Человек, который переменил свои мысли
С приходом следующей весны, когда люди стали выходить в парки, мы с Розой опять начали говорить о собраниях. "Но не только в воскресенье после обеда", сказала она. Люди только заинтересуются, а мы должны складываться и уходить домой и ничем не быть занятыми целую неделю".
А если бы держать эти собрания по вечерам? Каждый вечер. Если бы мы могли где-нибудь разбить палатку и держать собрания независимо погоды.
"На церковной земле!"... мы сказали в один голос и улыбнулись, так как это опять вышло случайно. Церковное помещение на Глез улице уже было слишком малым для растущего армянского общества, поэтому не так давно церковь купила участок пустой земли на углу Гудрич бульвар и Каролина плейс на восточной стороне Лос Анжелоса, с намерением построить новый молитвенный дом.
Мы приложили старания, чтобы получить разрешение от старейшин воспользоваться местом. Все подозрения и преграды прошлого лета появились опять на смуглых, морщинистых лицах старейшин. Кто эти странные люди, в которых мы так заинтересованы? Почему армянская пятидесятническая церковь должна быть вовлечена в это?
Мы объяснились, что этим будет занята не только наша церковь. Наше желание, чтобы все пятидесятнические церкви в окружности поддержали это собрание. Наша церковь может предоставить место для палатки, другие церкви помогут певцами и распорядителями мест. Мы все будем трудиться вместе.
Но при слове вместе их лица стали более натянутыми. Вместе? С Четырехугольной церковью и с Божьими собраниями и с верующими Пятидесятнической святости, с их сомнительным вероучением? Почему в этих, так называемых церквах, мужчины и женщины сидят рядом вместе? И эти старейшины продолжали свои рассуждения о второстепенных вещах, а мы с Розой сидели тихо, даже забыв о нашем летнем проекте.
На деле сталось так, что веяние пятидесятницы, которое повеяло из России в Армению около столетия тому назад, свелось и превратилось теперь в деноминацию, не гнущуюся, как и прочие другие. Почти всегда было так. Чрез всю историю всякое свежее излияние Духа скоро превращалось в руках человека в новое противоречие.
Великое пробуждение на Азис улице нашего города, начатое в свободе и радости, разбившие многие преграды, теперь в 1940 году затвердело в нескольких самостоятельных церквах, не могущих общаться друг с другом, тем более свидетельствовать миру.
Трагедия всего этого состояла в том, как мы видели с Розой, что верующие обладали так многим. Каждая меленькая группа, в своих стенах переживала присутствие Божьей силы для исцелений, поучений, а окружающий мир, с которым я соприкасался шесть дней в неделю, не знал о существовании этой силы.
"В таком случае вам нет надобности быть вовлеченными в это дело", я убеждал старейшин. "Я позабочусь о палатке, зачищу участок и сделаю все необходимое.
Разрешите мне воспользоваться только землей".
В конце беседы стало ясно, что все мои убеждения не имели на них влияния, за исключением моего отца, который был на моей стороне. Имя Исаака Шакарияна имело вес в церкви. Если Исаак за это, как бы ни было дело рискованным, наверно оно удастся.
Мы получили разрешение и скоро об этом пожалели. Мы узнали, что разбить палатку не то, что построить платформу. Заарендовать палатку было самым легким делом.
Сделать ее "местом публичного пользования", в связи со многими предписаниями как для постоянного здания, было нелегким делом. Мне необходимо было получить разрешение от районного правления, пожарного отделения, полиции, санитарного управления, освещения и всякий раз объясняться, что я хотел делать и для чего.
Лишь после всего, когда я получил полную руку разрешений, я мог приступить к разбивке палатки. Затем все электрические провода подлежали проверке, проходы и выходы соответствовать особым стандартам, мусорные ящики и переносные уборные установлены по всем правилам, цистерны с водой на грузовых машинах расставлены для поливки пыли на дорогах. Немало труда вложено и для того, чтобы осведомить людей об этих собраниях. Мы начали объявлять по радио, в газетах, размещать плакаты в окнах магазинов - другими словами, я использовал все, чему научился, когда начал развозить молоко.
Все эти заботы были связаны с финансами и временем. Под конец даже отец выразил свое неудовольствие моими хлопотами. Я пропускал мою работу в конторе неделями, напоминал мне отец. Ему не было надобности даже говорить о том, что он и я думали.
Фабрика удобрений, которая была моим первым независимым проектом, была материально не прибыльной.
Целых пять лет я старался поставить это предприятие на прочном финансовом основании, и для этого я должен бы теперь приложить все мои усилия и старания. В то же самое время я не мог отказаться от мысли, что эти палаточные собрания не были необходимыми и важными.
Вечерние палаточные собрания начались в июле и продолжались шесть недель каждый вечер. Еще год до этого я определенно узнал, что я не проповедник. Мое сердце было преисполнено близостью и реальностью Бога, но уста мои не были способны выразить эти чувства словами. Хари Мушеган, мой молодой кузин, был в этом отношении иным. Подобно своему отцу Араму и дедушке Магардичу, он имел повелительную позу, зычный голос, что побуждало людей сидеть и слушать. Ему было всего двадцать лет, но он был лучшим проповедником, чем я когда-либо надеялся быть, поэтому мы пригласили его быть нашим спикером.
Люди слушали и приходили обратно. С каждой неделей толпы увеличивались. Пять пятидесятнических групп, которые весьма осмотрительно объединились, чтобы продолжать эти собрания, постепенно загорались искрой энтузиазма. Их пастора сидели на платформе, Роза играла на пианино и их хоры служили пением.
По вечерам, когда не было хора, пела Флоренс ее сладким, высоким, професионально тренированным сопрано. Флоренс закончила среднюю школу и готовилась осенью поступить в Виттиер коледж. С моей стороны я старался помочь, где только мог. Я руководил собраниями, был на телефоне, устраивал транспортирование и вел бухгалтерию.
К немалому удивлению всех, в наших книгах мы вели приход и расход. После каждого вечернего собрания, пасторский комитет подсчитывал сборы, которые увеличивались с каждым собранием. Обстоятельство это нас весьма удивило, так как мы не убеждали людей жертвовать. Происходило нечто ироническое. Когда я спрашивал счетовода о финансах нашей фабрики удобрения, наши приходы уменьшались и становились с каждым днем хуже.
Добровольными сборами мы покрывали расходы объявлений по радио, в печати, аренду палатки и у нас еще оставались деньги. Большую часть моих расходов я не записывал, никогда не надеясь получить их обратно. Вдруг у меня появилась новая идея. Почему не открыть счет в банке на имя пяти церквей и вкладывать туда остающиеся деньги?
В половине августа мы сняли палатку и добровольцы зачистили место. Сотни людей впервые услыхали о реальности Бога через проповедь Евангелия. Некоторые из них сделали решение стать христианами. Фабрика химических удобрений в Довней окончательно закрыла свои двери.
Как оказалось позже, та небольшая сумма денег, положенная в банк, имела позже весьма хорошие последствия. Чтобы придти к общему согласию по этому вопросу, пастор Форсквер церкви позвонил по телефону пастору пятидесятнической Божьей церкви. Старейшину церкви Божьей Асамблеи некоторые видели вместе за обедом со старейшиной армянской пятидесятнической церкви. Оба они вошли в дверь и сидели вместе во время богослужения в пятидесятнической церкви Святости, на одной из улиц Лос Анжелоса.
Рано утром, в один из сентябрьских вторников, я сидел за моим рабочим столом, стараясь привести в порядок обломки моего развалившегося предприятия удобрений.
Сперва я с трудом слышал звонок телефона, который был у меня под рукой и пока я поднял трубку, прошло несколько секунд. Я моментально опознал голос Розы.
"Довней госпиталь", говорила она. "Чем поскорей".
"Кто? Что?" Растерявшись, спрашивал я.
"Флоренс", повторяла она. "На пути в Виттиер, сегодня утром. Ты помнишь, как туманно было сегодня утром. О, Демос, она наверно никак не видела грузовой машины".
Все еще не вполне понимая случившегося, я добежал до моего автомобиля и быстро проехал несколько кварталов до Довней госпиталя. Все мои остальные родственники уже были там, в этом маленьком, одноэтажном, деревянном госпитале. Флоренс теперь находится в операционной комнате, сказал мне отец. Но доктора очень мало могут помочь ей. Отец с трудом мог говорить и муж моей сестры Руфи рассказал мне подробности случившегося.
Несчастный случай произошел в половину восьмого утром. Густой, утренний, серый туман двигался с Тихого океана. По всей вероятности Флоренс не заметила остановки и ее легковая машина столкнулась с ремонтной грузовой машиной, наполненной горячим асфальтом, рассыпав горячий асфальт по всей дороге. Шофер грузовой машины не потерпел повреждения, но Флоренс от столкновения вылетела из своей машины и упала в горячую асфальтовую массу.
Пешеход вытащил ее из смолы и замотал в свою одежду, но все это было сделано после того, когда вся кожа на ее спине уже сгорела.
По причине таких страшных ожогов врачи не могли сложить ее поломанные кости.
Наконец ее перевели в отдел особого досмотра и нам, по одному, разрешили подходить к двери ее комнаты, чтобы взглянуть на нее. Наш семейный доктор Хэйвуд шел с нами по коридору и тихо плакал вместе с нами. Доктор Хэйвуд был весьма опытным врачей. Он способствовал приходу Флоренс в этот мир семнадцать лет тому назад. Он лечил ее во время кори, коклюша и других детских болезней. А теперь он только мог сказать матери, положив руку на ее плечо:
"Она сильная и молодая, Загоури", повторял он. "У нее сильная воля к жизни".
Когда подошла моя очередь подойти к двери, я с трудом мог поверить, что это Флоренс. Она лежала на высокой больничной кровати - Флоренс, с лицом феи и ангельским голосом, юная и наиболее одаренная во всей семье. Теперь подвешенная на блоках, в кровати особого, боль успокаивающего раствора. Глаза ее были закрыты и из ее груди вырывались непрерывные стоны.
"Господи, Боже!" Молился я. "Не дай ей страдать! Облегчи ее боли!"
Мне казалось, что на насколько минут она переставала стонать. Или мне лишь казалось? "Удали ее боли", я молился опять.
Мы приехали с Розой домой, чтобы покормить Ричарда и Гери. Когда я опять вернулся в госпиталь после обеда, Флоренс рыдала от боли, будучи, по всей вероятности, в бессознательном состоянии. Опять я стал у двери и молился; опять вопли утихали. Целый день и весь вечер, когда усиливались боли, казалось, что мои молитвы облегчали ее страдания. Даже врачи и медсестры заметили это.
"Демос", сказал доктор Хейвуд, ты можешь заходить в комнату, когда тебе угодно.
Даже внутривенное кормление проходит легче в твоем присутствии.
Меня одели в белый халат, надели маску и хирургическую кепку и дали стул у ее кровати. В течении следующих пяти дней я старался провести каждую возможную минуту у кровати. С приходом сознания увеличивались ее боли. Казалось, что ни уколы, ни другие какие медикаменты ей не помогали. По словам медсестры Флоренс засыпала только во время моего пребывания в комнате.
Почему так сталось, я не имел представления. Сидя в ее комнате, я часто задумывался о том, что случилось одиннадцать лет тому назад, когда Флоренс разбила свой локоть. Я знал в то воскресное утро в церкви, что локоть будет исцелен. Мне казалось, что какая-то странная связь существовала между нами, а теперь исцеления не последовало после моей молитвы. Временное облегчение боли наступало, но это не избавляло ее от той опасности, в которой она находилась.
Приближался кризис. Рентгеновский снимок, снятый сейчас же после несчастного случая, показал, что ее левое бедро и почечная лоханка были разбиты при падении на мостовую. Затем снимок показал фрагменты и костевые щепки, движущиеся по направлению к жизненным органам в животе. Каждый день снимался новый снимок и я вместе с доктором рассматривали, как иглоподобные осколки кости двигались глубже в брюшную полость.
Через шесть дней после нечастного случая, когда ожоги еще не позволяли произвести операцию, наша церковь назначила день поста и молитвы. Начиная с полуночи вся церковь воздержалась от пищи и воды. В понедельник, в семь часов вечера, продолжая пост, вся церковь собралась во вновь построенном молитвенном доме по Гудрич бульваре в Восточном Лос Анжелосе, чтобы закончить суточное бдение для исцеления Флоренс, "единодушно вместе", как читаем в (Деяния 2:1).
Лишь только мне не пришлось там быть. У меня было особое дело в этот вечер в городе Мейвуд, в семи километрах от Довней. Несколько месяцев подряд мы слыхали об одном человеке по имени Чарлз Прайс. В прошлом доктор Прайс был пастором большой церкви конгрегационалистов в городе Лоди, Калифорнии. Он был крайне модерным проповедником, с такими же модерными церковными планами, включая лужайку, для игры в шары. Доктор Прайс пришел однажды в палаточное собрание, вооруженный записной книжкой и карандашей, чтобы записать все неразумные пятидесятнические заявления Мисс Макферсон, а затем предупредить позже свою церковь. В половине собрания он опустил записную книжку и карандаш в карман и со слезами, текущими по лицу и руками поднятыми выше головы, он славил Бога на незнакомом языке.
С того вечера служение Др. Чарлза Прайса радикально переменилось. Он назвал свою новую проповедь "полным Евангелием", что значило, что с этого времени он не упустит и единой части из Нового Завета, чтобы о ней не проповедовать. Он в особенности приобрел известность в том, что настаивал на исцелениях, о которых читаем в Библии и как они были нормальным явлением церкви во все века.
Случилось, что Др. Прайс держал свои палаточные собрания теперь в Мейвудс.
Подъезжая к месту собрания я смутился. Все автомобильные стоянки были заняты на километр от палатки, и когда я вошел в громадную палатку, все места были заняты и толпы людей стояли на траве возле палатки.
Др. Прайс проповедовал с платформы, которая была украшена полосами белой и красной ткани. Он был мужчиной средних лет, с песочного цвета волосами, в пенсне, которое блистело от верхнего освещения. Он закончил свою проповедь и призвал нуждающихся в исцелении пройти наперед для молитвы. Сотни желающих двинулись со своих мест в проходы. Я посмотрел на часы. Было девять часов вечера. Но мысль о том, что моя церковь находится на коленях перед Богом, задержала меня. Медленно длинные очереди людей продвигались вперед. Десять часов. Половина одиннадцатого. Одиннадцать. Распорядители мест старались закрыть собрание. "Доктор Прайс будет здесь завтра вечером, сестра..." "Доктор Прайс будет рад помолиться с вами завтра вечером, брат".
Др. Прайс собирал свои вещи: Библию и бутылочки с маслом, которым он помазывал больных. "Сэр!", крикнул я.
Он повернулся в мою сторону и прижмурился от яркого света.
Я быстро пробежал мимо распорядителя мест. "Др. Прайс, меня звать Демос Шакариян, моя сестра попала в автомобильную аварию и врачи в Довней госпитале имеют весьма малую надежду на ее выздоровление. Мы бы очень желали, если бы вы смогли посетить ее". Все это я высказал в одно дыхание.
Др. Прайс закрыл свои глаза, и я заметил усталость на его лице. Он продолжал неподвижно стоять некоторое время. Затем внезапно открыл свои глаза и сказал: "Я приду".
Я поторопился выйти раньше его, пробираясь через редеющие толпы, волнуясь всякий раз, когда кто-нибудь останавливал его. Др. Прайс заметил мое беспокойство.
"Не беспокойтесь, молодой человек", сказал он. "Ваша сестра исцелится сегодня вечером".
Я посмотрел на него. Как он мог сделать такое вежливо смелое заявление? Конечно, я подумал, он не видел рентгеновского просветления и поэтому не имел представления в каком серьезном положении находится моя сестра.
Мое маловерие, очевидно, выражалось на моем лице, потому что, когда я завел машину, он сказал мне: "Я хочу сказать тебе, молодой человек, почему я так уверен в исцелении твоей сестры". Годы тому назад, продолжал он, в 1924 году, скоро после одного случая в собрании Мисс Макферсон, он приехал в Канаде в один небольшой городок - Париж, Онтарио. Проезжая через город он почувствовал сильное побуждение повернуть налево. Таким образом Др. Прайс был приведен к небольшой методистской церкви. Здесь, ему казалось, следовало остановиться.
Без всякого осознания почему он это делал, Др. Прайс нажал кнопку звонка у двери дома, где жил пастор церкви и представился ему. Он сказал, что он благовестник Евангелия и что хотел бы провести ряд собраний в его церкви. К великому удивлению Др. Прайса проповедник сказал, что это возможно.
Среди посещавших эти собрания Др. Прайс обратил особое внимание на весьма хромую молодую женщину, которую муж ее приносил каждое собрание и клал на подушку на передней скамейке. Познакомившись с ними Др. Прайс узнал, что их звали Луис и Ева Джонстон и что они были из Лаурел, Онтарио. Ева Джонстон была прикована к постели и в постоянных болях более десяти лет, по причине ревматической горячки.
Др. Прайс смотрел на эти высохшие и искривленные ноги; правая нога в ужасной форме подогнутая под левую. Они обращались к двадцати различным врачам в Торонто, пробовали разные электрические лечения: рентгеном, горячими массажами, хирургией, а уродование увеличивались с каждым годом. Во время проповеди Др. Прайс получил уверенность, что Ева Джонстон будет в этот вечер исцелена. Он имел эту уверенность потому, что всякий раз, когда он глянул на нее, он чувствовал физическую теплоту, окружающую его, подобно теплому одеялу, падающему на его плечи.
Дрожь пробежала по моему телу, когда я припомнил мой подобный опыт, когда моя сестра Флоренс разбила себе локоть. Я с трудом мог смотреть наперед и править автомобилем.
Др. Прайс объяснял мне сенсацию веса и теплоты как Божьего присутствия. Он сказал собранию, что они увидят особое чудо. Спустившись с платформы на низ, он возложил свои руки на голову женщины и начал молиться. На глазах всего собрания спина женщины выпрямилась, кривые ноги выровнялись и видимо выросли, несмотря на то, что она не ходила уже десять лет. Ева Джонстон поднялась на свои ноги и начала ходить, почти подпрыгивать во всю длину прохода. Др. Прайс все время поддерживал связь с Джонстонами. Ее исцеление было постоянным.
"А сегодня", продолжал Чарлз Прайс, "ми увидим еще одно чудо, потому что, когда ты заговорил ко мне, это "одеяло" пало на мои плечи опять. Я чувствую его теперь на моих плечах. Бог во всем этом".
Я с трудом сделал глоток и некоторое время не мог открыть моих уст, чтобы произнести слова. Прошло одиннадцать лет с тех пор, как я имел подобное переживание и я не слыхал от других о подобном.
Была половина двенадцатого часа, когда мы приехали в Довней. Передняя дверь в маленьком, тридцати двух местном госпитале уже была закрыта и мы вынуждены был позвонить. Наконец вышла медсестра. "Я очень рада, что вы приехали", сказала она". Флоренс чувствует себя очень плохо".
Я попросил разрешения Др. Прайсу войти со мной в комнату больной. Его одели в стерилизованный халат и маску. Затем нас двое вошли в комнату Флоренс.
Она лежала в своей кровати целебных мазей, успокаивающих боли, почти спрятанная в разных трубочках и подвесах. Я представил ей Чарлза и она ответила слабеньким кивком.
Др. Прайс вынул из кармана пузырек с маслом и вылил немножко на свои пальцы.
Затем он протянул руку через подвесы вокруг кровати и коснулся концами пальцев чела Флоренс. "Господи, Иисусе", сказал он, "мы благодарим Тебя за Твое присутствие. Мы благодарим Тебя за исцеление сестры".
Своим сильным, но нежным голосом он продолжал молиться, но я больше не слыхал его слов. Необыкновенная перемена атмосферы в это время произошла в комнате.
Казалось..., что становилось все больше и больше тесней. Воздух в комнате становился гуще и мы, как бы стояли в воде.
Внезапно Флоренс на своей высокой кровати повернулась. Др. Прайс быстро отступился, так как большая подвесная стальная гиря качнулась мимо его головы.
Флоренс повернулась в одну сторону так далеко, как только позволяли ей стальные провода, затем в другую. Все подвесы в комнате размахивались и вертелись, когда Флоренс качалась в кровати взад и вперед. Я чувствовал, что мне следует остановить ее, так как доктор не раз сказал, что ее раздробленное бедро должно быть неподвижным. Но я не двигался с места, охваченный и обвитый этим пульсирующим воздухом.
Из груди Флоренс вырвался глубокий стон, но был ли это стон боли или стон особых чувств, я не мог сказать. В течение двадцати неописуемых минут Флоренс продолжала поворачиваться и метаться в своей проволочной тюрьме и мы с Др. Прайсом всякий раз старались уклоняться размахивающихся подвесов. Я ожидал каждую минуту медсестры с требованием объяснения что случилось и что мы делали, так как комната проверялась каждых десять минут. Но никто не проходил и, как будто мы трое были посланы с потустороннего мира и времени в этот мир, наполненный теплым, всенаполняющим присутствием Бога.
И все это так быстро сменилось на обыкновенную больничную комнату. Флоренс тихо лежала на постели. Подвесные гири перестали качаться. Она долгое время смотрела на меня.
"Демос", шептала она, "Иисус меня исцелил".
Я наклонился ближе к ней! "Я знаю", сказал я.
Когда медсестра через несколько минут позже вошла в комнату, Флоренс спала крепким сном...
На следующее утро, после того, как я отвез Др. Прайса домой в Пасадину, я еще спал, когда позвонил мне Др. Хэйвуд.
"Придите немедленно, чтобы посмотреть на рентгеновские снимки", сказал он мне.
В рентгеновской комнате была толпа, когда я пришел. Повешенных на светящуюся ширму было восемь негативов. Первых семь показывали раскрошенное и нарушенное левое бедро и впадину. В некоторых местах кость была совсем размята и костные осколки разбросаны на каждом предыдущем снимке. На восьмом негативе, заснятом в это утро, был виден таз в его нормальном виде. Обе стороны снимка были одинаковы - левое бедро в таком же виде, как и правое. Лишь маленькие черточки, подобные волоскам, показывали, что как будто много лет тому назад кость была поломана.
Флоренс пролежала в госпитале еще месяц, пока ожоги на ее спине заживали. В ночь перед выпиской из госпиталя ей снился весьма странный сон, в котором она видела двадцать пять стаканов воды, которые стояли на столе для ее питья. "Я уверенна, что это годы, которые назначены мне прожить на земле", сказала она Розе и мне, когда мы на следующий день приехали взять ее домой. "Я уверенна, что Бог дарует мне еще двадцать пять лет на земле служить Ему".
Я не знал об этом. Я лишь знал то, что видел моими собственными очами.
Мне предстояло еще познать мою собственную немощь.
Рука, ухваченная за небо
Декабрь 1941 года. Соединенные Штаты вступили в войну. После атаки на Перл Харбор, Лос Анжелос в одну ночь стал круглосуточным центром оборонной активности.
Целыми днями автострады были забиты оливково-зелеными, военными грузовиками.
По ночам город спешил производить свою работу в темноте, а мы перед рассветом доили наших коров при закрытых окнах. Небольшая Северо-Американская самолетная фабрика около нас в Довней выросла в громадную фабрику, огороженную колючей проволокой, куда въезжали и выезжали легковые и грузовые машины круглые сутки. К ужасу Розы и к великому удовольствию нашего семилетнего Ричарда, фабрика межевалась почти с нашим двором.
Так как молочное предприятие считалось необходимой индустрией, молочники не призывались в армию. Но очень скоро многие из наших рабочих и поставщиков очутились на военной службе или работали в фабриках на оборону. Я разделял мое время между загоном телят и коров, так как здесь у нас не хватало рабочих рук. Я также уделял время для различных комитетов по рационам горючего, зерна, шин, частей для грузовых машин, без чего мы не могли существовать.
Самым трудным в это время был уход за животными и забота о их здоровье, так как Не хватало медикаментов, и не всегда была хорошей вентиляция. Мы с отцом всегда применяли сперва молитву, когда болезнь угрожала животным и часто это была наша первая и единственная защита.
Все эти военные годы мы с Розой были попечителями летних палаточных собраний, по программе, которую мы разработали в Восточном Лос Анжелосе. Нашей заботой было найти одаренных спикеров и включить их в труд с нашими дарованиями; найти церкви и объединить их для труда; заарендовать оборудование и разработать детали.
Затем, после покрытия главных расходов, вложить оставшиеся средства от сборов в банк на имя церквей, чтобы, закончив наши собрания, не закончить нашего сотрудничества.
В нашей церкви некоторые из старейшин все еще рассуждали вслух о том, какая нам польза от этой "постоянной беготни". Но когда Флоренс вышла наперед без малейшего прихрамывания в июле 1942 года и спела преславный гимн перед началом собрания, мы с Розой знали, что все старания в нашей жизни не могут выразить в достаточной мере нашей благодарности Богу.
Особым источником радости в те годы было укрепление нашей дружбы с Чарлзом
Прайсом. Я любил слушать его красноречивые проповеди, которые он в особом стиле усовершенствовал под руководством Вильяма Дженингса Браяна. Но еще приятнее было наше личное общение. Почти каждую неделю с 1941 по 1946 год он посещал нас в Довней и мы встречались в его любимом итальянском ресторане. Мы обычно усаживались в задней комнате и проводили полдня, слушая самого мудрого человека, которого я когда либо знал.
"Др. Прайс", спросил я в одно время. "Наверно то, чем вы заняты сейчас является самым прекрасным в мире. Видеть тысячи людей, захваченные вашим словом, обращающихся к Господу, исцеляющихся и чувствующих силу Божью, действующую через вас!"
Др. Прайс перестал накручивать спагетти на свою вилку и, поморщившись, посмотрел на меня.
"Нет, оно не так", наконец сказал он. "Все это... похоже на войну". Он провел рукой по комнате. Только в комнате мы не были военными.
"Где солдаты полагают свою жизнь? На первой линии фронта, там, где они ближе к врагу.
"Демос, то же самое и в евангелизации. Это война, такая же смертельная, как та на Гвадалканале. Проповедник, который атакует врага на его территории, находится под обстрелом. Он иногда терпит ранение, Демос. Некоторые из нас теряют жизнь".
Он улыбнулся улыбкой, присущей его характеру.
"Иногда люди пробуют сделать мне комплимент, сказать мне о моем красноречии. Для меня это не имеет особого значения. А вот вчера вечером женщина сказала мне, что ее семья молится о мне каждый день. Демос, вот это замечательная вещь, которую всякий проповедник хотел бы слыхать".
Я кивнул головой в знак согласия, под впечатлением его искренности. Но всей реальности того, о чем он говорил в эти сороковые годы, я совершенно не понимал.
Случилось это почти незаметным, благодаря военному времени, бюрократии и недостаткам. Первоначальные три коровы моего отца превратились в три тысячи коров и мы стали наибольшим независимым молочным предприятием в мире.
Вместе с этим у нас было наибольше приватных неприятностей, так я думаю, проводя часами время на телефоне в поисках то бутылок для молока, то цемента для починки пола в коровниках. Даже приобретение в достаточной мере фуража для такой численности животных становилось трудным с каждым днем. В поисках сена я вынужден был объезжать всю Имперскую долину.
Немалая часть моей дороги проходила через пустыню. Горячие июльские дни сменялись на весьма жаркие дни в августе. 1943 году большая перемена произошла и с дорогой, которая однажды была здесь заброшенной и безлюдной. Там, где стояло несколько солнцем обожженных домиков на моем последнем посещении, теперь стояло целое поселение палаток. Движение по дороге за военными грузовиками было очень медленным. И так было на всем пути. Финиковые фермы и пыльные поселения рвались по швам от присутствия военных. Никто ничего не говорил и мало знал о происходившем, но было ясно, что где-то на поверхности нашей бедной земли готовилась пустынная военная кампания.
Вернувшись с такой поездки домой, я говорил с Розой. "Так много молодых людей и все они скучают в невыносимой жаре".
Городок Индио, на расстоянии сорока километров на восток от Пальм Спрингс, был особенно в моих мыслях. Улицы этого города были переполнены солдатами, свободными от исполнения служебных обязанностей, так что с трудом можно было пройти городом. Сидя в автомобиле, при медленном движении через город, я видел их группами у трех или четырех ресторанов и одного на весь город театра. Они укрывались где-нибудь в тени при 49 градусной температуре. У них не было никакого занятия и не было куда идти.
И я подумал: А если бы начать здесь палаточные собрания!
"Больше собраний, Демос", спросил меня мой отец. Мы с Розой только что закончили поддержку шестинедельных пробудительных собраний в Оранжевом районе.
Роза так же имела свои опасения. "Демос, ты работаешь по шестнадцать часов в сутки в молочном деле. Во время пробудительных собраний ты почти не ложился спать. Что доброго ты делаешь, убивая себя?"
"Роза, а если эта мысль приходит от Бога, а не от меня?" Она посмотрела на меня, оторвав свой взгляд от детского костюмчика, который гладила. "Если так, то сделаем и это".
Я быстро поднялся с дивана и сказал, что я немедленно позвоню Др. Чарлзу Прайсу.
Хотя он весьма занятый наперед, но может быть у него найдется свободной неделька или две.
Роза подняла другой костюмчик Гери с кучи покропленного белья. Она никогда не говорила много, разве только она имела что-то сказать мне.
"Роза".
Молчание.
"Что-нибудь не так?"
"Демос, любя и уважая Др. Прайса, я чувствую, что он не подходит говорить к солдатам. Нам нужен кто-нибудь помоложе, кто-нибудь... я не знаю кто. Кто-нибудь, кто может играть на гитаре".
Мне казалось, что Роза ошибалась. "Посмотри на толпы народа, которые Др. Прайс привлекает", я заметил. "Посмотри на исцеления, которые происходят. Видишь, как сталось с Флоренс".
Роза опять молчала. Я сейчас же позвонил Др. Прайсу, забыв наш первый урок, которому мы научились, когда начали собрания в Линкольн Парке, а именно: что мы согласились с Розой вместе искать и определять волю Божью.
Др. Прайс весьма сочувственно отнесся к положению солдат в пустыне и сказал, что он постарается реорганизовать программу своих обязанностей. И он это сделал.
Требования увеличить нашу меру поставки молока занимали теперь большую часть моего времени. Скоро после этого Др. Прайс заболел, а у меня были трудности найти ответственного человека среди военных, чтобы получить разрешение для устройства этих собраний. Врач запретил Др. Прайсу временно продолжать его служение и мой интерес к этим собраниям тоже прошел. Я чувствовал, что упустил Божью возможность и Божьего мужа для такого особого и важного служения. Я еще сделал несколько нерешительных попыток найти кого-нибудь провести эти собрания, и опять с этого ничего не вышло.
Газеты той осени были переполнены сведениями с фронтов. Американские потери были весьма велики. Со всякими новыми сообщениями, весьма мучительные вопросы тревожили меня. Сколько этих молодых людей, которых я встречал здесь в этой
Калифорнийской пустыне, были в числе погибших? Сколько из них могли бы придти на собрания в Иидио? Сколько из них могли бы познать правду, которая разрешила бы для них все?
Затем наступила новая тревога. По всей южной Калифорнии в молочном деле создался кризис. Не хватало ветеринаров. Многие из них ушли на военную службу и среди коров стал распространяться туберкулез. Ежемесячно штатные и районные власти из отдела здравоохранения приезжали проверять наши стада. Всех коров инокулировали в гладкое, безволосое место в корне хвоста. Если в течение трех дней после укола кожа оставалась гладкой, то животное считалось здоровым. А если на том месте подымался бугорок, размером в стирательную резинку на карандаше, то корова ставилась в разряд "противодействующих", а если получался меньший бугорок, то она считалась "подозреваемой". Когда случай с противодействующими и подозреваемыми коровами достигал известного уровня, все животные, по закону, больные и здоровые, подлежали уничтожению.
Несколько стад в соседнем районе уже были уничтожены, когда первая из наших коров показала эти признаки болезни. Мы с отцом весьма усердно молились об этом Богу. Наш девятилетний Ричард так же молился, когда приходил в коровник помогать нам после школьных занятий. Проблема эта обнаружилась в Рилаенс Номер Три, в нашем образцовом коровнике. Около одной сотни коров, после испытаний, были признаны противодействующими и около двух сот подозреваемыми. Если бы к следующему приезду эти цифры увеличились, казалось, что уничтожение одной тысячи коров было бы неизбежным.
В день, когда мы получили это известие, мы с отцом были в коровнике номер три.
Мы задерживались на некоторое время после дойки коров, сидя безутешно около наших рабочих столов. Мы не слыхали, чтобы стада, достигшие такого состояния болезни не были уничтожены.
Для ободрения всех отец включил в коровнике ночную программу по радио из Лос Анжелоского Храма. В наполненную мрачным унынием комнату зазвучали слова Др. Келсо Гловера. В эту ночь Др. Гловер говорил о Божьей силе исцелять всякую болезнь. Мы встретились взглядами с отцом через стол.
На другой день рано утром я позвонил Др. Гловеру. "Когда вы сказали, Сэр, всякую болезнь, включает ли это болезнь коров?"
Наступила на телефоне продолжительная тишина, пока теолог, с образцовым образованием Берклейского университета, обдумывал ответ. "Всякую болезнь", наконец повторил он. "В людях и в животных".
"Поэтому, Сэр, смогли бы вы придти и помолиться над одной тысячей дойных холстинской породы коров?" "Сегодня?" И я немедленно рассказал ему нашу ситуацию в коровнике Рилаянс Номер Три.
Он приехал в коровник в полдвенадцатого утра и мы вместе пошли по загонам. В каждом загоне было шестьдесят животных. Большинство из них, с опущенными головами в ясли, жевали сено. Но когда мы с Др. Гловером прошли первые ворота, они перестали жевать и начали толпиться вокруг нас, что, обычно, делают коровы, отталкивая одна другую.
Хотя солнце было высоко над нашими головами, Др. Гловер снял свою шляпу. Я снял мою тоже. "Господь, Иисус", молился он. "Все стада на тысячах холмов Твои! Твоим именем, Господь, мы изгоняем все туберкулезные бациллы, которые поражают Твое творение".
Коровы, приподняв уши, своими черными, влажными глазами смотрели на него.
Мы провели три часа, пока обошли все загоны. Я беспокоился о Др. Гловере с открытой головой под горячим солнцем, так как он уже не молодой человек. Во время молитвы он всегда снимал шляпу и здесь у силосов и водопойных корыт была тихая и молитвенная атмосфера.
Все рабочие были под сильным впечатлением происходящего. Это были большей частью старожилы, мужчины старые по летам для военной службы и работы на фабриках. Они уже работали у отца долгие годы и были знакомы с обычаями пятидесятников. Я наблюдал, что поведение Др. Гловера произвело на них глубокое впечатление. Когда он запрещал болезни, можно было почти видеть, как разбегались бациллы.
Я с нетерпением ожидал следующей проверки коров, но она прошла обыкновенным порядком.
Ветеринарные инспектора с угрюмыми лицами и видимой занятостью ходили между коров. Испытание происходило в стойлах после дойки. Они вытирали шприц после каждого вспрыскивания.
Они знали лучше всех о состоянии здоровья страны, в особенности детей, которое во многом зависело от молочных продуктов и как опасна была настоящая эпидемия.
Через три дня инспектора: два штатных врача и один районный, вернулись обратно для проверки реакции. Они молча одевали свои халаты и резиновые сапоги. Им предстояло самое трудное дело - сказать фермеру, что его коровы обречены на уничтожение.
Мы доили одновременно сто двадцать коров в коровнике Рилаенс Номер Три у тридцати стоек. В конце двух рядов два инспектора повстречались. Я подошел поближе, чтобы послушать их среди шума доящих машин.
"Странное явление", сказал один другому. В целом ряду не нашлось и одной противодействующей коровы и ни одной подозреваемой".
"Ни одной и в моем ряду" - улыбаясь, ответил другой.
Во всем коровнике, в котором было сто двадцать коров, не нашлось и одной, подверженной болезни. Когда вторая смена закончила доить следующих двести сорок коров и испытания туберкулеза оказались негативными, рабочие начали быстро собираться в коровнике: Др. Гловер молился и Господь дал ответ на нашу молитву.
Бог ответил в это военное время на наши многие молитвы. Более двадцати лет наша молочная ферма была на одном месте. Когда Довней разросся, мы вынуждены были переселиться на север от Лос Анжелоса. У нас за это время не было в стаде и единого случая туберкулеза или подозреваемого туберкулеза в коровнике Рилаянс Номер Три.
Кажется, что моя мать более всех была счастливой, когда мы с Розой обнаружили, что в ноябре 1944 года у нас будет следующий ребенок. Гери уже посещала детский садик и наши два домика рядом на небольших участках земли были слишком тихими, чтобы удовлетворить мать. У нее были другие внуки, но мои сестры со своими детьми жили около километра подальше от нас, что по армянскому обычаю считалось очень далеко.
Были и другие причины ее радости нашей новостью. В возрасте сорока семи лет у матери был неизлечимый рак. Наши молитвы, которые были так действенными в молочном деле, были бессильными в семье. "Но я увижу твою вторую дочь, Демос", радостно повторяла она. В нашей семье было общепринятое предположение, что новорожденный ребенок будет девочкой. Поскольку было известно в прошлом, больше одного сына не было в каждом поколении Шакариянов. Поэтому мать немедленно начала шить маленькие розовые платьица и кружевные шапочки.
Летом 1944 года, находясь на одном собрании, мне казалось, что я разрешил вопрос, постоянно беспокоивший меня. Я сидел на возвышенности и смотрел во время проповеди на битком набитую людьми палатку. Всюду пастельные платья, платья в цветах, многие из мужчин в военном. Женщины.
Я спохватился, что мысленно отошел от проповедующего и старался включиться в его рассуждения. Но во время пения следующего гимна я опять занялся моими наблюдениями. Было ли это моим воображением или было ли это в действительности, что на каждого присутствующего мужчину было десять женщин? На следующий вечер мы вместе с Розой сделали подсчет. В рядах было по четырнадцать стульев, затем проход, согласно пожарного кодекса Лос Анжелоского района. Я занялся счетом правой стороны помещения. В первом ряду было восемь женщин, два мужчины и четверо детей. В следующем ряду было двенадцать женщин и два мужчины. В третьем ряду - четырнадцать женщин.
Три последующих вечера мы с Розой разделили палатку и посчитали людей. Вне всякого сомнения, что женщины численностью превосходили мужчин более, чем десять на одного.
Я был поражен этим наблюдением. В армянской пятидесятнической церкви, где посещаемость богослужений была целыми семьями, число мужчин и женщин было всегда более-менее равным. Здесь же в палатке все сидели так смешанно без подразделения на пол и возраст, что до сих пор я не замечал этого явления. Где же были эти мужья, братья и отцы?
"Я не могу себе представить", сказал я Чарлзу Прайсу однажды за блюдом ласании, как мало осталось мужчин в нашем районе. Полагаю, что все они за океаном".
Др. Прайс посмотрел на меня через свои круглые очки без оправы.
"Демос". Лос Анжелос никогда не был так наполнен мужчинами, как теперь! Солдаты со всех штатов Америки! Десятки тысяч рабочих, работающих на оборону".
"Так почему же так много женщин в наших палаточных собраниях?"
Др. Прайс, откинув голову назад, так громко засмеялся, что группа солдат морской пехоты с удивлением посмотрела на него. "Да будет благословенно твое наивное армянское сердце", сказал он. "В подобных случаях всегда больше женщин, чем мужчин. Большинство американских мужчин считают религию забавой для женщин и детей. Слыхал ли ты, когда-нибудь о мужском миссионерском обществе? Мужской
Библейской группе? Женщины составляют американскую церковь, Демос. За исключением профессиональных служителей, как я. Но вся добровольная церковная работа, весь энтузиазм, вся жизнь - женская.
По ночам слова Чарлза не давали мне спать. Я вертелся в постели до такой степени, что Роза, которой нужен был дополнительный отдых, попросила меня перейти в другую комнату на диван. То, что женщины любили служить Господу я знал. Армянская церковь всегда имела своих пророчиц. Но мужчины, исследователи
Библии, учителя, на которых лежала ответственность воспитания семьи. Как могли американские мужчины, так энергичные и успешные в других отраслях жизни отказаться от такого высокого служения? При всех моих стараниях я не мог этого понять.
Ноября 1-го 1944 года у нас родилась вторая девочка, темноволосый маленький херувим, с кучерявыми, длинными веями, касающимися лица. Конечно, каждый ребенок особый ребенок. Но с этим ребенком было нечто особое, что заставляло мало впечатлительных медсестер вертеться у окна детской в Довней госпитале.
Мы назвали ее Каролиной. Когда мы с Розой, Ричардом и Гери принесли ее в церковь на Гудрич бульвар, вышли наперед и стали на колени на маленьком коврике для традиционного благословения, мое сердце наполнилось особым довольством моей семьей.
И конечно, с самого начала Каролина была особым дитем моей матери. Моя мать уже с трудом могла ходить, даже несколько шагов между нашими домами составляли ей большую трудность. И так как Роза приносила ребенка к матери несколько раз на день, мать открывала у девочки особые способности, как например: как рано она стала поворачиваться, как скоро стала сидеть, когда начала улыбаться. Мать утверждала, что на четвертом месяце девочка начала произносить имя матери "Зароуги", хотя никто другой не слыхал этого чуда.
Зимой, во время наших еженедельных собраний, мы вместе с Чарлзом Прайс обсуждали отношение американских мужчин к религии, на которое он обратил мое внимание. Я поделился с ним некоторыми моими наблюдениями из армянской церкви.
"Я заметил, что когда у человека улучшаются торговые дела, он перестанет приходить в церковь. Я наблюдал это явление очень часто".
"Много раз", я говорил ему, "вся церковь будет на коленях молиться Богу перед выплатой очередного платежа за имущество или когда была необходимость отдолжить деньги в банке. Но когда у этого же самого человека коммерческие дела поправлялись, церковь, которая его поддержала в трудное время, больше его не видит. Почему это так?"
Др. Прайс опять поднявши голову и упершись в деревянную перегородку сказал: "Я знаю, как отвечают на это церкви. Временный, житейский успех противодействует жизни по Духу, здесь Бог и маммона. Конечно, меня это не удовлетворяет". Он провел рукой по своей редеющей седоволосой голове. "Какой ответ имеет церковь для мужчин и женщин, которым угрожает сложность модерной коммерции? У этих людей большая ответственность за сотни разных предприятий, за которые они отвечают. Я имел друзей, которые проходили ко мне, Демос, за советом и, говоря откровенно, я не смог понять даже их вопросов и проблем. Что я знаю о контрактах и ценах? В коммерческих делах у меня нет ответа".
"Верно, мы проповедники можем сказать слово утешения и совета, тому, кто ослаб на жизненном пути. А что сказать тем, которые достигли успеха? Они так же нуждаются в Боге, но я, как проповедник даже не говорю их языком.
Иногда наша беседа была более приятной. "Демос", сказал мне однажды Др. Прайс.
"Ты будешь свидетелем одного из величайших событий, предсказанных в Библии.
И будет, после того изолью от Духа Моего на всякую плоть... Событие это случится во время твоей жизни, Демос и ты примешь в этом участие".
Пророческие предсказания Др. Прайса всегда приводили меня в недоумение. В моем церковном опыте пророческие предсказания считались движеньем Божьим, которое выравнивало плечи и поднимало голос пророчествующего. Но Др. Прайс делал самые необыкновенные заявления таким же голосом, как если бы он просил подать ему за обедом соль.
"Я могу сыграть лишь одну роль, Др. Прайс", был мой ответ, "а это поддерживать проповедника, подобного вам".
Он покачал головой. "Так оно не будет. Не профессиональными проповедниками.
"Всякая плоть", так говорит нам пророк Иоиль. Случится это неожиданно - по всему миру - среди людей в мастерских, фабриках и конторах. Я не доживу до этого дня, чтобы видеть происходящее, но ты увидишь. Демос, когда ты это увидишь, знай, что время явления Иисуса Христа близко".
Др. Прайс очень часто говорил о пришествии Христа на землю. Говорил он и о приближении своей смерти, хотя ему было всего шестьдесят два года. Я пробовал ему противоречить, но он, подняв руку, остановил меня. "Не будем сантиментальными, дорогой друг. Есть вещи, о которых я определенно знаю. Я еще имею год, два времени. А после этого, Демос, какое великое преимущество уйти к Господу!"
Мы никогда не ожидали, что Каролина заболеет инфлюэнцией, разве только потому, что в то время, в марте 1945 года в Лос Анжелосе многие болели ею.
Др. Хэйвуда уже не было в живых. Др. Стир, занявший его практику, заверил нас, что дома он может оказать ей лучший досмотр, нежели в госпитале, ввиду военных ограничений в обслуге и медикаментах.
Но круглосуточный досмотр больной не проявлял улучшения. Простуда осела в груди.
Девочка с трудом дышала. Когда мы прописали ее в госпитале вечером 21-го марта, ее состояние было весьма тяжелым.
Воспаление обоих легких.
Роза дежурила в госпитале следующих двенадцать часов. Я отлучался лишь позвонить друзьям и просить их молитв. Вся семья молилась. Церковь пребывала в молитве.
Чарлз Прайс пришел в госпиталь и мы старались укрепить нашу веру вспоминанием о том, что Господь сотворил для Флоренс, которая лежала в одной из комнат немного дальше по коридору. На этот раз Др. Прайс ничего не говорил о сенсации теплоты на его плечах и он вышел из комнаты с угрюмым лицом.
Все это случилось с поражающей быстротой. В семь часов утра, марта 22-го я принимал душ, когда раздался телефонный звонок. Звонила медсестра. Прошу немедленно придти в госпиталь. И я знал, прежде чем я достиг госпиталь, что наша девочка ушла от нас.
Прошли недели и месяцы, прежде чем я осознал происшедшее. Каролина в пять месяцев была таким живым и жизнерадостным ребенком. Так скоро угасла ее жизнь.
Мы навсегда попрощались с ней в погребальном бюро, мирно покоящейся в белом гробике. Ее длинные веи, свернувшись лежали на кругленьких щеках.
Все родственники, собравшись, переполнили наш дом и большой дом наших родителей.
Соблюдая старый священный обычай, все собирались по вечерам, как бы доказывая семейное единство и связь. Вернувшись с кладбища, в церковном помещении был подан застольный обед с речами соболезнования и утешения, которые достигают скорее сердца, чем ума.
К нашему счастью наибольшую помощь и утешение проявили нам две странницы. Это были две женщины в возрасте тридцати двух лет, проживающие в Пасадине. Мы познакомились с ними через Др. Прайса, когда они посетили наш дом. Они ожидали в машине, но Роза убедила их зайти в дом. Позже Др. Прайс сказал о них следующее:
"Я знаю их очень хорошо. Они обладают редкими и чудными способностями чувствовать присутствие сонмов невидимых ангелов, о которых сказано в Библии, что они иногда посещают землю. "Как только они вошли в наш дом, сказал Др. Прайс, они обе: Дороти Доан и Алина Брумбах сейчас же почувствовали присутствие множества ангелов - больше, чем где-либо в другом месте.
"Они сказали, что весь воздух был наполнен ангелами".
Этот дар помог нам выйти из многих трудностей.
Наши трудности приходили к нам весьма неожиданно. Однажды во время воскресного собрания Роза бросилась к задней двери, перепрыгнув через скамейку на женской стороне. Когда я подбежал к ней, она стояла на тротуаре и плакала.
"Вот это маленькое дитя" - все, что она могла проговорить.
Мне стало ясно, когда я увидел сидящую рядом женщину с малым ребенком возраста
Каролины. Четыре молодых женщин в церкви имели детей возраста Каролины и присутствие их, вид их вызвали в Розе внутреннее сознание защиты ребенка.
С течением времени мы стали наблюдать перемену в нашей жизни. Как будто бы материальный мир все меньше и меньше интересовал нас. Война закончилась и наступило время начать постройку нашего нового дома. Мы годами планировали построить большой дом, когда не будет трудностей с приобретением строительного материала. Я хотел построить себе рабочий кабинет; Роза хотела большую кухню. Мы определенно нуждались в комнате для проповедников, которые проводили с нами воскресные дни. В таких случаях мы всегда перемещали Ричарда, или Гери на диван.
Не говоря ни слова один другому, мы с Розой знали, что мы никогда не построим этот дом. Отчасти потому, что наш теперешний дом был полон воспоминаний о Каролине. Вот здесь в ее комнате стояла ее кроватка, немного дальше на коридоре около туалета стоял ее купальный столик. Все эти необходимости, как рабочий кабинет, комната для гостей и большая кухня, почему-то утратили свое значение.
Часть нашей жизни была на небе, и земля постепенно приобретала для нас менее привлекающее значение.
Мы стали придавать значение еще одной особенности. Каждое утро, после того, как Ричард и Гери уходили в школу, мы с Розой задерживались на некоторое время у гостиного стола и, склонив голову, проводили нашу утреннюю молитву. Мы открывали в молитве перед Богом наши заботы наступившего дня.
Мы очень скоро почувствовали, что наших молитв у стола недостаточно. Без слов между собой мы начали для молитвы склонять наши колени. В одно утро мы прошли в нашу переднюю комнату и склонили колени на восточном коврике, подарке десятилетней годовщины нашего супружества родителями Розы. С этого дня этот темно красный коврик с синими цветами по краям был местом нашей встречи с Господом.
Мы не были побуждаемы страхом Бога после смерти Каролины. Нам казалось, что Бог стал нам теперь ближе, более доступным и реальным. Его живое присутствие побуждало нас преклонять пред Ним колени с умилением сердца.
В этой комнате одного утра я сделал шаг, которого долгое время не решался сделать. "Господи", сказал я в молитве. "Я не знаю чувств Розы, но я знаю, что я никогда не позволил Тебе занять первое место в моей жизни. О, немножко палаточных собраний, часть моего времени, немножко моих средств. Но Ты знаешь и я знаю, что моя семья занимала первое место в моей жизни и сердце. Господи! Я хочу, чтобы Ты был на первом месте".
Я почувствовал прикосновение рукой Розы моей руки. В таком подтверждении я только и нуждался. Роза никогда много не говорила.
Холливудский бовл
На первый взгляд в этом деле не было ничего особого. Мы этим занимались прежде, только теперь в большем масштабе. Предприятие это было весьма успешным среди пятидесятнических церквей - собирать районные собрания. А что было бы, если бы всем Лос Анжелоским районом, в котором около трех сот пятидесятнических церквей, заарендовать Холливудский Бовл на одно грандиозное собрание? Так как Бовл был всем хорошо известен, возможно те, которые стеснялись придти на собрание в палатку, пришли бы в Бовл.
В нашей беседе с пасторами церквей, которую я проводил, мы скоро обнаружили наши трудности - средства. Задаток на Бовл на вечер в понедельник стоил 2,500 долларов. Расход на объявления по радио, летучки, плакаты и другие, я рассчитал, стоили бы 3,000 долларов, вместе 5,500 только для начала, кроме расходов на освещение, обслугу на паркинг машин и другие. Где взять эти средства?
Определенно не от пасторов церквей, которые и так были низко оплачиваемы.
А что сказать о коммерсантах в их церквах ? И внезапно новая мысль осенила меня, которую я считаю чисто армянской. "Если я приготовлю обед курятины", я спросил пасторов, согласны ли вы послать сотню коммерсантов на этот обед?" Ведь всякий армянин знал, что самые важные вопросы в жизни обсуждались за обеденным столом.
Многие сомневались в моем предложении. "К нам не приходят на богослужение очень много коммерсантов, Демос", отказ, с которым я был так хорошо знаком. "Во всяком случае, не те, у которых торговые дела идут успешно".
Все же мы собрали одну сотню имен и пригласили их на обед курятины в Кнот Бери Фарм.
Когда наступил вечер, столовая была переполнена. Мы с Розой сидели у главного стола, откуда могли обозревать всех присутствующих. Наблюдая за всеми мне пришла в голову весьма необыкновенная мысль. А если бы пригласить некоторых из этих мужчин выйти наперед и попросить их сказать, почему они посещают церковь, так как другие, более преуспевающие, не интересуются. Какое впечатление производит на них Христос, что они готовы отдать для Него день своего отдыха. Какое влияние имеет Дух Святой в их личной жизни. Все это может послужить большим воодушевлением для всех нас.
Я окинул взглядом присутствующих. За третьим столом сидел человек среднего возраста в полосатом костюме, лицо которого сияло, подобно прожектору. Я глянул на Розу, но она не заметила моего взгляда. Невыразимая радость как бы подпрыгивала и разливалась вокруг этого человека в полосатом костюме и я сразу знал, что с него следует начать.
Я с трудом дождался конца обеда. Подача кофе и пирога были весьма мучительными для меня. Мне так хотелось слышать, что этот человек имел сказать.
Наконец закончили пить кофе. Прислуга убрала со столов тарелки. Все отодвинули назад свои стулья и приготовились слушать мою просьбу денег. Вместо этого я обратился к мужчине в полосатом костюме.
"Сэр... да, это вы... вы в синем галстуке и Богом дарованной улыбкой. Будьте добры, пройдите сюда". Человек с удивлением посмотрел вокруг, все же начал продвигаться между столов и стал возле меня. "Не расскажете ли вы нам, что доброго Господь сотворил в вашей жизни?" сказал я.
Человек в недоумении покачал головой. "Я знаю", сказал он, "и это верно что мы с женой имеем за что быть благодарными!" И он начал рассказывать, как отец его жены был исцелен по молитве, как утверждал доктор, от рака. В наступившей тишине я опять осмотрел зал. Около окна я заметил опять сияющее лицо. "Сэр", позвал я.
"Пройдите, пожалуйста, сюда, чтобы все могли видеть вас..."
И так мы провели полтора часа. Одно за другим шли свидетельства в столовой, которая, казалось мне, была наполнена видимой Божьей силой. Мы слыхали о восстановленных браках, избавлении от алкоголизма, примирении партнеров в торговле. Я подумал о выражении Чарлза Прайса полное Евангелие, когда говорилось о применении доброй вести ко всем нуждам человеческой жизни.
Краткими, скорбными, подлинными, такими были переживания и свидетельства этих практических людей. Никто из них не проповедовал, никто не говорил замысловатым языком, но общее впечатление было сильнее любой проповеди, которую я когда-либо слыхал.
Когда десять или одиннадцать человек так высказались, я взял микрофон и сказал:
"Друзья, мы выслушали полное Евангелие, высказанное группой коммерсантов".
Полное Евангелие...коммерсанты. Что-то в этой фразе затронуло мое внимание.
"Не желаете ли вы", продолжал я, "чтобы многие другие в Лос Анжелосе поделились подобными переживаниями? Не желаете ли вы, чтобы всякий мужчина, женщина и дитя в Калифорнии знали Божью силу, подобно этим людям. Есть ли лучшее место, чтобы рассказать об этом, как в Холливудском Бовле?"
Это было буквально все, что я сказал. По всему залу мужчины стали подыматься на ноги, вынимали деньги из кошельков, подходили и клали на стол. Они клали бумажки в десять, в двадцать долларов и чеки. Чеки, нацарапанные второпях у столов, чеки, написанные стоя в длинной очереди, подходя к столу спереди зала. Когда все деньги были подсчитаны, то получилась потрясающая сумма в 6,200 долларов.
Несмотря на эту внушительную цифру, я знал, что нечто большее и более важное случилось в этот вечер. Здесь родилась новая идея, хотя я не вполне понимал еще ее значения.
"Подумай", я сказал Розе, на пути домой в Довней. Ведь коммерсантов в мире гораздо больше, чем проповедников. Не начать ли коммерсантам проповедовать Евангелие?..."
Управители Холливуд Бовл позже сказали мне, что никогда раньше в понедельник вечером помещение не было наполнено. На нашем Полного Евангелия собрании все
20,000 мест были заняты и 2,500 человек стояли по краям. Здесь впервые мы провели часть собрания при освещении свечами. Мысль позади этого состояла в том, что одна маленькая свеча не дает много света в темноте. Не если всякий зажжет свою свечу, когда каждый применит, чем Бог его наделил, то это превратит ночь в день.
Для меня это послужило моментом просвещения, где, наконец, я получил ответ на вопрос, который в тринадцатилетнем возрасте мальчика я спрашивал у Бога:
Господи, какой особый труд Ты предназначил для меня? Я думал об этом, когда свет в помещении был закрыт и наступила полнейшая тьма. Я не стал проповедником и остался таким же путающимся в словах перед публикой. Я не стал пророком, как Чарлз Прайс. Не стал я учителем, евангелистом или исцелителем...
Где-то, сверху нас, заиграл рожок и своим пронизывающим звуком отозвался на темных холмах. Подобно искрам появился свет, когда стали зажигаться свечи.
Зарево света стало распространяться от одного человека к другому. И внезапно осветился весь Бовл тысячами маленьких огоньков, светящих вместе.
Помощник. Слово это как будто бы горело в этих огоньках. Передать другому то, чем обладаешь. Жертвовать временем, местом или случаем для соединения свечей вместе. Вдохновитель искр, для того, чтобы зажечь весь мир.
Переживание это вызвало у меня слезы. Позже, того же вечера, дома, я усердно принялся за чтение Первого Послания Коринфянам 12:28. Как часто я размышлял и молился над перечислением этих божественных назначений: "...сперва апостолы, вторые пророки, третьи учителя, затем чудотворцы, потом исцелители..." Да! Вот здесь: "...вспоможение..." Как я пропустил это слово, которое так почтительно стоит на ряду с другими? "Дары исцелений, вспоможения, управления, разные языки".
Здесь мой труд, назначенный мне Самим Богом, открытый мне в мгновенном сиянии света между Холливудских холмов. Бог призвал меня, меня быть помощником и с тех пор удивление моего призвания никогда меня не оставляло.
Хорошо, что такое подкрепление посетило меня, потому что очень скоро после этого пришло переживание, которое навсегда могло отравить мою радость быть помощником.
Спикер на одном из наших многих собраний был с востока. Он приехал к нам с очень высокими рекомендациями. Но он показался весьма необычайной личностью для евангелиста, с его густыми, седыми по самые плечи волосами и искусственной ногой.
С самого начала, мне казалось, что он начал проявлять особый интерес к денежным сборам, часто добавляя, что в других местах все сборы шли непосредственно ему.
"То же самое было бы и здесь", сказал я ему", если бы это были твои собрания".
Когда евангелист имеет свою организацию, я напомнил ему, оплачивает содержание своих сотрудников, объявления, дорожные расходы ночлежные - конечно он надеется, что все эти расходы покроются сборами. В таких случаях сам евангелист арендовал землю и оплачивал рабочих.
Когда же мы сами устраиваем собрания, у евангелиста здесь нет никакой заботы, даже его ежедневных расходов, так как он живет в нашем доме и питается хорошей домашней пищей, которую приготовляет Роза. Мы с Розой сказали ему, что мы затрачиваем сотни долларов на каждую кампанию и никогда не ожидаем их возврата.
После покрытия главных расходов все остальные деньги вручаются церквам.
Было лишь одно исключение. Раз в неделю мы брали сбор, который называли "сбором любви", сбор на личные нужды проповедующего. Нам хотелось, чтобы в конце шестинедельной кампании у него было достаточно средств начать ряд своих собраний.
Как я уже сказал, что я весьма детально объяснил ему положение, так как замечал, что это его беспокоило. Но даже после такого выяснения он продолжал в конце каждого собрания говорить о деньгах. "Таким образом, можно больше собрать денег", повторял он. "Вы не поступаете правильно. Вы должны задеть сердечные струны, если вы желаете, чтобы люди жертвовали".
"Мы не желаем, чтобы люди давали", сказала Роза за ужином, подавая ему в третий раз котлеты. "Не по той причине, что мы этого желаем. Если Дух Святой побудит их дать, тогда другое дело. И Он укажет им сумму.
Странно то с этим человеком, что несмотря на его чрезмерную озабоченность о деньгах, он был Богом помазанным проповедник. Мы никогда не имели больших собраний, как этого лета; никогда не вышло больше людей к алтарю и никогда не было столько чудесных исцелений. В один вечер глухое дитя получило слух впервые в его жизни. В конце недели доктор засвидетельствовал об этом исцелении с платформы. А еще при одном случае женщина была исцелена от большого зоба.
Наконец наступило последнее собрание в воскресенье после обеда. Более десяти тысяч людей набилось в палатку, когда Баб Смит (не его настоящее имя) сказал волнующую заключительную проповедь. Он был действительно даровитым проповедником и я был рад, ради его блага, что финансово собрания были успешными, а то он так об этом волновался. "Сборами любви", которые мы ему сделали, он мог финансировать несколько таких кампаний на востоке или в другом каком месте.
Я наблюдал ряды сидящих в палатке. Преобладающее большинство из них все еще были женщины. Что необходимо было сделать, чтобы явить Бога живым и действенным для мужчин нашего времени?
"...Величайшие Божьи благословения", говорил Смит. Я размышлял о проповеди. "Он не может дать вам, пока вы не дадите сначала Ему. Опорожните ваши кошельки, друзья, чтобы Он наполнил вас богатствами неба!"
Почему он говорил о кошельках? Мы не имели намерения делать сбора в конце этого последнего собрания.
"Кто даст?" он настаивал. "Жертвуйте щедро, жертвуйте, чтобы Бог соединил Свои руки дать вам!"
Женщина в розовом платье шла по направлению к платформе. Смит вышел из-за кафедры и наклонился к ней через посаженные в горшках цветы, чтобы принять ее дар.
"Да благословит тебя Господь, сестра", возгласил он. "Бог весьма обильно благословит тебя за этот дар любви!" То там, то сям в палатке другие начали продвигаться по проходам к платформе. Я поднялся с моего стула позади платформы и сделал себя видимым на стороне. Позади платформы группировалась небольшая кучка пасторов и распорядителей.