замещались людьми с наивысшим имуще­ственным цсн:юм.

13, I lo-олигархически он устанавливает и способ недшлнгннн совета; в выборах участвуют непремен-, ио избирают только из людей первого имуще-iiom слоя, затем снопа таким же образом из второго, далее — ия третьего; однако в выборах не обязательно участвовать иссм людям третьего и чет­вертого слоя, а участие в выборах ил четвертого слоя с х*)н;1ательно лишь для людей первого и второго слоя. Матсм, говорит он, из выбранных таким способом должно быть назначено одинаковое число из каждо­го слоя. При таком порядке выборов большинство, очевидно, составят люди, принадлежащие к высшим имущественным слоям, и притом наилучшие, так как i icK( пх >рыс люди из народа не станут принимать уча­стии н иыПпрах, не будучи к ним привлекаемы прину­дительно.

/ J. Что такого рода государственное устройство не будет представлять собой соединения демократи­ческого и монархического начал, ясно из вышеска­занного и станет еще очевиднее из того, что будет сказано впоследствии, когда мы дойдем до исследо­вания подобного рода государственного устройства. Относительно же избрания должностных лиц нужно еще заметить, что, когда выборы происходят из на­меченных заранее кандидатов, создается опасное положение: если известное число лиц, даже и не­большое, захотят войти между собой в соглашение,

то выборы всегда будут совершаться так, как они того пожелают. Так обстоит дело с государственным стро­ем, описанным в «Законах».

IV.

, /. Имеются и другие проекты государственных ус-: тройств, предложенные, с одной стороны, частными лицами, с другой — философами и государственны­ми мужами. Нес эти проекты стоят ближе, нежели те два, к существующим государственным устройствам, лежащим в основе государственной жи.чпи. Никто не вводил таких новшеств, как общность детей и жен или женские сисситии; напротив, все эти проекты больше исходят из требований жизни. Некоторым представляется наиболее существенным внести пре­красный порядок в то, что относится к собственнос­ти, поскольку, говорят они, все обычно вступают в раздоры именно по поводу такого рода дел. Поэтому Фалей Халкедонский первый сделал на этот счет та­кое предложение: земельная собственность у граждан должна быть равной.

2. По его мнению, это нетрудно провести сразу по время образования государств; после их образова­ния .что труднее, хотя уравнять собственность следо­вало бы как можно скорее и вот каким образом: бога­тые должны давать приданое, но не получать его; бедные же приданого не дают, но получают его. Пла­тон, сочиняя «Законы», полагал, что должно допус­тить увеличение собственности до известного пре­дела, а именно: никому из граждан, как сказано ранее, не должно быть дозволено приобретать собствен­ность, превосходящую более чем в пять раз наимень­шую существующую собственность.

3. Вводящие такого рода законоположения не должны упускать из виду (а теперь это упускается из виду), что, устанавливая норму собственности, нуж­но также определить и норму для числа детей; ведь если число детей будет превосходить размеры соб­ственности, то закон [о равенстве наделов] неминуе­мо утратит свою силу; да и помимо того, плохо бу-

дет, что многие из богачей превратятся в бедняков, ведь маловероятно, чтобы такие люди не стреми­лись к изменению порядков.

4- Что уравнение собственности имеет значение для государственного общения — это, по-видимому, ясно сознавали и некоторые из древних законодате­лей. Так, например, Солон установил закон (да и у других ,он имеется), по которому запрещается приобретение земли в каком угодно количестве. Равным образом законы воспрещают продажу соб­ственности; так, у локрийцев существует закон, за­прещающий продажу собственности, если человек не докажет, что с ним случилась яш гая беда. Есть так­же закон, касающийся сохранения исконных зе­мельных надело»; отмена такого закона на Левкаде примели к тому, что се государственный строй стал слишком демократическим: оказалось, что домо­гаться должностей можно и не имея определенного ценза.

5- Недопустим возможность осуществления иму­щественного равенства; в таком случае имущество окажется или чрезмерно большим, так что повлечет :»а собой роскошь, или, наоборот, чрезвычайно ма­лым, так что жизнь будет скудная. Отсюда ясно, что законодателю недостаточно еще уравнять собствен­ность; он должен стремиться к чему-то среднему. Но если бы даже кто-нибудь установил умеренную собственность для всех, пользы от этого не было бы никакой, потому что скорее уж следует уравнивать человеческие вожделения, а не собственность. А это­го возможно достигнуть лишь в том случае, когда граждане будут надлежащим образом воспитаны по­средством законов.

6. На это Фалей, быть может, сказал бы, что и он согласен с этим положением, так как, и по его мне­нию, равенство должно осуществляться в государст­вах в двояком отношении: в отношении имущест­венного владения и в отношении воспитания. Но сле­дует указать, в чем это воспитание будет заключаться; если же сказать, что воспитание для всех будет одно и то же, то от этого нет никакой пользы. Оно мо-

жег быть единым для всех, но таким, что, и получив его, граждане все-таки будут ненасытно стремить­ся к деньгам, или к почести, или к тому и другому вместе.

7. Кроме того, люди вступают в распри не только вследствие имущественного неравенства, но и вслед­ствие неравенства в получаемых почестях. Распри же в обоих этих случаях бывают противоположного ро­да: толпа затевает распри из-за имущественного не­равенства, а люди образованные — из-за почестей в том случае, если последние будуг для всех одинако­выми. Об этом и сказано: «Та ж и единая честь возда­ется и робким, и храбрым». Люди поступают неспра­ведливо по отношению друг к другу не только ради . предметов первой необходимости (противоядие это­му Фалей и усматривает в уравнении собственности, так что никому не придется прибегать к грабежу от холода либо бедности), но также и потому, что они хотят жить в радости и удовлетворять свои желания. Если они будут жаждать большего, чем то вызывается насущной необходимостью, то они станут обижать других именно в целях удовлетворения этого своего стремления, да и не только ради этого одного, но так­же и для того, чтобы жить в радости среди наслажде­ний, без горестей.

8. Какое лекарстно поможет против этих трех зол? У одних — обладание небольшой собственнос­тью и труд, у других — воздержность; что же касается третьих, то, если бы кто-нибудь пожелал найти ра­дость в самом себе, ему пришлось бы прибегнуть только к одному средству — философии, так как для достижения остальных средств потребно содейст­вие людей. Величайшие преступления совершаются из-за стремления к избытку, а не к предметам пер­вой необходимости; так, например, становятся ти­ранами не для того, чтобы избегнуть холода; поэто-му большие почести назначаются не тому, кто убьет вора, но тому, кто убьет тирана. Таким образом, предлагаемое Фалеем государственное устройство может обеспечить защиту только против мелких не-j справедливостей. -,

9. Сверх того, он желает устроить свое государст­во так, чтобы граждане в их взаимных отношениях жили прекрасно. Но ведь не должно упускать из виду и их отношения с соседями и со всеми чужими. Не­обходимо, следовательно, чтобы в государственном устройстве учитывалась военная мощь, а об этом он ничего не сказал, равно как и о материальных сред­ствах [государства]. Между тем нужно, чтобы этих последних было достаточно не только для внутрен­них потребностей государства, но также и на случай опасности извне. Поэтому материальные средства государства не должны быть такими, чтобы они воз­буждали алчность со стороны более сильных сосе­дей, у обладатели среден» не были н состоянии отра­зить иторгающихси врагов; с другой стороны, этих среден» иг должно быть настолько мало, чтобы нельм бмло выдержать дойму с i-осударствами, обла­дающими рапными но количеству и качеству средст­ва ми.

10. Он не представил на »тот счет никаких оп­ределенных указаний; между тем не следует упускать и:) «иду и того, в каком количестве обладание иму­ществом бывает полезно. Быть может, лучшим пре­делом был бы такой, при котором более сильные не находили бы выгоды в том, чтобы воевать ради при­обретения излишка, но теряли бы от войны столько, как если бы они не приобрели таких средств. Напри­мер, Евбул предложил Автофрадату, когда послед­ний собирался осадить Атарней, поразмыслить, в течение какого времени он сможет взять это ук­репление, и в соответствии с этим рассчитать свя­занные с осадой расходы и согласиться покинуть Атарней за меньшую сумму. Такое предложение по­будило Автофрадата после размышления отказать­ся от осады.

1 /. Итак, имущественное равенство представля­ется до некоторой степени полезным во взаимных отношениях граждан, устраняя между ними несогла­сия, но, вообще говоря, большого значения оно от­нюдь не имеет. Ведь люди одаренные станут, пожа­луй, негодовать на такое равенство, считая его недо-

стойным себя; поэтому они зачастую оказываются зачинщиками возмущений. К тому же человеческая порочность ненасытна: сначала людям достаточно двух оболов, а когда это станет привычным, им все­гда будет нужно больше, и так до бесконечности. Де­ло в том, что вожделения людей по природе беспре­дельны, а в удовлетворении этих вожделений и про­ходит жизнь большинства людей.

12. Основное во всем этом — i re столько уравнять собствен! юсгь, сколько устроить так, чтобы люди, от природы достойные, не желали иметь больше, а недо­стойные не имели такой возможности; это произой­дет в том случае, если этих последних поставят в низ­шее положение, но не станут обижать. К тому же Фалей неправильно устанавливал имущественное равенст­во: он уравнивал только земельную собственность, но ведь богатство заключается и в обладании рабами, стадами, деньгами, в разнообразных предметах так называемого движимого имущества. Итак, нужно стремиться установить во всем этом либо равенство, либо какую-либо среднюю меру, а не то все оставить, как есть.

13. Из законодательства Фалея ясно, что он име­ет в виду устройство небольшого государства, раз нес ремесленники станут государственными рабами и не будут добавкой к гражданскому населению. 11о если они будут государственными рабами, они должны быть заняты на общественных работах, и получится нечто подобное тому, что существует в Эпидамне или что намеревался ввести в свое время в Афинах Диофант. На основании всего вышеизло­женного всякий может судить, что в своем предпола­гаемом государственном устройстве Фалей сказал хорошо и что нехорошо. >

.3

V.

1. Гипподам, сын Еврифонта, уроженец Милета (он изобрел разделение полисов и спланировал Пи-рей; он и вообще в образе жизни, движимый честолю­бием, склонен был к чрезмерной эксцентричности,

так что, как некоторым казалось, он был очень занят своей густой шевелюрой и драгоценными украшени­ями, а также одеждой, простой и теплой не только в зимнее, но и в летнее время, и желал показать себя ученым знатоком всей природы вещей), первым из не занимавшихся государственной деятельностью лю­дей попробовал изложить кое-что о наилучшем госу­дарственном устройстве.

2. Он проектировал государство с населением в десять тысяч граждан, разделенное на три части: пер­вую образуют ремесленники, вторую — земледельцы, третью — защитники государства, владеющие ору­жием. Территория государства также делится на три части: священную, общественную и частную. Свя-щсч тая — та, с доходов которой должен отправляться упужжлашый религиозный культ, общественная — та, i доходои которой должны получать средства к сущестнонаниюнащитиики государства; третья нахо­дится в частном нладении земледельце». 11о его мыс­ли, и законы существуют только троякого вида, по­скольку судебные дела возникают но поводу трояко­го рода преступлений (оскорбление, повреждение, убийство).

3. Он предполагал учредить и одно верховное су­дилище, куда должны переноситься разбирательства по всем делам, решенным, по мнению тяжущихся, неправильно; в этом судилище должно состоять оп­ределенное число старцев, назначаемых путем из­брания. Судебные решения в судах должны, по его мнению, выноситься не путем подачи камешков: каждый судья получает дощечку, на которой следует записать наказание, если судья безусловно осуждает подсудимого, а если он его безусловно оправдывает, то дощечка оставляется пустой; в случае же частич­ного осуждения или оправдания пишется определе­ние. Современные законоположения он считает не­правильными: вынося либо обвинительный, либо оправдательный приговор, судьи вынуждены нару­шать данную ими присягу.

4- Сверх того, он устанавливает закон относи­тельно тех, кто придумывает что-либо полезное для

государства: они должны получать почести; и дети павших на войне должны воспитываться на казен­ный счет, коль скоро такого установления еще нет у других. Такого рода закон в настоящее время суще­ствует и в Афинах, и в других государствах. Все долж­ностные лица должны быть избираемы народом, т. е. теми тремя частями государства, о которых упомяну­то ранее. Избранные должностные лица обязаны иметь попечение о государственных делах, а также о делах, относящихся к чужестранцам и сиротам. Вот бблыпая и наиболее примечательная часть предпо­лагаемого Гипподамом устройства.

5- Прежде всего, каждого, пожалуй, поставит в ту­пик предлагаемое разделение гражданского населе­ния. В управлении государством принимают участие все: и ремесленники, и земледельцы, и воины. Между тем земледельцы не имеют права носить оружие, ре­месленники не имеют ни земли, ни оружия, так что они оказываются почти рабами имеющих право но­сить оружие. Для них невозможно, следовательно, об­ладать всеми почетными правами, ведь необходимо назначать и стратегов, и охранителей порядка, и, во­обще говоря, верхов! n>ix должностных лиц из тех, кто имеег право носить оружие. А не принимающие учас­тия и управлении государством могут ли дружествен­но суп ЮСИТ1.О1 к государственному строю?

6. Но, с другой стороны, люди, имеющие право носить оружие, должны быть и сильнее тех, кто при­надлежит к обеим другим частям. Это дело нелегкое в том случае, если носящие оружие немногочислен­ны. Если же они будут сильнее, то к чему остальным гражданам принимать участие в государственном управлении и иметь право голоса в назначении должностных лиц? Далее, чем полезны для государ­ства земледельцы? Ремесленники должны существо­вать, поскольку каждое государство в них нуждается, и они могут, как и в остальных государствах, жить на доходы от своего ремесла. Земледельцы же только в том случае могли бы на законном основании со­ставлять часть государства, если бы они доставляли пропитание тем, кто имеет право носить оружие;

между тем, по предположению Гипподама, земле дельцы владеют своими земельными участками на правах частной собственности и эти участки будут возделывать частным образом, для себя.

7. Сверх того, если защитники государства сами будут возделывать ту часть государственной терри­тории, с которой они будут получать средства к жиз­ни, то воины не будут отличаться от земледельцев, как того желает законодатель. Если же будут какие-нибудь другие люди, отличные от обрабатывающих землю для себя и от воинов, то в государстве полу­чится новая, четвертая часть населения, не прини­мающая участия ни в чем, чуждая гражданству. Если же устроить дело так, чтобы одни и те же люди воз­делывали и свои участки, и участки, составляющие сч>Гк i HcinmcTii государства, то, во-первых, не будет от обработки исмли отдельным человеком такого количества продуктов, которое было бы достаточно для двух семей, а во-вторых, почему бы этим отдель­ным лицам не получать себе пропитание и не до­ставлять его воинам непосредственно от своей зем­ли и от своих наделов? Во всем этом немало пута­ницы.

8. Не лучше обстоит дело и с законом о судебном разбирательстве. По этому закону требуется, чтобы в приговоре были подразделения, тогда как обвине­ние написано просто; таким образом, судья превра­щается в посредника. Такой порядок может быть осуществлен при третейском разбирательстве и да­же в том случае, когда третейских судей несколько, так как они могут прийти к взаимному соглашению относительно приговора. Но в судах такому порядку места нет; напротив, большинство законодателей принимает меры к тому, чтобы судьи не сообщали своего решения друг другу.

9- Далее, разве не будет сумбурным приговор в том случае, когда, по мнению судьи, подсудимый хотя и должен уплатить известную сумму, но не та­кую, какую взыскивает с него тяжущийся? Последний взыскивает с него двадцать мин, а один судья прису­дит его к уплате десяти мин (или судья постановит

большую сумму, хотя взыскивается меньшая), дру­гой — пяти мин, третий — четырех (а ведь судьи явно разделятся таким образом); или одни присудят к уп­лате всей суммы, а другие не присудят ничего. Как производить тогда подсчет голосов? Сверх того, ни­кто не принуждает судью к нарушению присяги, раз он безусловно оправдывает или осуждает, если толь­ко жалоба написана просто, по закону; вынесший оп­равдательный приговор не постановляет, что обви­няемый ничего не должен, но только то, что он не должен двадцать мин; только тот судья, который, не будучи убежден, что обвиняемый должен двадцать мин, все-таки выносит обвинительный приговор, на­рушает присягу.

10. Что касается предложения о необходимости оказывать какой-либо почет тем, кто придумал что-нибудь полезное для государства, то на этот счет не­безопасно вводить узаконение. Такого рода предло­жения лишь на вид очень красивы, а в действительно­сти могут повести к ложным доносам и даже, смотря по обстоятельствам, к потрясениям государственного строя. Впрочем, это соприкасается уже с другой зада­чей и требует самостоятельного обсуждения. Дело в том, что некоторые колеблются, вредно или полез­но для государства изменять отеческие законы, даже в том случае, если какой-нибудь новый закон оказы­вается лучше существующего. Потому нелегко сразу согласиться с указанным выше предложением, раз во­обще неполезно изменять существующий строй; мо­жет оказаться, что кто-нибудь, будто бы ради общего блага, внесет предложение об отмене законов или го­сударственного устройства.

11. Раз, однако, мы упомянули об этом предмете, правильнее будет еще немного распространиться о нем. Решение вопроса, как мы сказали, вызывает затруднение. Может показаться, что изменение луч­ше. И правда, оно полезно в других областях знания, например в медицине, когда она развивается вперед сравнительно с тем, какою она была у предков, также в гимнастике и вообще во всех искусствах и науках. Так как и политику следует относить к их числу, то,

очевидно, и в ней дело обстоит таким же образом. Сама действительность, можно сказать, служит под­тверждением этого положения: ведь старинные за­коны были чрезвычайно несложны и напоминали варварские законодательства.

12. В первобытные времена греки ходили воору­женные, покупали себе друг у друга жен. Сохраняю­щиеся кое-где старинные законоположения отлича­ются вообще большой наивностью. Таков, например, закон относительно убийств в Киме если обвинитель представит известное число свидетелей из среды сво­их родственников, подтверждающих факт убийства, то обвиняемый тем самым признается виновным в убийстве. Вообще же нес люди стремятся не к тому, что оешмцено преданием, ,\ к тому, что является бла­гом; и тлк как первые люди — были ли они рождены и:» исмли или спаслись < ч какого-нибудь бедствия — походили па обыкпоиенных людей, к тому же не ода­ренных развитыми мыслительными способностями, как это и говорится о людях, рожденных из земли, то было бы безрассудством оставаться при их поста­новлениях. Сверх того, было бы не лучше и писаные законы оставлять в неизменном виде: как в остальных искусствах, так и в государственном устроении не­возможно изложить письменно все со всей точнос­тью. Ведь законы неизбежно приходится излагать в общей форме, человеческие же действия единичны. Отсюда ясно, что некоторые законы иногда следует изменять.

13- Однако, с другой стороны, дело это, по-види­мому, требует большой осмотрительности. Если ис­правление закона является незначительным улучше­нием, а приобретаемая таким путем привычка с лег­ким сердцем изменять закон дурна, то ясно, что лучше простить те или иные погрешности как зако­нодателей, так и должностных лиц: не столько будет пользы от изменения закона, сколько вреда, если по­явится привычка не повиноваться существующему порядку.

14- Обманчив также пример, заимствованный из области искусств. Не одно и то же — изменить искус-

ство или изменить закон. Ведь закон бессилен нудить к повиновению вопреки существующим обычаям; это осуществляется лишь с течением вре­мени. Таким образом, легкомысленно менять суще­ствующие законы на другие, новые — значит ослаб­лять силу закона. Кроме того, если законы и подле­жат изменению, то еще вопрос, все ли законы и при всяком ли государственном строе. [Следует ли допу­стить, чтобы изменение закона позволено было] первому встречному или [тем или иным] определен­ным [лицам]? Это ведь далеко не одно и то же. Мы ос­тавим рассмотрение этого вопроса, отложив его до другого времени.

«О ПОЭЗИИ»

О поэзии, о самой поэзии и о видах ее, т. е. о том, какова сущность каждого из них и как надлежит со­ставлять вымыслы, если хотим, чтобы поэтические произведения были хороши; далее, из каких и сколь­ких частей состоят они; равно и о прочем подлежащее тому же иссж'донапию, — вся1 о чем мы будем гово­рить, начатии, естественно, сперва с того, что в этом деле есть мерное, главное.

Эпопея, трагедия, далее, комедия, дифирамбичес­кая поэзия и большая часть авлетики и кифаристи-ки — все вообще состоят в подражании; различаются же между собою трояка или тем, что разными средст­вами подражают, или что разным предметам подра­жают, или что различно, неодинаковым образом, подражают. Как некоторые подражают многому крас­ками и образами, списывая с предметов (одни путем искусства, другие по навыку), а другие голосом, так бывает и в поименованных искусствах; все они про­изводят подражание рифмом, словом и гармонией, и притом или порознь каждым из этих средств, или соединяя их одно с другим. Так, гармонию и рифм только употребляют авлетика, кифаристика

и иные, пожалуй, искусства той же природы, как, на­пример, игра на свирели. Одним рифмом подражают плясуны: ибо и они посредством образных рифмов подражают характерам, страстям и действиям. Слово-подражание подражает только словом, простым либо метрическим; метры употребляет оно, или соединяя их между собою, или пользуясь одним каким-нибудь метром, как обыкновенно бывает доныне. Иначе мы не имели бы общего имени и для мимов Софрона и Ксенарха, и для сократических разговоров, и для под­ражаний триметром, элегическим стихом и т. п. Обыкновенно же — так только слагают название мет­ра со словом noieTv (творить) и говорят, например, eAeyonoi (творцы элегов), а иногда ёпопсн (творцы эпоса), называя так поэтов не в силу подражания, а голос/к >ш ю мо метру. Ибо хотя бы излагалось в метрах и что ппбуд!- нрамсГшос или музыкальное, все-таки мринмкли так начинать. Л ведь нет ничего общего, кроме метра, у Гомера с Эмпедоклом; потому одного справедливость требует называть поэтом, другого скорее философом, чем поэтом. Равным об­разом, даже если кто станет производить подража­ние, мешая всякие метры, подобно тому как Херемон сочинил своего «Кентавра» — рапсодию, в которой соединены всякие метры, и того следует называть по­этом. Итак, об этом так постановим. Есть, впрочем, роды поэзии, которые употребляют все поименован­ные средства: рифм, пение и метр; как, например, по­эзия дифирамбическая, комическая, трагедия, коме­дия; различаются они тем, что одни употребляют все средства сразу, другие поочередно. Итак, вот разли­чия искусств по средствам, которыми они произво­дят подражание.

и.

Так как подражающие подражают действующим, а действующие необходимо бывают или дельные лю­ди, или негодные (ибо характеры всегда почти при­мыкают к этим двум сторонам: по характеру все раз­личаются добродетелью и негодностью), или лучше

нас, или под стать нам, или хуже нас (так и живопис­цы: Полигнот изображал лучших, Павсон худших, Ди­онисий подобных нам), то очевидно, что и каждое из поименованных подражаний будет иметь эти разли­чия и таким образом будет разнообразиться в той ме­ре, в какой разные предметы подражания. И в пляске, и в игре на флейте, и в игре на кифаре могут быть эти несходства; также и в немирной речи, и в просто мир­ной: так, Гомер подражал лучшим, Клеофон — подоб­ным, Гегемон Фасийский, первый творец пародий, и Никохарет, сочинитель «Дслиады», — худшим. Та­ким же образом можно подражать и в дифирамбах, и в одах; пример тому — «Персы» и «Киклопы» Тимо­фея и Филоксена. Такое же различие между трагедией и комедией: одна подражает худшим, другая лучшим, чем теперешние люди.

Еще третья в этом есть разница: как кто чему под­ражает. Ибо подражающие одному и тому же и по­средством того же могут подражать или рассказы­вая, и притом то становясь чем-то иным, как делает Гомер, то оставаясь тем же, чем были, и не переменя­ясь, или выводя всех делающими и действующими. Так вот какие три различия в подражании, как сказа­ли мы вначале: как, кто, чему? Так что Софокл, на­пример, в одном отношении такой же подражатель, как и Гомер, ибо оба подражают дельным людям; а в другом — такой же, как Аристофан, ибо оба под­ражают делающим и действующим. Оттого, говорят некоторые, такие произведения и драмами называ­ются, потому что подражают в них действующим ар-uvraq. Ha этом-то основании и присваивают себе как трагедию, так и комедию доряне; комедию — мега-ряне, и здешние (говорят, что она возникла у них ; вместе с демократией), и сицилийские (оттуда ро­дом был поэт Епихарм, живший гораздо раньше Хи-онида и Магнета); а трагедию — некоторые из пело-понесян. В доказательство приводят названия: они называют округи — комами, а афиняне — демами;

комеды, говорят они, получили это название не от слова ксорб^ем (кутить), а потому что бродили по ко­мам, деревням, презираемые горожанами. Итак, о различиях подражания, сколько их и какие, вот что я имел сказать.

N. уя

(м

Произвели поэзию вообще две, кажется, причины, и причины-то естественные. Врожденно всем людям с детства подражать (тем и отличаются они от про­чих животных, что склоннее всех к подражанию и первые познания приобретают посредством под­ражания) и любоваться подражанием. Доказательст­во этому то, что бывает на деле: i ia что в природе мы смотрим с чувством нспринтпым, глядя на изображе­ния того же самою, если они совершенны, мы на­слаждаемся; пример тому изображение самых гадких зверей и трупов. Причт ш и этому та, что познавание не только любознательным людям всего приятнее, но и прочим также, только послед! 1ие бывают прича-стны ему в малой степени. Ибо люди, глядя на изоб­ражения, потому ими любуются, что, когда смотрят на них, приходится им изучать, соображать, что зна­чит каждое из таких изображений; они себе говорят: это тот-то! Ибо если кому изображаемого видеть прежде не доводилось, то вовсе уж не подражание доставит ему удовольствие, а отделка, либо краска, либо другое что-нибудь такое. А так как нам врожден­ны подражатель! юсть, гармония, рифмы (что метры суть части рифмой, это очевидно), то некоторые из первых людей, совершенствуясь мало-помалу, созда­ли поэзию из импровизаций.

Распалась же поэзия на два рода по характеру по­этов: люди важные подражали высоким и высоких людей действиям; а кто был характером полегче — действиям людей низких; они сочиняли сперва руга­тельные песни, тогда как те сочиняли хвалебные пес­ни. Из произведений поэтов, бывших до Гомера, мы не можем назвать ни одного такого; а нужно пола­гать, много их было; начиная же с Гомера — можем.

Таков, например, его «Маргит» и подобные произве­дения, в которых явился по соответствию им и ямби­ческий метр. Потому и ямбическим он называется, что посредством этого метра ругались. И возникли между древними поэтами одни героические, другие ямбические. Но как в важном роде Гомер был поэт по преимуществу (единственный поэт не только пото­му, что хорошо, но и что драматично подражал), так и в комедии он первый дал образцы, выводя в драма­тическом действии не шхюрное, а смешное. Как «Илиада», «Одиссея» к трагедиям, так «Маргит» отно­сится к комедиям. А когда явились трагедия и коме­дия, поэты, обратившись каждый сообразно своей природе к одному из этих двух родов поэзии, одни из ямбиков сделались комиками, другие из эпиков тра­гиками по той причине, что эти роды поэзии выше и почетнее тех.

Рассмотрение того, достаточно ли развились ви­ды трагедии или нет (принимая во внимание и тра­гедию саму по себе, и постановку ее на сцене), оста­вим в стороне.

Итак, вначале и трагедия, и комедия импровизи­ровались; потом мало-помалу совершенствовались, трагедия — запевалами дифирамбов, комедия — за-пснилими фаллических песен, которые во многих городах и теперь еще остаются в употреблении; те и другие мало-помалу развили то, что было до них сделано; наконец, после многих перемен трагедия остановилась, достигнув полного своего развития. Так, Эсхил первый довел число актеров от одного до двух, ограничил хор, ввел протагониста; трех же ак­теров и декоративную живопись завел Софокл. И ве­личина уже позднее сделалась значительной: сперва вымыслы были несложны, язык смешной — по той причине, что трагедия образовалась из сатиричес­кой драмы; да и метр из тетраметра (трохеического) стал триметром (ямбическим). Сперва же употреб­ляли тетраметр, потому что драма была сатиричес­кая и более прилаживалась к пляске; а когда вошел разговор, то сама природа навела на изобретение метра, свойственного разговору, ибо ямбический

метр самый разговорный изо всех метров. Доказа­тельство тому: в разговоре между собою мы употреб- • ляем множество ямбов, а гекзаметры редко, и то, ког­да выходим из разговорного настроения речи. По­том рассказывают, как вошло в трагедию множество вставок и прочее. Обо всем этом довольно до ска­занного нами: излагать все в подробности было бы, пожалуй, долго.

V.

Комедия же есть, как мы сказали, подражание под­лым людям, впрочем, не во всякой подлости: смешное есть часть безобразного. Именно: смешное есть ка­кая-нибудь ошибка, безобразие безболезненное • и безвредное, кик, например, смешная маска есть не­что бсзобраш к >с и искажс) u ioc без боли.

Изменение трагедии и тс лица, которые произвели эти изменения, не остались в неизвестности; а исто­рия комедии нам неизвестна, потому что с самого на-чала не было на нее обращено внимания. Ибо и хор; • комедов начал давать архонт уже поздно, а прежде ко­мический хор набирался из охотников. Только тогда, \ когда комедия получила уже некоторые формы, начи­нают упоминать имена комических поэтов. Но кто : ввел маски, кто прологи, кто определенное число ак-; теров и т. п., неизвестно. Создавать вымыслы начали, говорят, Епихарм и Формий; вышло же это из Сици­лии. Из афинских поэтов первый начал создавать рассказы и вымыслы Кратет, оставив ямбическое на­правление. \

Эпопея, как подражание лицам важным, сходна; с трагедией во всем, кроме того, что в ней один боль­шой метр. Тем, что в ней простой метр и что она есть рассказ, отличается эпопея от трагедии, да еще длин­нотой. Ибо трагедия по возможности старается быть законченной в один круговорот солнца или немного дальше заходит, а эпопея во времени не ограничена и тем отличается. Впрочем, прежде поступали так и в трагедии, и в эпопее. Части одни общие у траге-? дни с эпопеей, другие только трагедии принадлежать

Потому, кто изучил свойства хорошей и плохой тра­гедии, тот и эпос знает. Ибо что есть в эпопее, есть и в трагедии, а что есть в трагедии, то не все заключа­ется в эпопее.

VI.

} О поэзии, подражающей в гекзаметрах (и о коме­дии), скажем после. А теперь поговорим о трагедии, взявши и:) вышесказанного вытекающее определе­ние ее сущности. Итак, трагедии есть подражание действию важному и законченному, имеющему ве-1 личину; подражание украшенной речью (разными i видами сей речи в разных частях); подражание дей-> ствующим, а не в рассказе, совершающее посредст­вом сострадания и страха очищение таковых страс-j тей. Украшенной речью называю речь, имеющую рифм, гармонию и мелос (пение) «Разными видами сей речи в разных частях* — это значит, что некото­рые части исполняются посредством метров, а, на­против, другие посредством мелоса. А так как подра­жание в трагедии производят действуя, то первой частью трагедии необходимо будет сценическое представление, потом мелоиея (песенная часть) и речь, ибо с помощью сих средств производят под­ражание i» трагедии. Рачью называю самое составле-, нис метров; а что значит несенность, понятно. Так i как трагедия есть подражание действию, а действие < происходит через каких-нибудь действующих лиц, ': а кто действует, тому необходимо быть каким-ни-j, будь по характеру и по образу мыслей, пониманию i (по ним мы и действия называем какими-нибудь), i то, очевидно, естественных причин действиям две — i понимание и характер; от них всегда зависит, успе-I вают ли люди или нет.

I Подражание же действию есть вымысел (миф). i Вымыслом называю совокупление действий; ха-J рактером — то, почему какими-нибудь людей на-1 зываем; пониманием — то, в чем люди, говоря, об-1 j наруживают что-нибудь или просто открывают мысль свою. -:iiiisratqt-eti

Итак, во всякой трагедии необходимо должно быть шесть частей, по которым она бывает какою-нибудь. Части эти суть.- вымысел, характер, речь, образ мыслей, сценическая обстановка и песенная часть: две части — средства подражания, одна — способ, три — предметы подражания; кроме них, ничего быть не может. Нема­ло, так сказать, поэтов, которые пользуются этими час­тями: ведь всякое их произведение и сценическую об­становку имеет, и характер, и вымысел, и речь, и пес­ни, и понимание также.

Самая важная из сих частей — совокупление дейст­вий. Ибо трагедия есть подражание не людям, а дейст­вию, жизни, счастью; и несчастье бывает в действии. И цель трагедии — действие, а не качество. По харак­теру люди бывают какими-нибудь, а по действиям —: счастливыми и несчастливыми. Итак, в трагедии дей­ствуют не для того, чтобы подражать характерам, но через посредство действий нахватывает трагедия и характеры. Так что действия и вымысел — цель тра­гедии. А цель важнее всего.

Притом без действия невозможна трагедия, а без характеров возможна; трагедии очень многих моло­дых поэтов — без характеров. Да и вообще, многие поэты таковы; все равно как между живописцами -* Зевксид сравнительно с Полигнотом: Полигнот —* хороший характерный живописец; а Зевксидова жи* вопись вовсе без характеров. Еще: если кто располо­жит одну за другой характерные речи, изречения, мысли, искусно придуманные, то, конечно, выполнит назначение трагедии; но гораздо скорее достигнет этого трагедия, всем этим воспользовавшаяся хоть и в меньшей степени, но имеющая вымысел и сово­купление действий.

Кроме того, трагедия более всего трогает душу частями вымысла — переломом иузнанием. Еще до­казательство: начинающие сочинять трагедии ско­рее могут довести до удовлетворительного совер­шенства речь и характер, чем совокупить действия; таковы почти все первые (в каждом роде поэзии) поэты. *f« Таким образом, начало и, так сказать, душа траге*

471-

дни есть вымысел; второе за ним место занимают характеры. Подобное видим и в живописи: иной гу­сто намажет и прекраснейшими красками, а картина не так нравится, как у другого живописца простой очерк. Трагедия есть подражание действию и поэто-| му более всего — действующим. j Третье в трагедии — понимание, т. е. способность говорить существенное и надлежащее. Касательно ре­чей это дело политики и риторики; у древних поэтов лица говорят политически, у нынешних — риториче­ски. Характер есть то, что выражает наклонность: ка­кова она? Потому в речах, в которых вовсе не видно, к чему наклонен и чего избегает говорящий, характе-; ра нет. Понимание же есть то, чем высказывают что-нибудь, т. е. что оно есть или не есть, вообще что-ни­будь выражают.

Четвертое в речах — выражение; выражением на­зываю, как прежде сказано, словесное объяснение; ,| значение выражения и в метрической речи, и в про-;;«; заической одинаково. Из остальных же пяти частей песенная есть самая главная из прикрас. Сценичес­кое представление действует на душу больше всего; но эта часть — самая безыскусственная и слишком мало относится к поэзии, ибо сила трагедии должна ныки:1ыпаться и без состязания, и без актеров. При­том yyiH устройства сцены больше требуется искус­ство машиниста, чем поэта.

VII.

Определив эти части, скажем, какому следует быть совокуплению действий, поскольку оно есть первая и самая главная часть в трагедии. Нами сказа­но: трагедия есть подражание действию закончен­ному и целому, имеющему известную величину; ведь бывает такое целое, которое не имеет никакой вели-j чины. Целое же есть то, что имеет начало, середину ;; и конец. Начало есть то, что само необходимо быва-: ет не после другого, после же него другое непремен­но бывает или происходит. Конец есть противопо­ложность началу: это то, что само бывает после дру-

того или по необходимости, или потому, что уж так водится; а за ним ничего не бывает другого. Середина же есть то, что и само после другого бывает, и за ним бывает другое. Итак, следует, чтобы хорошо состав­ленные вымыслы не начинались откуда придется, не оканчивались где придется, а соблюдали бы ска­занные условия. Далее, так как прекрасному — и жи­вотному, и всякому другому предмету, который состо­ит из каких-нибудь частей, не только части следует иметь в порядке, но чтобы и объем был не случай­ный (ибо прекрасное заключается в величине и по­рядке; почему ни слишком малое какое-нибудь жи^ вотное не может быть прекрасным: созерцание его-тогда смешивается, происходя почти в незаметное время; ни слишком большое: тогда созерцание про­исходит не вдруг и у созерцающего уходит из виду единство и целость; например, если бы было живот­ное в десять тысяч стадий), — нагому следует как те­лам и животным иметь величину, но удобно огляды­ваемую, так и вымыслам иметь продолжительность, но удобно запоминаемую. Предел продолжительно­сти применительно к состязаниям и к способности зрителей не есть дело искусства: если бы понадоби­лось состязаться ста трагедиям, состязались бы по клепсидре, подобно тому как рассказывают анекдо­ты с известным началом: однажды, в другой раз. Пре­дел же продолжительности, сообразный с самой сущностью предмета, таков: чем более бывает пред­мет, лишь бы был ясен, тем он относительно величи­ны прекраснее. Скажем проще и определеннее: в ка­ковом объеме из событий, одно за другим по вероя­тию или по необходимости следующих, вытекает перемена несчастья в счастье или счастья в несчас­тье, такой объем и достаточен.

*'

VIH.

Вымысел бывает един не тогда, когда, как некотог рые полагают, около одного лица вращается. Ведь во* обще может случиться бесчисленное множество та* ких событий, которые, если взять их несколько, един-

ства не составят: так и деяний одного человека может быть много, а единого действия из них не выходит. Потому ошибались, кажется, все те поэты, которые творили «Гераклеиду», «Фесеиду» и т. п. творения. По­лагают, что коли был один Геракл, то одному и вы­мыслу о нем быть следует. А Гомер, как и в прочем пред другими отличается, так и это, кажется, прекрас­но понял либо по искусству, либо врожденной спо­собностью. Творя «Одиссею», он не взял всего, что с Одиссеем случилось (например, что он ранен был на I Fapnacc, что прикинулся при сборе помешанным; ибо вследствие одного из сих происшествий другому не было ни вероятия, ни необходимости случиться), а составил «Одиссею» около единого действия (в том значении, какое мы слову этому даем). Равным обра­зом и «Илиаду» составил.

Итак, как в других подражательных искусствах одной вещи бывает одно подражание, так и вымыс­лу, поскольку вымысел есть подражание действию, следует быть подражанием одного действия, и при­том целого; а частям действия — быть так совокуп­ленными, чтобы при перестановке или отнятии ка­кой-либо части, изменялось бы и расстраивалось целое. Ибо тб, чтб, прибавим ли мы его или не при­бавим, не делает приметной разницы, то не есть и часть целого.

IX.

Из сказанного явствует, что дело поэта — излагать не столько случающееся, сколько то, что могло бы случиться, т. е. возможное по вероятию или по необ­ходимости. Историк и поэт не тем различаются, что говорят один мерной речью, другой не мерной; ведь сочинение Геродота можно бы было переложить в метры, и все-таки в метрах, как и без всяких метров, было бы это история. Различаются они тем, что один излагает случившееся, а другой — что может случить­ся. Потому поэзия глубже и значительнее истории. Поэзия излагает более общее, история — частное. Общее есть: что такому-то лицу прилично говорить

либо делать по вероятию либо по необходимости. Этого достигает поэзия, изобретая имена. Частное , есть: что сделал Алкивиад или что с ним случилось. На комедии это очевидно: комики, составляя вымы­сел из вероятных событий, дают имена произволь­ные, а не занимаются, какямбики, частностями. Что-касается трагедии, в ней держатся имен историчес- * ких. Причина та, что возможное вероятно; а чего не случилось, в возможность того мы еще не верим; но что случилось, то очевидно, возможно: будь оно невозможно, так и не случилось бы. Да, впрочем, и в трагедиях: в некоторых одно или два имени изве­стных, прочие вымышлены; в иных ни одного изве­стного, и действия, и имена равно вымышлены, и тем не менее нравится. »»

Потому вовсе 11C долж! ю требовать, чтобы поэты держались сказаний и преданий, около которых вра­щаются обыкновенно трагедии. Да и смешно требо­вать этого, потому что и извееп юс i ic мношм извест? но, а все-таки нравится всем. Из этого следует, что поэту надлежит быть поэтом (творцом) более вы­мыслов, чем метров, потому что поэт бывает поэтом по подражанию, а подражает он действиям. Даже ког­да приходится ему творить случившееся, он тем не менее творец (поэт). Ибо некоторым из случивших­ся событий ничто не мешает допускать возможность и вероятность осуществления, а поэтому творец их и есть творец (поэт).

Из простых вымыслов и действий самые пло­хие — вставочные. Вставочным называю вымысел, в котором вставки следуют одна за другой и без ве­роятия, и без необходимости. Такими трагедии вы­ходят у плохих поэтов по собственной их вине, у хо­роших — от актеров. Творя спорные роли и растяги­вая их чрезмерно, часто бывают они вынуждаемы извращать порядок.

Так как трагедия есть подражание не только за­конченному действию, но и ужасному и жалостно­му — а это всего более бывает (более чем когда-ли­бо), когда подобные действия происходят неожидан­но одно вследствие другого (таким образом действие

получит более поразительное™, нежели если что-нибудь произойдет произвольно и случайно; ибо и из случайных происшествий кажутся нам самыми удивительными те, которые, по-видимому, как бы на­рочно случились; например, статуя Мития в Арге убила виновника смерти Митиевой, упавши на него в то время, как он смотрел на нее: подобные события, кажется нам, бывают не случайно, но необходи­мо), — то такие вымыслы лучше.

• ч

% Вымыслы бывают простые и сплетенные, ибо I* и действия (а вымыслы суть подражания действиям) а * бывают именно таковы. Простым действием назы-

•'""• ваю такое, в котором (при том условии, чтобы оно,

•Я как сказано выше, было непрерывно и едино) про­исходит переход без перелома и без узнания; спле­тенным же такое, в котором переход бывает или с узнанием, или с переломом, или с обоими. Всему этому следует истекать из самого состава вымысла, так, чтобы из прежде бывшего следовало, что все

•!" происходит или по необходимости, или по вероя-" тию. Ибо большая разница, случится ли что через что-нибудь, или после чего-нибудь.

XI.

Перелом есть, как сказано, перемена делаемого в противную сторону, и притом, как сейчас (VII, X) сказали мы, вероятная или необходимая. Например, в «Эдипе»: пришедший утешить Эдипа и освободить его от страха со стороны матери, объявив ему, кто он, сделал противное тому, чего хотел. И в «Линкее»: ведут человека на смерть, Дании идет за ним, чтобы убить его; а на деле вышло, что Данай умер, а тот спасся.

Узнание, как и само слово показывает, есть пере­ход от незнания к знанию, ведущий или к дружбе, или к вражде тех, которые обречены на счастье или несчастье. Самое лучшее бывает узнание, когда с 430

ним соединяются и переломы, как случилось в «Эди­пе». Ведь бывают и другие узнания; ибо, как сказано, случается (IX в конце) иногда узнание и относитель­но псодушснлснных предметов и иных каких-ни­будь; можно узнать и только то, сделал ли кто что-ли­бо или не сделал; но самое лучшее узнание в вымыс­ле, самое лучшее в действии есть вышесказан) юе, ибо такое узнание и такой перелом производят или жа­лость, или ужас, а трагедия и есть подражание та­ковым действиям. Притом при такого рода узна-нии и переломе непременно случится несчастье и счастье.

Так как узнание есть узнание кого-либо, то иногда узнание состоит в том, что один узнает другого, а сам ему известен; иногда же обоим приходится узнавать друг друга. Так, Ифигспии узнана была Орестом по­средством передачи письма; ему же относительно нее потребно было другое узнание. Итак, в этом от­ношении две части вымысла — перелом и узнание. Третья — страсть. Из них о переломе и у.н iai сии ска­зано. Страсть же есть действие болезненное и разру­шительное, например смерть на сцене, мучения, ра­ны и т. п. <...>