О, за это волноваться не следует, будет тебе кровь! И когда я пролью её, кто-то постарается объяснить мне, почему Изольда ушла.
Мэлори была готова заплакать, но сдержалась, признавая отсутствие шансов переубедить деспотичного папаньку. Всей душой желая избежать зрелища дальнейшего унижения и неминуемой казни стражника, она быстро отвернулась. Генрих велел ей:
- Нет уж, смотри, давай! А то его смерть окажется напрасной, и ты его еще сильнее обесчестишь! – и откуда-то вытащил обоюдоострый ритуальный кинжал с черной рукоятью, - Эти уроки будут повторяться вновь и вновь, пока ты не выучишь их наизусть…
“Смерть такого человека, как Марат, заслуживает всех почестей, которые можно воздать - жалость госпожи к обреченному превратилась в уважение, и на себя ей вдруг стало плевать, - Не зря меня считают сукой”
Кинжал проник в подреберье. Очень глубоко. Затем брызнула обещанная кровь…
Ни один мускул не дрогнул на покрытом колючими щетинками мужском лице, ни единого стона не вырвалось из оскаленного рта. Лишь дыхание раба участилось, да на лбу выступили капельки испарины. Марат только издал короткий хриплый смешок да выпустил слово:
- Свобода… - и затих навсегда.
Сделав дело, Фатум с нарочитой медленностью стряхнул с лезвия кровь и, глядя прямо в глаза взятой сполохом дочурки, упрекающе вымолвил:
- Один мудрый старец, умирая, передал истину дрожащим онемевающим ртом. Ибо не может все делаться по мысли твоей, как ты хочешь, потому что не все хотения бывают добры и не всякие желания полезны! – он незаметно спрятал кинжальчик обратно в футляр, - Теперь скажи, я удовлетворил твои произволения? Тебе же нравится насилие, убийства, кровь… Бесполезно отрицать, это давно стало частью тебя!
Несмотря на ясность вопроса, ответом ему была лишь тишина. Мэлори надуто поджала губы и гордой походкой покинула подземелье, изо всех сил стараясь не матюгнуться.
Отец проводил её взглядом, испустил вздох и тоже ушел…
…Передумав отправляться на боковую, Генрих посетил помещение гарема с расположенным посредине имплювием. Кокоток не было, все они спали, в чем крылся несомненный плюс – бессмертный наконец-то сможет обрести желанную гармонию уединения, пропустить в себя запахи трав и деревьев, заняться ловлей поэтичных разногласий восхода луны с темно-синим звездным небом, освободиться ото всех переживальческих осадков, вдоволь насытиться свежим воздухом, поддувающим из полуоткрытого окна…
Синева ночи сгущается над замком, сладкие ароматы цветов пронзают бессмертного изнутри.
“Покой – все, что мне нужно”
Но эту сказочную нерукотворную идиллию, стоившую куда дороже всех богатств мира,
разрушила предосудительная дщерь. Ворвавшись бешено и гортанно закричав, Мэлори накинулась с руками, чтобы достать до лица и поцарапать. Генрих отстранил бестию толчком, и когда та вновь подбежала для очередной попытки, влепил ей бойкую пощечину. Это выбило из неё дурную идею «мстить за Марата»…
- Может, хватит уже? – Генрих предупреждающе замахнулся рукой с несжатой ладонью, - Все, достаточно! Угомонись, в конце концов!
Человек-машина, движимая твердым намерением выхлестнуть все накипевшее, в которую превратилась Мэлори, заставила себя приостыть, взялась за ум и постаралась говорить без надрыва:
- Мне хочется знать, как долго ты собираешься менять баб как перчатки, прикидываясь, что всех всё устраивает и не замечая моего недовольства?
Доктор Судьба (Фатум = Судьба) всегда вкладывал в ответ тяжелооспоримую аргументацию. В этом ему помогало древнее умение выявлять нестыковки и противоречия в словах тех, с кем он общался:
- Следи за речью. Ты сначала намекала, что всех всё не устраивает, что, конечно же, является плодом твоего разыгравшегося воображения, а потом резко вспомнила о себе! – и в девяносто девяти процентов случаев его отточенная техника ведения дискутирования ставила собеседников в тупик, - Ты - последняя эгоистка и выскочка, потратившая полтора века на безрезультатные попытки исказить и отвергнуть правду, и еще смеешь зарекаться о справедливости?
Мэлори так и не уяснила, насколько важна осторожность в выборе выражений. Её понесло обвинять, судить и обличать:
- Помнится, ты говорил, что любил мою мать, ты говорил, что тебе жалко, что её с нами нет, по твоей вине, между прочим! Но я не вижу этого, я не вижу ни любви, ни уважения! Ты раздарил половину маминых вещей малознакомым шлюхам, которых я обязана терпеть! Вывод напрашивается сам собой, если я такая злая, плохая и ничтожная, то кто же ты со своей правдой, со своими гнусными формальными попытками снизить степень вины передо мной? Кто?! - не вынеся страстного накала, дочь ударила по щеке в ответ, - Я хочу знать, когда закончится вся эта игра!
Генрих в спокойствии провел ладонью по ушибленному месту и, не повышая голос, рассказал то, что тщательно скрывал все полтора века. То, что скрывал неспроста. Истина оказалась шокирующе-неприятной, позорной и даже печальной, обжигающей…
- Во времена твоей матери я тоже, как ты выразилась, дарил шлюхам вещи,
периодически практиковал необязательные отношения. И, к твоему личному сведению, она принимала все мои привычки и вполне нормально к ним относилась.
- Бред… - Мэл с негодованием отвергала услышанное, не веря, что такое вообще допустимо, - Хочешь сказать, её это удовлетворяло? Что отец её ребенка вовсю лапает слабохарактерных целок, а ночью с невинным выражением ложится в постель?
- Нет, конечно, в душе её это злило, даже очень… – признался папаня, - Но что поделать? Она была частью серали, как Изольда, как остальные…
- Она была одной из них - отцовский голос стал еще тише, а остатки сердитости и высокомерия исчезли, будто их не было, - И твое рождение, конечно же, чудо! Невидаль света, чудо чудес! Незапланированное родительство прекрасней намеченного, ведь известие о ребенке, которого ты не ждал, но которого получил, всегда становится огромным сюрпризом.
Во что Мэлори точно не могла поверить, так это в его радость, смутно помня душераздирающую сцену: