Начало. Оперативная работа.

Юрий Шевчук

СРЕДИ ВАМИРОВ И ЁЖИКОВ

ЗЕЛЕНОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ. ПРОШЛОЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ.

(с конца 70-х годов прошлого века до наших дней)

Санкт – Петербург

Вступление.

Предуведомляя текст, хочу предупредить, что в данном очерке рассказывается только о том, чему автор лично был свидетелем. На фоне собственных наблюдений я хотел представить развитие идеи «зеленого движения» и в Ленинграде советского времени и в современном Санкт – Петербурге.

Хотелось бы, чтобы читатель вместе со мною поразмышлял над тем, как из замечательного семени выросли такие уродливые и в чем-то опасные «зеленые» мутанты, оседлавшие «зеленое движение» в нашей стране и понял, почему это произошло. Если к тому же читатель решит, что лично он сможет сделать, чтобы развитие движения вошло в конструктивное русло, я почту свою задачу выполненной.

Начало. Оперативная работа.

Я участвую в «зеленом движении» с 1979 года. Всё началось с того, что друзья пригласили меня присоединиться к ним во время «Ёлочной Кампании» - оперативного мероприятия, сейчас практически канувшему в небытие, когда студенты – биологи Ленинградского университета, члены «Зеленой Дружины», надев красно-зеленые повязки, патрулировали вокзалы, задерживая тех, кто вёз в Ленинград ёлку к Новому Году, самолично вырубленную в лесу.

В СССР дефицитом было всё, и новогодние ели не были исключением. Хотя система лесхозов могла бы завалить Ленинград и другие города страны огромными елями, срубавшимися во время рубок осветления, маленькими ёлками, выращивавшимися в специальных питомниках, ёлками всех размеров, просто сгорающими в кострах во время прокладки дорог или линий электропередач, при отсутствии финасовой заинтересованности никто к этому не стремился. Напротив, дефицит устраивал всех, и то же лесхозное начальство продавало ёлки перекупщикам, фактически выступая в роли браконьеров.

Но кроме перекупщиков, имеющих, хотя и липовые, но всё же какие-то документы, были и браконьеры – индивидуалы, которые везли от одной до двух десятков елей, самолично вырубленных в лесу. Выбирались, естественно, ёлки покрасивее. Промышляли таким варварством в основном цыгане, поэтому студенты – члены «Зелёной Дружины» биолого-почвенного факультета Ленинградского Университета основные усилия направляли на Витебский вокзал, куда приходили электрички из посёлков компактного проживания цыган. Система проверок была устроена следующим образом – несколько групп общественников на электричках забрасывалось на расстояния часа езды от города, там они по очереди садились на едущие в город поезда и проверяли их. Задерживая нарушителей, провозящих ёлки без документов, подтверждающих их покупку в лесхозе, студенты сгоняли нарушителей в один вагон, посвободнее, стерегли их, не давая выскочить на промежуточных станциях, и, доехав до Витебского вокзала, передавали встречающей группе общественных инспекторов, которую уже сопровождал сотрудник милиции. С каждой электрички ссаживали 10-15 браконьеров. Затем их заводили в специально выделенное нам помещение на вокзале, где общественные инспектора составляли протокол задержания и изъятия незаконно добытой «продукции лесного хозяйства». Протокол затем направлялся в Административные комиссии по месту жительства для взыскивания с нарушителя штрафа, который был тем больше, чем больше елей было у того отобрано, но в общем, не превышал половину среднемесячного заработка. Штрафы из-за общей разболтанности советской системы взыскивались редко, и основным наказанием для браконьера становилась потеря ёлки. Ничего подобного в «западном» опыте природоохранной работы не было – во всяком случае, я не встречал коллег-оперативников в числе зарубежных активистов – экологов.

Браконьеры бывали разные – кто-то принимал задержание, как невезение, мысленно расставался с ёлкой и просил только на работу не сообщать – а мы и не собирались такого делать; кто-то предлагал взятку, кто-то лез в драку, а кто-то доставал нож или топор. Так что задержание иногда превращалось в сражение в масштабах всего вагона. Надо сказать, тогда электропоезда не патрулировали сотрудники правоохранительных органов, так что надеялись студенты исключительно на свои силы.

Я упомянул здесь две категории людей – браконьеров и общественных инспекторов. Надо отметить, что социально они не различались. Среди инспекторов было несколько отлично работающих ребят из цыганского гетто; среди браконьеров встречались студенты и люди с высшим образованием. Различие было в культуре и морали этих двух категорий. Лично мне было просто очень жалко живые деревья. Большинство людей, которых я задерживал, этого не понимали – ну, дерево… оно ведь для людей растет, для народа, не так, что ли? Хотя ему достаточно было поглядеть в зеркало, чтобы понять – не может красавица ель расти двадцать лет, чтобы затем сгинуть на помойке по воле вот этой небритой физиономии. Несправедливо это.

В «Ёлочной Кампании» я участвовал пять зим. До сих пор помню запах еловой хвои, серую грязь пополам со снегом в тамбуре, матерные крики задержанных, свист ветра на открытых платформах станций, вой приближающейся электрички…

С ёлочным браконьерством покончил капитализм. Ёлка перестала быть «дефицитом» и теперь каждый может её купить себе под Новый Год. Теперь нам приходится объяснять людям, почему лучше купить живую, а не искуственную ель, и помогать со сбытом выращенных на плантациях, специально к празднику, молодых ёлочек.

2. «Зеленое Движение» в СССР (до перестройки).

Кто есть кто.

Официально экологические инициативы в СССР направляло и курировало ВООП (Всероссийское общество охраны природы) созданное еще в 1920-х гг. Независимое общественное движение началось в 1958 г., с момента образования студенческих природоохранных кружков.

О начале «Зеленого Движения» в СССР Сергей Мухачев, его активный деятель и зачинатель, пишет так (См. ссылку 1): «В 1958 году возникло два научных кружка студентов, связанных с охраной природы. Если один из них – объединивший студентов Тартуского университета и сельхозакадемии – был целиком направлен на природоохранное самообразование и пропаганду, то второй – в Ленинградской лесотехнической академии – поставил задачу воздействовать на реальную практику ведения лесного хозяйства на основе неистощительного комплексного использования ресурсов леса.

Эти кружки целиком остались в шестидесятых годах. Хотя Тартуский существовал и далее и существует сейчас, он не занял заметного места в Движении ДОП, да и никогда не стремился к этому, ибо специфика работы по охране природы в Эстонии совершенно иная, чем на остальной (вне Прибалтики) части СССР, где разнузданная дикость была и остается нормой жизни как бюрократии всех мастей, презирающей народ, так и самых широких масс населения, ненавидящих эту бюрократию за то, что она лишает их права на грабеж природных ресурсов, какое узурпировала сама».

Я хотел бы, чтобы Вы внимательно вслушались в слова Сергея – действительно, в СССР, как и сейчас, в России, противостояние, в которое встроились «зеленые», было не между защитниками природы и сторонниками технократического пути развития цивилизации. Нет, в нашей стране водораздел проходил между двумя социальными категориями, жаждущими урвать кусочек от природы. Одни уже обладали правом на использование природных ресурсов в силу своего социального или имущественного положения и хотели его удержать; другие возмущались и требовали дать кусочек природы и им тоже. Не знаю, какая позиция является более аморальной. Но уверен, что не стоит помогать ни одной из этих двух категорий. Собственно же сторонников примата интересов природы над человеческими у нас мало и они практически полностью сосредоточены в «зеленых» организациях.
Но вернемся к истории.

В 1960 г. образовалась Дружина охраны природы МГУ, в 1967 г. – «Зеленая дружина» биофака ЛГУ в Ленинграде, с описания действий которой во время «Ёлочной Кампании» я и начал разговор. Название «дружина» объяснялось тем, что правовые основы деятельности дружинников были теми же, что и для ДНД – массового правоохранительного движения в СССР. Кроме удостоверений народных дружинников, члены ДОП (дружин охраны природы), как правило, имели удостоверения общественных инспекторов ВООП, а также ряда других общественных инспекций государственных ведомственных природоохранных структур – Охотинспекции, Лесной инспекции, Рыбохраны, Инспекции охраны вод и так далее. Каждая инспекция занималась чем-то своим и ревностно следила за тем, чтобы «коллеги» не лезли в пределы ее юрисдикции. Но так-как в лесу нарушения бывали обычно комплексные и те же рыбные браконьеры могли еще и срубить пару деревьев для костра, часто бывало необходимо таскать с собой в рейды целый набор «корочек» - так на советском слэнге назывались удостоверения.

Члены ДОП были, в большинстве своем, студентами, то есть молодыми ребятами и девушками лет 18-20, и занимались, в основном, оперативной работой. Теоретически это было весьма рискованно – выходить без оружия на вооруженного браконьера или втроем «брать» целый вагон электрички, полный браконьеров, везущих елки на продажу. На практике все получалось спокойнее, хотя сопротивление ДОПовцам нередко оказывали, много было избитых, и около десятка инспекторов были убиты в рейдах. Сказывалось то, что курировали студентов молодые ученые, тоже прошедшие школу ДОП и понимающие значение наличия «школы» в любой сфере деятельности. Был создан хороший свод правил проведения оперативной работы и поэтому члены ДОП работали и результативнее, и осторожнее иных инспекторов ВООП, в основном – из числа пенсионеров. На начало 80-х гг. прошлого века в Ленинграде и области было 5500 инспекторов ВООП, и они, все вместе взятые, задерживали столько же браконьеров, сколько 50 членов двух ДОП Ленинграда, базировавшихся в ЛГУ и Лесотехнической академии.

Романтики.

В ДОП были замечательные люди. Самые смелые мальчики. Самые красивые девушки. Они, буквально не щадя своей жизни, шли на браконьерские стволы, чтобы защитить прекрасные творения природы. И еще – они были свободны. Пожалуй, максимально свободны, с учетом условий советского общества. Они сами определяли, чем будут заниматься, ехали в рейд не «туда, куда пошлют», а куда сами решили, задерживали браконьеров, не взирая на их должности и звания… Правда, в случае задержания партийных чиновников, начинались давления на ДОП, и пару раз в СССР дружина решала самораспуститься, нежели «прогнуться» под начальство.… Но все равно – даже самороспуск был благороден, как самоубийство самурая.

В работе ДОП привлекало не только ощущение социальной значимости дела, которым ты занимаешься. ДОП – это был такой образ жизни. Он обеспечивал тебе полное решение проблемы с досугом (свободного времени не оставалось вовсе), хорошую компанию, социализацию в коллективе (особенно важную для иногородних студентов), а также самоуважение и свободный от идеологии канал поступления информации. Члены ДОП не только ловили браконьеров. Они читали многое из того, что не издавалось в СССР, пели песни Галича и Кима, обсуждали у лесного костра то, что не могли бы обсудить в затхлых аудиториях ЛГУ, пропитанных страхом пополам с марксизмом. В общем, такая жизнь нравилась, затягивала, процесс становился главнее цели, и количество задержанных нарушителей постепенно отходило на второй план. Конечно, находились в то время и продвинутые идеологи «зеленого движения», которые говорили, что вот как раз самое важное – это не количество отобранных у браконьеров ружей, а те самые островки свободы, которые создают ДОП. Жизнь показала, что они сделали ставку не на тот слой населения.

Те, кто считал, что главное – свобода мысли и поведения, то есть внутреннее содержание дружинной жизни, были правы в общем, но не правы в данном случае. Потому что жить свободным человеком может лишь тот, кто умеет обеспечить свою свободу материальными ресурсами, то есть – умеет делать дело. Если он просто говорит о свободе, читает книги о свободе, поёт песни о свободе и свободно выбирает себе область досуга, но сам работает на тоталитарное государство и предположить не может, как он без этого государства не умрет с голода – то грош цена такой «свободе». ДОПовцы делать дело не умели. Независимые профессиональные природоохранные организации так и не были созданы на базе ДОП. Их сделали совершенно другие люди.

К сожалению, когда стало возможным создавать уже не островки свободы, а свою свободную страну, выяснилось, что члены ДОП в частности и молодые ученые в целом в основной своей массе не готовы жить на свободе. Они, как ни горько это сейчас осознавать, лишь имитировали тягу к свободе – потому что так было положено «среди приличных людей». Студенты – биологи, как типичные представители научного сообщества, в условиях наступившей свободы, потеряв государственные «кормушки», растерялись. Весь их опыт борьбы с браконьерами не мог им помочь прокормить себя и семью. Они не были в состоянии жить свободными и самостоятельными людьми. Им обязательно был нужен хозяин – в виде заказчика работ. Они могли всего лишь работать на кого-то, обменивая свой труд на заработную плату. Фактически это были пролетарии – только умственного труда. Так что их юношеские «островки свободы» так и остались в прошлом, не став полноценным материком. Справедливости ради надо сказать, что были попытки создания самообеспечивающихся предприятий на базе ДОП – но все они закончились ничем в лучшем случае. Но об этом я расскажу в следующей главе.

Между тем Советский Союз гнил и разваливался, и нарушителей природоохранного законодательства становилось с каждым годом все больше и больше. Рейды ДОП окончательно приобрели характер демонстрационных акций, не влияющих на положение вещей. Во время «Елочной кампании» на одном вокзале (сил перекрыть все вокзалы у студентов не было) конфисковывалось примерно 500 браконьерских елей – столько же привозил в Ленинград один браконьерский грузовик. Но расширять круг «посвященных» ДОПовцы-биологи не хотели. Дорожили ли своей исключительностью или не верили, что кто-то кроме биологов будет любить природу – не знаю. Скорее, просто не надеялись на то, что где-то есть еще такие же энтузиасты и бессеребренники. Забегая вперед, скажу, что в чем-то они, искусственно сдерживающие развитие дружинного движения, были правы.

Прагматики.

Шёл 1980 год. Малая результативность общественной инспекции ВООП не устраивала молодого и амбициозного в хорошем смысле этого слова сотрудника Леноблгорсовета ВООП Владимира Гущина. В этом он нашел во мне и моих друзьях единомышленников. Мы начали кампанию по тиражированию опыта «Зеленой дружины» ЛГУ – вначале в рамках Университета. Первой созданной нами дружиной стала ДОП физического факультета ЛГУ. Второй – дружина Политехнического института. А дальше процесс пошел сам и к 1981 г. у нас уже было полтора десятка дружин охраны природы с двумя сотнями инспекторов. (Всего в Ленинграде было создано около семидесяти Молодежных дружин охраны природы – МДОП). Теперь на «Елочной кампании» мы могли перекрыть все вокзалы и платформы, сопряженные со станциями метро, установив не один, а два десятка постов. Теперь весной мы полностью перекрывали мобильными группами город и за два года свели на нет торговлю дикорастущими цветами. И наконец, мы открыли настоящую охоту на «пикничников».

О феномене «пикничников» надо рассказать отдельно. Попасть в Дом Отдыха в СССР было трудно, места там были в дефиците; турбаз было мало и они были ведомственными – то есть, чужих туда не пускали. Поэтому около миллиона ленинградцев каждые летние выходные выезжали за город, разбивали палатки, ели, пили и пели песни – а попутно и разводили костры на берегу рек и озер, рубили лапник под палатку, молодые деревца – на колышки для нее, и, уезжая, часто оставляли после себя жестяные банки и пустые бутылки. Эта орда наносила вред природе, вполне сравнимый с хищничеством крупных браконьеров - лесозаготовителей, просто в силу своей многочисленности. Мы первыми решили устраивать рейды по местам массового отдыха – и за день составляли около двух десятков протоколов на нарушителей. Больше просто не успевали.
К сведению тех, кто считает, что в советское время граждане не мусорили в лесах, сообщаю: нарушения были примерно на каждой третьей стоянке.

Планированием и развитием движения занимались единицы, но нарушителей ловить мы выезжали в большой компании. Всех сейчас и не вспомнить, но могу сказать – это были в основном честные и бескорыстные люди.

Как видите, мы все дальше уходили от дружинной романтики, ночных костров и борьбы с охотниками – браконьерами. Хотя бы потому, что до браконьеров еще надо было дойти, а нарушители – вот они, рядом. Планируя дальнейшее развитие движения, мне представилось, что вскоре нам предстоит самим решать проблемы природопользования, а не реагировать на их нерешенность – а решение проблемы зависит от успешного комплексного, разностороннего подхода к ней. Так мы выработали модульную схему, благодаря которой любое частное лицо или общественная организация, если будет в состоянии по своим интеллектуальным, кадровым и финансовым возможностям следовать предлагаемому алгоритму действий, сможет решить любую общественную проблему – что природоохранную, что иную. Наверное, по этой схеме можно было даже планировать революции – не знаю, не пробовал.
Схема пережила советскую власть и не устарела. Я до сих пор использую ее при обучении молодых активистов зеленого движения. Смысл схемы – в скоординированной работе по всем возможным для общественной организации направлениям деятельности – и оперативной работе, и пропаганде, и научной деятельности, и лоббированию в органах власти, и технической работе по восстановлению нарушенного природного равновесия.… Разумеется, это требовало высокой квалификации сотрудников «зеленых» организаций. Так был положен переход к профессионализации движения.

Наверное, надо было заметить следующее. Я считал, и продолжаю считать, что каждый гражданин страны является носителем властных функций. Ему не надо подтверждать их на выборах депутатов или карьерным ростом. И работа в сфере охраны природы для меня была актом прямого действия в управлении государством. Наши группы фактически заменяли собой правоохранительные органы, то есть отбирали у них монополию на принуждение и насилие. Наши инспектора, подолгу работающие на местности, постепенно становились альтернативными официальным авторитетами, социальными медиаторами, к которым начинали обращаться за помощью в разрешении любых конфликтов. В мечтах я видел, как в перспективе почти все функции государства отойдут к общественным или профессиональным объединениям. Собственно, я и сейчас считаю, что будь у человечества побольше времени, система общественного управления обрела бы плоть и кровь. Но, к сожалению, в современной России возобладала партийная система и теперь возможность участия в управлении обществом стало нужным подтверждать количеством проголосовавших за тебя «простых людей». Мне кажется, это унизительно для двух сторон – и для того, кто вынужден заигрывать с массами, и для масс, вынужденных делегировать свои права избранному лицу.

Схема воздействия на ситуацию, придуманная нами, была хорошей. Но общая апатия на исходе советской власти, тотальное неверие в то, что от одиночки что-то зависит, мешало ее осуществлять. Чем-то то время похоже на нынешнее…

К тому же общегосударственное «завинчивание гаек», совпавшее с уходом из движения поколения 1960-х, ветеранов борьбы с браконьерством, и проникновение в СССР докладов Римского Клуба, показавшего пределы роста цивилизации, привело к кризису движения. Зеленые одними из первых на планете столкнулись с проблемой исчерпанности будущего. Как и для чего жить, если будущего нет? На этот вопрос «зеленое движение», еще отравленное оптимизмом коммунистической идеологии, ответить, конечно же, тогда не могло. Должны были пройти десятилетия…
Вы можете спросить, почему понимание отсутствия будущего возникло после докладов Римского Клуба, а не после, например, публикации на русском языке работы Тейяра де Шардена, где впервые постулируется невозможность развития при условии осознания человечеством тупиковости своего пути? Не откажу себе в удовольствии привести замечательную цитату из книги П. Т. де Шардена.

«Завтра?.. Но кто нам может гарантировать завтра? А без уверенности, что это завтра будет существовать, можем ли мы продолжать жить, когда у нас, может быть, впервые в универсуме пробудился ужасный дар смотреть вперед?

Недуг тупика — мука чувствовать себя замкнутым!..

На этот раз мы угадали, наконец, больное место.

Человеческое общество, в котором мы живем, сказал я, стало специфически современным оттого, что вокруг него и в нем открыта эволюция. Нынешних людей беспокоит, могу теперь я добавить, то, что они не уверены и не надеются когда-нибудь быть уверенными в исходе, надлежащем исходе этой эволюции.

Но каким должно быть будущее, чтобы мы имели силы нести его бремя и согласились, даже радостно, с его перспективами?

…с первым проблеском мысли на Земле жизнь породила силу, способную критиковать ее саму и судить о ней. Ужасная опасность долго дремала, но вспыхнула с нашим первым постижением идеи эволюции. Как сыновья, ставшие взрослыми, как рабочие, ставшие «сознательными», мы начинаем открывать, что нечто развивается в мире через посредство нас, может быть, за наш счет. И, что еще важнее, мы замечаем, что в этой великой игре мы одновременно игроки, карты и ставка. Никто не продолжит ее, если мы уйдем из-за стола. И ничто не может заставить нас остаться за столом. Стоит ли играть или мы обмануты?.. Вопрос еще едва сформулирован в сердце человека, за сотни веков привыкшего «маршировать». Высказываемый еще шепотом, но уже различимо, вопрос неизбежно предвещает близкие раскаты. Предшествующий век ознаменовался первыми систематическими забастовками на заводах. Будущий, безусловно, чреват угрозой забастовки в ноосфере.

Элементы мира, отказывающиеся ему служить, потому что они мыслят. Еще точнее, мир, увидевший себя посредством мышления и потому отрицающий самого себя. Вот где опасность. Под видом нынешнего беспокойства образуется и нарастает не что иное, как органический кризис эволюции».

Действительно, понимание того, что существование людей зависит от постоянного разрушения природной среды и убийства миллионов других жизней, приводит к естественному пониманию аморальности мироустройства, что, собственно, соответствует такому же пониманию в большинстве философских системах и религиях. И, разумеется, совершенно не хочется работать, чтобы такой мир и дальше продолжал существовать, чтобы довольно непрятные существа продолжали жить за счет других, выглядящих красивей и благородней, только потому, что одни в ходе эволюции оказались наделены разумом, а другие остановились на предшествующем витке развития.

Подробнее о том, какой ответ был найден на этот вопрос, я расскажу в эпилоге. Но пока нам следует вернуться назад и посмотреть, в какой общемировой обстановке происходило то, что я описывал. Итак, вернемся в 1972 год…

3. «Зеленое Движение» в СССР во времена перестройки.

Предвестники кризиса.

Мне всегда было более интересно разрабатывать схемы общественного участия в жизни государства, чем воплощать их в реальность. По мере роста гипертрофированности оперативного направления в «зеленом движении», сопровождающегося дальнейшей деградацией среды обитания, становилось ясно, что если положение не изменить, то вскоре в движении останутся только те, кто в силу малого интеллекта не может осознать это противоречие. В дальнейшем они просто пошлют подальше высоколобых теоретиков и будут бродить по лесам, собирая взятки с нарушителей. (Подробнее об этом – в книге «Сказки темного леса», о которой я ещё расскажу). Требовались иные кадры для движения, иной вид общественного участия.

Поначалу я возлагал большие надежды на туристов – людей, в свободное время от основной, чаще всего – инженерной, работы любящих ходить по лесам и долам огромной страны с рюкзаком, ощущая себя свободными и независимыми. Из них выделялась высшая каста, профессиональные туристы, когда-то получившие звания «мастер спорта» и перешедшие к профессиональной работе по обслуживанию этого самого массового из независимых в советское время движений. Действительно, там были и сила, и стихи, и песни свободы под гитару у ночного костра, и определенные финансовые ресурсы, и некоторое количество профессионалов, то есть «освобожденных работников» социального движения. (Освобожденными работниками в СССР называли общественных работников, освобожденных от производственной работы). Но опыт показал, что я переоценивал возможности этого социального движения. В его основе лежал эскапизм – как и в других подобного рода движениях советского периода, состоявших в основном из очень усталых и запуганных людей, например, «движении КСП (клубов самодеятельной песни)». Собственно, они хотели одного – чтобы государство как можно меньше их трогало. В обороне своего маленького мирка они были сильны – но время требовало наступательных действий. Сейчас туристов стало на порядок меньше, а те, которые остались, требуют не охранять природу, а, скорее, своей доли в её расхищении властными структурами. Это особенно заметно на примере борьбы против «огораживания» берегов рек и озёр. Подробнее об этом – в главе «Зеленое Движение после 2000 года».

В самом начале перестройки появилось движение «добровольных помощников» государственных структур – в основном помощников реставраторов исторических памятников. Но были и такие, что убирали мусор по лесам, в местах массового отдыха населения. Я и сам поучаствовал в трех-четырех таких коллективных уборках, чтобы понять, есть ли тут перспектива по развитию общественной инициативы. Мне показалось, что это тупиковый путь. Люди, участвующие в таких «субботниках», очень быстро начинают замечать, что мусора не убавляется и на полупьяных пикничников их пример что-то не слишком положительно действует. И тогда они либо переходят к оперативной работе, либо просто бросают это дело.
Интересным показалось мне следующее наблюдение. С уменьшением риска в занятиях социальной деятельностью – а убирать мусор по лесам, естественно, менее рискованно, чем отбирать ружья у браконьеров – падал средний интеллектуальный уровень активистов. Да что там интеллектуальный уровень – даже внешне разница была заметна. В движение «добровольных ассенизаторов» приходили в основном люди с внутренними проблемами, ищущие в первую очередь круг общения, недовольные собой и своим окружением, но не имеющие сил что-то из этого кардинально поменять. Они шли в основном «за разговорами с единомышленниками», не понимая, что даже единомышленникам они не будут интересны.

Зараза «волонтёрства», как самого простого пути почувствовать себя социально активной личностью, оказалась очень сильна.

Определенное общественное внимание приобрела тогда ещё одна разновидность эскапизма – отъезд «в деревню», желание слиться с землей и природой, потреблять поменьше, выращивать продукты своими руками.… Когда это происходило из-за элементарного голода, охватившего города СССР на исходе советской власти, или из-за понимания невозможности вырастить здоровое потомство в пределах городской черты, это было понятно. Но часто это было просто позой, желанием видеть себя лучше, чем есть. Получалось наивно и глупо. Счастье улыбнулось тем, кто не продали свои городские квартиры, чтобы начать жизнь в деревне с чистого листа – им было, куда вернуться.

Такое движение следует отличать от движения экопоселений, где люди пытаются совместить интеллектуальный и крестьянский труд и добиваются в этом больших успехов. Одно из таких экопоселений находится в Ленинградской области и действительно вносит большой вклад в дело охраны окружающей среды. (См. ссылку 2.).

Перестройка.

В 1986 г. мы участвовали в работе Центра творческих инициатив. Его придумал и практически в одиночку создал Сергей Пилатов, тогда – сотрудник горкома ВЛКСМ. Ему помогали работаюшие там же Светлана Агапитова, Алексей Измайлов, Любовь Абрамова и сотрудник обкома ВЛКСМ Владимир Ульянов. В Центр мы смогли привлечь практически все творческие и общественные силы, подходившие тогда под определение «неформалов» (тогда так называли все независимые от идеологического контроля КПСС общественные группы), в частности – группу «Спасение памятников истории и культуры» под руководством Алексея Ковалева, ныне – видного ученого и депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга многих созывов. Я создал группу «Бюро экологических разработок». Главной нашей разработкой было решение кадрового вопроса «зеленого движения», но об этом, естественно, я никому не говорил. Мы пытались объединить культурные инициативы и борьбу за охрану природы, но эксперимент вышел неудачным. Большего успеха на этом поприще достиг Алексей Лушников, тогда фактически возглавлявший созданное Даниилом Граниным общество «Милосердие», сумевший привлечь к своей работе творческие и богемные круги Ленинграда. Эксперимент с БЭР изжил себя где-то в году 1988, но Бюро продолжало по инерции функционировать до 1993 г.

Между тем начались попытки создания Партии зеленых. В Ленинграде этим занялись комсомольские активисты, в Поволжье – анархисты, в том числе – Сергей Фомичев, живущий сейчас в Киеве и пишущий хорошие фантастические романы. Мне всегда казалась странной политическая деятельность «зеленых». Вначале, наверное, следовало бы определить социальную базу партии и решить, почему любители природы решат за нее голосовать.… Как бы то ни было, все попытки политической деятельности «зеленых» оканчивались набором 2% голосов на республиканских выборах. В то же время «зеленое движение» явно имело политический потенциал. Оно вообще было самой отмобилизованной частью гражданского общества позднего СССР.

Я решил поставить эксперимент в общероссийском масштабе и этот потенциал раскрыть. Для чего запланировал посетить как можно больше российских городов, встретиться лично с местными «зелеными» лидерами и убедить их развернуться лицом к политической жизни, использовав как трамплин, любую более-менее близкую по духу политическую силу, не дожидаясь успеха «зеленых политиков». На подготовку эксперимента ушло два года. С самого начала было понятно, что перелеты и пребывания в гостиницах отпадают – я бы хотел ездить с командой, но далеко не везде можно было найти ночлег для всех, не говоря уже об аудиториях для встреч, и объехать за одно путешествие 40 городов было бы очень тяжело физически. К тому же вначале надо было договориться, чтобы нас ждали, а значит, посылать впереди себя еще одну группу… Выходом стало использование комсомольского агитационного поезда. Вообще-то в СССР их было три. Мы использовали один, самый лучший, усилив его вагоном из второго поезда. Итого в составе получилось 12 вагонов, не считая передвижной дизельной электростанции (далеко не везде в Советском Союзе железные дороги были электрифицированы). Наша команда разместилась в двух жилых вагонах, каждому было предоставлено одноместное купе. Еще в двух вагонах размещался экипаж поезда. Также в поезде был бытовой вагон с душем, сауной, прачечной и лазаретом, вагон-ресторан, вагон-видеосалон, вагон-лекторий, вагон-салон для переговоров, вагон-спортзал с тренажерами, вагон-библиотека, вагон-клуб, где проводились дискотеки по выходным… Я очень благодарен и экипажу этого поезда, и участникам нашего путешествия – в особенности, бардам Александру Черкасову, ныне, к величайшему сожалению, покойному, и Валерию Куранову из творческого объединения «Этап». Мы ездили на этом поезде три раза – две поездки были пробные, в 1990 г.; одна – полномасштабная, от Мурманска до Ташкента, в 1991 г. сквозь разваливающуюся страну, сквозь тяжелую ненависть, уже захлестывающую людей, мимо пустых полок магазинов, мимо сепаратистов, мимо растерянных партаппаратчиков…

Встретившись с массой «зеленого» люда и проследив за их последующими действиями, я смог «на выходе» констатировать, что в выборах начала 1990-х наши люди участвовали, и многие победили и вошли во власть. Правда, впоследствии они из этой власти были в большинстве своем вытеснены – но это уже другая история.

В 1988-1989 гг. были созданы два общероссийских движения – «Российское зеленое движение» и «Социально-экологический союз». Второе основывалось на проверенных «дружинных» кадрах, то есть выпускников биологических факультетов Университетов страны, прошедших школу оперативной работы в Дружинах охраны природы. Я был на первом съезде СоЭС. Мне показалось эта инициатива не интересна – сразу были видны и достоинства, и недостатки вновь создаваемой организации… СоЭС существует и по сей день – даже перешел в разряд международной организации. Правда, о нем мало кто слышал…

Куда как больший потенциал я увидел в Российском Зеленом Движении, куда меня пригласил его основатель Олег Максимович Попцов. Тогда он работал главным редактором журнала «Сельская молодежь». Из природоохранных мероприятий за этим журналом числилась всесоюзная экспедиция «Живая вода», действительно, очень стоящее дело. РЗД не замыкалось на учёных-биологах, там был широкий спектр социальных активистов.

Первый съезд мы готовили в течении года и собрали довольно хорошую команду со всей страны. В руководстве РЗД были, ставшие впоследствии известными политиками, такие люди, как Е.Т. Гайдар и В.И. Данилов-Данильян. У РЗД было хорошее лобби во властных структурах России. В общем, мы уже тогда понимали неизбежность обрушения Союза и перехода всей полноты власти в руки республиканских органов. Плохо было то, что как только это произошло, московские кадры РЗД пошли во власть и практически (кроме Данилова-Данильяна, ставшего министром охраны окружающей среды и природных ресурсов РФ) больше не занимались экологией. О.М. Попцов стал руководить ВГТРК, и ему также было очень сложно заниматься РЗД. Движение просуществовало до середины 1990-х, было выпущено много теоретической литературы, выходил журнал «Евразия», где я регулярно печатался, под руководством Виктора Ярошенко (сейчас Виктор Афанасьевич выпускает журнал «Вестник Европы») – в общем, у меня остались о работе в РЗД хорошие воспоминания.

В провинциях дело обстояло примерно так же. В Екатеринбурге активист движения зеленых Николай Калинкин стал председателем Екатеринбургского областного совета Всероссийского общества охраны природы и депутатом Екатеринбургского облсовета, в Уфе – активист движения Николай Смотров становится депутатом горсовета и заведующий отделом охраны природы мэрии; в Саратове – председатель клуба "Эколог" Николай Макаревич стал председателем облсовета, в Орске – "зеленый" Виктор Крамарь стал председателем горсовета, в Оренбурге – лидер "Зеленого комитета" Тамара Злотникова стала председателем Областного комитета охраны природы, затем – депутатом Госдумы РФ.… Но эти успехи были недолгими.

В конце 1980-х гг. "Зеленое движение" вырвалось из рамок студенческих дружин и приобрело опыт успешной работы. По наиболее мощным организациям Движения – в Мурманске, Петербурге, Херсоне, Киеве, Нижнем Новгороде, Казани, Уфе, Саратове, Волгограде, Липецке, Екатеринбурге, Оренбурге, Красноярске, Березниках, Алма-Ате, Пятигорске, Киришах, Новомосковске – мы имели значительное количество выигранных дел, заключающихся в прекращении (или предотвращении) локальных или региональных кризисных явлений в окружающей среде.

Движение получило идейных и практических союзников в лице Лиги зеленых партий, Ассоциации движений анархистов и московской организации Российской партии зеленых. Движение имело в своем распоряжении кадры, руководящие региональными отделениями, производственными и коммерческими структурами, информационной сетью, агентами влияния и так далее. Но в то же время мы видели вокруг быстрый рост темпов ухудшения состояния окружающей среды, объективную невозможность изменить это положение, отсутствие материально-технических возможностей для предотвращения деградации окружающей среды на территории страны. Видя, что обещания "зеленых", данные ими в ходе, например, предвыборной борьбы, не выполняются, общественное мнение начало отказывать "зеленым" в поддержке.

Пока шли заседания общероссийского масштаба, а я размышлял над дальнейшей судьбой «зеленого движения», в стране, в полном согласии с ленинским тезисом о «революционном политическом творчестве масс» шло кипение и бурление. Кроме местных инициатив, вызванных серьезными причинами, таких как остановка по требованию экологов производств в Киришах, Приозерске, Выборге, поднялось очень много пены. Любое собрание экологов осаждали ходящие почему-то босиком бородатые мужички, дамочки в развевающихся хламидах, увешанные фенечками подростки, сумасшедшие велосипедисты и иные поклонники здорового образа жизни.… Вся эта пена исчезла в 1992 г., когда с либерализацией цен и началом инфляции даже городские сумасшедшие сразу поумнели. Но инфляция ударила и по нашим еще не устоявшимся структурам. Фактически половина местных организаций, с которыми я общался во время своих поездок по России, за 1992-93 гг. прекратила свое существование.

Не всё массовое движение было «пеной». Очень часто люди выходили на улицу от отчаяния. Показательный пример – город Кириши, где произошли одни из первых в России массовых выступлений за закрытие экологически опасного производства. Мишенью общественной критики стал Биохимический завод, который производил дрожжевую подкормку для скота, оказавшуюся сильным аллергеном. После вспышки заболеваний у детей, вызвавших как минимум смерть одного грудного ребенка, колонна протестующих против завода вышла в праздник 1 мая на центральные улицы этого небольшого городка. Борьба против Биохимзавода, которую возглавил местный активист, почтальон Владимир Васильев, окончилась победой населения. Кстати, то, что это произошло за два-три года до того, как этот завод закрылся бы от экономических причин в ходе перестройки, не только спасло жизни детей, но и дало возможность плавно перепрофилировать завод, не потеряв ни рабочие места, ни производственные мощности.

Массовые акции, которые проводило радикальное движение «Хранители Радуги», в основном представляли собой палаточные лагеря протеста на местах строительства объектов, по мнению участников движения, опасных для природы – атомных станций, например. В конце восьмидесятых в эти лагеря съезжался народ со всей страны, и напоминало это, скорее, Вудсток, чем лагерь политического протеста. В начале нового века это движение практически прекратило существование. Немаловажную роль здесь сыграло проникновение в Россию Гринпис. Сравнение отечественных радикалов с зарубежными часто было не в пользу отечественных. Дело было не в идеологических основах или стойкости поведения. Здесь как раз «Хранители Радуги» от «Гринпис» выгодно отличались. Дело было в материальном обеспечении. Внешне «Гринпис» напоминал регулярное войско, а «Хранители Радуги» - местное ополчение. То, что ополченцы дрались храбрее международных наёмников, тогда мало кого интересовало.

4. Зеленое движение в России до 2000 года.

12
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• Далее ⇒