Ревизор, баталер и почтмейстер на военном корабле
Поскольку баталер играл столь видную роль при неудачной попытке продать мой бушлат с аукциона, я вспомнил, что уместно было бы рассказать, какая на кораблях это важная персона. Он правая рука, доверенное лицо и счетовод ревизора, который перепоручает ему все расчеты с командой, в то время как сам в большинстве случаев просматривает подшитые газеты в уютной каюте, вместо того чтобы углубляться в свои гросбухи.
Из всех нестроевых на военном корабле ревизор, быть может, самая важная персона. Хотя он такой же член кают-компании, как и другие, однако по традиции он признается стоящим несколько выше священника, врача и Профессора. Кроме того, его то и дело видят занятым какими-то доверительными разговорами с коммодором, который на «Неверсинке» даже иногда позволял себе с ним пошутить. Мало того, ревизора несколько раз вызывали в коммодорский салон, и там они по нескольку минут о чем-то совещались. И я не припомню, чтобы когда-либо произошло совещание каюткомпанейской аристократии — лейтенантов в коммодорском салоне — и не был бы приглашен на него ревизор. Надо полагать, то важное обстоятельство, что ведению ревизора подлежат все финансовые дела корабля, и придает ему такую важность. Недаром в каждом правительстве, будь то монархия или республика, лицо, поставленное во главе финансов, неизменно занимает доминирующее положение. Так, по рангу своему в правительстве Соединенных Штатов министр финансов почитается стоящим выше лиц, возглавляющих остальные министерства. Подобным же образом в Англии истинный пост, занимаемый премьером, как всем известно, не что иное, как должность первого лорда государственного казначейства.
Так вот, служащий, находившийся под началом этого высокого должностного лица и известный под названием баталера, был на корабле главным письмоводителем по финансовой части. В жилой палубе у него была самая настоящая контора, забитая приходо-расходными книгами и всевозможными журналами. Его конторка была не менее завалена бумагами, чем конторка какого-нибудь коммерсанта на Пёрл-стрит [219], и на ведение счетов у него уходило немало времени. Сквозь окошечко его подземной конторы было видно, как он, не отрываясь целыми часами, что-то строчит при свете лампады.
Ex officio[29] баталер большинства кораблей является и чем-то вроде почтмейстера, а контора его являет собой подобие почтовой конторы. Когда на «Неверсинк» приходили мешки с письмами для эскадры — почти таких же размеров, как почтовые мешки в Соединенных Штатах, не кто иной, как баталер раздавал из своего окошечка в жилой палубе письма или газеты матросам, если таковые были им адресованы. Кое-кто из тех, кто возвращался с пустыми руками, предлагал более счастливым товарищам продать им их письма, пока печать их была еще цела, считая, что прочесть наедине длинное нежное письмо от домашних, пусть даже не твоих, много лучше, чем остаться вовсе без письма.
По соседству с конторой баталера находятся главные кладовые ревизора, где хранятся в больших количествах всевозможные товары. На тех кораблях, где команде разрешается покупать их для перепродажи на берегу в целях наживы, больше сделок совершается в конторе баталера за то утро, когда команду увольняют на берег, чем их совершили бы за неделю все галантерейные лавки порядочного села.
Раз в месяц у баталера бывает дел по уши. Ибо раз в месяц на руки матросам выдаются печатные листки для заказов в судовую лавочку; и что бы вы ни захотели получить у ревизора — будь то табак, мыло, парусина, синее рабочее платье, иголки, нитки, ножи, пояса, миткаль [220], ленты, трубки, бумага, перья, шляпы, чернила, ботинки, носки — словом, что бы то ни было, записывается на листок заказов и вручается на другой день баталеру, который и выдает «барахлишко», как его называют матросы, а цена его записывается им в расход.
К счастью для матросов, практиковавшееся еще немного лет назад возмутительное обжуливание их со стороны этой службы корабля и бессовестное стяжательство многих ревизоров теперь уже в значительной мере отошло в область преданий. Ревизоры, которым раньше предоставлялась свобода как угодно наживаться на продаже своих товаров, в настоящее время получают установленный законом оклад.
Доходы иных из этих офицеров при упраздненной системе были просто невероятны. За время плавания в Средиземное море ревизор одного из американских линейных кораблей, по вполне достоверным сведениям, положил себе в карман ни много ни мало 50.000 долларов. После этого он вышел в отставку и поселился на лоне природы. Вскоре его три дочери, не слишком прельстительные, заключили весьма выгодные браки.
Представление, которое имеют матросы о ревизорах, выражено в следующей грубоватой, но меткой поговорке: «Ревизор — все равно что заклинатель: он и покойника заставит табак жевать», чем намекают, что текущий счет покойника иной раз подвергается посмертным манипуляциям. У моряков ревизоры ходят под прозвищем сырокрадов.
Неудивительно поэтому, что на старом фрегате «Ява» чистый расчет с восьмьюдесятью человеками команды после четырехлетнего плаванья составил всего тысячу долларов на всех, между тем как общая сумма их окладов должна была составить 60.000 долларов. Даже и при теперешней системе ревизор на линейном корабле, например, оплачивается много лучше, чем любой другой офицер, за исключением командира корабля и коммодора. В то время как лейтенанты обычно получают лишь тысячу восемьсот долларов, флагманский врач тысячу пятьсот, священник тысячу двести, ревизор на линейном корабле огребает три тысячи пятьсот долларов. Правда, говоря о его вознаграждении, не следует забывать и об ответственности, которую он несет, а она не так мала.
Но есть во флоте и ревизоры, про которых матросы ничего дурного не думают, и как особая категория, ревизоры уже не являются по отношению к матросам теми вредными личностями, какими они были раньше. Так, пышущий здоровьем старый ревизор на «Неверсинке», не имевший никакого отношения к судовой дисциплине, к тому же обладавший нравом веселым и, по-видимому, незлобивым, был даже в известной мере любимцем у значительной части команды.
XLIX
Слухи о войне, и как они были приняты населением «Неверсинка»
В то время как мы стояли в Кальяо, в Перу, до нас дошли слухи о возможной войне с Англией, вызванной давнишними спорами о северо-восточной границе. В Рио слухи эти стали еще более определенными, так что вероятность военных действий побудила нашего коммодора разрешить некоторые мероприятия, живейшим образом напоминавшие каждому члену экипажа, что он в любое время может быть убит у своей пушки.
Так, часть команды была отряжена вынимать из снарядных ящиков в трюме заржавевшие ядра и передавать их наверх на предмет очистки их от ржавчины. Коммодор, как очень чистоплотный джентльмен, не хотел стрелять в неприятеля ржавыми ядрами.
Для спокойного наблюдателя тут открылось широкое поле деятельности, и возможностью этой не пренебрегали. Не буду повторять весьма определенные высказывания матросов, в то время как они через люк перебрасывали из рук в руки ядра, точно школьники, играющие на берегу в мяч. Достаточно сказать, что по общему тону их речей, как бы шутливы они ни были, было ясно, что почти всем без исключения перспектива участвовать в бою представлялась в высшей степени ненавистной.
А-с чего, спрашивается, им рваться в бой? Стали бы им больше платить? Ни гроша. Правда, некоторый соблазн могли представить призовые деньги. Но из всех наград за добродетель призовые деньги вещь самая неопределенная, и матрос это прекрасно знает. Чего же ему ожидать от войны? Лишь более тяжелой работы и более крутого обращения, чем в мирное время; деревянной руки или ноги; смертельной раны и смерти? Итак, огромное большинство простых матросов на «Неверсинке» были явно удручены возможностью военных действий.
Но с офицерами дело обстояло как раз наоборот. Никто из них, конечно, не выражал открыто своего удовлетворения, во всяком случае в моем присутствии. Но ликование их давало о себе знать в бодром и веселом тоне обращения к товарищам и непривычной живости, с которой они в течение нескольких дней отдавали приказания. Голос Шалого Джека — словно колокол в звоннице — сейчас гудел как знаменитый английский колокол — Большой Том в Оксфорде [221]. Что до Шкимушки, то саблю свою он носил с изысканной небрежностью, а вестовой его ежедневно надраивал клинок ее до блеска.
Но почему такая разница между баком и шканцами, между простым матросом и его начальником? А потому, что, хотя война и ставит под угрозу жизнь как одного, так и другого, для матроса она не обещает продвижения в чинах и того, что называется славой, между тем как эти вещи воспламеняют офицеров.
Погружаться в иные человеческие души занятие и неприятное и неблагодарное, но бывают случаи, когда грязь, поднятая со дна, помогает нам понять, на какой глубине мы находимся и у какого берега.
Как могли эти офицеры покрыть себя славой? Одним только блестящим истреблением своих ближних. Как могли они ожидать повышения? Только через трупы убитых товарищей и однокашников.
Непримиримое противоречие между чувствами простого матроса и офицера на «Неверсинке» в ожидании более чем вероятной войны — один из многих примеров, которые можно было бы привести, чтобы показать противоположность их интересов, неискоренимый антагонизм, на который они обречены. Но как могут люди, интересы которых так расходятся, когда-либо жить в согласии, не прибегая к принуждению? Может ли братство между людьми когда-либо воцариться на военном корабле, когда то, что для одного является злом, для другого почти что благо? Отменяя телесные наказания, покончим ли мы с тиранией, той тиранией, которая по необходимости должна сохраниться там, где непрерывно сталкиваются два антагонистических класса, из коих один неизмеримо сильнее другого? Это кажется почти невозможным. А так как прямой целью военного корабля, как видно из его названия, являются те самые военные действия, которые, естественно, столь ненавистны матросам, то пока существуют военные корабли, они должны представлять собой картину всего того, что в человеческой природе имеется тиранического и отвратительного.
Будучи институтом гораздо более значительным, нежели американский флот, английские военно-морские силы дают нам еще более разительный пример этого, особенно потому, что война вызывает столь огромный рост флота по сравнению с мирным временем. Хорошо известно, какую радость вызвало известие о внезапном возвращении Бонапарта с Эльбы среди множества английских морских офицеров, которые боялись, что их спишут на берег и посадят на половинное жалованье. Таким образом, в то время как во всем мире раздавались вопли отчаянья, офицеры эти находили возможным благодарить судьбу. Я не ставлю им это в упрек, ибо чувства эти присущи их профессии. Не будь они морскими офицерами, они не ликовали бы среди всеобщего отчаяния.
Скоро ли наступит время, когда тучи, сгущающиеся порой над горизонтом народов, не будут уже с радостью восприниматься каким бы то ни было классом человечества и, увидев эти тучи, люди не будут желать, чтобы гроза разразилась? Постоянные флоты, равно как и постоянные армии, поддерживают воинственный пыл даже в самой мирной обстановке. Даже там, где остались лишь зола и уголья, они пытаются поддержать этот роковой огонь, и офицеры на половинном окладе, как жрецы Марса, продолжают охранять капище, хотя бога там нет.
L
Бухта всех красот
Выше я говорил, что Рио я описывать не буду, но сейчас на меня нахлынул такой поток ароматных воспоминаний, что приходится поневоле отступить и отречься от первоначального намерения, вдыхая этот благоуханный воздух.
Более ста пятидесяти миль зеленых холмов обнимают обширную хрустальную бухту, столь хорошо укрытую кольцом поросших травою сьерр, что место это у индейских племен носило название «Скрытой воды». Со всех сторон вдали поднимаются высокие конические пики, горящие в часы восхода и заката, точно гигантские свечи, а с них, через виноградники и леса, спускаются по радиусам потоки в гавань.
Не говорите мне о Bahia de Todos os Santos — Бухте Всех Святых [222], ибо хотя она изумительна, однако бухта Рио — это бухта всех рек, бухта всех услад, бухта всех красот. С окружающих склонов гор неутомимое лето взирает на вас террасами яркой зелени, а в долинах гнездятся замшелые древние замки и монастыри.
Со всех сторон узкие морские заливы, подобно фьордам, врезаются в зеленый гористый берег, и на фоне высоких хребтов бухточки эти смахивают скорее на Лох-Катрин [223], нежели на озеро Леман [224]. И хотя Лох-Катрин был воспет знатным шотландцем Скоттом, а Женевское озеро — не менее знатным лордом Байроном, здесь, в Рио, и Лох и озеро показались бы всего лишь двумя дикими цветками среди пейзажа, почти не охватного для глаза. Ибо широкая синева бухты простирается далеко-далеко, вплоть до тех округло вздымающихся бледно-зеленых холмов, фоном для которых служат фиолетовые вершины и трубы гранитных Органных гор, как нельзя более удачно названных, ибо в грозовую погоду они громовым грохотом отдаются в заливе, заглушая многоголосый бас всех соборов Рио. Напрягайте свои глотки, возвышайте свои голоса, притопывайте ногами, ликуйте, Органные горы! И пусть ваши Te Deum'ы[30] прокатятся вокруг всего земного шара!
Что из того, что более пяти тысяч пятисот лет [225] эта великолепная бухта Рио оставалась скрытой горами, неведомой католикам-португальцам? За века до того, как Гайдн исполнял свое «Сотворение мира» перед императорами и королями, эти Органные горы сыграли его ораторию перед самим Создателем. Но слабонервный Гайдн не смог бы вынести этот громозвучный, словно пушечные раскаты, хор, ибо автор музыкальных гроз под конец сам не выдержал страшного грохота, вызванного бомбардировкой Вены Наполеоном и умер.
Впрочем оргáнами являются все горы: Альпы и Гималаи, Аппалачская цепь, Урал, Анды, Зеленые и Белые горы. Все они вечно будут играть оратории: и «Мессию», и «Самсона», и «Израиля в Египте», и «Саула», и «Иуду Маккавея», и «Соломона» [226].
А архипелаг твой, Рио! Прежде чем на древнем Арарате Ной поставил свой ковчег на якорь, в бухте твоей уже стояли на якоре все эти зеленые скалистые острова, которые я теперь вижу. Но не бог построил на вас, острова, эти длинные ярусы батарей; и не был Спаситель крестным отцом на крестинах угрюмой крепости Santa Cruz[31], хотя она и получила название в честь его, божественного Князя Мира!
А твой амфитеатр! На широком просторе твоей бухты могли бы восстать из мертвых в день Страшного суда все военные корабли всего мира, представленные флагманами их флотов: флагманами финикийских вооруженных галер Тира и Сидона [227], эскадр царя Соломона, ежегодно плававших в Офир [228], откуда много-много лет спустя отправились акапулькские флоты [229] испанцев со слитками золота вместо балласта; флагманы всех греческих и персидских судов, что сцепились в смертельной схватке при Саламине [230]; всех римских и египетских галер, которые, как орлы, окровавленными таранами клевали друг друга при Акциуме [231]; всех ладей датских викингов; всего москитного флота Абба Туле [232], короля Пелу [233]; всех венецианских, генуэзских и папских флотов, столкнувшихся с турками при Лепанто [234]; обоих рогов полумесяца испанской Армады [235]; португальского отряда, который под началом отважного Гамы [236] покарал мавров и открыл Молуккские острова; всех голландских флотов, ведомых Ван Тромпом [237] и потопленных адмиралом Хоком [238]; сорока семи французских и испанских линейных кораблей, в течение трех месяцев тщетно пытавшихся снести Гибралтар; всех семидесятичетырехпушечных кораблей Нельсона, метавших громы под Сент-Винсентом [239], при Абукире, Копенгагене [240] и Трафальгаре; всех вооруженных торговых фрегатов Ост-Индской компании [241]; военных бригов, шлюпов и шхун Перри [242], рассеявших английские военные силы на озере Эри; всех берберийских корсаров, захваченных Бейнбриджем [243]; военных каноэ полинезийских королей Тамеамеа [244] и Помаре [245] — да, все они до единого с коммодором Ноем в качестве их старшего лорда адмиралтейства могли бы в лице своих флагманов стать на якорь в этой гостеприимной бухте Рио и, развернувшись, салютовать старейшему в мире мореходцу.
Рио представляет собой Средиземное море в миниатюре, и то, о чем говорили сказания насчет входа в него, здесь до известной степени осуществлено, ибо тут, у входа, стоит один из Геркулесовых столпов [246] — гора Сахарная Голова тысячу футов высотой, слегка наклоненная в сторону, подобно Пизанской башне [247]. У ее подножия притаились, словно два сторожевых пса, батареи Жозе и Теодозия, между тем как на противоположном берегу вам угрожает расположенный на скале форт.
Пролив между ними, единственный вход в гавань, кажется настолько узким, что ничего не стоило бы перебросить с одного берега на другой галету. Вы ничего не увидите из замкнутого горами участка моря, пока изрядно не продвинетесь вглубь. Но что за вид открывается тогда! Столь же разнообразный, что и Константинопольский порт, но тысячекрат [так] грандиозней.
Когда «Неверсинк» входил в гавань, была подана команда:
— Марсовые по вантам, брамсели и бом-брамсели убрать!
В тот же миг я бросился взбираться по вантам и вскоре оказался на своем насесте. В каком восторге повис я над грот-бом-брам-реем! Паря высоко в эфире над этой несравненной бухтой, меж тем как перед упоенным взором моим раскрывались все новые красоты этого прекрасного мира, я чувствовал себя головным в станице ангелов, только что спустившихся на землю с какого-нибудь светила Млечного Пути.
LI