Я приказал включить форсаж генераторов на предельную мощность, но Ларсон с видом знатока отрицательно покачал головой.

Машины слишком старые, они не выдержат такой нагрузки.

Если мы этого не сделаем, у нас вообще не останется никаких машин!

Как бы подтверждая мои слова, корабль содрогнулся от первого залпа, отраженного нашими защитными экранами. Индикаторы на панелях рванулись к красным отметкам и почти сразу вернулись в нормальное положение.

Это ваша вина! Вы задержали погрузку! – Ларсон постепенно терял контроль над собой. Похоже, он испытывал самый обыкновенный страх, столь естественный для гражданского человека, впервые попавшего в атмосферу космического боя, когда все решали доли секунды, и каждый, кто непосредственно не стоял у пультов управления и не был занят конкретным делом, казался себе слишком уязвимым.

Я ничего не ответил. Вместо этого, на секунду выключив защитные экраны левого борта, где пока не было противника, я направил всю мощность излучателей «Рендболла» на флагмана преследовавшей нас группы, и как только его силуэт появился в перекрестии электронного прицела, моя рука осторожно коснулась спусковой кнопки и замерла, не смея выполнить посланный мозгом приказ.

Что со мной произошло? Может быть, я вспомнил развороченный нос «Хитака» и кровавую лужу в коридоре ? Как бы там ни было, решающая секунда ушла. Когда наконец гашетка сдвинулась с места и узкий луч, сжатый до ширины лезвия, на мгновение соединил наши корабли, было уже слишком поздно. Выстрел лишь скользнул по кокону защиты вражеского флагмана. Его поле вспыхнуло фиолетовым светом, но выдержало и отразило удар.

Все сразу же пошло вкривь и вкось. Так бывает, если пропустить предоставленный судьбой единственный шанс.

Буквально через несколько минут прямо по нашему курсу появилась вторая эскадра противника. Нам пришлось резко снижать скорость, отворачивать. Но теперь они получили возможность вести заградительный огонь по траектории нашего полета.

Осколки, дым, облака разреженного газа от их ракет – все представляло для нас смертельную опасность на той скорости, на которой шел «Рендболл». Защита едва справлялась с нагрузками. Нам пришлось еще больше тормозить, и это уже было началом конца. Мы проигрывали схватку.

Я поднялся из-за своего пульта.

Мы сделали все, что было возможно. Во избежание ненужного кровопролития предлагаю сдаться.

Лицо Ларсона исказилось от бешенства.

Вы завлекли нас в эту мясорубку, а теперь хотите сдать в лапы Комора? Это предательство!

Бой еще не окончен. Попробуйте командовать в одиночку. Возможно, у вас это получится лучше. На военном корабле не может быть двух капитанов.

Я не чувствовал ни раскаяния, ни сожаления, только безмерную усталость и опустошение. Я сделал все, что мог. Дальнейшее участие ничего не меняло.

Нас окружили, сжали силовыми полями. Сейчас объединенная мощность коморских кораблей намного превосходила нашу. Мы лишились свободы маневра. Им осталось лишь выслать группу захвата.

Я вышел из рубки, на секунду задержавшись у двери и молча попрощавшись взглядом со своими недавними боевыми соратниками. Меня не покидало чувство, что и вижу их в последний раз. Бойня, которую они наверняка позволят устроить здесь Ларсону, меня уже не касалась.

Лифт застрял на четвертом ярусе. Он всегда застревал здесь, и дальше нужно было спускаться по захламленной искореженной лестнице. Для того чтобы осмотреть такой огромный и запущенный корабль, как «Рендболл», даже специальным поисковым роботам потребуется несколько дней. До прибытия на коморскую базу в эти отсеки никто не войдет, и я заранее позаботился о том, чтобы из центральной рубки нельзя было перекрыть подачу сюда воздуха и энергии. Здесь все было автономным.

Маленький, изолированный от остального корабля мирок. Некий тайный уголок, пещера на железном необитаемом острове, несущем в себе одну смерть.

Я нашел и оборудовал это место еще до начала восстания, в те дни, когда поправлялся после болезни. Даже Стриму я о нем не сказал. Возможно, из-за своего извечного недоверия, из-за привычки оставлять за спиной какой-то резерв.