Париж просыпается
У башни Эйфелевой все четыре ноги от холода сводит,
Триумфальная арка после бессонной ночи понемногу в себя приходит,
Час настал, и людям уже пора просыпаться.
Час настал, а мне надо спать отправляться.
Уже пять утра.
Проснись, Париж, пора!
Уже пять утра,
Только мне не до сна.
Музыка Жака Дютронка. Слова Жака Ланцмана и Анны Сегален
Набережная Анатоля Франса
5 часов 02 минута
– Черт! Это же моя машина!
Выходя из музея, Мартен был неприятно удивлен, увидев, как эвакуатор забирает его старенькую «Ауди» на штрафную стоянку. Рядом стоял полицейский и составлял протокол.
– Что вам надо? Чем вы тут занимаетесь? – крикнул Мартен.
– Сожалею, мсье, но вы оставили машину прямо на автобусной остановке, и мы уже приступили к эвакуации.
– Я сам полицейский! Всю ночь провел здесь на дежурстве в своем автомобиле, я выслеживал преступника!
– Это транспортное средство не зарегистрировано в базе национальной полиции, – заметил полицейский. – Мы бы узнали об этом, когда проверяли принадлежность по номерному знаку.
– Ну хорошо. Теперь я здесь, верните мне мою тачку.
– Если вы полицейский, то знаете процедуру: чтобы остановить эвакуацию, вам необходимо уплатить штраф, а также расходы, связанные с подъемом машины с незаконного места стоянки.
Мартен посмотрел на свою старушку 98-го года выпуска. Зажатая в железных когтях эвакуатора, покачиваясь над землей, она соответствовала своему почтенному возрасту и даже больше: дверца с вмятиной, кузов с многочисленными царапинами… В основном это шрамы, оставшиеся с тех пор, когда он работал в отделе по борьбе с наркотиками. Несмотря на инструкции, Мартен предпочитал пользоваться собственной машиной в служебных целях, а не паршивым полицейским «Ситроеном», как предписывалось правилами. На багажнике сзади виднелись следы от пуль – память о том, как однажды при задержании дилера они столкнулись с ожесточенным сопротивлением. Наверное, пора сменить машину. Нет, он не возражал, просто денег было мало, на зарплату полицейского не разгуляешься.
– Ладно, я заплачу, – вздохнул Мартен.
Он засунул руку в карман ветровки и сообразил, что свой бумажник забыл в мокрой куртке, переодевшись в сухую одежду в ангаре службы спасения на воде.
Еще раз тяжело вздохнув, Мартен безропотно взял протокол с описанием состояния машины, протянутый ему полицейским, развернулся и пошел, не оборачиваясь, чтобы не видеть, как ее увозят.
Вывернув карманы, он не обнаружил ни единой монеты, – значит, ни взять такси, ни оплатить билет на метро. Ну и ладно! Пусть так. Может, и неплохо прогуляться по Парижу ранним утром.
Бывают же такие дни…
«Колибри» кружил над нормандской деревушкой.
Просторная кабина вертолета обеспечивала не только комфорт пилоту, но и прекрасную видимость во время полета. К тому же хвостовой винт с обтекателем делал полет практически бесшумным.
Арчибальд включил автопилот и отхлебнул виски. Он даже прикрыл глаза, чтобы в полной мере испытать приятные ощущения от действия волшебного напитка. Конечно, неразумно так поступать, но много ли на свете вещей, которые приносят ему удовольствие?
Примерно через час полета он уже наблюдал прямо под собой шпиль Мон-Сен-Мишель, потом Сен-Мало, затем залив Сен-Брияк. Арчибальд погрузился в созерцание очаровательных северных пейзажей Финистера: затерявшиеся среди суровых скал песчаные пляжи, рыбацкие бухточки. Вскоре он различил городок Роскоф и, недалеко от него, в открытом море, остров Батц. Навигатор подал сигнал, что через три минуты он окажется в конечной точке маршрута. Арчибальд отключил автопилот, развернул вертолет навстречу западному ветру и совершил мягкую посадку на поляну в парке, примыкающем к одному из уютных особняков на острове. Расположенный на утесе парк спускался к воде. Посадочная площадка с двумя сигнальными кольцами располагалась на понтоне, там же был обустроен эллинг и ангар.
Но Арчибальд пробыл на бретонской земле всего пару минут, успев заполнить горючим баки и вдохнуть полной грудью живительный морской воздух с сильным привкусом йода. Вскоре он поднялся в кабину, завел мотор и взял курс на Шотландию.
Мартен шел по бульвару Распай, от усталости еле передвигая ноги. Ночь выдалась длинной и насыщенной разными событиями, как неожиданно приятными, так и удручающими. Он-то считал себя опытным детективом, а на деле оказалось, что гроша ломаного не стоит. Маклейн играл с ним как кошка с мышкой и, наверное, повеселился на славу. В итоге он попался в расставленные преступником сети. Как он мог рассчитывать на то, что разгадает все его хитрости в одиночку? Опрометчиво считая себя умнее коллег, недооценил преступника: старик не просто хитер, а талантлив. Не побоялся пойти на риск, блефовать, как игрок в покер. Что оставалось делать молодому полицейскому? Признать свое поражение: потрясающая дерзость и интеллект грабителя не могли не вызвать восхищения.
Мартен пересек площадь Ле Корбюзье и прошел мимо отеля «Лютеция». Фасад дворца Сен-Жермен-де-Пре в стиле арт-деко переливался синим неоновым светом в голубой предрассветной мгле. На красной дорожке перед парадным входом швейцар и водитель в ожидании богатых клиентов обсуждали последнюю модель «Ламборджини» и немецкий седан класса люкс с тонированными стеклами. На фоне роскошной обстановки грустные мысли пришли в голову Мартена: на свое жалкое жалованье полицейского он не мог позволить себе купить новую машину, не сумел даже схватить за хвост удачу, как только представился случай.
Перекресток Вавэн, бульвар Монпарнас, а вот и величественный Бальзак в исполнении Родена, облаченный в монашескую сутану. Пространство вокруг принимало странные, фантастические очертания. Бомон размышлял о своем профессиональном будущем после провала ночной затеи. Скорее всего, его не уволят, но в ближайшие полгода ждут тяжелые времена. Луазо отстранит его от участия в операциях, сошлет куда-нибудь в Министерство культуры советником по охране памятников культуры.
Четырнадцатый округ, здание Фонда Картье в авангардистском стиле. Фасад из стекла, совершенно прозрачный, за стеклами – огромный внутренний сад, где тысячи растений буйно цветут на виду у прохожих в любое время года. Но в это утро у Мартена не было настроения любоваться экзотической флорой. Он вспоминал встречу с Маклейном. Мельчайшие детали, жест, взгляд, изменение интонации голоса, пытаясь понять, где была игра, а где скрывалась правда. Только так можно было бы найти объяснение. Мартен вспоминал об уверенности, которая исходила от него. Арчибальд оказался совсем не таким, каким он его представлял. За три минуты противостояния на мосту Мартен выяснил о преступнике больше, чем за предыдущие четыре года расследования. Теперь он знал его возраст и внешность. Появилась уверенность, что во всех его ограблениях имелся также и скрытый смысл. Деньги не являлись главной причиной, толкавшей Маклейна на преступление, было что-то еще, очень личное, тайное.
На площади Данфер-Рошро движение становилось более интенсивным. Слева, рядом с павильоном, японские туристы стояли в очереди в катакомбы, чтобы ужаснуться, разглядывая останки древних парижан, похороненных на кладбище Безгрешных, на месте которого теперь разбит сквер.
Мартен подавил зевок. Хотелось выпить кофе, выкурить сигарету и принять душ. После вынужденного купания в Сене у него начался насморк, и вдобавок ему повсюду мерещился неприятный запах сырости и плесени.
Проспект Рей. Он различил впереди очертания самого большого резервуара с запасами питьевой воды в городе – водохранилища Монсури, замаскированного под невысокий холм с откосами, покрытыми зеленой травкой. Здесь вообще было много зелени, пейзаж напоминал сельскую местность, но камеры наружного наблюдения служили надежной защитой, все-таки резервуар снабжал водой, собираемой из рек на юго-востоке Парижа, значительную часть кварталов столицы.
Проходя через сквер Монсури, Мартен постарался прогнать от себя навязчивый облик Арчибальда. Милое личико Карины, бывшей напарницы, постепенно вырисовывалось в памяти. Он, конечно, перед ней изображал героя, но смутился, увидев ее. Воспоминания о милой улыбке и веселых глазах с хитринкой были хоть и томительны, но грели душу. Вызывали отклик в его сердце, с детства скованном одиночеством. Ох уж это одиночество! Мартен искал в нем защиту от мира, но оно же и губило его.
Вертолет пролетал над северной частью Ирландского моря, приближаясь к берегам Шотландии. Попутный юго-западный ветер помог «Колибри» преодолеть семьсот километров, но его баки почти опустели. С высоты Арчибальд заметил в море огромную трехпалубную яхту, длиной метров в пятьдесят, под флагом Каймановых островов.
Она называлась «Коач-5000», была способна пересечь Атлантику за десять дней, развивая скорость до тридцати узлов в час, и несла на борту до семидесяти тысяч литров топлива. Арчибальд относился к этому практичному, но и вполне комфортабельному судну как к тайному убежищу. Настоящая крепость, но с модным авангардным силуэтом, совершенная с технической стороны, в любую погоду и в любых широтах, в любых морях, могла противостоять штормам и прочим неожиданным неприятностям.
Он совершил мягкую посадку на широкую платформу, приспособленную под вертолетную площадку на верхней палубе. Снял шлем, прихватил сумку и выпрыгнул из кабины. Дул порывистый ветер, но небо было ясное, ни единого облачка. Солнце сияло так, что слепило глаза. Четверо из экипажа, бывшие сотрудники навигационной службы, приветствовали хозяина, о котором, кстати, ничего не знали, кроме имени. Он перекинулся с ними парой слов и спустился по мостику на нижнюю палубу.
– Привет, Эффи!
– Привет, Арчи!
Волосы собраны в высокий пучок, строгий профиль, хорошие манеры – такой была Эфания Воллес, воплощение домоправительницы в самых лучших английских традициях. Вот уже десять лет она, бывший врач на службе МИ-6, была верным другом и помощником Маклейна, выполняя разнообразные функции – экономка, телохранитель, доверенное лицо. Главное, она помогала своему работодателю не потерять самоидентичность, она единственная знала, кто он. Вот что значит старая школа: звание чемпиона по стрельбе и красный пояс по тэквондо помогали ей отлично справляться со своими обязанностями, и по характеру она была ближе к телохранителю, чем к Мэри Поппинс.
– Как все прошло?
– Без проблем.
В шикарный салон, оформленный в стиле минимализма, вела стеклянная дверь: хрустальные светильники, паркет из акажу, покрытый белым лаком, кожаная обивка диванов и элегантная мебель. Окна, расположенные по кругу, пропускали солнце, заливая салон светом и создавая впечатление, будто человек находится под открытым небом.
Арчибальд достал полотно из сумки и показал Эффи. Она замерла, рассматривая автопортрет с искренним восхищением.
– А что тот молодой полицейский? – спросила Эффи.
– Преследовал меня, как я и предполагал. Ты волновалась?
– Я перечитала его досье. Мне показалось, будто он непредсказуем. Береги себя, ты очень рискуешь.
– Игра стоила свеч, разве нет? – произнес Маклейн, указывая на картину. – И потом, мы же идентифицировали полицейских, гонявшихся за мной. Я следил за ними, знаю о них все, по крайней мере гораздо больше, чем они обо мне.
– Да, но этот – какой-то особенный.
– Нет! Такой же, как другие.
– Но он единственный, кто догадался сопоставить даты смерти, – возразила Эффи.
– Да, – усмехнулся Арчибальд и пожал плечами. – Любой осел мог бы рано или поздно догадаться.
– Он выслеживал тебя три года.
– Ну и что? ФБР выслеживает меня уже двадцать пять лет!
Маклейн, скрестив руки на груди, уставился в плоский экран, на котором картинка того, что происходит в ближайшей акватории, транслировалась с наружных камер наблюдения яхты.
– Он многого не умеет, – добавил он. – Нетерпеливый и пока неуклюжий, самонадеянный, мечется без поддержки в вакууме недоверия. Пожалуй, он переоценивает свои способности детектива, и при всем при этом ему не хватает уверенности в собственных силах.
– Со временем он может стать опасным.
– Чтобы стать опасным, ему надо многому научиться, а он, видимо, считает это ниже своего достоинства.
Маклейн присел к столику со стеклянной столешницей и приготовился вкусить свои любимые блюда, которые повар только что приготовил: говяжье филе Россини, нарезанное тонкими кусочками, с молодым картофелем, пассированным с тмином.
Эффи решила, что разговор окончен, и встала, чтобы покинуть салон. У нее испортилось настроение, но Арчибальд окликнул ее:
– Слушай, этот тип, Мартен Бомон…
– Что?
– Я бы хотел еще раз посмотреть его досье.
– Хорошо, я принесу.
Мартен дошел до сквера Монсури, потом свернул на мощенную булыжником улочку, тянувшуюся под уклон, напоминающую очаровательные закоулки старого района Бикон-Хилл в Бостоне. Вдоль дороги на тротуаре росли редкие невысокие деревца, с другой стороны на первых этажах частных домов, построенных в эпоху сумасшедшего расцвета арт-нуво, теснились лавочки художников. Затем свернул на улицу, где растительность была более разнообразна и богата. Плющ карабкался по стенам, почти полностью покрывая фасады, аромат цветущих глициний распространялся везде, в то время как архитектура домов становилась все более причудливой, разнообразной, стены с деревянными перегородками, как у фахверковых деревенских домов, резные балконы, слуховые оконца под крышей, закрытые витражами, стены с вставками из разноцветной мозаики. Райский уголок в окружении зелени дышал покоем и умиротворенностью, эта улица в столице считалась одной из самых красивых. Обычный полицейский, зарабатывающий в месяц две тысячи евро, не мог жить в таком замечательном районе…
Мартен толкнул калитку в небольшой уютный садик, располагавшийся перед студией художника, над входом в которую находился дивный витраж.
Дом со студией принадлежал пожилой англичанке Вайолет Хадсон, последней супруге и музе американского художника Генри Хадсона, одного из набистов, которые в начале прошлого века, провозгласив эзотеризм и высокую духовность основой своего направления, вели неустанную борьбу за идеи авангарда. Хадсон умер в 1955 году, оставив значительную часть своих картин в наследство жене. Со временем произведения художника сильно поднялись в цене, но вдова отказывалась расставаться с ними. На них она была изображена в полном расцвете своей красоты, с развевающимися на ветру волосами, в облачении воздушной ткани, обнаженная, соблазнительная, чувственная. По стилю манеру художника можно было бы сравнить с Климтом или с Мьюшем.
Года два назад глубокой ночью в дом пробрались грабители, напали на пожилую даму, связали ее, украли почти половину картин. Полиция занялась расследованием, и Мартен, обожавший творчество художника, мечтал раскрыть злодейское похищение, совершенное с применением насилия. Судя по почерку преступников, они не являлись профессионалами, версия похищения по заказу сумасшедшего коллекционера тоже отпадала. Он предположил, что грабители действовали с поспешностью, выдававшей их неподготовленность и спонтанность действий. Настаивал, что, скорее всего, так могли бы поступить токсикоманы, решив ограбить старушку, чтобы быстро продать награбленное и выручить деньги на новую дозу. Мартен оказался прав. Опыт работы в отделе по борьбе с наркотиками помог ему. Он вычислил грабителей, пошел по их следу и обнаружил часть похищенных картин в ячейках камеры хранения Северного вокзала.
После раскрытия этого дела Мартен подружился с Вайолет, сумев оценить ее необычный склад ума и высокую культуру. Пожилая дама попросила его проконтролировать установку в доме системы охраны против взлома, чтобы больше не волноваться за свое наследство. Она также подыскивала какого-нибудь жильца, чтобы сводить концы с концами, и Мартену удалось завоевать ее доверие.
Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить хозяйку, он поднялся по винтовой лестнице к себе на второй этаж. Там, в бывшей мастерской художника, Мартен с тех пор и жил. Он принял душ, потом рухнул на постель и забылся тяжелым сном без сновидений.
7–