Телесные наказания беззаконны

Только клеймить позором какое-либо беззаконие — занятие в наше время достаточно праздное, поэтому подойдем к делу с другой стороны.

Если есть какие-либо три вещи, противные духу нашей конституции, то это следующие: безответственность судьи, неограниченная дискреционная власть [143], предоставленная начальнику, и сочетание безответственного судьи и начальника, наделенного неограниченной властью, в одном лице.

Однако в силу указа Конгресса все коммодоры американского флота подпадают под все эти три обвинения, наказывая матросов за приписываемые им проступки, не перечисленные в Своде законов военного времени.

Процитируем упомянутый указ.

XXXII. О Своде законов военного времени: «Все преступления, совершенные лицами, состоящими на военно-морской службе, не поименованные в перечисленных статьях, будут наказуемы согласно законам и порядкам, принятым в подобных случаях на кораблях».

Вот эта-то статья больше, чем что-либо другое, и вкладывает плеть в руки капитана, не требует с него никакого отчета за суд и расправу и предоставляет ему широкую возможность упражнять на простом матросе жестокость, которая сухопутному человеку покажется невероятной.

В силу этого закона капитан становится одновременно законодателем, судьей и исполнительной властью. При теперешнем положении дел ему предоставлена полная свобода определять, чтó рассматривать как преступления и какие за каждое назначить кары; решать, повинен ли обвиняемый в действиях, кои он, командир корабля, объявил преступными, и, наконец, как, когда и где будет приведено в исполнение назначенное наказание.

В американском флоте приостановка действия Habeas Corpus'а[20] приняла уже хронический характер. Нет закона, препятствующего командиру корабля по простому обвинению в дурном поведении взять матроса под арест и продержать его в заключении столько, сколько ему заблагорассудится. В то время как я находился на «Неверсинке», командир одного американского военного шлюпа — несомненно под влиянием обиды на матроса — продержал его свыше месяца в карцере.

Конечно, для того чтобы управлять кораблем, приходится из-за особых условий корабельной жизни применять свод правил более строгий, нежели законы, коими руководствуются на берегу; но все же свод этот должен соответствовать духу политических институтов, выработанных в данной стране. Он не должен превращать в рабов часть граждан свободной страны. Такое возражение нельзя выставить против уставов русского флота (мало чем отличающихся от наших), поскольку законы, действующие в нем и облекающие самодержавной властью командира русского корабля, наделяя его правом приговаривать к телесным наказаниям матросов, соответствуют духу законов, принятых на территории Российской империи, которая управляется самодержцем и суды которой присуждают ее подданных к кнуту. Но с нами дело обстоит иначе. Наши институты претендуют на то, что они основаны на широких принципах равенства и политической свободы. Между тем положение матроса на американском корабле ничуть бы не изменилось, если бы последний передан был в российский флот, а сам матрос сделался подданным русского царя.

Став моряком, американец лишается всех своих гражданских свобод; закон нашей земли не простирается на часть родины, построенной из взращенного на ее почве леса, часть родины, в которой он видит свой дом родной. Матросу революция наша ничего не дала и лживой кажется ему наша Декларация независимости [144].

Хота морской устав представляет собой как бы часть Свода законов военного времени, однако в мирное время этот устав до известной степени может быть приравнен к законам муниципальным. В самом деле, трехдечное судно со своей командой в 800–1000 человек — не что иное, как плавучий город. Но в большинстве конфликтов между людьми командир корабля выступает не как судья, осуществляющий правосудие в соответствии с установленными законами, а как самодержец, создающий и упраздняющий законы по своему усмотрению.

Статья XX Свода законов военного времени гласит, что за небрежное несение своих обязанностей любое лицо, состоящее на военно-морской службе, должно понести наказание, которое определит ему военный суд, но, если это рядовой матрос, он может быть по усмотрению командира корабля или заключен в кандалы, или подвергнут телесному наказанию. Излишне говорить, что в тех случаях, когда незначительное нарушение закона совершено офицером, военный суд никогда или почти никогда не созывается, но если в этом нарушении повинен матрос, он немедленно присуждается к плетям. Таким образом, один разряд граждан избавлен в морских условиях от закона, тяготеющего страшной угрозой над другими. Что подумали бы сухопутные жители, если бы штат Нью-Йорк провел закон против какого-либо преступления, карающегося денежным штрафом, но присовокупил бы к нему примечание, согласно которому действие этого закона распространялось бы исключительно на ремесленников и поденщиков, избавляя от наказания всех граждан с доходом, превосходящим тысячу долларов? Однако именно так обстоит дело на практике со значительной частью морских законов, предусматривающих телесные наказания.

Но всякий закон должен быть всеобщим и карать в случае надобности всех, не исключая и применяющего этот закон судьи, более того, даже судью, его толкующего. Если бы сэр Уильям Блэкстон [145] нарушил законы Англии, он должен был бы предстать перед тем самым судом, где он председательствовал; там бы его и судили, и королевский адвокат, возможно, цитировал бы ему его же собственные «Комментарии». И если бы его нашли виновным, он «по закону» подвергся бы такому же наказанию, что и самый скромный английский подданный.

А как обстоит дело на американском фрегате? Ограничимся одним примером. Согласно Своду законов военного времени, особенно же его Статьи I, американский командир корабля может присудить к тяжкому и позорному наказанию матроса — и часто пользуется этим правом, между тем как сам он навсегда избавлен от риска подвергнуться подобному унижению, а по всей вероятности быть вообще каким-либо образом наказанным, даже если бы он оказался повинным в том же, за что он наказывает других, ну, скажем, в ссоре с равными. Однако и матрос и капитан — оба американские граждане.

А между тем, если мы снова обратимся к Блэкстону и выразимся его словами, существует закон «столь же древний, как и человечество, провозглашенный самим богом и более всех других обязательный для человека, так что никакие человеческие законы не могут противостоять ему, если идут с ним вразрез». Этот закон есть закон природы. В числе трех великих принципов, сформулированных Юстинианом [146], имеется следующий: «Всякому человеку должно быть воздано по заслугам его». Но мы видели, что флотские законы, карающие плетьми провинившегося, отнюдь не воздают всякому по его заслугам, поскольку в некоторых случаях они косвенно избавляют офицеров от каких-либо наказаний, а во всех случаях не допускают для них телесных наказаний, которым подвергаются матросы. А посему, согласно Блэкстону и Юстиниану, законы эти вообще ни к чему не обязывают, и всякий американский военный моряк был бы морально оправдан, если бы всеми средствами противился наказанию его плетьми, более того, был бы оправдан самой религией даже в том, что на языке юриспруденции именуется бунтарскими действиями.

Итак, если вы считаете по той или иной причине, что эти телесные наказания почему-либо необходимы, распространите их на всех, кто по закону подпадает под их действие. Пусть какой-нибудь честный коммодор с благословения Конгресса присуждает к плетям какого-нибудь провинившегося капитана наряду с провинившимся матросом. А если и сам коммодор в чем-либо погрешит, пусть-ка кто-нибудь из его товарищей-коммодоров возьмет в руки плеть и всыплет ему по первое число, ведь заставляют же боцманматов, корабельных палачей, пороть друг друга.

Но, возможно, вы возразите на это, что морской офицер — человек, с достоинством которого необходимо считаться, а что прирожденный американец, гражданин своей республики, — которого быть может облагородил его прадед, проливший свою кровь при Банкер-Хилле [147], — с той минуты, как он стал служить своей родине простым матросом и готов сражаться с ее врагами, то есть как раз тогда, когда он ярче всего утверждает свое мужество, тем самым теряет все человеческие права? Дерзнете ли вы сказать, что, поступая на морскую службу, он опускается настолько, что заслуживает наказания плетьми, между тем как, стоило ему остаться в опасное время на берегу и он мог бы быть уверен, что подобный позор на него никогда не падет? Все наши соединенные воедино штаты, все континенты, населенные человечеством, сливают свой голос в один, изобличая лживость такой мысли.

А теперь, оставив в стороне все доводы и аргументы, поставим вопрос ребром: независимо от привходящих обстоятельств, посягает ли порка во флоте на неотъемлемое достоинство человека, покуситься на которое не имеет права ни один законодатель? Мы утверждаем, что да, мы утверждаем, что наказание это деспотично, что применяется оно без всякого разбора, что оно вопиющим образом противоречит духу наших демократических учреждений, более того, что в нем сохранился отпечаток худших времен варварской феодальной аристократии; словом, мы осуждаем его как с религиозной, так и с нравственной стороны как беззаконие во всех решительно случаях.

Каковы бы ни были последствия его отмены, хотя бы даже нам пришлось расснастить наши военные корабли и наша незащищенная торговля пала жертвой морских разбойников, — грозный голос справедливости и человеколюбия требует незамедлительной его отмены, голос, который ни за что другое не примешь, требует отмены его сегодня же. Это не меркантильный вопрос большей или меньшей целесообразности, речь тут идет о том, чтó право и чтó неправо. И если хоть кто-нибудь, положа руку на сердце, заявит, что применять телесные наказания правильно, пусть этот человек хоть раз испытает удар плети по спине, и тогда вы услышите, как, извиваясь от боли, сей вероотступник призовет все семь небес в свидетели, что они неправильны. И ради бессмертного человеческого достоинства дай-то бог, чтобы каждый человек, утверждающий правильность этой ереси, был порот у трапа, покуда от нее не отречется.

 

XXXVI