Философии 4 страница

Всякий и так давно знает, что в философии, тем более в ме­тафизике, все шатко, несчетные разные концепции, позиции и школы сталкиваются и раздирают друг друга — сомнительная сумятица мнений в сравнении с однозначными истинами и дости­жениями, с выверенными, как говорится, результатами наук. Вот где источник всей беды. Философия, а прежде всего именно мета­физика, просто еще пока не достигла зрелости науки. Она дви­жется на каком-то отсталом этапе. Что она пытается сделать со времен Декарта, с начала Нового времени, подняться до ранга на­уки, абсолютной науки, ей пока не удалось. Так что нам надо про-


сто все силы положить на то, чтобы она в один прекрасный день достигла успеха. Когда-нибудь она твердо встанет на ноги и пой­дет выверенным путем науки — на благо человечества. Тогда мы узнаем, что такое философия.

Или все надежды на философию как абсолютную науку — одно суеверие? Скажем, не только потому, что одинока или отдельные школы никогда не достигнут этой цели, но и потому, что сама постановка такой цели — принципиальный промах и непри­знание глубочайшего существа философии. Философия как аб­солютная наука— высокий, непревосходимый идеал. Так ка­жется. И все-таки возможно, измерение ценности философии идей науки есть уже фатальнейшее принижение ее подлиннейшего существа.

Если, однако, философия вообще и в принципе не наука, к чему она тогда, на что она тогда еще имеет право в кругу университетских наук? Не оказывается ли тогда философия просто проповедью некоего мировоззрения? А мировоззрение? Что оно такое, как не личное убеждение отдельного мыслителя, приведенное в систему и на некоторое время сплачивающее горстку приверженцев, которые вскоре сами построят свои системы? Не обстоит ли тогда дело с философией словно на какой-то большой ярмарке?

В конечном счете истолкование философии как мировоз­зренческой проповеди — ничуть не меньшее заблуждение, чем ее характеристика как науки. Философия (метафизика) — ни наука, ни мировоззренческая проповедь. Но что в таком случае достает­ся на ее долю? Для начала мы делаем лишь то негативное заявле­ние, что в подобные рамки ее не вгонишь. Может быть она не подда­ется определению через что-то другое, а только через саму себя и в качестве самой себя — вне сравнения с чем-либо,из чего можно было бы добыть ее позитивное определение. В таком случае фило­софия есть нечто самостоятельное последнее.

б) К сущностному определению философии не ведет околь­ный путь сравнения с искусством и религией.

Философия вообще не сравнима ни с чем другим? Может быть, все-таки сравнима, пускай лишь негативно, с искусством и с религией,под которой мы понимаем не церковную систему. Почему же тогда нельзя было точно так же сравнить философию с наукой? Но ведь мы не сравнивали философию с наукой, мы хотели опреде­лить философию как науку. Тем более не собираемся мы и опреде­лять философию как искусство или как религию. При всем том срав­нении философии с наукой есть неоправданное снижение ее суще­ства, а сравнение с искусством и религией, напротив, — оправданное и необходимое приравнивание по существу. Равенство, однако, не означает здесь одинаковости.


Стало быть, мы сумеем обходным путем через искусство и религию уловить философию в существе? Но не говоря даже о всех трудностях, которые сулит подобный путь, мы посредством новых сравнений опять не схватим существо философии — сколь ни близко сосуществуют с ней искусство и религия, — если прежде уже не увидим это существо в лицо. Ведь только тогда мы сумеем отмыть от него искусство и религию. Так что и здесь нам дорога за­крыта, хотя на нашем пути нам встретится то и другое, искусство и религия.

Опять и опять во всех подробных попытках постичь филосо­фию путем сравнения мы оказываемся отброшены назад. Обнару­живается: все три пути, по существу, — никуда не ведущие околь­ные пути. Постоянно отбрасываемые назад с нашим вопросом, что такое философия, что такое метафизика сама по себе, мы оказа­лись загнаны в тесноту. На каком опыте нам узнать, что такое сама по себе философия, если нам приходится отказаться от всякого окольного пути?

в) Подход к сущностному определению философии путем историко-графической ориентировки как иллюзия.

Остается последний выход: осведомиться у истории. Фило­софия — если таковая существует — возникла все-таки не вчера. Делается даже странно, почему мы сразу не направились этим пу­тем, через историю, вместо того, чтобы мучить себя бесполезными вопросами. Сориентировавшись при помощи историографии, мы сразу же получим разъяснение относительно метафизики. Мы мо­жем спросить о трех вещах: 1) Откуда идет слово «метафизика» и каково его ближайшее значение? Нам предстанет тут удивитель­ная история удивительного слова. 2) Мы сможем, оперевшись на простое словесное значение, проникнуть в то, что определяется как метафизика. Мы познакомимся с одной из философских дис­циплин. 3) Наконец через это определение мы сумеем пробиться к самой названной здесь вещи.

Ясная и содержательная задача. Только никакая историо­графия еще не даст нам почувствовать, что такое сама по себе мета­физика, если мы заранее уже этого не знаем. Без такого знания все сведения из истории философии остаются для нас немы. Мы знако­мимся с мнениями о метафизике, а не с ней самой. Так что и этот ос­тавшийся напоследок путь ведет в тупик. Хуже того, он таит в себе самый большой обман, постоянно создавая иллюзию, будто исто­риографические сведения позволяют нам знать, понимать, иметь то, что мы ищем.

2. Определение философии из нее самой по путеводной нити изречения Новалиса.

а) Ускользание метафизики (философствования) как чело­веческого дела в темноту существа человека.


Итак, во всех этих обходных попытках характеристики ме­тафизики мы в последний раз провалились. Неужто мы ничего вза­мен не приобрели? И нет, и да. Приобрели мы не определение или что-то вроде того. Приобрели мы, пожалуй, важное и, может быть, сущностное понимание своеобразия метафизики: того, что мы сами перед ней увиливаем, ускользаем от нее как таковой и вста­ем на окольные пути; и что нет другого выбора, кроме как рас­крыться самим и увидеть метафизику в лицо, чтобы не терять ее снова из виду.

Но как возможно потерять из виду что-то, что мы даже и не уловили взором? Как это так: метафизика от нас ускользает, когда мы даже не в состоянии последовать за ней туда, куда она, усколь­зая, нас тянет? Вправду ли мы не можем видеть, куда она усколь­зает, или просто откатывается в испуге от специфического напря­жения, требующегося для прямого схватывания метафизики? Наш негативный результат гласит: философию нельзя уловить и определить окольным путем и в качестве чего-то другого, чем она сама. Она требует, чтобы мы смотрели не в сторону от нее, но добы­вали ее из нее самой. Она сама — то, что мы все-таки о ней знаем, что она и как она? Она сама есть только когда мы философствуем. Философия есть философствование.Это как будто бы очень мало что нам сообщает. Но просто повторяя, казалось бы, одно и то же, мы выговариваем тут большую правду. Указано направление, в котором нам надо искать и заодно направление, в каком от нас ус­кользает метафизика.

Метафизика как философствование, как наше собствен­ное, как человеческое дело, как и куда прикажет ускользать от нас метафизике как философствованию, как нашему собственно­му, как человеческому делу, когда мы сами же люди и есть? Одна­ко, знаем ли мы, собственно, что такое мы сами? Что есть человек? Венец творения или глухой лабиринт, великое недоразумение или пропасть? Если мы так мало знаем о человеке, как может тог­да наше существо не быть нам чужим? Как прикажете филосо­фии не тонуть во мраке этого существа? Философия, — мы как-то вскользь, пожалуй, знаем — вовсе не заурядное занятие, в кото­ром мы по настроению коротаем время, не просто собрание позна­ний, которые в любой момент можно добыть из книг, но мы лишь смутно это чувствуем — нечто нацеленное на целое и предельнейшее, в чем человек выговаривается до последней ясности и ве­дет последний спор. Ибо зачем нам было иначе сюда приходить? Или мы попали сюда не подумав, потому что другие тоже идут или потому что как раз между пятью или шестью у нас свободный час, когда нет смысла идти домой? Зачем мы здесь? Знаем ли мы, с чем связались?


б) Ностальгия как фундаментальное настроение философст­вования и вопросы о мире «конечности», отъединенности.

Философия — последнее выговаривание и последний спор человека, захватывающие его целиком и постоянно. Но что такое человек, что он философствует в недрах своего существа, и что та­кое философствование? Что мы такое при чем? Куда мы стремим­ся? Не случайно ли мы забрели однажды во Вселенную? Новалис говорит в одном фрагменте: «Философия есть, собственно, нос­тальгия, тяга повсюду быть дома». Удивительная дефиниция, ро­мантическая, естественно.

М. Хайдеггер. Основные понятия метафизики. — С. 327.


тема 2

Философский плюрализм:

истолкование

философского творчества

и многообразия

философских учений, школу течений и направлений

Ф. ШЛЕГЕЛЬ

Подлинно целесообразным введением (в философию. — Ред.) могла бы быть только критика всех предшествующих философий, уста­навливающая одновременно и отношение собственной философии к другим, уже существующим...

Совершенно невозможно полностью абстрагироваться от всех предшествующих систем и идей и отвергнуть их все, как это попытался сделать Декарт. К подобному же совершенно новому творению из собственного духа, полному забвению всего, что мыс­лилось прежде, стремился и Фихте, и это также не удалось ему.

Однако совершенно и не нужно стремиться к этому, ибо од­нажды придуманная верная мысль всегда может быть признана в качестве таковой и не только может, но и должна быть воспри­нята последующими поколениями.

Трудности, возникающие при попытке такого введения, очень велики и многообразны.

Ибо если философ хочет распространить свой взгляд на предшествующие философские учения и дать интересные харак­теристики других систем, то помимо его собственной философии у него должен быть неистраченный запас гения, избыток духа, выхо­дящего за пределы собственной системы, — все то, что встречается крайне редко. Поэтому-то подобные вводные обзоры предшеству­ющих философий недостаточны и неудовлетворительны. Они при­держиваются лишь ближайшего — либо стремятся абстрагиро­ваться от всего предшествующего, причем вследствие невозмож­ности подобной абстракции, как о том уже говорилось, неизбежно всплывают реминисценции или опровержения других систем,


либо пытаются опровергнуть или уничтожить непосредственно предшествующую систему, очистить и подвергнуть ее критике, примыкая к ней полностью или частично. Этот метод совершенно недостаточен и неудовлетворителен, ибо одна философская систе­ма опирается на другую, для понимания одной неизменно требуется знание другой, предшествующей ей, и все философии образуют одну связную цепь, знание одного звена которой неизменно требует знания другого...

Все, что мы знаем о философии или что выдается за таковую, можно разделить на пять основных видов: эмпиризм, материа­лизм, скептицизм, пантеизм и идеализм.

Эмпиризм знает только опыт чувственных впечатлений и отсюда все выводит из опыта.

Материализм все объясняет из материи, принимает мате­рию как нечто первое, изначальное, как источник всех вещей.

Скептицизм отрицает всякое знание, всякую философию.

Пантеизм объявляет все вещи одним и тем же, бесконеч­ным единством без всякого различия. У него только одно позна­ние — высшего тождества а = а, то есть негативное познание бес­конечного.

Идеализм все выводит из одного духа, объясняет возникно­вение материи из духа или же подчиняет ему материю.

Из характеристики первых четырех видов следует, что по­следний вид — единственный, который находится на верном пу­ти, то есть является подлинно философским. Поэтому изучение первых должно необходимо предшествовать исследованию по­следнего.

Все эти виды — эмпиризм, материализм, скептицизм и чис­тый пантеизм — тесно связаны между собой и переходят друг в друга; их нельзя назвать философией в собственном смысле, ибо они заключают в себе большое несовершенство.

Шлегель Ф. Развитие философии в двенадцати книгах // Эстетика. Философия. Критика. — М., 1983. — С. 103—105.

Г. В. Ф. ГЕГЕЛЬ

Внешнюю историю имеют не только религия, но и другие науки, и между прочим также и философия. Последняя имеет историю возникновения, распространения, расцвета, упадка, возрождения: историю ее учителей, покровителей, противников и гонителей, равно как и историю внешних отношений, чаще всего между нею и религией, а иногда также и отношений между нею и государством. Эта сторона ее истории также дает повод к интересным вопросам и,


между прочим, к следующему: если философия есть учение об абсолютной истине, то в чем объяснение того явления, что она, как показывает ее история, представляет собой достояние весь­ма небольшого в общем числа отдельных лиц, особых народов, особых эпох?