Два позабытых произведения 3 страница
Твен не только развлекает читателя. В повести не так много каламбуров, комических мистификаций, пародий, как в некоторых его ранних произведениях. Но и теперь смех помогает писателю реалистически показывать разные стороны американской жизни.
Совершенно очевиден реалистический характер тех эпизодов повести, в которых господствует откровенная сатира. Твен смягчил, по собственному его признанию, некоторые, особенно резкие сатирические места в повести, когда окончательно решил, что она предназначена для детей: «Я свел драку мальчишек к одному абзацу; от всей речи в воскресной школе оставил лишь две первые фразы, чтобы не было и намека на сатиру, раз книга предназначается для детей; я смягчил все слишком резкие выражения, дабы ничто не оскорбляло слух».
Нельзя не видеть существенного отличия, например, между напоенной добродушным юмором речью, которую произносит в воскресной школе судья — отец очаровательной девочки Бекки, и саморазоблачительным выступлением в подобной же школе заведомого негодяя Дилуорти из романа «Позолоченный век».
И все же в «Приключениях Тома Сойера» есть немало сатиры.
Твен насмешливо рисует церковников, обличает фальшь воскресной школы. В Санкт-Петербурге, показывает он, есть немало ханжей. Вдова Дуглас все время «молится — чтоб ей пусто было!» и вызывает у Гека раздражение. В церкви нет подлинного благочестия, певчие вечно хихикают, и никто не в состоянии слушать скучную проповедь. Мальчики обменивают билетики, полученные за зазубривание стихов из библии, на рыболовные крючки. В результате Тома, который не может назвать ни одного из двенадцати апостолов, но сумел выменять нужное количество билетиков, награждают библией за примерные познания по части евангелия.
Писатель высмеивает также слащаво-сентиментальные стихи и рассказы с их надоедливой моралью, которые торжественно читают ученики на школьных вечерах. Том Сойер сравнивает школу с тюрьмой. Мы узнаем, что учитель получает злорадное удовольствие, наказывая детей за малейшие проступки.
Да, в повести есть страницы, где Твен выступает как сатирик. Но не они определяют общую тональность «Приключений Тома Сойера».
Сколько бы ни высмеивал Твен слабости, духовную ограниченность, косность, ханжество обитателей городка, где развертывается действие «Приключений Тома Сойера», этот тихий поселок вызывает у него теплую улыбку. Пусть тетя Полли требует от Тома того, что несвойственно его живой натуре, пусть она смешна со своей страстью к патентованным лекарствам и поучениям, но душа у нее простая и ясная. При всей узости своих интересов жители томсойеровского городка не такие уж плохие люди. Когда мальчики скрылись на острове и возникло опасение, что они погибли, никто во всем городке не веселился. Весь город поднялся на ноги, когда пропали Том и Бекки.
С мягким юмором в повести воспроизведено немало деталей повседневной жизни обитателей маленького городка: описаны нравы прихожан, беседы кумушек; в книге можно найти целый каталог суеверий, характерных для жителей миссурийских городов и деревушек.
Однако реалистичны не одни лишь сатирические сцены да картинки быта. Твен сильнее всего как художник-реалист там, где он раскрывает перед нами душу Тома Сойера и его друзей.
Том Сойер — живой образ мальчугана. Мы ясно видим Тома и радуемся каждой встрече с ним. Он понятен нам и тогда, когда проказничает, и тогда, когда, обливаясь слезами, глядит на молящуюся за него тетю Полли. В его сердце живут радость и обида, горечь и веселье, недовольство школой, запретами, нравоучениями и вместе с тем озорство здорового ребенка, наделенного буйной фантазией. Психологически верно передает Твен чувство жалости к себе, которое охотно культивирует Том. Есть нечто типическое в его необузданной энергии.
Том Сойер еще мальчик. Но иные эпизоды, в которых он играет центральную роль, бросают яркий свет на переживания как детей, так и взрослых.
Тому Сойеру нравится девочка Бекки. Он все время ищет ее, но Бекки еще не пришла в школу. Вот, наконец, «у ворот мелькнуло еще одно платье, и у Тома екнуло сердце. Миг — и он уже был во дворе, неистовствуя, как индеец: он кричал, хохотал, гонялся за мальчишками, прыгал через забор с опасностью для жизни, кувыркался, ходил на голове — словом, совершал всевозможные геройские подвиги, все время при этом поглядывая в сторону Бекки, — смотрит ли она? Но она, казалось, не обращала на все это никакого внимания и ни разу не посмотрела в его сторону. Неужели она не замечает его? Он стал совершать свои подвиги поближе к ней. Он носился вокруг нее с боевыми криками, сорвал с кого-то кепку и забросил ее на крышу, врезался в толпу мальчишек, расшвырял их в разные стороны, растянулся на земле перед самым носом у Бекки и чуть не сбил ее с ног. Она отвернулась, вздернула нос и сказала:
— Пф! Некоторые воображают, что они интереснее всех… и всегда петушатся…
Щеки у Тома вспыхнули. Он поднялся с земли и, понурый, раздавленный, медленно побрел прочь».
Смешное и трогательное в образе этого мальчика переплетается, и комическое дает себя чувствовать, пожалуй, чаще всего. Юмор не является, конечно, помехой для Твена-реалиста. Напротив, он помогает ему глубоко проникнуть в сердце ребенка, увидеть и показать то здоровое, свежее, прекрасное, что есть в его герое.
Твен хорошо осознавал роль юмора в раскрытии истинного облика действительности. Он писал:
«Только тот юмор будет жить, который возник на основе жизненной правды. Можно смешить читателя, но это пустое занятие, если в корне произведения не лежит любовь к людям.
Многим невдомек, что это требует от юмориста такой же способности видеть, анализировать, понимать, какая необходима авторам серьезных книг».
Реалистические тенденции, которые ощущались в творчестве писателя еще со времени «Знаменитой скачущей лягушки из Калавераса», получили теперь такое углубленное развитие, что, по сути дела, перед нами новый Твен.
Реалистическая ценность книги несомненна и значительна. И все же этим не исчерпываются особенности сложной и многозначной повести Марка Твена. Перечитывая «Приключения Тома Сойера» не в том очень юном возрасте, когда обычно происходит наше первое знакомство с книгой, а позднее, мы начинаем понимать, что в этой повести (даже явственнее, нежели в «Старых временах на Миссисипи») ощущается налет романтизма.
В конце жизни, возвращаясь мыслью к «исчезнувшему миру» детства и юности, Твен писал, что он похож на Адама, «который вновь посетил свой наполовину забытый рай и не может понять, как это пустынный мир по ту сторону райских врат мог когда-либо казаться ему свежим и красивым».
В «Приключениях Тома Сойера» детство действительно изображено раем, и ему приданы с особенной настойчивостью «райские» черты как раз потому, что Твен уже чувствовал, сколько мрачного, «пустынного» есть в мире взрослых, «по ту сторону райских врат».
Одна из первых глав повести начинается так: «Солнце встало над безмятежной землей и своим ярким сиянием благословляло мирный городок». По большей части книга и воспринимается, как полное лиризма повествование о благословенном городке.
«Приключения Тома Сойера», — говорил сам Твен, — это гимн, это как бы церковное песнопение, написанное так, чтобы придать ему светский вид. В повести изображена прекрасная девственная природа. И когда школа, церковь, надоедливое морализирование делают жизнь детей в Санкт-Петербурге уж слишком скучной, они удирают на «необитаемый» остров, находящийся возле самого города.
Любопытно, что кое-где в повести Твен сопоставляет, пусть в полуюмористической форме, светлый мир патриархального детства, детства на лоне природы, с миром цивилизации. Плот, на котором мальчики приплыли на остров Джексона, унесло течением, и Твен пишет, что «мальчикам это даже доставило радость: теперь было похоже на то, что мост между ними и цивилизованным миром сожжен».
Писатель и прямо осуждает цивилизацию, основанную на деньгах, богатстве. Том и Гек, сопутствующий герою книги во всех его приключениях, вначале радуются найденному ими кладу, но затем Гек говорит: «Оказывается, Том, быть богатым вовсе не такое веселое дело. Богатство — тоска и забота, тоска и забота…»
Наконец тот же Гек отвергает богатство, а также «гнусные и душные дома», во имя жизни в лесу и на реке.
Показательно, что слова эти вложены именно в уста бездомного Гека, с которым детям, посещающим школу, запрещено даже разговаривать. Образ Гека в этой повести воплощает романтический идеал вольной жизни, который дорог мальчикам, замученным строгими нормами поведения и религиозным ханжеством старших. Гек в изображении Твена свободен и счастлив, ибо имеет возможность ходить в лохмотьях. Он обладает всем необходимым для счастья, поскольку ему не надо «ни мыться, ни надевать чистое платье». Это поистине романтический бродяга.
«Приключения Тома Сойера» — апофеоз мальчишеской вольницы, рассказ о прекрасном в жизни каждого человека, о наивности детства, полной нестареющего очарования.
В это светлое повествование включены картины насильственной смерти, злодеяний. Вот сцена на кладбище. Появляются люди с лопатами и выкапывают гроб. Потом коварный индеец Джо убивает врача. В конце повести рассказывается о гибели самого Джо. Пусть кое-что в этих ужасах идет от реальной жизни, от действительного прошлого колонизируемых районов Америки с их беззаконием и кровавой борьбой за существование. В гораздо большей мере эти описания, нагроможденные во второй части повести, навеяны «захватывающей» детской литературой. Дурные люди, изображенные в «Приключениях Тома Сойера», нарисованы так черно, что их сразу отличишь от всех прочих. Благополучный конец книги — дети находят клад — воспринимается как прямое развитие условностей сложного сюжета и снимает все то холодящее душу ребенка, о чем рассказывалось раньше.
Внимательный читатель помнит, конечно, что Санкт-Петербург — рабовладельческий городок. Твен сообщает нам, например, что добрый старик валлиец любезно послал своих трех рабов сторожить дом вдовы Дуглас. Но о том страшном, что представляет собой невольничество, в повести почти ничего не говорится. Лишь в уста Гека — бедняка, отщепенца Гека вложено замечание, которое проливает некоторый свет на судьбы чернокожих. Проговорившись Тому, что он ест вместе с негром, Гек добавляет: «Только ты, пожалуйста, никому не рассказывай. Мало ли чего не сделаешь с голоду!»
В «Приключениях Тома Сойера» реализм и романтизм представлены в сложном сплаве, что во многом и определяет художественное своеобразие книги.
Веку позолоты и гнили противопоставлен в повести чудесный, поэтический мир веселья, счастья и красоты, находящий воплощение, в частности, в острове Джексона, на котором Том и его приятели провели много радостных часов.
В конце века Твен писал, что он хотел бы скрыться на острове Джексона от «житейской суеты». «Я полагаю, — добавил он, — что у всех нас есть где-то остров Джексона, и мы мечтаем о нем, когда приходит усталость».
Заразительный смех и изобретательность Твена, богатство его реализма и одновременно ощущаемая в повести романтическая прелесть — все это делает «Приключения Тома Сойера» любимым произведением детей и взрослых на всех континентах земли, одной из тех книг, которые нельзя читать без радостной улыбки.
«Но я не признаю, что это была ошибка!»
Каким бы вниманием ни пользовался Твен со стороны читателей, бостонские литераторы-«брамины» относились к нему с плохо скрытой холодностью. Гоуэлс рассказывает, что однажды он вместе с Твеном посетил Лонгфелло, но поэт не проявил интереса к автору «Простаков за границей». «Не могу сказать, — пишет Гоуэлс, — почему Клеменс не вызывал в кругу наших писателей и ученых такой симпатии, кикой был окружен Брет Гарт, когда он приехал из Калифорнии…» Видно, уж слишком очевидны были простонародные корни и привычки этого юмориста и сатирика.
Когда при посредстве Гоуэлса была сделана попытка приблизить Твена к литературным знаменитостям Новой Англии, случилось событие, которое принесло Твену много огорчений.
Редакция журнала «Атлантик» устроила обед в честь старого поэта Джона Уитьера, борца за освобождение негров, близкого по духу фермерам Новой Англии. Впрочем, даже Уитьер в послевоенные годы становился все более консервативным. Задачи борьбы с рабством, полагал он, уже выполнены, а значения новых социальных задач, встававших тогда перед американским народом, поэт не сознавал.
На обеде должны были присутствовать Лонгфелло, Эмерсон и Холмс. Твена просили выступить с речью, одной из тех остроумных «послеобеденных речей», которыми он успел прославиться. Писатель тщательно подготовил текст выступления. Он решил сопоставить мир культуры — Бостон с его рафинированными писателями — и мир золотоискателей, шахтеров, бродяг — людей, живущих в тяжелейших условиях, грубых, но остроумных. В своей речи Твен рассказал о беседе трех бродяг, которые присвоили себе имена… Лонгфелло, Эмерсона и Холмса. Мистер Эмерсон оказался рыжим «жидковатым парнем», Холмс был «толстый, как шар… и второй его подбородок свисал до живота», Лонгфелло походил на «профессионального боксера».
«Они были пьяны…» Бродяги, разумеется, говорили на своем языке — языке людей, далеких от культуры, но вместе с тем они цитировали отрывки из произведений писателей, имена которых носили.
Участники званого обеда пришли в ужас от подобного «поругания» почтенных писателей. Твен сразу же, в самом начале речи, почувствовал возмущение аудитории, но остановиться уже было невозможно. Когда он кончил, в зале воцарилась тишина, затем раздался истерический смех одного из гостей.
Твен был разбит. Ему дали понять, что он грубый, неотесанный провинциал. Вернувшись домой, писатель послал в Бостон письма с извинениями. Были получены любезные, снисходительные ответы. Но от этого не стало легче.
Теперь Твен чаще, чем раньше, признавал необходимость прислушиваться к мнению «подлинно культурных» людей. В письме к Гоуэлсу Твен сказал как-то, что все его произведения нуждаются в правке. Оливия Клеменс пристально следила за тем, чтобы в печать не проходили такие выражения, как «к черту», «дьявольщина» и т. п. И она не ограничивалась устранением отдельных крепких выражений из рукописей Твена. Некоторые произведения писателя, в которых его неуважительное отношение к религии проявляло себя в особенно откровенной форме, все еще лежали под спудом. Недаром дочь Твена Сузи заметила однажды: «Разница между мамой и папой заключается в том, что мама любит мораль, а папа — кошек».
Да, внешне Твен как будто мирился с домашней цензурой, испытывал раскаяние за свою речь на обеде в честь Уитьера и даже призывал близких людей почаще учить его литературным манерам, подобно тому, как городской метранпаж учит убогого провинциального печатника. На самом деле, однако, ощущение своей правоты все с большей силой проникало в сознание писателя. Правда, Твен — провинциал, правда, он не учился в Гарвардском университете. Он проходил школу жизни рядом с самыми простыми людьми. Но, может быть, это не так уж плохо?! Гоуэлс вспоминает, что через некоторое время после выступления Твена с речью о «бродягах» Лонгфелло, Эмерсоне и Холмсе (после того как уже были посланы извинения всем обиженным лицам), Марк Твен воскликнул «со всей характерной для него яростью»: «Но я не признаю, что это была ошибка!»
Снова и снова на протяжении многих лет Твен возвращался мыслью к своей речи на обеде в честь Уитьера. Порою ему начинало казаться, что это выступление было бестактным. Но чаще он вспоминал о нем с гордой уверенностью в своей правоте.
Марк Твен прислушивался к мнению своей жены всю жизнь, но в нем нарастал протест против религиозных обрядов, которые считались обязательными в семье Клеменсов, а также против попыток Оливии притупить остроту его сатиры и изъять простонародные выражения из его книг.
Твен дружил со священником Твичелом и, путешествуя с ним по Европе, иногда присоединялся к нему во время молитвы. Но однажды он сказал своему другу: «Джо, я сделаю признание. Ваша религия мне чужда. Я просто притворялся, что это не так. Порою, на мгновение, я почти становился верующим, но вера снова меня покидала».
Среди известных американских писателей тех лет ближе всего были Твену Гоуэлс и Бичер-Стоу. Гоуэлс был выходцем из демократических слоев населения. Он многое воспринял у «бостонцев», подражая их респектабельности, и большинству американских писателей запомнился прежде всего выступлениями в защиту литературы, рисующей действительность смягченно и даже приукрашенно. Но он сумел ощутить величие демократического пафоса Твена. При всей своей буржуазной ограниченности Гоуэлс высоко ценил способность друга изображать простых американцев правдиво и честно. Порою он советовал Твену кое-что пригладить в его произведениях, но общая реалистическая направленность творчества писателя-демократа была ему по душе.
Длительный жизненный и творческий путь Гоуэлса был исполнен больших противоречий. Гоуэлс не раз оказывался хранителем консервативных литературных традиций, но он же был крупнейшим в США пропагандистом творчества Тургенева и Толстого, осудил казнь руководителей борьбы американских пролетариев за восьмичасовой рабочий день, выступал против империализма, создал ряд ценных художественных произведений, сыгравших свою роль в развитии американского реализма.
Гарриет Бичер-Стоу была много старше Твена. Уже в силу этого обстоятельства их дружба в Хартфорде не могла носить столь близкого характера, как дружба Твена с Гоуэлсом. Однако Бичер-Стоу довольно часто бывала в его доме.
Твен держал себя с Бичер-Стоу просто и непринужденно, зачастую пугая этим чопорную Оливию Клеменс.
Однажды, когда Бичер-Стоу собиралась куда-то уезжать, Твен зашел к ней рано утром, чтобы попрощаться. Когда писатель вернулся домой, его жена пришла в ужас: ведь он был без воротничка и галстука.
Ничего не сказав, Твен упаковал воротничок и галстук и послал пакет Бичер-Стоу с запиской следующего содержания: «Прошу принять явившиеся к Вам с визитом дополнительные части моей персоны».
Бичер-Стоу, по-видимому, ощущала в Твене нечто близкое ей.
Эта большая писательница, в творчестве которой сказалась моральная мощь антирабовладельческого движения в США, не замыкалась в узком мирке самодовольства, подобно некоторым другим известным писателям Новой Англии. Ее не шокировала простонародность Твена. Ей нравились произведения этого гуманного, демократического и остроумного писателя. Она много раз перечитывала, например, его «Принца и нищего».
В конце жизни душевнобольная Бичер-Стоу порою заходила в дом Твена, не обращая внимания на присутствующих, и вскоре тихо возвращалась к себе.
Пешком по Европе
Повесть «Приключения Тома Сойера» сейчас же по выходе в свет была признана превосходной книгой для детей. Лишь некоторые засушенные педагоги и библиотекари высказывали опасения, как бы приключения Тома и его товарищей не подали дурного примера американским мальчикам и девочкам.
Твену захотелось продолжить повесть о жизни мальчиков с Миссисипи, рассказать о подростках, лучше узнавших действительность, чем Том. Героем новой книги стал Гек. Твен написал несколько эпизодов для «Приключений Гекльберри Финна», но работа продвигалась плохо.
Книга о Геке была надолго отложена в сторону.
Мимоходом Твен сочинил произведение, не предназначавшееся для печати. Это была «запись» беседы королевы Елизаветы с лучшими людьми ее времени, созданная в духе литературы начала XVII века. С озорным весельем Твен касается фривольных тем, одно упоминание о которых в викторианской Англии и бостонских кругах вызвало бы панику.
Семья Твена собралась поехать в Европу, и Твен решил совершить путешествие пешком по европейским странам, чтобы написать об этом книгу. Это должно было быть еще одно произведение типа юмористических путевых заметок. Теперь этот жанр литературы требовал от писателя, пожалуй, наименьших творческих усилий.
Идея издания такой книги привлекала, в частности, потому, что хотелось уехать подальше от хартфордских соседей и чаще оставаться наедине с самим собой. Теперь люди, записал Твен в своей книжке, «не будут говорить про меня дурное, так как знают, что я их не услышу и не почувствую боли… Вот почему мы не говорим дурно об умерших». Веселый юморист начинал не очень хорошо отзываться о человеке.
Уже с Гейдельберга Твен собирал материал для новой книги: записывал интересные случаи, отмечал красоты природы.
Потом Твен и его друг Твичел отправились пешком в горы.
Когда материал был накоплен и нужно было сесть за письменный стол, Твен внезапно почувствовал, что устал, что писать ему не хочется. Он просто возненавидел свое, по сути дела, подневольное путешествие. Вот утеряна записная книжка с заметками, и теперь можно написать издателю «и предложить ему какую-нибудь другую тему». Но проклятая записная книжка отыскалась…
Мюнхен, Париж. Холод, скука, нескончаемый утомительный труд над книгой. Утешением были только отдельные интересные встречи, например с Тургеневым, с которым Твен познакомился еще раньше, в Лондоне.
Бельгия, Голландия, Англия. Новые встречи со знаменитостями. Званые обеды. Дожди, холод. Несколько слов в записной книжке: «Говорил с великим Дарвином…»
Клеменсы вернулись в Америку. Их дом в Хартфорде снова был полон гостей. Принимали весело, радушно. Но для того, чтобы иметь возможность содержать богатый дом, Твен продолжал мучиться над безразличной ему книгой. Ему начинало казаться, что он приговорен к пожизненной каторжной работе над рукописью «Пешком по Европе». Он чувствовал, что его наброскам не хватает свежести «Простаков за границей».
Как и в «Простаках», Твен в новых очерках высмеивал феодальные пережитки и традиции, еще существовавшие в Европе.
Но он уже не так кичился преимуществами своей «здравомыслящей» родины.
Создавая книгу «Пешком по Европе», Твен опирался на весь свой опыт юмориста «западной» школы. В книге есть много откровенной клоунады, пародий, смешных мистификаций. Встречаются и черты сатиры. Твен не упускает случая щелкнуть по носу членов конгресса США, изображает их глупцами и мошенниками. Он высмеивает американских путешественников-грубиянов, пародирует понятие богатства (символом богатства у него изображен… навоз). Мотив относительности богатства возникает у Твена не раз. Так, в «Романе эскимосской девушки» воплощением богатства оказались рыболовные крючки, обладающие малой ценностью в глазах цивилизованного человека. Пожалуй, наибольшей выразительностью отличаются те страницы книги «Пешком по Европе», где Твен снова вспоминает прошлое, годы жизни на Миссисипи. Здесь есть немало точных характеристик и подлинно поэтических картин.
Какие причудливо-извилистые формы принимало порою идейное развитие писателя-демократа, можно судить по тому, что и в очерках «Пешком по Европе» встречаются места, говорящие о влиянии на Твена реакционных идей. Снова возникают насмешливые упоминания об индейцах. Как и в «Простаках за границей» писатель отрицательно отзывается о революционной борьбе французского народа.
«Всего только двенадцать лет после отмены рабства…»
Между тем книга «Пешком по Европе» была написана уже после исторических событий 1877 года (она вышла в свет в 1880 году).
Характеризуя смысл забастовочного движения, развернувшегося за океаном в 1877 году, Энгельс писал: «История с американскими стачками очень меня обрадовала… Всего только двенадцать лет после отмены рабства, и движение уже достигло такой остроты!»[6]
Рабочие поднялись на борьбу против железнодорожных магнатов после того, как на протяжении семи лет им в четвертый раз урезали заработную плату. Забастовка охватила много десятков тысяч человек. Доведенные до отчаяния люди вынуждены были бросить работу, несмотря на то, что по улицам американских городов бродили толпы безработных.
Реакционная печать писала о забастовках в таком духе, что посторонний наблюдатель мог бы подумать, будто в Чикаго, Питсбурге и других центрах американской промышленности созданы коммуны по образцу парижской. В связи со стачечной борьбой в Питсбурге нью-йоркская газета «Уорлд» сообщала: «Город полностью во власти людей, одержимых дьявольским духом коммунизма». «Чикаго в руках коммунистов», — резюмировала газета «Нью-Йорк таймс». Многие буржуазные газеты откровенно жаждали крови рабочих, осмелившихся потребовать лучшей доли. Хотя Твен называл американские газеты «фабриками лжи», но истерические выкрики об опасности, которую представляют «революционеры» для самых первооснов американской республики, оказали известное воздействие и на него.
Прошло несколько лет, прежде чем писатель понял, что справедливость на стороне рабочих, что, как и всегда, правящие круги лицемерят и клевещут.
О том, что, несмотря на присущий ему тогда страх перед революционным движением рабочих, писатель все же упорно искал путей к правде, говорит его рассказ «Великая революция в Питкерне», который был опубликован незадолго до появления книги «Пешком по Европе». В этом рассказе-памфлете использован свифтовский прием: Твен показывает, как в крохотном уголке вселенной возникло подобие большого государства.
Обитатели Питкерна жили мирно и тихо. Но вот на острове поселился американец Батеруорт Стейвли — «сомнительное приобретение».
Твен подробно объясняет, почему американца назвали «сомнительным приобретением». Ведь этот Стейвли был интриганом, ханжой и беззастенчиво рвался к власти. С ненавистью рисует писатель образ человека, использующего религию для своих хищнических целей. Как только американец «перезнакомился со всем населением, — а это, разумеется, заняло всего лишь несколько дней, — он стал втираться к ним в доверие всеми способами, какие только знал. Он стал необычайно популярен, и на него взирали с почтением, ибо он начал с того, что забросил мирские дела и все свои силы посвятил религии. С утра до ночи он читал библию, молился и распевал псалмы либо просил благословения. Никто не мог так умело, так долго и хорошо молиться, как он». Затем американец «начал исподтишка сеять семена недовольства среди населения» и украл некий акт из государственных архивов для того, чтобы получить возможность обвинить главного судью в измене и добиться власти.
И вот в Питкерне совершен государственный переворот. Там возникает постоянная армия и флот. Учреждены дворянские титулы, открыты переговоры с «иностранными державами о наступательных, оборонительных и торговых договорах», назначено «несколько генералов и адмиралов, а также несколько камергеров, шталмейстеров и лордов-спальников».
А народу живется все хуже и хуже. Он ввергнут в нищету. Простые люди поднимаются против диктатуры американца.
Некоторые страницы рассказа ясно говорят о том, что Твен склонен был скептически расценивать результаты не столь давно перед тем осуществившегося объединения Германии. Писателя не радует прогресс, который ведет к росту милитаризма. Он вкладывает в уста простых питкернцев следующие слова: «Люди не могут питаться объединением, а мы умираем с голоду… Все в армии, все во флоте, все на государственной службе, все в мундирах, все бездельничают, все голодают и некому обрабатывать поля…» Но государству, основанному на угнетении народа людьми в «мундирах», писатель может противопоставить лишь идеал патриархальной жизни. В «Великой революции в Питкерне» рассказывается о том, что после возникновения диктатуры американца на острове «народился» социал-демократ. И дальше Твен осуждает не только «императора»-американца, но и «социал-демократа».
Ограниченность позиции автора рассказа очевидна. Однако, перечитывая «Великую революцию в Питкерне», думаешь не столько об исторически обусловленной узости взглядов писателя-демократа, сколько об его поразительной прозорливости. Когда в 30-х годах этого века Синклер Льюис написал свой роман, иронически озаглавленный «Это у нас невозможно», роман, в котором рассказывается о том, чем грозят действия демагогов-фашистов Америке, он имел все основания вспомнить о рассказе-памфлете Твена. Ведь твеновский Батеруорт Стейвли еще в прошлом столетии пользовался некоторыми из тех приемов, которые взяли на вооружение фашиствующие деятели XX века.
«Принц и нищий»
Когда Твен с облегчением закончил свою книгу «Пешком по Европе», его ждали еще две большие темы. В письменном столе хранилось начало рукописи «Приключений Гекльберри Финна». Там же лежали и первые наброски повести о принце и нищем. Работа над книгой о Геке по-прежнему тормозилась. Зато повесть «Принц и нищий» быстро двинулась вперед и была завершена сравнительно скоро.
Мысль написать повесть, рассказывающую о том, как принц становится нищим, а нищий — принцем, появилась у Твена после прочтения одной детской книжки. Писателя-демократа увлекла задача показать, как нищий управляет государством, а принц узнает жизнь народа.
Действие повести, как известно, развертывается в Англии далекого прошлого. Снова Твен ополчается против средневековой отсталости, против феодально-абсолютистского произвола. Его угнетает бесправие народа. «Принц и нищий» — прекрасная, захватывающая сказка на тему о справедливости.
Родным Твена понравился замысел нового произведения. Каждый вечер писатель читал созданное за день жене и дочерям. Когда книга вышла в свет, друзья Твена приняли ее с восторгом.
В «Принце и нищем» повествуется о том, как маленький эгоистичный и себялюбивый принц, ничего не знавший о страданиях народа, окунулся в гущу жизни. Перед избалованным ребенком прошли картины народных бедствий, безысходной нужды. Он почувствовал суровость и несправедливость государственных законов.