Здесь и далее следует пока невычитанный текст. Свежайшая текущая версия — на GDocs. Еще раз приношу прощения за неудобства, скоро текст будет перезалит 10 страница
В течение нескольких немых минут, я сидела, качаясь, на краю неизвестности в мертвенной тишине, наполовину погребенная в земле, как подобает призраку, которым меня сделали. Самая тяжелая часть эксперимента — это, пожалуй, его начало. Что мне предстоит открыть? Ужас или экстаз ждут меня у последней ноты, сорвавшейся со струны? Найду ли я излечение от своего проклятья, или же наоборот, новую степень глубин моих мучений?
По какой-то причине я подумала о Зекоре. Я задумалась о том, как она сидит посреди своего дома, столь же одинока и столь же далека от родины, и работает над последним своим шаманским экспериментом. Меня волновал вопрос — что же заставило ее пойти по этому пути, и пойти по нему в таком одиночестве? По причине ли чистого медицинского альтруизма? Или у нее есть какая-то цель? Обрела ли она какую-нибудь пользу из всего того, что она когда-либо делала… особенно в одиночку?
Я завидовала ее рвению, ее смелости — ввязываться ежедневно в работу без остановки только лишь для того, чтобы занять себя. Что я буду делать в тот день, когда мое проклятье будет снято? Будет ли у меня столько же движущей силы, сколько таится в Зекоре? Смогу ли я когда-нибудь достичь всего того, чем я всегда хотела быть для других пони в городе?
Когда я слишком много думаю, дела обычно не делаются. Именно поэтому иногда бывает полезно просто делать дела. И единственное дело, что у меня было вчера — это эксперимент. Я вынудила себя погрузиться в его родовые муки, с усилием заставлять первые касания струн вибрировать вслед за нитями моего телекинеза, ровно при этом дыша и сидя в спокойной позе на табурете.
Началась «Прелюдия к Теням», и с ней пришли ко мне дрожащие волны паранойи. Я чувствовала, как янтарные тени фонаря танцуют над моей головой в пробуждающемся диссонансном ритме струн. Я продолжала играть, предпочтя сосредоточиться на зеленом сиянии окружающих меня звуковых камней. И вот, вскоре жуткая мелодия Прелюдии подошла к концу. Она была, в конце концов, короткой композицией. Мое сердце было готово к «Закатному Болеро». Погреб задрожал в резонансе пульсирующего темпа, когда невидимые ударные зазвучали в моей голове. Я увидела, как зеленый свет разгорелся ярче, но не сразу поняла, что этот свет исходит от моего рога, не от кристаллов. Изумрудное сияние задергалось и затрепетало, и так я узнала, что начался «Марш Приливов». Онемение, порождаемое этой музыкальной композицией, охватило мое тело, но я не сопротивлялась ему, когда оно, лишив меня веса и страха, отправило меня навстречу следующему произведению.
Заиграла «Соната Тьмы», и я уже начала ощущать, как замерзает моя кровь. Свет фонарика угасал, ну или я себя в том убеждала. Я подавила стон, родившийся глубоко в моем горле; держа глаза открытыми, я чувствовала, как подземная чернота погребает меня. На тело мое, казалось, обрушился вес дюжины тысяч поколений лунных фаз. В отчаянии, я плыла навстречу бледному оку в неких воображаемых небесах, когда вдруг обнаружила, что множество невидимых рук несут меня в потоках чарующих каденций. Я более не боялась, ибо «Звездный Вальс» сопровождал меня на пути. Ко мне вернулось зрение, и я приветствовала свет фонаря с железной твердостью, ибо труднейшая из преград еще впереди. Она ударила меня, как тяжелая глыба льда. Я чуть не упала с сиденья, когда леденящий поцелуй «Лунной Элегии» взорвался во мне, грозя разбить мою душу как стекло. Я скользила по алебастровой глади этой мелодии с упорством, выжимая каждую капельку таланта, оставшуюся в арсенале этого одинокого музыканта, ибо то был последний слой тайны, проход сквозь который был мне известен.
Следом шел «Плач Ночи» — смерть для всей моей музыки и, как следствие, гимн, ее воспевающий. Я взялась за погребальную песнь подобно монаху, искренне и чисто, без показного блеска. Перед лицом жнеца не следует рисоваться; я не собиралась превращать произведение искусства в фарс. Торжественность мелодии терзала мои уши. Каждый мой вдох ощущался подобно аккуратной границе меж каждым касанием струн. Если бы я не видела стены вокруг себя невооруженным глазом, я могла бы поклясться, что погреб обратился в бездонный провал. Куда делось все эхо? Это звуковые камни породили мертвую тишину, что поглотила вибрирующий тон каждой струны? Неужели акустика просто умерла?
Я не могла паниковать. Подобную ошибку в такой момент я позволить себе не могла. Кто знает, что произойдет, если я прервусь на середине произведения, особенно после того, как я сыграла столь большую его часть идеально? Идеально ли? Иначе и не может быть. Что вообще может быть мелодичнее этих звуков? Я играла вариации этой мелодии на улицах Понивилля великое множество раз. И ни разу она не являла мне такой красоты; мучительной красоты, красоты, способной убедить больного жеребенка, что принять объятья тьмы не страшно, что там, за черной завесой, можно найти что-то даже более успокаивающее, чем поцелуй матери.
О святая Селестия. О чем я думала? Или то Плач говорил со мной? Я пыталась ответить ему, но что-то заглушило мои уши. Я слышала лязг бесконечных цепей, вьющихся подобно черным кишкам в темной сердцевине мира. Преподаватели искусств лгали мне, когда я была юна, ибо вопреки их словам, всегда существовали цвета, не предназначенные для наших глаз. Цвета чернее черноты, подобные крови чего-то, что ползало, хрипя, по этому миру задолго до того, как Богини породили воздух, свет и скорбь. И вот, внезапно, каждый из этих цветов, устремился ко мне из глотки Плача.
Мне было слишком холодно и страшно. «Лунная Элегия» позаботилась об этом. Я обратилась в нелетающее насекомое, брошенное в пасть чего-то столь гигантского, чего невозможно описать словами. Невозможно, ибо единственный способ узнать, что все это существовало — забыть об этом. Мой разум не в состоянии вместить в себя это. Я пыталась остановить музыку, но лира продолжала играть без моего участия. Если б у меня был молоток, я бы раскрошила свой рог в пыль. Но тут я обнаружила, что то же самое происходит и с моими копытами. Я посмотрела на свои передние ноги, и не увидела ничего, кроме слез.
Воздух пах гнилью. Я смотрела не смотря; я больше не чувствовала своего тела. Свет фонарика пропал. Кристаллы все до единого разбились. Серая муть заполняла погреб. У нее был вкус первого младенческого ночного кошмара. Я взмолилась стенам, и стены прогнулись. Они протекли в тысяче мест. Они, должно быть, были столь же печальны, как и я, и, так же как и я — они рыдали. Когда их слезы прорвались, накрыв меня леденящим потопом бездны времен, я оставила попытки сосчитать дыры в мироздании, которые они пробили собой. Так много умирающих, черных звезд — как песчинок на пляже, загорающихся и пылающих вечность…
Я упала на спину, и погреб упал вместе со мной. Плыли мы в чернейшую черноту, мимо цепей, мимо струн лиры, растянувшихся подобно гигантским костяным крыльям от горизонта до горизонта, уходящих за край, сверкающих в блеске вечного лунного света. Здесь, спрятавшись за всеми возможными тенями, я наконец-то обрела голос, и голос этот был плачем.
Одна, под сенью всех моих надежд и ужасов, я бросилась в объятья этого голоса, и я услышала…
Я услышала…
— Лира?
Газели северной Зебрахары уже давно научились приспосабливать пустые сердцевины тростника молокерева [4] для создания флейт, традиционно используемых в их брачных церемониях. Тем не менее, под влиянием полигамических ритуалов, занесенных мигрирующими антилопами гну, флейты были заменены на окарины, сделанные из засохшей речной глины, что в итоге стало стандартной формой социально значимых музыкальных инструментов на протяжении последних пяти десятилетий.
— Лира?!
С момента первого контакта с племенами зебр, населяющих южные равнины, газели начали внедрять ударные инструменты в композицию своих традиционных напевов. Это привело к первому исторически зарегистрированному случаю сочинения музыки после исхода туров в Северные Горы, последовавшего за приходом Эпохи Дискорда.
— Лира Хартстрингс!
Мамин голос…
Я поднимаю взгляд от раскиданной по моему постельному покрывалу горы разнообразных тетрадей и конспектов.
Крыши Кантерлота за окном сияют всеми возможными цветами радуги.
Мамина грива каким-то образом кажется ярче, чем все остальное.
Хотела бы я сказать то же самое о ее нахмуренном лице.
— Охххх… — я сажусь прямо, устало моргая. Воздух холоден, но не от того я вдруг задрожала. — Я, кажется, что-то забыла…?
— Твой поезд уходит меньше чем через два часа!
— Ох блин! — я бросаюсь сгребать мои учебные материалы и заталкивать их в бирюзовую седельную сумку. — Праздник Летнего Солнца! Твайлайт же меня убьет!
— Убьет? Она не видела тебя несколько месяцев! — усмехается мама. Мне никогда не получится воспроизвести тона ее голоса. Да я и не хочу. — Но, в самом деле, Лира. Тебе обязательно тащить с собой все это? Ты же собираешься встретиться с Твайлайт на празднике. У тебя будет еще куча времени на учебу, когда ты вернешься.
— Мне не хватает всего двух десятых балла до звания лучшей в классе! — восклицаю я, укладывая последние вещи и плотно затягивая тесемки на седельной сумке. — Мне нельзя оступиться ни на секунду!
— Что ж, по крайней мере, не обидь Твайлайт тем, что будешь рядом с ней учиться, вместо того, чтоб узнавать, как у нее жизнь.
— Мне кажется, со мной все не настолько плохо, мам, — я подмигиваю ей. Подбежав к ней, я быстро тыкаюсь носом ей в щеку и бросаюсь вниз по лестнице. — Я пришлю открытку, когда доберусь до Понитона.
— Понивилля, — кричит она мне вслед. — И, Лира…
Ее тон заставляет меня замереть на месте. Я издаю стон, стоя в напряженной позе посреди лестницы.
— Только не говори мне… что я еще что-то забыла?
— Что-то еще? — боковым зрением я вижу, как зажигается ее рог и она с изяществом, приходящим только с возрастом, подносит ко мне левитацией столь, к моему стыду, знакомый инструмент. — Даже если тебе не понадобятся конспекты, ты, может быть, сможешь сыграть песню-другую на празднике.
Я улыбаюсь, чувствуя, как краснеют мои щеки.
— Спасибо, мам, — я хватаю лиру магией и заталкиваю ее в сумку. — Клянусь, я бы забыла свой рог, если бы он не был приделан к моей голове.
— Пока наш маленький гений приглядывает за своим рогом, ей открыты любые дороги, — говорит она и подмигивает. Это последнее ее выражение лица, которое я вижу.
Я спускаюсь по лестнице.
Окна широко открыты.
Воздух Кантерлота свеж, ароматен и полнится вкуснейшими звуками.
Папа стоит в потоках этого воздуха, возясь со своей последней картиной.
— Проклятье, — бормочет он. — Никак не получается смешать цвета как надо.
— Выглядит нормально, пап, — говорю я мелодично. Подскочив к нему, я быстро целую его в щеку. — Фото Финиш будет в восторге от своего портрета.
— На самом деле, это натюрморт с чашей мускусных дынь.
— Эм… Да. Ну… Она, мне кажется, любит фруктовые мотивы, — я нервно хихикаю и кидаюсь к двери. Яркий солнечный свет поглощает меня. — Пора идти! Скоро увидимся!
— Постарайся не слишком прикипеть к Понивиллю, Лира, — бормочет папа. — Это фермерский городок. Я слышал, запах приходится отмывать целую вечность.
— Паааааап… Я там всего на несколько дней! Хихи! Ты даже не заметишь, что я уходила!
Он исчезает позади, вместе со своей картиной.
Все смазывается в пятно.
Вагон поезда продолжает болтаться.
Трудно сосредоточиться.
Через два сиденья от меня плачет жеребенок.
Что напоминает мне композицию Пониреки.
Я записываю в блокнот несколько строк.
На странице остается еще тридцать пять строчек, и я задумываюсь — смогу ли втиснуть туда по памяти последнее сочинение Октавии — «Адажио для Бородатого Волшебника».
— Понивилль! Далее станция! Далее станция! Понивилль!
Благая Селестия, как много шума.
Поезд входит в большой поворот.
Я чувствую, как меня сдвигает к окну.
В раздражении я смотрю наружу.
Я вижу яблони, мельницу, соломенные крыши, колокольню, и еще больше яблонь.
— Тьфу… — усмехаюсь я про себя. — Что за проклятая дыра.
Я смотрю снова на пустую страницу — она куда интереснее.
Я напеваю мелодию про себя.
Богиня, как же я завидую Октавии…
— Твайлайт?! Эээй!
Я прыгаю, улыбаясь как безумная, — мой нос скачет над множеством голов пони.
— Эй! Твайлайт! Смотри сюда!
Она сидит на столике для пикника, окруженная пони-фермерами.
Наполовину съеденный пирог покоится на тарелке перед ней.
Он сияет как все те яблони, что нас окружают, как ее фиолетовые глаза, что она поднимает на мгновенье на меня.
— О, Лира. Привет, — она натянуто улыбается. Что-то довлеет над ней, и мне кажется, это нечто большее, чем угощения семьи фермеров, набившие ей живот. — Мундансер написала мне, что ты придешь. Я очень рада, что ты смогла.
— Ну, хоть одна из нас пришла, — я морщусь от запаха пота, источаемого спинами множества рабочих пони, скачущих по яблочным садам вокруг нас. — Фу! Ты это чуешь? Зачем Принцесса Селестия в этом году выбрала самое захолустье Эквестрии для поднятия солнца?
— Не такой уж и плохой городок, на самом деле. Пони здесь, впрочем, до безумия дружелюбные. Но, думаю, с этим придется смириться.
— Хихихи… По тебе видно, что тебе не помешает долгий сладкий сон, — я подмигиваю и указываю на ее живот. — Или промывка желудка.
— Я не могу, Лира, — стонет Твайлайт. — Меня, как личную протеже Селестии, назначили контролировать церемонию. Здесь должен был быть первый пункт моей проверки. Но если так и будет продолжаться, я не знаю, смогу ли я вообще стоять на ногах — не говоря уж об опрашивании остальных пони, ответственных за шоу.
Я оглядываюсь вокруг.
Все пони смотрят в другую сторону.
Я ни разу не упускала подобные волшебные шансы.
— Эй… — я наклоняюсь к Твайлайт. — Может, простым пони хватит и простого отвлечения?
— О, я тебя прошу…! — лавандовые копыта Твайлайт на другом конце стола прижимаются друг к другу в умоляющем жесте. — Делай что угодно, Лира! Но, пожалуйста, помоги мне!
— Не волнуйся, — я достаю мою лиру. — Я знаю, что делать.
Я последовательно касаюсь каждой из струн, затем кричу в сторону.
— О, мои звезды и подвязки! Неужели сам Вайни Нельсон здесь?!
К моему беспокойству, огромная семья фермеров только моргает в недоумении.
Миг спустя, я прочищаю горло и произношу:
— О, и еще, яблоки горят!
Все пони мгновенно бросаются с криками в поля.
Вскоре, мы с Твайлайт остаемся наедине с нашим шумным, взволнованным дыханием.
— А теперь наш шанс! — кричит Твайлайт и бросается бежать.
Я, хихикая, кидаюсь галопом за ней.
— Твайлайт! Вот ты где! — восклицает стоящий посреди дороги Спайк, завидев нас издалека. Он бросает на свою наставницу странный взгляд. — Дофига мне пирога! Ты, гляжу, достаточно уже распробовала их яблочные угощения?
— Уххх… — Твайлайт сглатывает что-то, прежде чем оно получает возможность вылезти из ее глотки. Она болезненно улыбается мне и подходит к своему ассистенту. — Скажи спасибо Лире, что пришла как раз вовремя, чтоб спасти мой хвост.
— Поблагодари заодно и Спайка, — говорю я с улыбкой. — Он сказал мне, что я тебя могу здесь найти. Я даже и не думала, что в тебя будут запихивать целый воз пирогов.
— Пожалуйста… — Твайлайт вздыхает с печальным лицом. — Не говори этого слова. Будто бы и без того у меня тут каша не заварена…
Я обхожу мою подругу детства с другой стороны, чтобы увидеть выражение ее лица.
— Тебя что-то гложет, Твайлайт? В прошлый раз, когда мы общались, твои бессвязные восторги о последнем заклинании, которому тебя научила Селестия, было невозможно заткнуть. Она ведь сюда прибудет завтра, чтобы поднять солнце, так? Что же ты не закусываешь удила от желания ее увидеть…? эм… прости уж за бабкину присказку. Хехехе…
— Лира, ты же всегда изучала историю музыки, так?
— Если бы я ее не изучала, со мной было бы что-то очень сильно не так.
— Ты, случаем, в своих изысканиях не натыкалась на песни, имеющие отношение к «Элементам Гармонии»? — она прочищает горло и произносит: — Особенно возрастом, примерно, в тысячу лет?
— Ох… только не снова, — Спайк закатывет свои глаза с вертикальными зрачками и направляется к центру городка, лежащему за поворотом дороги. — Я пойду, разведаю, где можно найти эту «Стремительную Радугу», или как там зовут эту пегаску, с которой мы должны встретиться следующей.
Почесав свою гриву, я с любопытством кошусь ему вслед.
— Какая муха укусила его за шипы?
— Ему кажется, будто я преувеличиваю.
— Что именно преувеличиваешь?
Твайлайт вздыхает. Она обладает невероятным богатством знаний, большая часть из которых навсегда останется для меня тайной. Я никак не могу понять ее — я мог лишь ей восхищаться. Если бы только Мундансер тоже была здесь. Вдвоем, мы бы смогли ее развеселить.
С нерешительной улыбкой, она подходит ко мне.
— Забудь, Лира. Этот… Этот год ничем не отличается от любого другого. Нам надо радоваться и наслаждаться теплом, что даруется нам ежедневно.
— Эй, меня это устраивает, — говорю я с улыбкой. — Я слышала, ты будешь сегодня ночью в библиотеке, в центре города.
— Да. Я там остановилась на время празднования.
— Как думаешь, не будешь возражать, если надоедливый мятно-зеленый единорог постучится тебе в дверь, чтобы прожужжать тебе уши всякой ерундой о музыке?
— Хммм… Я бы очень хотела посидеть и поболтать с тобой, Лира. Но у меня слишком много работы, — какое-то отвлеченное выражение мелькает у нее на лице. Оно утягивает мою улыбку прочь, столь же быстро, как притягивает ее лицо для дружеского касания носом. — Все-таки, я очень рада услышать твой голос. Он — как песня, которую я с радостью вспоминаю каждый раз, когда ты ко мне заходишь. В последнее время творятся странные вещи. Принцесса Селестия очень от меня отдалилась, и я никак не могу добиться от нее прямого ответа.
— О чем, Твайлайт?
— О делах. Важных делах. Странных делах, — она делает шаг назад от меня и, проведя копытом себе по голове, вздыхает так, будто вес целой вселенной повис на ее роге. — У меня нет времени объяснять.
Сглотнув, я и посмотрела на нее в беспокойстве.
— Времени нет даже для друзей?
Поначалу она не говорит ничего.
Она идет по дороге и, только став далекой тенью, оглядывается через плечо, говоря, с неловкой улыбкой:
— Просто дай мне разобраться с работой. Тогда увидишь, что будет дальше.
— Я заскочу к тебе в библиотеку попозже! — кричу я ей вслед. — Хочешь, принесу какую-нибудь еду, и, может, игру?
— Пожалуйста, только не еду! — восклицает она в ответ, затем, практически рыча, говорит: — И никаких игр! У меня сегодня нет настроения для сюрпризов!
— Ладно, Твайлайт! Можешь на меня рассчитывать!
— Итак, короче, ты должна ей устроить настоящий сюрприз! — говорю я с широкой улыбкой. — Закати эту свою вечеринку так, будто хочешь бурю с грозой!
Розовая пони по ту сторону стойки Сахарного Уголка ахает в восторге:
— Аааа, я знала, я знала! Я знала! — ее голубые глаза буквально искрят электричеством. — Как только я ее увидела, я знала, что это пони, которой нужна добро-пожаловать-в-город вечеринка! Это правда? Ну, что она будет этим вечером в библиотеке?!
— Хихи! Ага! И она там будет, скорее всего, всю ночь, до самого поднятия солнца в вашей ратуше.
— Прекрасно! Не всем пони нравятся костры, ну ты знаешь. Слишком много комаров. Фу! Ихихихи! Это будет супер-пупер круто! Я закачу внутри банкет с самыми лучшими угощениями от мистера и миссис Кейков, подходи и обжирайся! Ооо! И острый соус! Главное не забыть острый соус! Он хорошо идет с сарсаспариллой, не так ли?
— Ага, ага. Мы все любим острый соус, — я уже тянусь к седельной сумке. — Сколько вся эта веселуха будет стоить?
— Хихи! Нисколько! — она безумно улыбается. — Считай, за счет заведения, и когда я говорю заведения, я говорю заведения в дереве, то есть о библиотеке, которая в нем построена. Тот пони, который до этого догадался, наверное, помешан на термитах, потому что я могу поклясться…
— Ты надо мной издеваешься, да? — я вскидываю бровь. — Я, знаешь ли, из Кантерлота. Если бы я хотела, я бы могла себе позволить сразу три банкета и танцевальную вечеринку, и у меня еще останется на то, чтоб позвякать перед коридорными.
— Хихихи… глупый единорог! По коридорам не надо звякать! По ним надо ходить!
— Знаешь что? — ухмыляюсь я и закрываю свою сумку. — Кто я такая, чтобы отказываться от щедрого предложения, не так ли, мисс Пайн?
— Пай.
— Неважно. Просто постарайся прийти туда вовремя.
— Ууууухууу! — она подпрыгивает, вскинув копыта в воздух. — У нас будет вечеринка, и вечеринка будет громкой!
— Мммммм…хихихихи… — злорадно хихикаю я. — Почему-то я в этом ни минуты не сомневаюсь.
Спайк выходит из маленькой комнаты с ламповым абажуром на голове.
Меньше чем минуту спустя Твайлайт присоединяется к громкой, энергичной вечеринке в центре библиотеки.
Ее лицо горит злостью, направленной целиком на меня.
— Я. Тебя. Ненавижу.
— Хихихихи… — я падаю на задние ноги и обхватив себя передними копытами, подмигиваю ей: — Тоже тебя люблю, лавандовая ворчунья.
— Почему никто этого не понимает?! — ворчит она. — Почему никто не может понять, что значит приходящий день?
— Это же Праздник Летнего Солнца, Твай! — я пододвигаюсь к ней, и заключаю ее в крепкие объятия. — Нуууу жеее! Хочешь я сыграю песенку Смарти Пантс?
Шерстка на спине Твайлайт встает дыбом.
— Нет. Нет! — шипит она и оглядывает беспокойно пони вокруг нас. — Ты обещала никогда не упоминать песенку Смарти Пантс!
— Хихихихи… Но ты от нее всегда улыбалась, когда мы были маленькими!
— Многое изменилось с тех пор, Лира. У меня больше нет времени валять дурочку — во всех смыслах! Слишком многое поставлено на карту!
— Да? Хихи… — я стерла слезинку и схватила бутылку газировки с ближайшего столика. — И что же, например?
Она опускает голову и стонет.
— Меньше чем через час — когда придет рассвет — официально будет самый длинный день тысячелетнего срока, и все, что было заложено так давно, как только помнит история, принесет плоды.
— Хех, — подавив отрыжку, я вытерла губы и поставила напиток на место. — Звучит жутковато. Эм… Тысячелетний срок после чего?
— Лира, ты когда-нибудь задумывалась, откуда взялась Кобыла на Луне?
— Твайлайт, нам всем рассказывали сказки об изгнанной принцессе…
— Ее звали Луна.
— Какая разница. Самое главное это то, что это все далекое прошлое. То, что мы забыли, мы забыли неспроста, не так ли? — я улыбаюсь ей. Я вижу, как мои зубы отражаются в ее глазах. — Ты тратишь силы на ерунду, Твайлайт. Если бы здесь была Мундансер, она бы сказала то же самое! Не позволяй кучке старых сказок лишить тебя от возможности жить сегодняшним днем.
Твайлайт закусывает губу. Прежде чем она подготовит ответ, раздается громкий шорох множества копыт. Все пони покидают библиотеку, присоединяясь к большому табуну, что несется к ратуше на другом конце города.
— Принцесса Селестия… — шепчет Твайлайт.
Я улыбаюсь ей, и подталкиваю ее рогом.
— Чего тогда ждешь? Давай, пойдем к твоей наставнице.
— Да… Я так по ней скучала…
Твайлайт дышит гораздо легче. Она не улыбается, но я вижу, как цвет возвращается на ее лицо.
Она оживленно шагает, а я — сразу вслед за ней.
Затем я останавливаюсь.
Я вспоминаю…
— Блин… Ну вот опять! — я бросаюсь к дальней стене библиотеки. — Догоню тебя через секунду!
Мне приходится прорываться сквозь горы конфетти и брошенный на пол постер от игры «приколи-хвост-на-пони».
Наконец, я нахожу ее, как всегда сияющую и золотую.
— Мне, похоже, надо тебя просто пришить к своему хвосту и больше не мучиться, — я опускаю лиру в седельную сумку и со счастливым видом выхожу из библиотеки.
— Ладно… Где же здесь эта тупая ратуша? — говорю я со стоном.
Улицы, внезапно, совершенно пусты.
Все пони единым порывом покинули библиотеку, и я теперь совершенно одинока.
Мне надо было бы раздобыть план города вместо того, чтобы устраивать эту глупую вечеринку — все равно Твайлайт она на самом деле не понравилась.
— Фу! Идиотка! — я закатываю глаза и усмехаюсь звездному небу. — Просто следуй за шумом!
Так я и поступаю.
В центре городка царит симфония шепота, шагов, хихиканья, голосов и восклицаний.
Я неторопливо иду ей навстречу.
Есть что-то волшебное в том, чтоб оказаться в месте незнакомом и странном.
Я даже хотела бы написать об этом песню.
Я напеваю мелодию себе под нос, уже размечая ее ритм, когда вдруг что-то мелькает у меня над головой.
Я бросаю взгляд наверх и вижу луну — но это не луна.
Что-то иначе ощущается в ее виде.
— Как странно… — я останавливаюсь и щурюсь на знакомый предмет. — Пятна исчезли. Где же Кобыла на Луне…?
И едва я произношу это, как четыре искорки света вспыхивают вокруг лунной сферы, будто бы обрамляя ее.
Я столь поглощена зрелищем, что едва ли замечаю, как стучат мои зубы.
— Что… ч-что? — дрожу я и тру передними ногами по своей, стоящей торчком шкуре. — Откуда такой холод? Сейчас же середина лета. Как…?
Мой голос замирает.
Нет.
Мой голос отбирают у меня.
Я продолжаю говорить, но я не слышу себя.
Я не слышу ничего.
Мертвая музыка.
Она вскидывает мою голову вверх, как мать, показывающая своему малому жеребенку тишину ночи.
Я гляжу на звезды.
Звезды расходятся в стороны.
У черноты меж ними есть крылья.
Она опускается на меня.
Я падаю на землю, прежде чем ее прибытие сотрясает все вокруг.
Звук возвращается, и он пронизан громом, ибо она возвышается над миром.
Чернильно-черная шкура.
Ониксовые крылья.
Шлем и металлическая обувка.
Полированное серебро, подобное оголенным костям больной богини.
Глаза бледно бирюзового цвета, рассеченные безжизненным острием полумесяца.
Ее дыхание — лед, холоднее чем смерть, и оно высасывает из меня жизнь.
Я не могу кричать, даже если и пытаюсь.
Я — просто отброс, мусор на разверзшейся земле, валяющийся рядом с моей упавшей лирой и рваной седельной сумкой.
Я поднимаю взгляд на нее, и чувствую, будто меня утягивает в великую бездну.
Море неземной синей порчи поглощает меня.
Я — ее первая.
Она — моя последняя.
Не существует слов, есть лишь мелодия; нечто резонирующее глубоко позади ее черных как смерть ноздрей.
Она поет о пустоте, ибо она есть пустота, и пустота — ее дар мне.
И я принимаю его.
Я приемлю сие, твоя я, о жнец теплоты, слуга уничтожения, пока не прозвучит последний всхлип времен.
Мы приемлем сие, и мы сим оборачиваемся.
Мы, покорительница света утра, твердый страж супротив возмутительного спектра всеоскверняющего.
Едины мы с безвременьем, мы суть мудрец, вечное вчера верно хранящий.
Благословенное забвенье храним мы, пока Вселенская Матерь вернуть не изволит великолепие Твердям Небесным.
Петь мы будем о песне лишенных, как ты будешь петь о дочери драгоценной твоей, и хранить ты будешь славу свою в мире, что под мирами лежит.
Воля твоя отдана нам.
Помнить будешь ты счастье.
А мы помнить будем ничто.
— Ыыыых! Ах! Аааа!
Я мечусь.
Яркий свет.
Пылает.
Пара передних ног пинает солнце, пытаясь отпихнуть его прочь.
Два лица.
Они смотрят сверху на меня, беспокойные и напуганные.
Я чувствую копыта, прижимающие меня к брусчатке улицы.
— Просто расслабься! Мы тебя отведем к Сестре Ред Харт! С тобой все будет хорошо!
— Где… — голос слаб. Слишком тих, слишком хрупок. — Ыыххх… Где обретаемся мы?
— А?
— Благая Селестия, она в бреду.
Я брыкаюсь, дрожу и хнычу.
— Мы… Я… Г-Где я…?
— Все хорошо. Просто успокойся.
— Так… шумно… — я вся дрожу. Что-то пронзает мою голову, сверлит мне рог прямиком в череп с силой миллионов пылающих звезд. — Слишком… шумно, — я плачу и задыхаюсь. — Пожалуйста… остановите это…
— О чем она говорит?
— Без понятия. Она в бреду. Помоги мне ее дотащить…
— Так громко… Уберите… Я не слышу… — я рыдаю. Мы двигаемся. На земле остаются капли слез, там, где должны быть цепи и лед. Все ярко, слишком ярко. И шумно. — Кто-нибудь, прекратите играть… прекратите играть музыку. Ее никто не должен слышать. Мы должны ждать, пока не возвратится она… Ыыыххх…
Зрение мое затуманено.
Все заполнено колоколами и голосами.
— Быстрее! Кажется, у нее начинается припадок или типа того!
— Что с ней случилось?! Она вся мокрая, будто чуть не утонула!
— Ты ее когда-нибудь видел раньше? Я думал, все пони прятались по домам, пока Найтмэр Мун была на свободе.