Глава VIII Материалы для работы в Клиническом театре-сообществе
Предварительные замечания
Я родился в психиатрической семье и жил до 20 лет на территории Алексеевской психиатрической больницы в Москве, в доме для сотрудников. С детства, можно сказать, дышу воздухом психиатрии. Ребенком в окно нашей комнаты смотрел, как грустные, спокойные душевнобольные носили из кухни в отделения баки со щами и кашей мимо главного корпуса, палисадников, старинных дубов. Если детский сад по каким-то причинам не работал, я гулял, общался с душевнобольными в саду отделения («дядя, нарисуй танк»), которым заведовала моя мать (Бурно М.Е., 2005в, с. 435-441). Не поступив после школы с первой попытки в мединститут, в течение года работал санитаром в остром отделении этой же, родной мне, больницы, а уже студентом последних курсов, членом студенческого психиатрического кружка, — 1,5 года в детском отделении (тогда было такое в Алексеевской больнице) фельдшером-воспитателем. И санитарство, и фельдшерство были бесценным для моего психиатрически-психотерапевтического воспитания, образования опытом. Кажется, помню почти всех больных той поры. С годами я мог о них уже все увереннее дифференциально-диагностически и психотерапевтически размышлять. Будучи врачом (с 1963 года), работал только психиатром. В Калужской областной психиатрической больнице № 2 (деревня Ахлебинино) и с 1965 года — в Москве, в основном, в амбулаторной психиатрии, психотерапии. Особенно тянулся к более или менее душевно, духовно сложным пациентам с хроническими депрессиями, тревожными ипохондрическими сомнениями, с тягостным переживанием своей неполноценности. Тянулся с непременным стремлением помочь им: по необходимости, лекарственно, но главным образом психотерапевтически.
Мое московское врачевание сложилось так, что большую часть жизни провел и провожу в разнообразном и довольно тесном общении с психитрическими (в широком смысле) пациентами (и, конечно, с коллегами). Мое преподавание врачам (с 1970 года) не помешало моей жизни в основном среди пациентов (включая в нее и телефонные разговоры, и обширную почтовую переписку). При этом лечебная работа с пациентами, как правило, происходила и происходит в достаточно камерно-домашней обстановке, без халата, как это принято в Терапии творческим самовыражением. И, по возможности, — хотя бы среди крох живой природы (букеты полевых цветов, цветы в горшках, аквариум с рыбками и т. д.). Моя жена, единственный сын и невестка — также психиатры-психотерапевты. По-видимому, я гораздо меньше знаком с жизнью душевно-здоровых людей и меньше понимаю ее, нежели жизнь людей с болезненными трудностями души, которых, кстати, нередко вижу, узнаю-обнаруживаю и в обычной жизни среди душев-ноздоровых. Для меня всегда было интересно и важно, как именно больные душой люди приспосабливаются в жизни, помогают себе сами или друг другу — без психиатра, без психотерапевта.
Все это рассказываю здесь к тому, чтобы быть понятнее читателям — особенно в этой необычной главе книги. Произведения для Театра, составляющие настоящую главу, есть произведения художественно-психотерапевтические, но не художественные в обычном смысле. Точно так же, как я уже отмечал в этой книге, существуют психотерапевтические рисунки, фотографии, музыкальные произведения и т. д. со всеми их особенностями, отличиями от искусства (в частности, это — психотерапевтические повторения, некоторая замедленность действия, отсутствие или слабость завязки, интриги, конфликта). Наши психотерапевтические пьесы, сцены, постановки создавались из жизни прежде всего депрессивных, дефензивных, ипохондрических пациентов, роли писались на живых людей, даже оставались их имена. Потом уже играл эту роль другой человек с другим, своим, именем. Пациенты сами предлагали поправить текст пьесы, советовали что-то добавить, дабы это больше было похоже на «нашу жизнь», «наш мир». Конечно, в наших театральных произведениях есть и некоторая художественно-психотерапевтическая выдумка но и это выдуманное, присочиненное могло бы быть на самом деле. И пациенты вместе с психотерапевтами обычно хорошо это чувствуют.
Наши пьесы, сцены, постановки по психотерапевтическим повестям и рассказам, сами рассказы в концертном исполнении — есть все же в основном, смею уверить, жизненная правда о людях с болезненными депрессивными, дефензивны-ми, ипохондрическими трудностями и иногда — о врачах тоже. Все это лишь отчасти относится к противоалкогольной пьесе «Новый год в лесной избе». Депрессивные, дефензивные же люди, тревожные ипохондрики, сознаюсь (как уже приходилось говорить об этом), — мне даже более по душе, нежели так называемые «нормальные», душевноздоровые люди. То есть этих нездоровых профессионально-жизненно я просто больше люблю. Это поистине свой мир, своя жизнь, свои, не сравнимые по своей силе и сложности с обычными, переживания, страдания, свои мечты, надежды, свои часто робкие, тревожные радости. Многие из этих людей, убежден, если им квалифицированно, длительно, по-особенному (в нашем духе) психотерапевтически помогать, принесут обществу творческой пользы-богатства не меньше, а где-то и больше, больше, нежели «нормальные люди».
В наших психотерапевтических пьесах, постановках видится, как депрессивные и дефензивные, тревожно-ипохондрические люди стараются помочь себе и друг другу без психиатра, психотерапевта или сверх психиатрически-психотерапевтической помощи. Нередко при этом они серьезно изучают книги по медицине вообще и психиатрии, психотерапии в частности, книги по психологии, философии. Нам, специалистам, остается в таких случаях, если человек просит у нас помощи, лечебно-квалифицированно помогать ему совершеннее приспосабливаться к жизни, сообразно особенностям своей природы, следуя Гиппократу. Конечно же, это трудоемкая помощь, но вместе с тем и одухотворенно-праздничная.
Опубликованные здесь художественно-психотерапевтические произведения при чтении их про себя или во время спектакля в зрительном зале могут показаться душевно-здоровым людям странными, малопонятными, скучноватыми. Но убедился — чем больше за книгой или в зрительном зале людей с депрессивными, дефензивными, тревожно-ипохондрическими переживаниями, тем больше благодарного созвучия у читателей или зрителей с этими творческими произведениями. Потому что в них жизненно рассказывается о том, как живут люди с подобными душевными трудностями, как взаимопониманием и теплым отношением друг к другу посильно друг другу помогают, как можно и самим создать подобное целительное, психотерапевтическое, домашнее сообщество. Депрессивные, дефензивные зрители легко улавливают, чувствуют, понимают, как играющий на сцене собрат по переживаниям благодаря игре все более становится собою (пусть больным, но собою), все отчетливее видит свою душевную, духовную ценность в обществе, свою «силу слабости». Пациенты-зрители нередко проникаются во время спектакля важнейшим здесь психотерапевтическим парадоксом: чтобы почувствовать себя как можно более здоровым, полноценным, нужно посильно клинически изучить картину, природу своего страдания, общественно полезную ценность этого страдания в целительном творческом самовыражении. Тогда и в самой болезни возможно увидеть нечто, что даже выше здоровья.
Настоящие психотерапевтические пьесы-спектакли, постановки должны быть для тех, кому помогаем, психотерапевтически-интересными, важными настолько, чтобы многое из них хотелось бы играть на репетициях и в спектаклях много раз, всякий раз переживая светлую радость или хотя бы смягчение душевного напряжения. На репетициях, в спектаклях, при домашнем чтении произведения для Театра нередко происходит у пациентов не только оживление чувств, но и, как приходилось слышать, оживление «вообще всего моего человеческого существа», «почувствовала себя на минуту настоящей женщиной» и т. п. На репетициях учимся прежде всего чувствовать и, чувствуя, вылезать из вялой напряженности. Пациенты-актеры заметно тянутся именно к психотерапевтическим театральным произведениям, предпочитая их даже классике. Выходит, что классика все же обычно «не про меня», а «бодрить», «оживлять» себя классикой, просто притворяться здоровым — раздражает и утомляет. «А это — наше, наша жизнь, — говорят депрессивные, дефензивные, тревожно-ипохондрические пациенты. — Мы так часто и живем, медленно соображаем, медленно двигаемся, вяло чувствуем, боимся всего, много, тяжело размышляем, каждый напряженно думает свое сквозь все другие разговоры вокруг и продолжает, и продолжает говорить свое, в основном — свое».
Публикуемые в этой главе пьесы, текст для постановок созданы специально для нашего Театра. Большие пьесы практически невозможно поставить целиком при репетициях 1 раз в неделю (прежде всего, пациентам-актерам трудно столько запомнить и сыграть). Мы играем из таких пьес сцены или (тоже психотерапевтически продуманно) местами просто читаем пьесы по ролям.
Как уже отмечал выше, выступление на сцене сопровождается музыкой, слайдами пейзажей, растений, о которых говорится на сцене.
Замечательны, по-моему (во всяком случае, в психотерапевтическом отношении), декорации Р.Г. Кошкаровой. Вообще изучение психотерапевтического изобразительного творчества — видится мне обширной областью работы будущих исследователей. Как будто бы даже неуверенно-неумело изображенные цветы, животные, пейзажи, предметы человеческого быта в декорациях в нашем Театре или в психотерапевтической книге способны необыкновенно целительно оживлять, просветлять измученную депрессивными, дефензивными, тревожно-ипохондрическими страданиями душу. Страдающая душа своим смягчением-прояснением будто благодарит за эту созвучную изобразительную одухотворенную неуверенность художника-психотерапевта собственным, нередко поначалу робким, желанием пациента тоже попробовать творить в таком духе. Конечно, это лишь первые, слишком общие, попытки объяснения практика в этой глубокой, трудоемкой, захватывающей области.