Эта чудовищная красавица Ушба
Вот так поход – рекомендую!
Что за фантазия пришла
Тебе забраться в глушь такую,
Где на скале торчит скала?
Иль непременно место выбрать надо,
Когда-то прежде бывшее дном ада?
Гёте. «Фауст».
Ушба... Гора легендарная и на Кавказе самая красивая.
Впрочем, последнее утверждать с абсолютной уверенностью не берусь, ибо красота понятие относительное — то, чем одни восторгаются, у других, бывает, вызывает откровенную неприязнь. Кто прав — выяснять бессмысленно — о вкусах, как известно, не спорят. Какой смысл спорить, если нет для оценки красоты никаких точно выверенных критериев, всё субъективно...
И Ушбу вовсе не все считают красавицей.
В прошлом веке русский путешественник Иван Акинфиев писал после возвращения с Кавказа: «Название Ушба по местному означает Чудовище, что как нельзя более соответствует внешнему очертанию этой горы, видимой из Бечо почти с самого её основания. Вид на неё один из редких, но нельзя сказать приятных. Если при виде царственно величавого Эльбруса, красавца Тетнульда, или Казбека вы невольно восхищаетесь правильностью очертаний белоснежных конусов, то при виде Ушбы не приходится испытывать ничего подобного. Наоборот, вас поражает грубая неправильность формы раздвоенной вершины, составленной из каких-то безобразных гигантских утёсов и обрывов, обнажённых в большей части своей от снега. Взбираться на Ушбу вы не чувствуете ни малейшей охоты, потому что издали видна вся бесполезность подобного опасного предприятия!»
Вот так! Ни больше, ни меньше...
Ушба действительно поражает. Взгляд на гигантскую гору, словно взметнувшуюся над сверкающим ледовым цоколем, да так и застывшую в воздухе, захлёстывает душу восторгом, смешанным с удивлением и страхом.
Она не сливается с гребнем хребта, не вырастает из него, как многие другие вершины, а стоит отдельно, в гордой обособленности, отступив от своих соседей. Потому особенно отчётливо видны на фоне неба её склоны-стены и, ничем не заслонённая, не проецирующаяся ни на что, их крутизна поражает, западает в душу.
Ушба имеет две вершины — Северную и Южную. Высота Южной Ушбы четыре тысячи семьсот одиннадцать метров; Северная — на шестнадцать метров ниже. Вершины между собой соединены узкой скально-ледовой перемычкой. Она обрывается отвесными стенами, над ними с перемычки нависают снежные карнизы.
— Такие красивые! — восторгаются экскурсанты, глядя снизу в бинокль.
— Хрупкие, — уточняют альпинисты и замолкают напряжённо, слушая Гору.
Карнизы не заставляют себя ждать слишком долго — время от времени какое-нибудь из этих прекрасных созданий горного ветра и снега обязательно обламывается: взметаясь взрывами на уступах, многотонные сверкающие глыбы спрессованного снега с громовым грохотом и гулом рушатся вниз, всё сметая на своем пути...
На Ушбе простых маршрутов нет. И лишь один — с Ушбинского плато на Северную вершину — проходит по узкому крутому гребню. Все остальные пути — по стенам.
Открыл Ушбу для альпинизма в 1868 году прославленный английский восходитель Дуглас Фрешфильд.
С неизменным своим спутником — швейцарским горным проводником Франсуа Девуассу взошёл тогда сэр Дуглас на Эльбрус, первым из альпинистов мира победил Казбек и затем, перевалив Главный Кавказский хребет, с южного его склона увидел Ушбу. Гора потрясла многоопытного и хладнокровного англичанина. И хотя взойти на вершину ему не удалось, свой восторг, испытанный при встрече с кавказской незнакомкой, глава старейшего в мире альпинистского клуба, президент Британского Королевского географического общества вдохновенно описал в книге о путешествии по Кавказу.
Книга Фрешфильда сразу привлекла к Ушбе внимание альпинистов всего света. Одна за другой двинулись на Кавказ экспедиции горовосходителей. Но все попытки восхождения оказались безрезультатны.
«Вершина может быть достигнута только по воздуху, ибо стены её отвесны со всех сторон!» — категорически высказался в прессе русский путешественник Долгушин.
…Лишь через двадцать лет, в 1888 году на Северную вершину Ушбы взошёл соотечественник Фрешфильда английский альпинист Джон Коккин с проводником-швейцарцем Ульрихом Альмером.
В течение последующих полутора десятилетий гору штурмовали сильнейшие восходители Англии, Германии, Франции, Австрии, Швейцарии, США. Один за другим пятнадцать решительных штурмов отбили гранитные бастионы Горы.
Популярность Ушбы выросла настолько, что во многих странах появились «Клубы ушбистов», объединявшие альпинистов, страстно желавших добиться победы над неприступной вершиной...
Победу принёс 1903 год. После отчаянной борьбы Южная Ушба сдалась пяти участникам совместной немецко-швейцарской экспедиции. Руководил успешным штурмом ас скальных стен Тироля Адольф Шульце. Кроме него в группе были ещё двое немцев и двое швейцарцев.
Но мудрые всезнающие старики-горцы, седобородые старожилы заоблачных селений Мазери и Бечо, утверждают, что проводником у иностранцев был местный охотник Муратби Шамприани — он, говорят, и вступил первым на Южную Ушбу...
Прошло немного времени и, вдохновлённые успехом земляков, трое немецких альпинистов под руководством Л. Дистеля прошли траверсом через обе вершины Ушбы.
Но лишь через двадцать с лишним лет, когда отгрохотала революция и отполыхала по стране гражданская война, вновь зазвучали человеческие голоса на Ушбе — и опять немецкая речь. Но в этот раз с нею чередовались и русские слова — под руководством В. Меркля, вместе с тремя немецкими альпинистами, на Гору взошёл ветеран русского горного спорта Василий Логвинович Семеновский. Он, в годы эмиграции получивший в Альпах диплом профессионального горного проводника, стал в 1929 году первым русским человеком, поднявшимся на Ушбу.
Следующие четыре года никто не тревожил покой Горы. Но 1934 год стал в её биографии этапным — к Северной вершине пробились швейцарские альпинисты Л. Саладин и В. Веккерт, а грузинская группа — Александра Джапаридзе, Ягор Казаликашвили и Гио Нигуриани под руководством Алёши Джапаридзе — повторила рекорный маршрут экспедиции А. Шульце на Южную Ушбу.
С тех пор много новых маршрутов проложили спортсмены по стенам Ушбы к её вершинам.
Но от этого Гора отнюдь не стала проще и доступнее. И, к сожалению, немало тех, кто, уйдя однажды в мир её вертикалей, не вернулся больше в мир людей. Истину, и поныне верную, высказал в конце прошлого века выдающийся горовосходитель Н.Поггенполь: «Глаз воспринимает впечатление, а разум почти отказывается верить ему. Перед Вами двумя гигантскими зубцами громоздится ужасающая Ушба — одна из самых фантастических громад, олицетворяющих все ужасы стихийного произвола природы вместе с гордым и одиноким спокойствием величайшего из обелисков!»
...Нет на Ушбу простых путей. А Северо-Западная стена Южной Ушбы, взметнувшаяся от Ушбинского ледника более чем на два километра вертикали, является одной из сложнейших на Кавказе.
Вот по этой стене, прямо по центру, и решили подняться на вершину краснодарские альпинисты Юра Коваленко, Валёк Ковалевский, Женя Шкляев, Саня Сорокин, Алёша Герасюк и Олег Ахтырский – капитан команды.
День первый.
Команда и трое наблюдателей (тоже краснодарские ребята — в их задачу входило работать ретранслятором, обеспечивая радиосвязь между командой на стене и спасателями в альплагере) погрузились в вертолёт, и он, остервенело рубя лопастями жиденький воздух, натужной спиралью вскарабкался на высоту вершин, лавируя между ними, прогрохотал над сверкающими ледопадами и нырнул к Ушбинскому леднику.
— Шуруйте в темпе! — прокричали вертолётчики. И альпинисты, скользя триконями по дюралевому полу кабины, в спешке сталкиваясь и чертыхаясь, в мгновенье ока вышвырнули в распахнутую, сверкающую голубым ледниковым сиянием дверцу свои пожитки, и сами выпрыгнули на лёд.
Бортмеханик помахал рукой, крикнул на прощание что-то весёлое и доброе; вертолёт, ударив людей воздушным вихрем, на мгновение накрыл их своей тенью и косо взмыл вверх. В памяти осталась широкая, от уха до уха улыбка механика, до половины закрытое солнцезащитными очками лицо пилота. И собственные рюкзаки, мешки, баулы, банки, коробки, канистры, фляги и пакеты – птичками-бабочками разлетающиеся по леднику...
День второй, третий, четвертый, пятый.
С утра перебирали продукты и снаряжение. В последний раз особенно тщательно и придирчиво проверяли каждую мелочь. Не спеша, упаковывали рюкзаки и при этом разглядывали Ушбу в мощную подзорную трубу.
Снега на Горе было мало. Уж точно меньше, чем ожидали. Открытого льда больше. Но, поразмыслив, никаких изменений в тактический план восхождения вносить не стали.
Дождь со снегом, загнавший их после обеда в палатки, к вечеру прекратился. Решили утром выходить на штурм.
Но с двух часов ночи, разбудив альпинистов, по крышам палаток вновь забарабанил ливень. Потом зашуршали снежные хлопья. И так продолжалось двое суток.
Парни отлёживали бока в мокрых палатках, страдали от безделья, злились. И, хоть медленно, но верно п0оедали свои легковесные высококалорийные продукты, что было очень некстати — не хватало только, чтобы харчи потом закончились где-нибудь посередине стены! Но хуже было то, что таяли не только еда и бензин для примусов, но и спортивная форма. Ведь кроме уникального случая с Ильёй Муромцем, долгая неподвижность никогда ещё не способствовала спортивным достижениям.
А с Ушбы непрерывно рушились снежные обвалы, и эхо их разносилось над горами, как злорадный хохот. Подтверждалась правота слов заслуженного мастера спорта Рототаева, предупреждавшего: «Суровые погодные и климатические условия в соединении с большой трудностью путей к вершинам Ушбы подчас сильнее альпинистов, какого бы высокого класса они ни были»...
Но утро пятого дня разбудило людей долгожданной тишиной. Дождь и снег прекратились, небо прояснилось. Уточнив с наблюдателями график радиосвязи, традиционно присев перед дорогой и послав к чёрту остающихся, парни взвалили на себя рюкзаки и зашагали к Горе.
С каждым шагом, приближавшим альпинистов к маршруту, всё более отдалялось напряжённое ожидание прошедших дней, становились призрачными и нереальными хлопоты, ежеминутная суета и постоянная озабоченность равнинной жизни. Между ними и всем остальным миром ширилась незримая, но чёткая граница. А весь огромный, многоликий мир стремительно и неотвратимо сужался в их сознании до размеров вздыбившейся над ними стены.
Снег морозно хрустел под ногами, пар от дыхания оседал на груди инеем, обещая ясную погоду.
…Подошли к ледопаду, достали верёвки — связались по двое. И с этого мига, когда карабины страховочных систем звонко щёлкнули, приняв в себя надёжный капрон верёвки, сильное и смелое «Я» каждого из людей, по святому закону связки, слилось в могучее и верное «Мы».
Ледопад — хаос бездонных голубых, изумрудных, бирюзовых разломов и трещин, немыслимых в сложном многообразии ослепительно сверкающих ледяных нагромождений — они рассматривали лишь как досадную помеху перед основной работой. И они прошли ледопад сходу, на одном дыхании, быстро, уверенно и чётко. Хотя пришлось балансировать на острых ледяных гребешках, и прыгать через ледяные пропасти, и спускаться в них и, выбираясь на отвесный противоположный край, вырубать во льду бесчисленные ступени, пускать в ход крючья и лесенки...
Выше ледопада вытоптали в глубоком снегу удобную площадку. Пока четверо возились здесь с палатками, примусом и кастрюльками, связка Коваленко—Ковалевский, скинув рюкзаки, налегке пошла ещё выше, чтобы обработать маршрут для завтрашнего подъёма.
Они прошли фирновый крутяк, выбрались на ещё более крутой лёд и, вырубая ступени, поднялись к скалам. Скалы оказались трудными — гладкие плиты, рельефных зацепок почти нет. К тому же камень покрыт коркой натёчного льда, как бывает зимой около уличных водопроводных колонок. Лазать по таким скалам — удовольствие ниже среднего. Но, истосковавшись по любимому делу, карабкались по стене с удовольствием.
Поднялись на всю длину верёвок и, закрепив их на отвесе, спустились к палаткам уставшие, конечно, но от души довольные...
В вечернем сеансе радиосвязи Ахтырский передал наблюдателям:
— Ледопад прошли... обработали низ стены... встали на бивак... погода, что надо... все нормально!
В первый день работы на маршруте команда приблизилась к вершине Ушбы на шестьсот метров по вертикали.
День шестой.
Вышли на стену затемно — звёзды только-только начали тускнеть.
Связка Сорокин—Шкляев первой поднялась по обработанному пути и пошла выше, продолжая мостить дорогу в небо: в скалы — крючья, в крючья – карабины, в карабины – верёвки.
Следом поднимались остальные.
Сгоряча пошли с рюкзаками, но оказалось сложно и тяжко. А вскоре стало и совсем невозможно — с помощью блока с зажимом пришлось рюкзаки по отвесу вытаскивать. И сами поднимались на жумарах: передвинул его вверх по верёвке — подтянулся, ещё передвинул — ещё выше вскарабкался. Милое дело, привычная работа в удовольствие, отличная погода, настроение радостное — лезли по стене весело!..
Так выбрались на «Грузинскую полку» — есть такое место на стене Ушбы.
— Ну, полка!.. — саркастически хмыкнул Коваленко, высунувшись по грудь над её краем, — бутылку на эту «полку» не поставишь...
Скальная плита крутизной семьдесят градусов, залитая льдом... Но при взгляде снизу эта узкая блестящая отлогость на чёрном отвесе стены действительно выглядит полкой...
Первым, пристегнув к ботинкам кошки, пошёл по полке Шкляев. Вырубил айсбайлем ступени для поднимающихся следом товарищей.
А они внимательно его страховали и пыхтели, вытаскивая по отвесным скалам рюкзаки.
Полку прошли. Выбрались на сыпучие, хрупкие скалы у основания круто уходящего вверх узкого ледового гребня. Место для бивака здесь не слишком удобное, но дело к вечеру и пора уже было подумать о ночлеге.
Вырубили в гребне площадку, вымостили камнями, сикось-накось втиснули на неё две свои перкальки, приковав их к скале крючьями.
— Удивляюсь я на вас, коллеги, — молвил Герасюк, стараясь в это время как-нибудь разровнять гранитные бугры под спальником, — сами по собственной доброй воле стремитесь в этот горный страх, холод и голод, ради этого отпуска вымаливаете, отгулы накапливаете, без выходных вкалываете, с начальниками и жёнами конфликтуете. И ради чего?! Чтобы похолоднее лето перезимовать? Или это всё красивых значков ради? Так ведь взрослые дяди — должны уже быть к цацкам равнодушны. Да и в других видах спорта значки можно дешевле заполучить, без этих мук...
Поохали притворно, повздыхали, вспоминая, кто каким спортом раньше занимался, в каких гостиницах на сборах и во время соревнований жил и что при этом ел...
Тема еды не отпускала команду долго — горы, как известно, любят смелых, а смелые любят поесть.
…Постепенно возбуждение, обычное на восхождении после удачного рабочего дня, улеглось, и усталость сказалась — разговоры иссякли: сразу после вечерней радиосвязи, всех сморил сон. Одиннадцать часов работы и восемьсот двадцать метров набранной за день высоты, сделали своё дело...
Утро седьмого дня встретило морозом и пронизывающим ветром — после уютного тепла спальников едва переносимым. Как в известной бодрой песне: «Нас утро встречает прохладой…»
В пять часов, наскоро позавтракав, вверх пошла связка Ковалевский—Коваленко. Свернув и упаковав бивачное хозяйство, следом двинулись остальные.
Страхуя друг друга через ледорубы и ледовые крючья, поднялись до верха гребня. Отдышались. Отогрели руки.
По узким, крутым скальным полкам, прерывающимся отвесными стенками, вскарабкались под карниз. И вот тут-то, продуваемые всеми кавказскими ветрами, наработались всласть: карниз потому так называется, что похож на карниз дома — так же выступает из стены, нависая над пустотой, и преодолеть его — значит не что иное, как пройти по потолку.
И они пошли по этому щербатому, с острыми гранями потолку, забивая в него крючья – на восьми метрах скалы шесть крюков. Потому что держаться здесь было не за что. И стоять не на чем. И они держались только за свои заколоченные в камень железки, и висели над бездной, балансируя в пустоте на раскачивающихся лесенках, которые подвешивали к тем же железкам…
Выше карниза стена стояла, как раскрытая книга, и альпинисты поползли вверх по правой восьмидесятиметровой каменной странице. И без того гладкие скалы были покрыты ледяной коркой. Поднимались, обкалывая натёчный лед, с трудом отыскивая под ним микроскопические шероховатости зацепок.
В одном месте, совсем некстати, сверху лилась вода. И в наклонную щель, в которую выше сложились скалы, взобрались насквозь промокшими, окоченевшими, с одеревеневшими мышцами и с бесчувственными пальцами.
Интенсивный самомассаж… Таблетка глюкозы под язык...
...По щели взобрались к основанию очередной семидесятиметровой отвесной стены и сходу — вверх по ней. Опять заколачивали в холодный камень крючья, перевешивали с крюка на крюк лесенки и площадки — стоять можно только на них.
Добрались до верха стены. И оказались на узкой заснеженной полочке. Здесь и решили устроиться на ночлег. Выбираясь по одному на полку, усаживались рядком, свесив ноги в пропасть. Чтобы ветер не продувал, закутались в палатки.
…Ахтырский полистал записную книжку, с трудом разбирая свои торопливые, дрожащие каракули. Пошептал, считая в уме, и сообщил, что сегодня за шестнадцать часов пройдено триста восемьдесят метров.
— Реактивные! — удовлетворенно констатировал Герасюк, снимая кастрюлю с кипящим пакетным супом с примуса, стоящего на коленях Ковалевского.
— Растворимый без осадка, — буркнул Шкляев, отведав мутное варево, — борща бы!
— И яичницы с помидорами! — живо откликнулся Коваленко.
— И пива... — задумчиво молвил Ахтырский, но сумел взять себя в руки и цыкнул на некстати размечтавшуюся команду: — Не делайте из еды культа, чревоугодники!..
За ужином они балагурили на тему о медиках, не рекомендующих кушать перед сном:
— Разве это еда для молодых здоровых мужиков?!
- И разве это будет сон?!
После чая, вспомнив медицинские предписания, пожевали вяленую таранку, дабы соблюсти водно-солевой режим. Потом радировали наблюдателям традиционное «Всё в порядке!» и дружно приступили к весьма непростому в их положении делу — начали стараться заснуть.
Связка Коваленко—Ковалевский проявила неожиданную инициативу и хриплым дуэтом исполнила для всей компании колыбельную:
Мы ночуем в облаке,
Прижав друг к другу спины.
Жуём без пива воблу мы —
На это есть причины.
Как Прометеи у стены –
На крючьях карабины.
В святые мы занесены
Уже наполовину.
День восьмой.
Утро ждали с нетерпением и встретили его, как избавление. Раздирая смёрзшуюся ткань своего укрытия, завозились, собираясь на маршрут. Но встать с насиженных мест оказалось непросто — мокрая одежда, рюкзаки и палатки примёрзли к скале.
Сборы затянулись, и первая связка Ахтырский—Сорокин пошла вверх только в 8 часов.
Опять замёрзшие, бесчувственные пальцы гладят покрытые ледяным панцирем скалы, отыскивая зацепки. Холодно... Скользко... Отвесно... Зацепы крохотные — в перчатках работать невозможно, а без перчаток руки коченеют. Подо льдом трещины для забивки крючьев найти сложно — прежде чем начать заколачивать крюк, приходится скалывать лёд. Долго... Утомительно... Медленно...
Это ведь только сказать легко — сколол лёд, забил крюк...
Пронизываемый ледяным ветром, холодный и голодный, висишь, дрожа от напряжения, в километре над землей. Умостил носок одного ботинка на крохотном выступе. А другой ногой, вытянутой в гимнастическом шпагате, опираешься на собственноручно заколоченную в гранит миниатюрную железку...
Смелость? Может быть. Ловкость? Наверное. Умение? Конечно, без него никуда. И целеустремленность. И привычка иметь дело не со штрафными баллами и очками, не с бутафорскими, а с реальными трудностями и опасностями. Недаром в другие виды спорта с гор никто не уходит — из других видов в горный спорт приходят многие.
...Выше взметнулся крутой ледовый склон. По нему с тщательной крючьевой страховкой вышли к сыпучим, растресканным, ненадёжным скалам, держащимся монолитно лишь благодаря скрепляющему их льду.
В скалах камин — отвесный узкий жёлоб. Подъём по камину: превратив тело в подобие пружины — спина с силой жмёт в одну стену, ноги в другую. Так, расклинивая собой Гору, вверх — по сантиметрам...
Из камина выбрались на гребень. Справа — отвесный скальный обрыв в далёкую, клубящуюся облаками глубину. Слева подстерегает ненадёжный слой рыхлого снега на крутом льду.
— Хрен редьки не слаще! — оценил предстоящий путь Ахтырский.
Пошли, как цирковые канатоходцы, балансируя по острию.
Поднялись по гребню до нависающих скал. Сходу пройти их не удалось: ткнулись раз, другой — никак... А время позднее. Решили здесь ночевать — утро вечера мудренее.
Наколотили в скалу крючьев, к ним привязали палатку, подмостили камней под днище. Для другого дома срубили остриё гребня — борта перкальки с обеих сторон в пропасть свесились.
- Для спанья гребешок несколько узковат, — констатировал Шкляев, - зато проблема фекальной канализации решена!
И присел над пропастью, наглядно демонстрируя, как все отходы жизнедятельности исчезают бесследно в облачной бездне.
…Четверо занялись хозяйственными делами, а Ахтырский с Сорокиным, перекусив для вдохновения, опять полезли на нависание.
— Если устал, начни ещё. Если изнемог — начни ещё и ещё! — напутствовал друзей словами великого Рериха начитанный Герасюк.
И связка прошла навис. И пошла выше. И сумела закрепить на стене две сороковки перил. И могла бы ещё поработать — силы были, и желание тоже, и промёрзли пока не насквозь. Но началась гроза.
Пока гремело поодаль, они работали. Но когда рядом полыхнуло и так грохнуло, что мир содрогнулся, запахло озоном и заложило уши, Ахтырский сказал задумчиво:
— Как хороши, как свежи были грозы...
— Люблю грозу, когда внизу! — согласно отозвался Сорокин. И, закрепив быстренько на стене верёвки, они соскользнули по ним к палаткам.
Беспросветные тучи окутывали Ушбу.
— Погода сломалась, — радировали вниз наблюдатели, — команду не видим...
А команда, прислушиваясь к громовым раскатам, под зарево фейерверка близких разрядов, наслаждалась чаем и мудрым Омаром Хайямом:
О если б каждый день иметь краюху хлеба,
Над головою кров и скромный угол, где бы