История развития института крайней необходимости в дореволюционном уголовном законодательстве
Уголовный Кодекс РФ выделил в отдельную главу перечень обстоятельств, исключающих преступность деяния. К указанным обстоятельствам закон относит и крайнюю необходимость (ст. 39 УК РФ), которая была известна законодательству ранее. В формулировку ст. 39 УК законодатель внес ряд существенных дополнений по сравнению с предыдущим законодательством. В частности сформулировано определение понятия превышения пределов крайней необходимости. Однако для выяснения жизненности и обоснованности действующей нормы, регламентирующей крайнюю необходимость, следует обратиться к истории развития данного института и проследить тенденции его развития.
Изучение прошлого может и должно послужить средством для того, чтобы понять настоящее и предвидеть будущее и на основе этого осмыслить развитие науки как целенаправленный исторический процесс. В этом состоит одна из основных, если не главных задач науки.
Институт крайней необходимости является одним из древнейших институтов права, позволяющий регулировать вопросы, возникающие при столкновении в экстремальных ситуациях законных прав и интересов.
По Римскому праву, состояние крайней необходимости могло приводить иногда к нанесению кем-либо повреждений чужому имуществу. Потерпевший не получал в этом случае иска на возмещение. Так известный древнеримский юрист Лабеон отмечал, что не следует предоставлять никакого иска, если гонимый бурей корабль наскочил на канаты якорей другого и матросы обрубили канаты, поскольку нельзя было выбраться никаким другим образом, как обрубить канаты.
В целом состоянии крайней необходимости в рамках Римского гражданского права рассматривалось применительно к отдельным случаям, без выработки общего понятия крайней необходимости.[2]
В дальнейшем теория крайней необходимости подробно рассматривалась в трудах выдающихся ученых. Так Фихте рассматривал случай крайней необходимости на примере случая, где гибель грозит жизни двум индивидам и спастись может один, за счет гибели другого. О праве, по его мнению, в этом случае не может быть и речи, право на жизнь отнято у обоих участников естественным путем. Решение этой коллизии зависит не от права, а от физической силы и произвола участников. Но так как, все же после совершения деятель встает под господство закона, то право необходимости можно рассматривать, как право считать себя совершенно изъятым из сферы влияния закона.
Кант положение крайней необходимости также рассматривал на примере двух лиц, потерпевших крушение и находящихся в море, и когда один из них для спасения своей жизни сталкивает другого в воду. В отличие от Фихте, он не углублялся в естественно-правовую сферу, а рассматривает этот вопрос с точки зрения уголовной политики. Действия лица, выжившего за счет гибели другого, Кант считал неправомерными, но и наказуемыми вследствие бессилия закона в этом случае. Угроза еще неопределенным злом (смертной казнью) по судебному приговору не в состоянии превысить страх перед действительным, неминуемо грозящим злом (угроза утонуть), отмечал Кант. Идеи Канта на крайнюю необходимость были положены в основу уголовно-правовых теорий, рассматривающих деяние, причиняющее вред в состоянии крайней необходимости, как противоправное, но все же исключающее наказание.
Взгляды Канта на крайнюю необходимость расходятся с основными положениями его же уголовно-правовой теории, где преступление рассматривается как нарушение безусловной обязанности (обязанности не лишать жизни), за которым должно неминуемо следовать наказание, назначаемое по принципу талиона.
Дальнейшее развитие теории крайней необходимости, в рамках учения Канта, получило в концепции Ансельма Фейрбаха. По мнению Фейрбаха, при непосредственной угрозе жизни человек находится в состоянии невменяемости, под которой понимается неспособность согласовывать свое волю с законом. Закон по Фейрбаху бессилен устрашить человека в случаях:
1) Совершения деяния под влиянием мучительных страданий, которые выше сил обычной человеческой выносливости (например, кража с голоду);
2) Наличия неминуемой опасности для жизни или иного блага, где правонарушение является единственным выходом.[3]
В отличии от вышерассмотренных точек зрений, Гегель считал деяние, совершенное в состоянии крайней необходимости деянием правомерным. Жизнь находящаяся в состоянии крайней необходимости и вступившая в коллизию с правомерной собственностью другого, может притязать на право крайней необходимости (не как на справедливость, а как на право), поскольку на одной стороне – бесконечное поражение существования и тем самым полное бесправие, на другой только поражение единичного ограниченного существования свободы, причем вместе с тем признается право как таковое и правоспособность того, кто поражается в этой собственности. Разделяя право на объективное и субъективное, он считал: «жизнь как совокупность целей имеет право пойти наперекор абстрактному праву. Если, например, жизнь может быть поддержана посредством кражи хлеба, то этим, правда, поражается собственность другого человека, но было бы дозволено действовать так, чтобы сохранить ее, он был бы определен как бесправный, и этим отказом ему в жизни отрицалась бы вся его свобода».
Эти взгляды основываются на понимании Гегелем права как осуществление свободы свободной воли. Гегель также отмечал признак наличности угрозы, выступающего одним из условий правомерности «... только нужда непосредственно настоящего может оправдать не правовой поступок, ибо в несовершении его заключалась бы совершение неправа, причем наивысшего, а именно полное отрицание наличного бытия свободы»[4]. От взглядов Гегеля на крайнюю необходимость ведут свое происхождение теории, рассматривающие крайнюю необходимость как обстоятельство, исключающее противоправность, совершенного в этом состоянии деяния. Гегель рассматривал право крайней необходимости на примере двух неравнозначных благ, вопрос о коллизии двух равнозначных прав им не рассматривался.
Таковы взгляды наиболее видных представителей философии, чьи воззрения оказали влияние на развитие правовой мысли, в частности, институт крайней необходимости. Следует отметить, что положения крайней необходимости разрабатывались в рамках соответствующих философских систем, в связи с общеюридическими воззрениями того или иного автора на право и закон и применительно к «узким» ситуациям, на примере коллизии двух равнозначных, или резко различающих по ценности интересов.
Тем не менее в целом, к современным условиям основные положения учений Фихте, Канта, Гегеля относительно крайней необходимости вполне применимы, так как они учитывают природу человека, его потребности.
Первое упоминание о крайней необходимости в российском праве имеется в Соборном Уложении 1649 г., где в ст. 283 говорилось: «А будет, кто собаку убьет ручным боем не из ружья, бороняся от себя, и ему за ту собаку цены не платить и вину ему того не ставить»[5]. Однако как видно здесь имеется частный случай крайней необходимости.
В артикуле Воинском Петра I тоже нет четкого определения крайней необходимости, а указывается только на крайнюю нужду при квалификации отдельных преступлений. По мнению историков это уже свидетельствует о существовании института крайней необходимости. В частности в артикуле 88 отмечалось, что «Никто из солдат да не дерзнет после тапты из своей квартиры выходить или в квартире не быть, разве когда ему к службе его величества, что повеленно или необходимая нужда требовать будет, ежели оный наказания претерпеть не хочет».
В артикуле указывались причины, «которых ради комендант, офицеры и солдаты извинены могут быть, когда крепость сдается». К ним относились:
1) крайний голод, когда ни чего не будет чем человек питаться может, имея наперед всевозможную в лице бережливость;
2) когда от амуниции ни чего не остается, которая так же со всякой бережливостью трачена;
3) когда людей так убудет, что обороняться весьма не в состоянии будут.
Однако эти пункты распространялись только на тех, «кто особого указа не имеет».
Артикул 154 гласил: «Кто кого волей или нарочно без нужды и без смертного страху умертвит или убьет его токо, что от того умрет, оного право наше отомстить и без всякой ленности оному голову отсечь».
В артикуле 180, где идет речь о повреждении чужого имущества, отмечалось «разве по необходимой нужде востребуется и на то позволится».
В толковании к артикулу 195, предусматривавшем ответственность за хищение указывалось, что наказание «обыкновенно умаляется или весьма оставляется, ежели кто из крайней голодной нужды (которую он доказать имеет) съестное или питейное, или иное, что не великой цены украдет».[6]
Как видим, в Воинском артикуле институт крайней необходимости уже довольно четко регламентирован. В Артикулах имеются указания о ненаказуемости или смягчении наказания за совершение ряда действий под воздействием строго определенных факторов.
В уголовно-правовых актах последующего периода, вплоть до начала XIX века, указаний о крайней необходимости не встречается.
В Уложении 1845 г., где имелись уже Общая и Особенная части, в ст. 98 среди причин по «каким содеянное не должно быть вменено в вину», отмечалось и о «принуждении от превосходящей непреодолимой силы». В ст. 106 данного акта давалось следующее определение крайней необходимости: «Учинившему противозаконное деяние вследствии непреодолимого к тому от превосходящей силы принуждения и только для избежания непосредственно грозившей его жизни в то самое время неотвратимой другими средствами опасности, содеянное им также не вменяется в вину».
Как отмечает А. В. Наумов, какой-либо соразмерности вреда причиненного вреду предотвращенному не требовалось.
В Уложении (ст.140 п.7) крайняя необходимость рассматривалась и как обстоятельство, смягчающее наказание, в случае: «если преступник учинил сие преступление единственно по крайности и совершенному неимению никаких средств к пропитанию».
В нормах Особенной части Уложения (ст. ст. 664, 671) предусматривалось освобождение от наказания владельца судна, если он в условиях голода возьмет на встречном судне часть припасов, а также сбросит груз или изменит маршрут, чтобы избежать крушение при буре.
В ст.2170 данного Уложения, по существу дублировалось положение ст. 140 и указывалось, что «наказание уменьшается, если кража совершена по крайности и неимению никаких средств к пропитанию и работе». Следует отметить, что данное обстоятельство рассматривалось как смягчающее не только применительно к краже, но и к грабежу и убийству с целью похищения.
В теории уголовного права того времени, справедливо указывалось на ограниченность благ, угроза которым создает состояние крайней необходимости.
Формулировка крайней необходимости подвергалась критике за то, что закон необоснованно не распространял положение о ненаказуемости причинения вреда при устранении угрозы для третьих лиц, которое основывалось на воззрении, что: «закон не может допустить, чтобы всякий и каждый начал по субъективному взгляду спасать одних граждан за счет других». В частности А. Н. Хужин, также отмечал: «Указание, делаемое некоторыми авторами, на то, что «такое расширение не согласно с юридическим строем человеческого общежития», было бы справедливо, если бы дело шло не об исключительных случаях необходимости и защита не имела ни каких границ и пределов».[7]
Однако, несмотря на существование подобных взглядов, в редакции Уложения 1885 г. содержание положения о крайней необходимости было полностью перенесено из Уложения редакции 1845 г.
В Уложении 1903 г., в отличие от Уложения 1845 г., применительно к институту крайней необходимости расширялся круг благ и ценностей, а также круг лиц, угроза интересам которых создавала положение крайней необходимости за счет указания на предел причиняемого вреда, что признавалось правоведами как большой шаг вперед. Так ч. 2 ст. 46. Уложения гласила, что «Не почитается также преступным деяние, учиненное для спасения здоровья, свободы, целомудрия или иного личного или имущественного блага своего или другого лица от опасности, которая произошла вследствие угрозы, незаконного принуждения или иной причины и которая была неотвратима в то самое время другими средствами, если учинивший деяние имел достаточное основание считать причиненный им вред маловажными сравнительно с охраняемым благом.[8]
В ст.637, приведенного Уложения, выступавшей в качестве примечания к ст.636, предусматривался случай «служебной необходимости», где в частности отмечалось, что «Не почитается превышением власти, когда служащий в каких либо чрезвычайных обстоятельствах учинит по службе действие, не предоставленное ему законом или возложенным на него поручением, но которое было необходимо в видах государственной пользы или по настоятельности дела не могло быть отложено до получения на то разрешения»[9]. А. М. Хужин, комментируя данное положение, отмечал: «В жизни возможны случаи, когда, например, должностное лицо, находясь среди волнующегося населения во время чумы или наводнения или других народных бедствий, может быть поставлено в необходимость передвижения, разрушить дом и т.п. Малейшее колебание в принятии подобных мер может причинить неисправимый вред не только данной личности, но и государству. В этих случаях не может быть и речи об ответственности за превышение власти, раз будет доказано, что опасность не могла быть предотвращена способами, указанными в законе, который в полномочиях представляемых служащим бессилен заранее предусмотреть все меры, могущие потребоваться в чрезвычайных обстоятельствах».[10]
Признавая ненаказуемость деяния, совершенного в состоянии крайней необходимости, уголовно-правовая доктрина того времени все же рассматривала такие действия противоправными. «Страх, необходимость выбирать между пожертвованием своим правом и нарушением закона, могут при известных условиях устранить наказуемость и сделать само деяние непреступным, но они не могут придать совершившемуся вторжению в чужие права характера правомерности».[11]
Стоит отметить, что к тому времени в теории уголовного права уже четко различались виды воздействия: физическое и психическое. Применительно к крайней необходимости рассматривали только психическое принуждение и непреступность действий при этом оценивалась из соотношения вреда причиненного вреду предотвращенному, при этом учитывалось субъективное мнение лица о том, какое из благ более ценно, исходя из правила «закон не может требовать геройства».
В нормах Особенной части Уложения положения об институте крайней необходимости встречаются и в ст. 581, где совершение кражи «по крайности» рассматривалось как привилегированный состав.
Формулировка нормы о крайней необходимости в Уголовном уложении 1903 г. наиболее полно учитывала интересы человека, т.к. при решении вопроса о соразмерности вреда учитывалось мнение лица о важности оберегаемых и нарушаемых благ (субъективный критерий).
Если подвести итог развития дореволюционного законодательства о крайней необходимости, то анализ различных точек зрения показывает, что ненаказуемость действий при крайней необходимости обосновывалась на основе субъективных критериев, суть которых сводилась к следующему:
1) бессилие карательной угрозы удержать от совершения преступного деяния;
2) невозможность требовать от «среднего» гражданина героизма, который бы позволил ему не перелагать опасность на другого;
3) невменяемость лица, оказавшегося в состоянии крайней необходимости;
4) бесцельность наказания с точки зрения общего и специального предупреждения;
5) отсутствие опасности субъекта, совершающего деяние в состоянии крайней необходимости;
6) необходимость считаться с инстинктом самосохранения.