РАСПРОСТРАНЕНИЕ ФРАНКСКОГО ВООРУЖЕНИЯ

Главными отличительными особенностями военного искусства так называемой центральной части Западной Европы в середине X — середине XIV веков являлись, таким образом, упор на тяже­лую конницу, наращивание огневой мощи стрелков, в особеннос­ти — арбалетчиков, распространение замков, сначала земляных и бревенчатых, а впоследствии — каменных, и параллельное совер­шенствование осадных механизмов.

Если обратиться к политическим последствиям такого развития военного дела, то следует прежде всего провести четкую границу хронологического и географического порядка. Описанная выше военная технология в одних частях Европы получила развитие раньше, в других — позже. Так, например, деревянный замок с донжоном на севере Франции или в Рейнской области Германии появился в начале XI века, а в Англию был. занесен только во вто­рой половине столетия. Арбалетчики тоже начали применяться раньше на континенте, нежели за Ламаншем. Как и Англия, Саксо­ния также с запозданием, по сравнению с северной Францией или западной Германией, переняла некоторые нововведения в военном деле, в первую очередь — возведение замков. В общем и целом различие следует провести между теми частями Европы, где замки и тяжелая конница к началу XII века уже получили признанние, и

3. Военное искусство и политическая власть

тем, где это произошло позднее. Если составить карту распростра­нения нового военного искусства в несредиземноморской Европе на рубеже XII века, то на ней будут выделяться три зоны. В первую войдут уже упоминавшиеся северная Франция, Германия и Англия. В этой части Европы стержнем развития военного дела стали тяже -лая конница, замки, осадные орудия и лучники, причем роль пос­ледних неуклонно возрастала. Были и еще две зоны. В одной глав­ным действующим лицом военной кампании оставались пешие воины, сюда входили Шотландия, Уэльс и Скандинавия. Здешние армии сражались преимущественно в пешем строю, вооруженные копьями и луками, топорами и мечами. Когда в 1247 году англий­ский король наложил на валлийское княжество Гуинет рекрутскую повинность, он определил ее в размере 1000 пеших воинов и 24 хо­рошо вооруженных всадников — пропорция говорит сама за себя⁴⁷. Последняя, третья зона, которую следовало бы выделить на такой карте, — это район распространения кавалерии, но уже не тяжелой, а легкой. Ядро этого района составляла Восточная Европа, включая земли западных славян, балтов и венгров. Аналогичные ме­тоды ведения войны практиковались и в Ирландии. Ирландские конники вообще были значительно легче конного войска в любой другой части Европы, они не знали ни стремян, ни седла как тако­вого и по сути являлись верховыми копьеносцами⁴". Конница в странах Восточной Европы тоже была более легкой по сравнению с немецкой или французской. Немецкий современник с интересом отмечал, что славяне Померании обходятся только одним конем и

носят все свое вооружение сами — ни запасных лошадей, ни ору-

id женосцев⁴"

Отличной была ситуация в Средиземноморье, куда армии фран -ков действительно принесли свое вооружение и тактику ведения боевых действий. В государствах крестоносцев, Сицилии и Испа­нии, возводились замки и сооружались мощные осадные орудия⁵⁰. Тяжелая конница людей Запада произвела большое впечатление на греческих и мусульманских очевидцев того времени. Один ислам­ский источник рассказывает, как в 1148 году в Дамаске «конница неверных выжидала, чтобы вступить в бой и продемонстрировать свою прославленную мощь»⁵¹. В Испании высокое седло и длинные стремена христианских рыцарей считались исключительно удобны­ми для наступательного боя⁵Я Менестрель Амбруаз приводит слова мусульманского эмира, который так описывал европейских рыца­рей — участников Третьего крестового похода: «ничто не может противостоять им, ибо закованы они в броню — монолитную, проч -ную и надежную»⁵³. Арбалет тоже стал отличигельной чертой за­падных рыцарей в районах Средиземноморья, а в Испании, как и на севере Европы, арбалетчики освобождались от податей и получа­ли щедрые имущественные пожалования⁵⁴.

Тем не менее контраст в этом плане между западными и иными армиями в Средиземноморье был менее разительным, а военное

Роберт Бартлетт. Становление Европы

превосходство западных рыцарей менее явным, нежели в других регионах Европы. Противостоявшие войску франков коренные на­роды и государства имели древние традиции строительства камен­ных укреплений и изощренных осадных орудий. И в исламской, и в греческой армии была своя тяжелая конница, у мусульман к тому же был в ходу весьма эффективный в бою сборный лук («склеен­ный клеем», по выражению Фульхерия Шартрского⁵⁵). Менее вы­раженный разрыв в соотношении сил в Средиземноморье нашел выражение и в результатах военнных кампаний. Со временем му­сульмане сумели выбить христиан из Палестины и Сирии, а в 1200 году уже двинулись в поход на Испанию. В XIII веке греки вернули себе значительную часть территории, которую потеряли в результа -те Четвертого крестового похода. И только на море превосходство западных армий носило решающий и продолжительный характер.

Однако в остальной части Европы в обеих названных выше зонах — с преобладанием пешего войска или легкой кавалерии — наблюдался резкий контраст с «центральным районом» — Фран­цией, Германией и Англией. Здешние военачальники, несомненно, были знакомы с кольчугой, но латы все же оставались редкостью. Тут не было «армий, целиком в железе». При том, что оборонитель­ные укрепления существовали, замков в том смысле, о котором шла речь выше, не возводилось; и, хотя воины южного Уэльса были во­оружены длинными луками, а скандинавы стреляли из коротких, арбалета в этих краях не знали. Таким образом, картина несреди­земноморской Европы к началу XII века как мира рыцарей и зам­ков, арбалетов и осадных машин, постепенно тускнела по мере приближения к северным и восточным окраинам континента. И одним из важнейших достижений XII—XIII веков надо считать как раз раздвижение границ этого мира рыцарей и замков. Распро­странение новых методов ведения военных действий имело глубо­кие политические последствия. Оно по сути дела перевернуло весь кельтский, скандинавский и восточноевропейский мир.

Новое направление в развитии военного искусства находило себе дорогу тремя взаимосвязанными способами. На первое место надо поставить прямое завоевание. Рыцари и строители замков центральной части Западной Европы, со своими арбалетчиками, применяли всю имеющуюся военную мощь для расширения границ своих владений на запад и восток. Нормандское вторжение в Бри­танию и немецкие завоевания в Восточной Европе сопровождались переносом новой тактики ведения войны и нового вооружения на завоеванные районы. Второй канал распространения достижений ратного искусства был напрямую связан с первым. Перед угрозой вторжения более сильного противника местные правители и знать, опасаясь за свою власть, прибегали к самому верному способу от­пора агрессии — подражанию. К середине XIII века правители, на­пример, Уэльса или Померании уже практически не уступали своим врагам в вооружении и тактике военных действий (как и во

3. Военное искусство и политическая власть

многом другом). Третий канал распространения нового военного искусства был, по сути, разновидностью только что описанного. Многие правители кельтского мира, Северной и Восточной Европы переняли получившие к тому времени распространение в Англии, франции и Германии военные и организационные нововведения не в порядке вынужденной меры самообороны, а в рамках осознан­ной, целенаправленной политики укрепления своего могущества. Вспомогательной мерой в этой политике было наращивание подвласт­ных им людских ресурсов. Таким именно образом — в результате за­воевания, путем подражания либо в ходе планомерного развития — на протяжении XII, XIII и первой половины XIV веков новые методы ведения военных действии постепенно распространились за пределы Англии, Франции и Германии и укоренились на всем латинском Запа­де, а кроме того — среди некоторых языческих народов.

Наилучшим примером первых двух способов такого проникно­вения, завоевания и подражания, может служить история Восточ­ной Прибалтики. Установление в начале XIII века власти германцев над этими землями описано хронистом Генрихом Ливонским, кото­рый известен своим детальным отражением военных вопросов и самым глубоким интересом к вооружению и военному искусству в целом⁵⁶. Его свидетельства не оставляют сомнений, что существова­ние германских колоний в Восточной Прибалтике (носившей в те времена название Ливония) зиждилось на их военном превосходст­ве как в техническом, так и в тактическом отношении.

Первый германский миссионер в Ливонии, Майнгард, пришедший сюда в 80-е годы XII века по следам немецких купцов, оказался еван-г'елистом проницательным и даже расчетливым. После того, как ли-вонцы пережили ожесточенный набег со стороны литовцев,

«Майнгард назвал ливонцев глупцами за то, что у них не было фор -тификационных сооружений. Он пообещал, что построит им замки, если они примут решение стать сынами Господа. Те согласились и по -клялись принять крещение. И вот на следующее лето из Готланда были доставлены каменщики».

Вскоре в Ливонии впервые появились каменные замки, воздвиг­нутые иностранными строителями. Для местных народов, которые до этого знали лишь укрепленные сухой кладкой земляные стро­ения, каменная кладка на известковом растворе явилась откровени -ем. Таким образом, Майнгард подметил военное превосходство своего народа, немцев, и попытался использовать его в своих целях, то есть для обращения ливонских язычников в христианскую веру. В итоге, однако, его одурачили: едва заполучив себе новые замки, ливонцы поспешили вернуться к язычеству.

Эта история, изложенная на первых страницах «Хроники» Ген­риха Ливонского, служит прологом к той теме, которая проходит красной нитью через все его сочинение, — военному превосходст­ву немцев и постепенному распространению их ратного мастерства

Роберт Бартлетт. Становление Европы

среди их врагов. Каменные замки представляли лишь один элемент этого превосходства — у немцев на вооружении были еще и мощ­ные доспехи. Это давало им не только физическое, но и психологи­ческое преимущество. Так, перед лицом превосходящих сил литов­цев, немецкий князь Конрад «... и сам, и его конь закован в латы, как рыцарь, двинулся в бой против бесчисленных литовцев во главе тех немногих немецких воинов, которые у него оставались. Тогда неприятель дрогнул, ослепленный блеском доспехов, Господь на­слал на него ужас, и литовцы расступились перед немецким вой­ском». Отметим, что именно «блеск доспехов» (nitor armorum) по­верг врага в панику. Когда группа немецких рыцарей «двинулась в самую гущу вражеских воинов, те испугались вида их закованных в броню лошадей». Конечно, преимущества, которые открывало в бою применение доспехов, не ограничивалось только внушаемым неприятелю ужасом. Генрих Ливонский отмечает полное отсутст­вие у местных воинов надежного защитного снаряжения, что дела­ло их исключительно уязвимыми в бою. В одном из сражений «не защищенные доспехами неприятельские воины падали под градом стрел, которые разили их во все части тела». Генрих точно фикси­рует подмечаемые им различия: эстонцы «не носили лат, поскольку не имели такой привычки к доспехам, какая была у других наро­дов».

Уязвимость не защищенных доспехами или легко вооруженных прибалтийских воинов сочеталась с превосходством немцев в мета­тельном вооружении. Решающее различие двух войск заключалось в наличии у немцев арбалетчитков. Они могли оборонять крепость или корабль; они могли сражаться на поле боя; они были незамени -мой силой при штурме вражеских укреплений. Описан случай, когда неприятель обошел крепость стороной только потому, что на­встречу ему выступили арбалетчики. Это произошло в 1206 году, когда русские переправились через реку Двину и подошли к кре­пости Укскюлль, построенной немцами незадолго до этого. «Неко­торые получили серьезные ранения от стрел арбалетчиков... Им стало ясно, что в крепости засели немцы, и они предпочли двинуть­ся дальше по реке... Русским было неведомо искусство стрельбы из арбалета».

Немцы имели превосходство и в осадном деле. При штурме кре­пости Межотне в 1220 году

((одни воины строили башню, другие возводили патерель, третьи вели огонь из арбалетов, четвертые построили "ежей" (передвижные укрытия) и начали подкоп под крепостной вал. Были еще такие, кото -рые носили из леса бревна и кидали их в ров, после чего перетащили через него башню, тогда другие тоже принялись копать, укрываясь под нею.., наконец была воздвигнута большая машина, и в форт полетели огромные камни. Их размер поверг защитников крепости в великий ужас»,

3. Военное искусство и политическая власть

Сочетание осадных башен, подкопов и метательных орудий было на редкость эффективно. Самый большой страх наводили на обороняющихся массивные метательные орудия. Среди местных приемов ведения боя достойного ответа этим новшествам не суще­ствовало. При осаде Феллина ((немцы соорудили машину и, метая камни денно и нощно, сокрушили укрепления и положили бесчис -ленное множество людей и животных, которые скрывались внутри крепости, ибо эстонцы никогда не видели ничего подобного и не укрепляли домов так, чтобы они могли выдержать подобный штурм», «...ибо эстонцы никогда не видели ничего подобного» — в этой фразе, как в капле воды, отражен тот разрыв, какой существо­вал в развитии военного дела в сердце Европы (в лице Франции, Германии и Англии) и на ее географических окраинах. Именно на­личие этого разрыва позволило небольшой кучке немцев навязать свое владычество куда более многочисленным коренным народам Восточной Прибалтики. Однако Генрих Ливонский в своей «Хрони­ке» не только описывает военные победы немцев; в его труде нахо­дит отражение и сопротивление местных племен немецкой экспан­сии. В процессе этого сопротивления прибалтийские народы и сами овладевали новыми тактическими приемами.

Коренным народам новая военная наука давалась нелегко, и не -которые первые попытки сопротивления оказались настолько не­удачными, что походили скорее на фарс. Так, во время осады Холма в 1206 году «русские тоже соорудили небольшую машину по примеру немецкой, но, будучи незнакомы с техникой метания кам­ней, они направляли их назад и поранили многих своих воинов». Столь бесславные попытки привели к тому, что после первых не­мецких вторжений потребовалась жизнь почти целого поколения, чтобы коренные народы к 20-м годам XIII века стали наконец овла­девать и метательными орудиями, и арбалетом. Если немцы (или датчане, которые в тот период тоже вторгались в земли Восточной Европы) стремились установить свое владычество в .этом регионе, им было необходимо для этого опираться на местное население. Коренные жители были нужны им не только как производители сельскохозяйственной продукции, уплачивающие дань и десятину, но и в качестве военных союзников. Чужестранцев для поддержки независимого военного формирования было явно недостаточно. В то же время, для того чтобы рассчитывать на действенную под­держку местных дружин, им требовалось хотя бы минимальное знакомство с передовыми достижениями военного искусства их не­мецких завоевателей. Таким образом и происходил толчок к рас­пространению новых военно-технических знаний.

Способ, которым получили осадные орудия эзелийцы (один из народов, населявших современную территорию Эстонии), показы­вает, какими именно каналами шло это распространение. Эзелий­цы, которых можно считать одним из самых воинственных и ди­ких народов из всех, с кем пришлось столкнуться завоевателям, в

Роберт Бартлетт. Становление Европы

20-х годах XIII века готовились к крупномасштабному отпору за­хватчикам, и их приготовления включали среди прочих такие меры, как снаряжение специальных миссий к одному из соседних племен, уже овладевшему осадными орудиями благодаря опять-таки своим иноземным завоевателям:

«Некоторые из них отправились в Варболь изучать технику патере -ля, машины, которую принесли народу Варболя покорившие его датча -не. Они возвратились в Эзель и принялись строить патерели и другие машины и обучать других. Каждый из них делал для себя машины».

Вскоре они обучили этому искусству другие эстонские племена и русских. Если в начале своей «Хроники» Генрих Ливонский на­зывает применение осадных машин «немецкой техникой» (ars Theutonicorum), то к концу его труда появляется еще и сочетание «эзелийская техника» (ars Osiliarum).

Распространение немецкого военного искусства проходило и другими путями. Особенно это относится к начальному этапу, когда завоеватели нуждались в местных силах не только в качестве вспо -могательных и подчиненных им отрядов, но и в роли независимых союзников. Среди самых заманчивых приманок, которые они могли предложить потенциальному союзнику, было преподнесение в дар каких-либо новых средств ведения войны. Так, епископ Риги, пред­водитель немцев в Ливонии, отправил в дар соседним русским кня­зьям закованных в латы боевых коней и военных советников. Пра­витель другого соседнего королевства — Кукенойса (Кокенгузена) получил «двадцать крепких воинов, в доспехах и на коне, рыцарей, арбалетчиков и каменщиков для укрепления его крепости».

Коренные племена знакомились с новым оружием не только в виде орудий своих поработителей или даров союзников. Они добы­вали его и на поле боя, снимая с тел убитых вражеских воинов. Многие местные воины обзавелись кольчугами, сняв их с немецких трупов. При взятии крепостей в их руки попадали доспехи, кони и арбалеты. Какие-то фортификационные сооружения немцы укреп­ляли, но затем оставляли под натиском местных народов, теперь от­бить их назад становилось сложнее. В целом можно сказать, что к 1220-м годам немцы в некоторых областях оказались перед лицом противника, который использовал оружие и технику ведения боя, все в большей степени походившую на их собственную.

Из этой истории явствуют два вывода. Первый — что немцы об­ладали военным превосходством, основанном на наличии у них тя­желой конницы, каменных замков, арбалетов и осадных орудий (плюс к их преимуществам в кораблестроении). Второй — что раз­рыв в военном искусстве не был таким разительным, чтобы корен -ные племена не могли со временем ликвидировать отставание. До некоторой степени ситуация была схожа с более поздней колониза­цией Америки и Африки, однако в этом случае техническое пре­восходство завоевателей было не столь подавляющим.

3. Военное искусство ц политическая власть

Похожим образом развивались события в Уэльсе и Ирландии в XII и XIII веках. Здесь, как и в Восточной Прибалтике, первоначаль­ное вторжение иноземцев стало возможным благодаря военному превосходству завоевателей. Например, практика строительства замков была привнесена сюда именно захватчиками, и классичес­ким первым шагом англо-нормандских авантюристов, прибывавших в Уэльс или Ирландию в XII—XIII веках, было возведение централь­ного замка. «После того, как нормандцы победили англичан в бою, — писал о Уэльсе один наблюдатель XII века, — они присо­единили к себе и эту землю, укрепив ее многочисленными замка­ми»⁵⁷. Этот процесс ярко предстает в валлийской хронике под на­званием Brut у Tywysogion:

«Король послал к Гилберту фиц-Ричарду, который был храбр, зна -менит, и могущественен, и дружен с королем, — то был человек, слав -ный любыми своими делами, — и обратился к нему с просьбой при -быть к нему. И он явился. И король обратился к нему. "Ты всегда, — сказал он, — желал получить от меня часть земли бриттов. Теперь я вверяю тебе территорию Кадугана. Иди и возьми ее". И он с радостью принял ее из рук короля. И тогда собрал войско и со товарищи пришел в Середиджен. И захватил его и возвел там два замка» ⁵⁸.

Таким образом валлийцы познакомились с замками как инстру­ментом завоевания — в точности как Англия столетием раньше, а Ирландия полстолетием позже. В Ирландии закованные в тяжелые доспехи англо-нормандцы столкнулись с противником, не имевшим такой мощной защиты: «Иноземцы и ирландцы из Тимхэра [Тары] вступили в неравный бой: рубахи из тонкого атласа были на сынах Конна, иноземцы же были монолитной фалангой из металла»⁵⁹. Когда О'Конноры в 1249 году напали на Этенри и «увидели, как из города на них надвигается жуткая конница в кольчугах, страшный ужас охватил их, и они обратились в бегство»⁶⁰.

Тем не менее, как и в Ливонии и в других частях Восточной Ев -ропы, превосходство завоевателей в военной технике не было не­преодолимым и продолжалось не вечно. Хотя один валлийский автор XII века описывал, как англо-нормандцы «возводят замкк по образу и подобию французских»⁶¹, к концу столетия валлийские князья сами применяли осадные орудия и строили каменные замки62. Осмотические процессы, такие, как смешанные браки, прием гостей, наличие пленников на службе при дворе местных правителей, изгнание и временное союзничество, ломали барьеры между захватчиками и коренным населением. Превосходство в ис­кусстве фортификации и боевых доспехах, не говоря уже о пре­имуществе нетехнологического порядка (более высокие уровень жизни и численность населения) позволили англо-нормандской знати, в некоторых случаях при поддержке крестьянских поселе­ний, осуществить вторжение в Уэльс и Ирландию. Однако покоре­ния местного общества или замены его новым удалось избежать.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

3. Военное искусство и политическая власть

Таким образом, Уэльс периода конца XI — конца XIII веков был в некотором смысле наполовину завоеванным государством. Анало­гично складывалась судьба Ирландии, однако здесь процесс приоб­рел постоянный характер. В обоих случаях на судьбе страны отра­зилось военное превосходство врага, которого хватило для установ -ления своего колониального правления, но не для того,чтобы запо­лучить все.

Успехи англо-нормандских завоевателей были не безграничны. Одной из причин этого было то обстоятельство, что их военное ис -кусство не всегда и не в любых условиях оказывалось превосходя­щим. Например, тяжелая конница хорошо подходила к равнинной местности, но в гористом рельефе Уэльса или на ирландских боло­тах воин в тяжелой кольчуге мог оказаться и бесполезен. В одном случае описывается, как кто-то из англо-нормандских предводите­лей побуждал своих людей побыстрее выбраться из узкой долины, где им грозила внезапная атака противника:

«Лорды и бароны! Слушайте все!

Быстрей пройдем эту долину,

Чтобы достичь холма,

И оказаться на твердой почве и открытой местности» ⁶³.

Неровности рельефа часто снижали эффект от применения за­падноевропейской тяжелой конницы, причем не только в Уэльсе или Ирландии, но и в Восточной Европе"⁴. Показательна в этом от­ношении гибель Вильгельма Голландского в 1256 году. Он атаковал фризов — «неотесаный, дикий и необузданный народ», чьи воины носили легкие доспехи и бились в пешем строю, вооруженные дро­тиками и топорами, и те коварно заманили его в замерзшее болото. Вильгельм, «в шлеме и кольчуге, верхом на огромном боевом коне, закованном в броню», провалился под лед и метался в ледяной воде, пока фризы не прикончили его⁶⁵.

Несмотря на подобные ограничения, есть все основания счи­тать, что в военном отношении центральные районы Западной Ев­ропы имели значительное превосходство. Это особенно наглядно видно из тех случаев, когда правители областей, расположенных на географической периферии, проводили осознанную политику ос­воения новых военных приемов. Это третий из упоминавшихся выше методов распространения передового военного искусства.

Если исконные правители поощряли преобразования в своем обществе, то у них появлялась возможность сохранить власть перед лицом внешней угрозы. То была своеобразная прививка нового к старому стволу. Этот процесс протекал в нескольких странах — Шотландии, западнославянских княжествах Померании и Силезии, в скандинавских государствах, но сопровождался переменами раз­ного характера. В некоторых случаях местную знать надо было по­давить и каким-то образом трансформировать либо нейтрализовать. Могли предприниматься усилия по поощрению притока иноземных

переселенцев. Могла быть сформирована новая аристократия. Су­щественные изменения подчас претерпевали и отношения с внеш­ними государствами.

Классическим примером страны, которая под руководством своей правящей династии, осознанно поощрявшей иммиграцию извне, видоизменилась сама, служит Шотландия. Этот процесс включал, в частности, полную трансформацию военной и полити­ческой системы скоттов. Картину того, как это происходило, можно воссоздать, рассмотрев три последовательных фазы многолетней истории шотландских набегов на север Англии. В годы правления Малькольма III (1058—93), а затем в 1138 и 1174 годах армии скот­тов подвергли Нортумберленд разграблению. В исполненных боли отчетах английских хронистов об этих трех эпизодах, естественно, традиционно присутствует мотив невзгод. Но есть и существенные различия, указывающие на перемены в военной и политической

сфере.

Когда воины Малькольма III в конце XI века в легких доспехах двинулись на юг, их целью было жечь, грабить и порабощать. Ус­пешный набег был большим шагом вперед в экономическом плане, поскольку служил источником пополнения поголовья скота и люд­ских ресурсов. «Молодые мужчины и женщины, и все, кто с виду подходил для тяжелой работы, были уведены в стан неприятеля... Шотландия наполнилась английскими рабами и служанками, так что отныне не осталось такой деревни и даже дома, где бы их не было»⁶⁶. Среди богоугодных деяний английской жены Мальколь­ма III, королевы Маргарет, было освобождение и выкуп таких ра­бов⁶⁷.

У англичан, оказавшихся перед лицом такой угрозы, было две возможности. Во-первых, они могли перебраться в другое место, более надежно защищенное. Хорошо укрепленный Дарэм в годы нашествия скоттов был наводнен беженцами. До нас дошло описа­ние того, как в 1091 году, к вящему неудовольствию автора-церков­ника, стада скота заполнили церковный двор и монастырская служ­ба была едва слышна за плачем детей и причитаниями матерей. Од­нако не у всякого поблизости было такое надежное укрытие, да и там, где было, места для всех не хватало. Альтернативой было бро­сить насиженные места и бежать в дикие места, ища защиты в горах и лесах⁶⁸. В 1091 году «некоторые попрятались в укромных местах в лесу и горах». В 1070 году скопы сделали вид, что возвра­щаются на свою территорию, дабы выманить беженцев из их укры­тия и заставить вернуться в родные селения, а потом разграбить ⁶Я Когда скрыться от врага в лесу или таком центре, как Дарэм, ока­зывалось невозможно, единственным убежищем становилась цер­ковь, где можно было хотя бы рассчитывать на каменные стены и могущество местного святого. Примерно в 1079 году воины короля Малькольма подошли в Гексаму:

Роберт Бартлетт. Становление Европы

((Народ Гексама знал о ярости короля, но что им было делать? Их было слишком мало, чтобы оказать сопротивление, ни крепости, где укрыться, ни союзников, от кого ждать помощи. Единственная их за­щита заключалась в силе их святых, которую они так часто ощущали на себе. И они собрались в церкви»⁷⁰.

В те времена на севере Англии замков почти не было. Замки, конечно, не могли бы вместить все население округи, однако они безусловно способствовали бы более достойному отпору завоевате­лям. Не имея же замков, население вверяло себя «защите мест, осе­ненных присутствием святых мощей»⁷!. (Другие средневековые ис­точники отмечают, что те районы, где не было замков, нуждались в особенно энергичных святых, как покровителях, так и мстителях⁷².) Ситуация менялась стремительно. По сути дела, перемены нача­лись уже во времена Малькольма III, причем происходили они по обе стороны границы. Во-первых, после нормандского завоевания по всей северной Англии начали возводить замки. Уже в 1072 году один такой замок был построен в Дарэме. Он предназначался не для того, чтобы защищать крестьянскую скотину или плачущих младенцев, а чтобы «епископ и его люди могли надежно укрыться в случае нападения». В 1080 году был возведен Ньюкасл, а в 1092 — Карлайл. В начале XIII века епископ Дарэмский основал замок в Норэме на Твиде «для отпора бандитским набегам и вторжениям скоттов»⁷³. Вторым, но не менее важным этапом стали события в самой Шотландии. Сыновья Малькольма III, в особенности Давид I (1124—1153), видели военное превосходство соседей и соперников с юга и начали проводить осознанную политику насаждения в Шот­ландии в качестве своих вассалов англо-нормандских рыцарей и ба­ронов⁷"*. В противоположность Уэльсу и Ирландии «нормандское завоевание» Шотландии было по сути приглашением, и только. Ко­роли скоттов могли отныне опираться не только на легковооружен­ное местное войско, но и на чужаков — тяжелых всадников и стро -ителей замков. Среди самых известных исторических источников, иллюстрирующих этот процесс, — грамота 1124 года о пожалова­нии королем Давидом земли Аннандейл на юго-западе Шотландии Роберту Брюсу, англо-нормандскому аристократу, один из потомков которого впоследствии правил на шотландском троне⁷⁵. Здесь, вдоль границ мятежной провинции Галлоуэй, было заложено об­ширное феодальное владение с замками башенного типа, причем хозяин этой земли поддерживал самые тесные связи с королем. Преимущества этого процесса в глазах короля были тем более оче -видны, чем явственнее ощущалась угроза извне местной знати и населению Галлоуэя. Уже в 1124 году под текстом грамоты постави­ли свидетельские подписи не местные магнаты, а переселенцы англо-нормандского происхождения.

Если перейти к рассмотрению шотландского вторжения 1138 го­да, то совершенно очевидными оказываются политические и воен­ные последствия распространения новых военных технологий как в

3. Военное искусство и политическая власть

Англии, так и в Шотландии⁷⁶. В некоторых случаях набеги этого года носили характер примитивного разграбления и взятия рабов, хорошо знакомого отцу короля Давида: «Все мужчины были убиты, а девушки и вдовы, обнаженные и связанные, толпами угнаны в Шотландию в рабство». Тем не менее времена менялись. Известно, что король Давид свою часть рабов вернул, хотя не исключено, что это лишь штрих к портрету конкретной исторической личности и не стоит делать обобщений. Источники выделяют как особо жесто­ких поработителей пиктов, то есть коренных шотландцев⁷⁷. Однако армия скоттов в 1138 году состояла не из одних пиктов или воинов из Галлоуэя, «прославившихся» тем, что мозжили младенцам голо­вы о порог⁷⁸, но и значительное количество недавно осевших в этой стране нормандских рыцарей. Армия скоттов образца 1138 го­да становилась все более похожа на аналогичные войска англо-нор­мандской Англии.

За время, прошедшее после 1070 года, изменились и методы ве­дения войны. Строительство замков на севере Англии означало, что захватчики столкнулись с новыми трудностями, Рыцари, засевшие в английских замках, могли совершать неожиданные вылазки и обра­щать скоттов в бегство⁷⁹. Их необходимо было нейтрализовать. Воз­можно, что для этого могла потребоваться длительная осада. В одном случае король Давид держал в осаде замок Уорк на протя­жении трех недель, применяя «арбалеты и механизмы» °^. Замки яв­ляли собой новую цель и новый инструмент ведения войны. Они таили в себе не только новые сложности, но и новые возможности. Д\я Малькольма III, в конце XI века, вопрос «захвата» Нортумбер­ленда вряд ли бы стоял. Он мог жечь, грабить, порабощать. Он мог взыскать дань или отступного либо взять заложников. Но как толь­ко его люди возвращались в Шотландию, все его внешнее могуще­ство сводилось к потенциальной угрозе соседним народам. Когда же на Севере были отстроены замки, захват этой земли стал более реальным: отныне он означал захват и удержание замков. За не­сколько лет до вторжения 1138 года Давид I как раз это и сделал: «огромным войском он занял и удерживал пять замков»⁸¹. В число этих пяти входили Карлайл, Ньюкасл и Норэм — те самые замки, которые были воздвигнуты для отпора скоттам. Парадоксально, но фортификационные сооружения, призванные защищать от вторже­ния, сделали это самое вторжение и завоевание куда более реаль­ным и продолжительным. Замки стали инструментом для осущест­вления владычества.

Напряжение и трудности, с которыми сталкивалось королевст­во, оказавшись перед лицом описанного выше военно-политическо -го процесса, наглядно проявились на поле боя при Норталлертоне, где в 1138 году состоялась так называемая «битва Штандартов» между скоттами под водительством короля Давида и англо-норманд­скими войсками Северной Англии. Перед самым сражением в стане скоттов произошла отчаянная ссора. Король и его норманд-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ские и английские советники решили выставить в авангард «так много рыцарей в доспехах и лучников, как только возможно». Тот­час же возроптали воины Галлоуэя: «Чего, о король, ты робеешь, и почему так страшат тебя эти железные доспехи, что ты видишь вда­леке?.. Мы уже побеждали людей в кольчугах». Один из шотланд­ских эрлов даже похвалялся: «О король, зачем ты идешь на поводу у этих чужеземцев, когда ни один из них, при всей их броне, в се­годняшнем бою не останется стоять передо мною, хоть я и без до­спехов!» В ответ один придворный нормандец обвинил эрла в бах­вальстве, и ситуация разрядилась только тогда, когда король согла­сился поставить отряды Галлоуэя вперед.

В сражении сразу стало ясно, какие трудности для противника таят в себе новые методы ведения боя. Воинские порядки отлича­лись разительно. Передовые отряды скоттов образовали галлоу-эйцы, «незащищенные и голые», с копьями и щитами из воловьей кожи. За ними двигались войска под командованием сына короля, в составе рыцарей и лучников. Собственная гвардия короля включала английских и французских рыцарей, зги больше походили на про­тивника, нежели на передовые отряды своего войска*Ч

В «битве Штандартов» галлоуэйцы отважно и решительно шли вперед, воодушевляя себя боевыми возгласами, но их остановили плотные ряды закованных в броню рыцарей и град стрел — «север­ные мухи с жужжанием вылетали из колчанов и обрушивались на них, как ливень». «Сплошь покрытые стрелами, как еж иголками», лишившись сраженных в бою командиров, остатки шотландского войска дрогнули. Вскоре англичане перешли в наступление, рыцари шотландского короля увели его с поля боя, и вся армия скоттов об­ратилась в бегство. До самой границы ее атаковали еще и местные племена, которые давно страдали от шотландских грабежей и набе -гов. Король Давид, должно быть, мечтал, чтобы у него было больше иностранных рыцарей и баронов, а военные преобразования шли быстрее — тогда они могли бы продвинуться дальше.

Его внук Вильгельм I Лев (1165—1214} продолжил политику ко­роля Давида. «Он всячески привечал, любил и держал при себе иноземцев. Своих же земляков он никогда не жаловал». В 1173— 1174 годах он вторгся в Англию в попытке захватить Нортумбер­ленд, где надеялся «заполучить замок и его главную башню». Виль­гельм начал осадную войну. Его осадные орудия, однако, были не­совершенны (одна метательная машина поубивала нескольких соб­ственных воинов — этот случай похож на описанную выше исто­рию с прибалтами, прозошедшую 30 годами позднее), однако в целом война была похожа на тогдашние военные действия во Франции или Германии. Помимо не защищенных доспехами мест­ных ополченцев, в его армии были собственные рыцари и много­численные французские наемники. Когда читаем о сражении при Альнвике, где король был взят в плен, то узнаем о том, насколько мужественно проявил себя король скоттов. В отношении него упот-

3. Военное искусство и политическая власть

ребляются эпитеты pruz и hardi (мудрый и храбрый) — классичес­кая похвала рыцарю тех времен. Рыцари Шотландии называются «славными вассалами» (mult bons vassaus), о них сказано, как, сра­жаясь с английскими рыцарями, они проявляли взаимное уваже­ние, как были вынуждены сдаться и ожидать выкупа. Один поеди­нок между рыцарями двух армий описан в таких выражениях:

«В тот день особо отличился Вильгельм де Мортимер. Как разъ­яренный вепрь, носится он в гуще противника. Он наносит серию мощных ударов, но в ответ получает не менее сильные. Вдруг он ока -зывается лицом к лицу с бесстрашным рыцарем, лордом Бернаром де Бейлиолем... Он повергает его вместе с боевым конем наземь, но осво­бождает под честное слово, как полагается между рыцарями. Лорд Бер -нар проявляет себя наилучшим образом, он достойный противник. В конце сражения слава достанется тому, кто лучше бьется мечом и по -ложит больше врагов»⁸³.

Единственное, что отличает в данном эпизоде шотландских ры­царей от английских, это то, что они находятся в противоборствую­щих станах. Если верить одному источнику, то король Вильгельм по ошибке сначала принял наступающих англичан за своих людей, возвращающихся из очередного набега⁸⁴. Вот наглядный показатель того, насколько внешне стали похожи конницы двух армий. И этот момент отлично уловили галлоуэйцы. Для них английская знать и пришлые аристократы нормандского происхождения являли собой такого же противника, как армия с южных рубежей. Как только они услыхали о захвате короля Вильгельма в сражении при Альнви -ке, они поднялись, разрушили все новые замки, выстроенные в Гал-лоуэе, и поубивали всех чужаков, каких сумели отыскать ⁸^. Эта их акция показывает, насколько напряженная борьба развернулась в Шотландии в результате появления там, пускай по приглашению правящего дома, новой знати, владевшей передовым военным ис­кусством. Тем не менее будущее было за чужаками. В XIII веке именно армия закованных в латы воинов и арбалетчиков обеспечи­ла шотландцам превосходство над «незащищенными и голыми» жи­телями острова Мэн⁸⁶. К XTV веку потомки нормандских рыцарей уже владели шотландской короной.

Процесс, протекавший в Шотландии между XI и XIV веками, имеет параллели и в других странах. Так, Померания, которая в конце XI века была страной легкой конницы, набегов за рабами и политически раздробленного общества, за XII—XIII века измени­лась кардинально. Пригласив многочисленных германских рыцарей, даровав им землю и заполучив их к себе на военную службу, мест­ная правящая династия тем самым укрепила собственное могущест­во и получила возможность, наподобие Шотландии, противостоять натиску извне. В грамотах померанских князей первой половины XIII века год от года растет число свидетельских подписей немец­ких рыцарей, и они все больше напоминают документы типа жало-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ванной грамоты Аннандейля, упомянутой в Главе 2. Написанный в другое время и в другом месте, этот документ был сродни грамотам, порожденным схожими мотивами и побуждениями.

В скандинавских королевствах, как и в Шотландии, прогресс в военной области совершался без завоевания извне. Датские граж­данские войны 30-х годов XII века знаменуют появление немецкой тяжелой конницы и осадной техники в Скандинавии: в 1133 году в Роскильде саксы построили осадные машины, и на следующий год триста немецких «сильнейших воинов» (milites... fortissimi) прини­мали участие в битве при Фотевике⁸⁷. Однако внедрение военных новшеств и привлечение иноземных рыцарей явно проходило под контролем местных правителей. Хотя между сторонниками передо­вого военного дела и консерваторами шла ожесточенная борьба⁸⁸, скандинавские правящие династии и знать на всем протяжении пе­риода военной модернизации сохраняли свою власть и независи­мость.

Привлечение в свое войско нормандских рыцарей королями Шотландии, так же, как германских — правителями Померании или Дании, может иметь двоякое объяснение. Во-первых, и это причина более общего плана, найм иностранных воинов сам по себе имел определенную привлекательность в глазах любого сре­дневекового правителя. Ни один из них не стремился развивать на­циональную государственность, зато все жаждали укрепления и расширения своего военного могущества. Самым простым спосо­бом добиться этого и был набор воинов с их последующим возна­граждением. Никаких причин ограничивать этот набор политичес­кими барьерами не было. В действительности для правителя в нем были реальные преимущества. Иноземные воины, во всяком случае поначалу, оказывались в полной зависимости от того монарха, ко­торому служили. Они никак не были связаны с местной аристокра­тией, не были привязаны к этой земле, а потому их преданность не подвергалась сомнению, и они не могли составить серьезного со­перничества власти. Они были мобильны, стремились проявить себя и заслужить награду. Вот почему не приходится удивляться, что военные дружины многих крупных правителей Средневековья в значительной степени состояла из иностранных воинов. Однако в таких областях, как Шотландия или земли западных славян, эти со­ображения общего порядка подкреплялись еще и некоторой специ­фикой: здесь чужаки были носителями более совершенной техники ведения войны. Это объясняет приход англо-нормандцев в Шотлан­дию и ту роль, какую сыграли в XII—XIV веках в Польше, Богемии, Венгрии и других землях Восточной Европы немецкие гости (hos-pitesj°®. Говоря словами одного венгерского проповедника, «по мере того, как из разных земель приходят поселенцы, они несут с собой разные языки и обычаи, разные умения и виды оружия, ко­торые служат украшению и славе королевского дома и смиряют

3. Военное искусство и политическая власть

гордыню внешних правителей. Королевство, в котором есть только один народ и одна традиция, обычно слабое и непрочное»⁹⁰.

Конечно, было бы упрощением пытаться объяснить изменения на политической карте Европы 1300 года одним только воздействи­ем конкретного вида военного искусства. Часто решающими оказы­вались другие факторы. Нельзя упускать из виду многочисленные соображения политического и культурного толка, не говоря уже о демографических и экономических факторах. Для Шотландии, в противоположность Уэльсу и Ирландии, решающим в жизнеспособ­ности государства оказалась достигнутое на раннем этапе динас-•тайное единство. В Восточной Европе политическое будущее целых народов порой определялось временем их обращения в христиан­скую веру: те, что были крещены раньше, то есть до 1000 года, вступили в Позднее Средневековье в качестве монархий, у других была иная участь. Как можно было бы ожидать, военные процессы скорее взаимодействовали с политическими, нежели определяли их. Тем не менее один из важнейших элементов общеисторического процесса той эпохи заключался в распространении тяжелой конни -цы, замков и передовой баллистической техники из районов их происхождения между Луарой и Рейном в земли, а значит и армии ирландских королей и литовских герцогов.

Образ завоевателя

«Хартия меча — что лучше может быть?»¹

По мере того, как в XI, XII и XIII веках военная западноевро­пейская аристократия расширяла свое влияние, ее представители создавали не только государства завоевателей и колониальные об­щества, но и формировали представление о себе и своих кампани­ях. Образы завоевателя и завоевания дошли до нас в хрониках и документах, которые составляли их церковные «братья и кузены», в песнях и рассказах, которые сама сочиняла и с удовольствием слушала знать. Эти письменные творения воспроизводят речь и жестикуляцию прославленных завоевателей. Они донесли до нас терминологию и риторику, сравнимые по накалу страстей с самой экспансией. Появляются в них и мифологические мотивы: первое пришествие завоевателей; фигура героического воина-первопроход­ца, бедного рыцаря или знатного, который рискнул пуститься в опасное иноземное предприятие; сверхчеловеческие подвиги новых героев. Из всех этих источников облик завоевателя вырисовывает­ся таким, как он видел себя сам.

Этот завоеватель был человек с определенным набором побуди­тельных мотивов и своим эмоциональным строем. Классические имиджмейкеры, какими по сути являлись ранние хронисты нор­мандского завоевания на юге Италии (Готфрид Малатерра, Виль­гельм Апулийский, Амат Монте-Кассинский²), не склонны припи­сывать успех нормандцев их превосходству в живой силе или тех­ническим преимуществам, а скорее ряду психологических особен­ностей. Нормандцы составляли лишь небольшой островок северян посреди целого моря ломбардцев, греков и мусульман, но они пре­восходили их в моральном отношении. Во-первых, им была прису­ща необычайная энергия (strenuitas). Этот мотив особенно явствен­но прослеживается в трудах Малатерры, который пишет о неверо­ятной энергии представителей клана Отвилей, стоявших во главе нормандской кампании; о том, как «мощно управлялись с оружи­ем» предводители нормандцев; о людях, «снискавших славу благо­даря своей храбрости»; об обращениях военачальников к своим во­инам перед битвой, в которых звучали призывы «помнить о про­славленной мощи наших предков и нашей расы, которую мы сохра­нили до наших дней»; и о страхе греков оказаться порабощенными «силой наших людей»³. Вторжение Роберта Гвискара в материко­вую часть Византии в 1081 году тоже показало его «беспримерное бесстрашие и энергию рыцаря».

4. Образ завоевателя

Нормандцам присуща не только неистощимая сила, но и храб­рость. Если верить Малатерре, они были «самыми стойкими воина­ми» (fortissimi miiites), и «всегда бились храбро» (fortier agentes). Текст Амата Монте-Кассинского дошел до нас лишь в более позд­нем французском переводе, но, судя по всему, есть основания пола­гать, что и во французском варианте сохранился дух — и, возмож­но, лексика — раннего этапа нормандского завоевания. В сочине­нии описываются «рыцари редкой отваги» (fortissimes chevaliers), которые правили Южной Италией из своей столицы Аверсы, «горо­да Аверсы, полного рыцарей» (plene de chevalerie), и рассказывается о том, как «с каждым днем росла слава нормандцев, и с каждым днем множились бесстрашные рыцари». «Сказать по правде, — пишет он с обезоруживающей откровенностью, — отвага и бес­страшие (la hardiesce et la prouesce) этой горстки нормандцев стои­ла больше целого сонмища греков». Он воспевает их «смелость» (согаде), «храбрость» (hardiesce) и «доблесть» (vaillantize) и пишет о том, как каждый византийский император отмечал «храбрость и силу народа Нормандии»⁴.

Под пером этих пронормандских летописцев появление нор­мандцев знаменовало совершенно новую силу на исторической арене. Оно означало приход народа, который, среди прочего, выде­лялся своим военным мастерством, «народа Галлии, более мощного на поле брани, нежели любой другой народ», как пишет об этом Вильгельм Апулийский⁵. Во время сицилийской кампании 1040 года, когда нормандцы служили в наемных частях византийского войска, самые храбрые из мусульман Мессины обратили в бегство гречес­кий контингент: «Затем пришел черед наших воинов. Мессинцы еще не испытывали на себе нашей отваги и поначалу бились свире­по, но когда осознали, что враг силен как никогда, то отступили перед натиском этой новой, воинственной расы»°. Эта «новая раса» изменила правила ведения войны и связанные с нею ожидания.

Отчасти эти перемены означали нарастание жестокости, грубос­ти и кровожадности, ибо необузданная жестокость была таким же важным атрибутом воинской доблести, как сила и доблесть. «Сви­репые нормандцы», как назвал их Вильгельм Апулийский⁷, именно тем и славились. Местным ломбардским князьям они виделись «дикой, варварской и ужасной расой нечеловеческого нрава»⁸. И этот образ тщательно культивировался. Один инцидент, демонстри­рующий нарочитую жестокость нормандских вождей, произошел во время спора между нормандцами и греками по поводу награб­ленной добычи. В лагерь явился греческий посланник. Стоявший поблизости нормандец потрепал его коня по голове. Потом вдруг, «чтобы греческому посланнику было, что поведать грекам о нор­мандцах по возвращении, голым кулаком нанес удар коню в шею, одним ударом свалив его наземь почти бездыханным»^. Такое дерз­кое и леденящее душу своей жестокостью увечье коня посланника (которому, впрочем, немедленно был предоставлен новый конь,

Роберт Бартлетт. Становление Европы

причем лучше прежнего) должно было довести до сознания греков одну мысль: нормандцы не колеблясь проливают кровь. Еще более примечательный пример намеренной жестокости представляет эпи­зод, имевший место после того, как нормандский вождь граф Род­жер в 1068 году разбил войско Палермо в небольшом отдалении от их родного города¹⁰. Мусульмане взяли с собой почтовых голубей, которые теперь попали в руки нормандцев. Роджер повелел пустить голубей лететь назад в Палермо, где женщины и дети ожидали из­вестий. Голуби принесли им весть о победе нормандцев, причем за­писки были начертаны кровью убитых мусульман.

Цель такой неоправданной жестокости, которую можно назвать осознанной демонстрацией неистового нрава, была в том, чтобы до­биться подчинения. В изображении источников это было не просто проявление необузданности и не какая-нибудь дикая форма само­выражения. Насилие имело целью довести до сознания местного населения, что на сцену вышли новые игроки и победа их предоп­ределена. В другом отрывке, у Вильгельма Апулийского, мы читаем о первом вторжении Робера Гвискара в Калабрию:

«Повсюду нормандцы прославили себя,

Но, не изведав еще их могущества,

Калабрийцы пришли в ужас от появления

Столь воинственного вождя. Робер, поддерживаемый

Множеством воинов, повелел повсюду, куда они вступали,

Грабить и жечь. Земля была опустошена,

И все было сделано для того, чтоб повергнуть жителей в страх»¹¹.

Аналогичным образом, когда Робер Гвискар осадил город Ка-риати, были предприняты все усилия, «чтобы падение его навело трепет на другие города»¹². Мотив совершенно ясен: требовалось «нечто ужасное, что можно было бы поведать о нормандцах». Ок­руженные со всех сторон врагами куда более многочисленными, они могли компенсировать это лишь рассказами о своей «природ­ной воинственности и свирепости»¹^.

Целью террора являлись богатство и власть. И нормандцы и их летописцы так же открыто, как о насилии и жестокости, писали о своей алчности:

«Они распространяются по всему миру тут и там, по разным облас­тям и странам... этот народ стронулся с места, оставив позади неболь­шое состояние, чтобы заполучить большее, И они не последовали обы­чаю многих, кои перемещаются по земле и поступают на службу к дру­гим, но, подобно рыцарям древности, пожелали всех обратить в своих подданных. Они взялись за оружие, и нарушили мир, и совершили много воинских подвигов и рыцарских деяний»¹⁴.

Такими словами Амат рисует картину кочующего воинственно­го племени, влекомого жаждой наживы и владычества. Аналогич­ную оценку дает Малатерра: «Нормандцы — это раса коварная, они всегда отвечают мщением на причиненное им зло, предпочита-

4. Образ завоевателя

jot иноземные поля своим в надежде заполучить их себе, они жадны до добычи и власти»¹^. «Жадные до господства»¹⁶ — таким сочетанием Малатерра обычно характеризует клан Огвилей. Граф Роджер, один из наиболее удачливых представителей этого клана, по его словам, «был одержим природной жаждой господства».

Галерея образов и сложная комбинация эмоций и качеств, каки­ми рисуются нормандцы — завоеватели Южной Италии в XI веке, не ограничивались лишь этим историческим контекстом. Другие ав­торы, писавшие о деятельности рыцарей-агрессоров, использовали ту же терминологию и образный ряд. Ордерик Виталий, летописец нормандцев в период наивысшего подъема их захватнического дви­жения, в своем труде употребляет слово strenuus и его производные 142 раза. Смешанное войско нормандцев, англичан, фламандцев и немцев, которое в 1147 году осаждало Лиссабон, по свидетельству автора, удостоилось похвалы своего союзника, короля Португалии: «Мы хорошо знаем, и убедились на опыте, что вы бесстрашны, и сильны, и неукротимы». Конечно, эти похвалы бледнеют перед тем, как восхваляли себя сами нормандцы. Так, предводитель норманд­ского войска в Лиссабоне Эрве де Гланвиль произнес такую речь:

«Кто не знает, что нормандский народ не жалеет усилий для при­умножения своего могущества? Его воинственность лишь усиливается перед лицом враждебности, она не ослабевает из-за трудностей, а когда они преодолены, разве предается он праздности и бездействию и дает себя поработить? Ибо он хорошо знает, что порок лености пре­одолевается действием»¹⁷.

В другом отрывке из того же текста, посвященного захвату Лис­сабона, в уста мусульман, засевших в осажденном городе, вложены слова: «Вами движет не нищета, — обратились они к армии фран­ков, — а ваши внутренние устремления»Ц Ссылка на эти «внут­ренние устремления» (mentis... ambitio), психологические устремле­ния, выходившие за рамки экономической необходимости, встреча­ется также в другом пассаже Ордерика Виталия. После провала нормандской кампании против византийцев ь 1107 году один из во­инов, как явствует из текста, обратился к их предводителю, сыну Роберта Гвискара Боэмунду, со словами: «Не наследное право под­вигло нас на это опасное предприятие... но желание править в чужих владениях заставило тебя пуститься в столь рискованный поход... и жажда добычи манила нас»¹⁹.

Энергия и жестокость западноевропейских завоевателей, их Жажда господства, описанные в сочинениях западных летописцев, присутствуют и в их характеристике, оставленной арабскими и гре­ческими наблюдателями. Тот факт, что образ западноевропейской военной аристократии в изображении «своих» и «чужих» совпада­ет, наводит на мысль, что этой знати действительно были присуши явственные поведенческие особенности. Конечно, образ — это не более чем картинка, в ряде случаев — изображение самих себя, но

Роберт Бартлетт. Становление Европы

все это не просто фигуры речи. Психология завоевателей, их виде­ние собственного облика, тот образ, какой хотели представить они сами, какой рисовали их братья во Христе и каким его видели их враги, складываются в единый рисунок.

Естественно, этот образ оказывается менее привлекателен, когда рисуется людьми, пострадавшими от насилия и свирепости захватчика, но в целом это тот же самый образ нормандца-завоева­теля, что отображают нормандские историки, только вышедший из-под пера жертв этого насилия. Летописцы нормандского завоева­ния южной Италии, такие, как Амат Монте-Кассинский, неизменно рисуют противостоящих им греков как народ невоинственный и в каком-то смысле женственный²⁰, Так, во время первого столкнове­ния нормандцев с греками северяне обращают внимание, что греки «похожи на женщин», и в одной своей речи перед походом предво­дитель нормандцев обращается к своим воинам со словами: «Я по­веду вас против женоподобных мужчин» (homes feminines). Порази­тельно, что это противопоставление мужественной мощи норманд­цев и «женственности» византийцев явно перекликается с различи­ем в социальной психологии этих двух групп, которое признается самими греками, хотя, разумеется, в другой формулировке.

Анна Комнина, дочь византийского императора Алексея (1081— 1118), в своем труде «Алексиада» дает знаменитый портрет западно­го рыцарства, в частности нормандцев из Сицилии, которые про­шли через Константинополь по пути в Святую землю. Ее отец, им­ператор, пишет она, заслышал о грозящем появлении «несметного воинства франков»: «Его встревожило их появление, ибо он был знаком с их необузданным нравом и непостоянством взглядов и на­мерений... и с тем, как они неустанно рвутся к богатству и способ­ны в этом рвении под самым ничтожным предлогом нарушить свои обещания». Их неистовый нрав и непредсказуемость сочетались, однако, с неизменной несокрушимостью: «Кельты (такой термин Анна Комнина часто употребляет в отношении завоевателей с За­пада) в любом случае отличаются исключительным бесстрашием и дикостью нрава, когда же случай на их стороне, они становятся не­сокрушимы». Их жадность предстает как составная часть все того же комплекса присущих завоевателям качеств: «Латинская раса во­обще отличается алчностью, когда же они решают завоевать какую-либо страну, они становятся необузданны и впадают в безумство». Западные армии демонстрировали неистовую решимость схватить­ся в бою с любым соперником:

«Кельты независимы, они ни у кого не ищут совета и никогда не следуют воинскому порядку или мастерству, однако, случись сражение или война, сердца их наполняются отчаянной храбростью, и ничто не может их удержать. Не только рядовые солдаты, но и командиры не­устрашимо бросаются в самую гущу неприятельских рядов»²¹.

4. Образ завоевателя

Как отмечает Анна Комнина, ратная доблесть западных вождей была под стать отваге их воинов — какой контраст с учеными гене­ралами, в отдалении наблюдающими за ходом сражения, пока сол­даты бьются врукопашную. Как сказал об этом мусульманский эмир Усама ибн Мункыз в своей «Книге назидания», «у франков ничто так не ценится в мужчине, как воинская доблесть»²². «Каж­дый кельт, писала Анна, стремится превзойти других». Именно лич­ная физическая сила и мужество служили залогом успеха в этом военизированном обществе, где столь большое значение имело лич­ное соперничество. Она замечает, что Роберт Гвискар «обладал страстным и свирепым сердцем, и отношение к врагам у него было такое, что либо он пронзит противника копьем, либо сам падет от удара». Его сын Боэмунд, к которому Анна испытывает одновре­менно отвращение и восхищение, «был груб и дик... И даже смех его повергал окружающих в трепет». Злость и напыщенность были присущи и племяннику Боэмунда Танкреду, и он во всем вел себя «под стать своему племени»²^. В этих мужах легко узнать грубых героев нормандских летописцев. Анна Комнина наверняка согласи­лась бы с характеристикой, которую дал Гвискару Малатерра: «Во всем он проявлял наивысшую храбрость и наибольшее рвение ко всему великому»²⁴.

Грекам захватчики виделись иррациональным, варварским пле­менем с необузданной жаждой власти — «кровожадными и воин­ственными людьми», по словам историка Михаила Атталеятеса²⁵. Мусульманин Усама писал о том, что «франки — это животные, на­деленные добродетелями отваги и бесстрашия, но и только»²⁶. Не­обузданность, храбрость, грубость и алчность — вот какой демони­ческий сплав качеств определял облик завоевателя. Этим качествам предстояла долгая жизнь.

• ⇐ Назад
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 101112
• 13
• 14
• 15
• 16
• 17
• 18
• 19
• Далее ⇒