ФЛАНДРИЯ, БЕЛГРАД, ЦИНДАО. 4 страница

Правда, узнал он об этом не сразу. Потому что осколком снаряда разбило радиостанцию на вокзале, и оборвалась единственная связь с Тифлисом… Положение было чрезвычайно тяжелым. Выйдя на железную дорогу и шоссе, турки повернули на Сарыкамыш и навалились на него уже не только с севера, а и с востока. 29.12 крупными силами, не считаясь с потерями, захватили ключевую высоту Орлиное гнездо. Прорвались на городские окраины, захватили станцию, казармы Елисаветпольского полка, прорывались к центру. Командир Запорожского полка И.С. Кравченко погиб. Энвер уже объявил о победе, ему казалось, что русских остается только добить, только чуть-чуть дожать. Но вот дожать-то не получалось. Защитники города продолжали драться, переходили в отчаянные штыковые. Стояли насмерть. Один из командиров докладывал: “18 декабря гнал людей на бой… В ротах осталось по 70-80 человек, офицеры командуют 3-4 ротами; был случай, когда командир полка командовал ротой… Страшные потери в людях… Пулеметов нет”. А Пржевальский вызвал полковника Тетерю и сказал: “У меня остался последний резерв – 2 сотни… Возьми их, иди туда и действуй по обстоятельствам. Теперь пришла твоя очередь спасать Сарыкамыш. Больше ни на какие подкрепления рассчитывать нельзя”. И 2 сотни 6-го пластунского батальона пошли в атаку ночью – опять молча, без выстрелов. И опрокинули врага, погнали из города. Поскольку и аскеры выдохлись в уличных боях, их части были повыбиты.

Перспектива перед Энвером встала безрадостная. Идти назад было еще хуже – через те же снежные горы, по морозу, да еще и голодными, по местам, которые сами же разграбили. И он требовал перегруппироваться и снова атаковать… Но уже начинал сказываться маневр Юденича – Пржевальскому приходилось тяжко именно из-за того, что значительные силы командующий нацелил на другой фланг. И то время как части 10-го турецкого корпуса лезли с востока, на северном направлении отряды Букретова, Попова и Барковского стали одолевать 9-й. Оттеснять его фланговые части и охватывать, углубляясь по направлению к перевалу Бардус. И уже начали перехватывать пути сообщения между турецкими позициями и перевалом. А к Сарыкамышу подходили новые подкрепления. Полки Кавказской казачьей дивизии лихого кавалериста Николая Николаевича Баратова, 2-я пластунская бригада Гулыги. Юденич смог усилить и Пржевальского, и на этом фланге инициатива тоже перешла к русским. Отряды Баратова, Габаева и Фесенко стали теснить и охватывать турок со стороны железной дороги.

Продолжалось и обходное движение, предпринятое Юденичем. И 2.1 во вражеском тылу был захвачен Бардусский перевал. 9-й турецкий корпус оказался в окружении. А 4.1 русские перешли в общее наступление. Оно протекало в трудных условиях. Например, казаки 1-го Уманского полка атаковали в конном строю по снегу, доходившему до брюха лошадей. Но успех обозначился сразу же. Голодные, обмороженные и поредевшие в боях турки сломались. Начали отступать все более беспорядочно. Около 16 часов 14-я рота 154-го Дербентского полка под командованием капитана Вашакидзе, прорвавшись штыковой атакой на стыке двух соединений, захватила в плен командира 9-го турецкого корпуса со штабом, 107 офицеров и 200 солдат, а вдобавок еще и артиллерийскую батарею. Другие подразделения Пржевальского там же, в Сарыкамышских лесах, пленили командиров 17-й, 28-й и 29-й вражеских дивизий, взяли 30 орудий, 20 пулеметов. А войска турецкого 10-го корпуса по горным дорогам покатились назад, спеша выскочить из ловушки через Ольты, пока и этих путей не перехватил противник.

Сводка штаба Кавказской армии сообщала: “22 декабря вечером вполне определилось полное поражение обоих турецких корпусов, причем 9 корпус был уничтожен полностью; все его генералы с командиром корпуса Исхан-пашой во главе, 220 с лишним офицеров, около 7 тыс. нижних чинов, уцелевших от 30-тысячного корпуса после многодневных боев под Сарыкамышем, вся наличная артиллерия, ручное оружие, боевые припасы – все это осталось в наших руках. Части 10 корпуса бросились в беспорядке спасаться по направлении на Косор… преследуемые нашей конницей и пехотными частями”. Операция успешно развивалась. 32-я пехотная дивизия 10-го корпуса, пытавшаяся по приказу Энвера прикрыть отступление 31-й и 30-й, была разгромлена конницей Баратова. Остальные спасались кто как может. Замерзали, выбившись из сил. Пытались отбиваться. Или просто брели, куда скажут командиры. Бежал и сам Энвер. Причем по некоторым данным, тоже чуть не угодил в плен – по иронии судьбы, его спасли, отбив от появившихся русских, аскеры части, набранной из турецких армян.

В ходе преследования разгром вражеской группировки завершался. У Бардуса был взят в плен 92-й полк 31-й дивизии – в нем осталось 1,5 тыс. чел. У селения Исси-Су добили батальон 52-го полка той же дивизии – часть уничтожили, остатки сдались. В сводках перечислялись многочисленные пленные и трофеи – караваны верблюдов, запасы снарядов, гурты скота. При очищении от остатков 10-го корпуса района Чатаха было взято 5 тыс. пленных и 14 орудий. Перешли в наступление и соединения, державшиеся с фронта против 11-го корпуса. Турок теснили атаками, угрожали обходными маневрами. Под Зевином отряд туркестанских стрелков полковника Довгирда, чтобы преодолеть 15 км, шел 5 суток. Потому что снег был глубже человеческого роста, а мороз 20 градусов. Но пробились там, где это казалось невозможным, заняли важную позицию в тылу противника и вынудили его к дальнейшему отступлению. К 5.1 русские части вновь вступили на турецкую территорию.

Одновременно была одержана победа и на другом участке. Ольтинскому отряду Истомина, остановившему преследующих турок у селений Мерденек и Демер-Кап, Юденич приказал наступать не на Ольты, а на север, на Ардаган. Он отвлек на себя часть сил занимавшей город дивизии, а в это время подошла бригада Калитина и сразу с марша вместе с державшимися тут пластунами устремилась на штурм. Наблюдавший эту атаку полковник М.Е. Семенов писал: “Сибирская казачья бригада, словно возникнув из-под земли, сомкнутым строем, с пиками наперевес, широким наметом, почти карьером, так неожиданно и резко атаковала турок, что они не успели защититься. Это было что-то особенное и даже страшное, когда мы смотрели со стороны и восхищались ими, сибирскими казаками. Покололи пиками, потоптали конями турок, а остальных забрали в плен. Никто не ушел от них”. Ардаган был взят. Рухнули и планы противника снабжать и подкреплять морем свою группировку в Аджарии. 26.12 на русских минах, выставленных у входа в Босфор, подорвался “Гебен”. Получил 2 пробоины и должен был надолго встать в док на ремонт. И на море стал господствовать русский флот, пресекая вражеские сообщения.

Энвер-паша, удравший в Эрзерум, 7.1 еще попытался нанести контрудар 11-м и остатками 10-го корпусов. Но эти атаки отразили. И не просто отразили, а еще раз разгромили врага. Так, одна лишь 2-я пластунская бригада Гулыги блестящим контрударом взяла 4 тыс. пленных и захватила штаб 30-й турецкой дивизии – перед этим выбравшейся из окружения. Чем и завершилась Сарыкамышская битва. Из 90 тыс. чел. ударной группировки назад вернулось 12400. Остальные погибли или попали в плен – русские похоронные команды только вблизи города закопали 28 тыс. турецких трупов. Да и те, кому повезло выбраться, были небоеспособны – истощенные, обмороженные, больные. Русские войска потеряли в этом сражении 20 тыс. убитыми, ранеными и обмороженными. Кстати, среди тех, кто обслуживал русских и турецких раненых в госпиталях Сарыкамыша, был будущий писатель Дмитрий Фурманов, пошедший тогда добровольцем в санитарный отряд.

Чтобы не допустить прорыва и развала всего фронта, Энвер спешно стягивал под Эрзерум части с других участков и фронтов. Фон Сандерс писал: “История тяжелого поражения была сохранена в тайне, насколько это возможно. Было запрещено говорить об этом. Не подчинившихся этому приказу задерживали и наказывали. В Германии также об этом знали очень мало”. И что очень характерно для немецких вояк, пытался свалить разгром на “затруднения, связанные с природными условиями русской зимы”. Забыв, что в данном случае зима была “турецкой”. Что османское командование, готовя операцию, не могло не знать собственных природных условий. И что русские сражались в точно таких же условиях и точно так же страдали от них (из 20 тыс. наших потерь более 6 тыс было обмороженных).

После столь грандиозной победы Россия получила поздравления от союзных главнокомандующих, Жоффра и Френча. Командиром 1-го Кавказского корпуса стал Калитин, удостоенный ордена Св. Георгия III степени. Пржевальский стал командиром 2-го Туркестанского корпуса. 1-ю пластунскую бригаду принял Гулыга, а 2-ю Букретов, произведенный в генералы. Гулыга был награжден Георгиевским оружием, а Пржевальский и Букретов орденом Св. Георгия IV степени, как и Юденич, произведенный в генералы от инфантерии. Если бы у него существовали резервы, он имел бы возможность развить наступление на Эрзерум. Но резервов не было, а губить армию подобно Энверу, он не собирался. Поэтому на передовых позициях по линии Зевин – Караурган – Исламзор – Меджингерт оставил лишь авангарды. А главные силы на период суровой горной зимы расположил в глубине, на квартирах – в Бардусе, Башкее, Каракурте, Сарыкамыше и Карсе.

 

К НОВОЙ КАМПАНИИ.

Кончался 1914 г., начинался 1915-й. Ни одна из воюющих держав своих планов не выполнила. Война вдруг оказалась другой, не такой, как ожидалось – огромные потери, качественно иные условия боевых действий, неудачи старых, отработанных приемов, и успех неожиданных решений… Да и своих противников, как выяснилось, обе стороны недооценивали. И все же, если судить в целом, первая кампания завершилась в пользу Антанты. Немцы, австрийцы и турки не смогли использовать преимущества внезапности и заблаговременной подготовки. Война приняла затяжной характер – а ресурсы Антанты значительно превосходили ресурсы Центральных Держав, и такая война в перспективе вела к однозначному финалу.

По сравнению с другими участницами мирового конфликта Россия на этот момент выглядела неплохо. Она, конечно, не смогла стать, как надеялись ее союзники, “паровым катком”, который раздавит всех врагов, но в отличие от Франции, понесшей значительные территориальные потери, уступила противникам лишь часть Западной Польши и Аджарии – однако и сама занимала часть Восточной Пруссии, Турции, всю Галицию. Противоборство с Германией Россия свела практически вничью и нанесла сокрушительные поражения Австро-Венгрии и Османской империи. Это уж позже, когда потребовалось преувеличить собственный вклад в победу за счет вклада русских, появились теории, что единственным серьезным противником была Германия, а австрийцы и турки – так, ерунда. Но позволительно напомнить, что в последующих кампаниях 1915-17 гг. и турки, и австрийцы неоднократно били англичан, французов, итальянцев, и били крепко. А вот русские били турок с австрийцами. Значит, дело было все же не в слабости германских союзников и не в их неумении воевать, а в умении воевать против них.

Но “переосмысление”, кто из противников был “настоящим”, а кто нет, началось только в последующей литературе, а в то время союзники очень высоко оценивали победы России, и британский представитель ген. Нокс говорил, что в 1914 г. “русская армия проявила себя настолько хорошо, насколько все, кто знал ее, мог надеяться”. Престиж нашей страны значительно поднялся, и о какой-либо ее зависимости, попытках помыкать ею, на тот момент и речи не было. Скорее, просили, заискивали. Опасались, как бы немцы снова не пошли их ломить, и рассчитывали в этом случае только на помощь с Востока. И Россия считала себя вправе самой выдвигать условия, предлагать проекты послевоенного переустройства мира. Так, еще в сентябре Сазонов разработал предложения, что после победы должен быть произведен передел Балкан по национальному признаку. Но особо стоит остановиться на “проблеме проливов”, которая стала одним из главных предметов чудовищных исторических спекуляций и до сих пор порой изображается чуть ли не причиной вступления России в войну.

Проблема эта действительно существовала. Ведь главной доходной статьей русского бюджета был экспорт хлеба, который шел через южные порты. И, скажем, в 1912-13 гг., когда Турция в связи с Триполитанской и Балканскими войнами закрыла проливы для иностранных судов, Россия понесла колоссальные убытки. Обострилась проблема и в 1914 г., когда Порта еще до вступления в войну заняла позицию весьма однобокого “нейтралитета”, пропуская через Дарданеллы и Босфор германские корабли и не пропуская корабли Антанты, так что Россия сразу же очутилась в фактической изоляции, ее главные сообщения с Западом оказались перерезанными. И тем не менее, о желательности аннексии проливов речь абсолютно не шла. Против этого выступали и русский Генштаб, и министерство иностранных дел во главе с Сазоновым. В докладе Генштаба в 1913 г. указывалось, что “идея овладения проливами весьма заманчивая”, но такой захват “с практической точки зрения едва ли желателен”. Что он имел бы какой-то смысл лишь при наличии огромного флота, “подобного английскому или германскому”. Иначе обладание проливами вызовет вражду к России со стороны европейских держав, а польза от них будет нулевой – их в любой момент можно блокировать с моря.

Поэтому Генштаб обосновывал мысль, что даже в случае войны следует добиваться лишь демилитаризации Босфора и Дарданелл и права свободного прохода через них. Эту точку зрения разделял и МИД – что владение таким беспокойным и конфликтным местом как Стамбул создало бы России массу проблем при отсутствии реальной выгоды. И в сентябрьских предложениях Сазонова говорилось отнюдь не о “приватизации”, а о том же – что после войны проливы должны стать открытыми. Об “исторической миссии” овладения Константинополем орали лишь безответственные общественники, вроде депутата Думы Милюкова. Но после подлого нападения Турции идею утверждения на проливах стал разделять и царь – хотя его мнение противоречило позиции советников и специалистов.

Свою геополитическую программу Николай изложил в ноябре 1914 г. в беседе с французским послом М. Палеологом. Он говорил: “За те жертвы, которые несет русская армия и народ, и чтобы народу были понятны цели этих жертв в войне, ему навязанной, считаю разумным, что Германия должна будет поплатиться изменениями ее границ”. Царь предполагал восстановить Польшу, куда вошли бы Познань и, “может быть, часть Силезии”, аннексировать часть Восточной Пруссии. Франции следовало возвратить Эльзас и Лотарингию, Бельгии в компенсацию за ущерб отдать район Ехля-Шапелль, между Голландией и Германией как средство от новых вторжений создать маленькое “буферное” государство Ганновер, а германские колонии французам и англичанам поделить по своему усмотрению. Что касается Австро-Венгрии, то “Галиция и южная часть Буковины позволят России достигнуть естественных границ у Карпат”. Николай предлагал предоставить независимость Хорватии, автономию Чехии, Сербии отдать Боснию, Герцоговину, Далмацию и северную Албанию, а южную – Италии. Болгарии, “если будет разумной”, Сербия вернет Македонию. А если выступит на стороне Антанты Румыния, предоставить ей Трансильванию. К вопросам утверждения на Босфоре царь подходил все же осторожнее, чем сторонники “креста над Св. Софией”. Он говорил о том, чтобы гарантировать “свободный проход в проливах” для чего передать России часть побережья до “окрестностей Константинополя”. А сам Стамбул, по мысли Николая, должен был стать “свободным городом. Само собой разумеется, что мусульманам должна быть гарантирована охрана их священных мест и их могил”. Насчет Турецкой Армении Николай заявил: “Я не могу оставить ее под гнетом Турции. Нужно ли присоединять Армению? Это будет зависеть от решения Армении, в противном случае я устрою ей автономию”. И заключил беседу: “Наше дело не будет правым перед Богом и историей, если мы, побуждаемые идеей морали, не обеспечим на долгое время спокойствие в мире”.

Однако параллельно с надеждами и перспективами, на рубеже 1914-15 гг начали все более грозно вырисовываться серьезные проблемы. И ближайшей из них, надвигавшейся уже вплотную, был “снарядный голод”. Точнее – общая нехватка боеприпасов, снаряжения, вооружения. Но только и эта проблема нуждается в пояснениях. Утверждения, будто Россия, собираясь воевать, не удосужилась заготовить нужного количества боеприпасов, на самом деле являются абсолютно некомпетентными и рождены различными дилетантами из “общественности”. “Заготовить” заранее столько снарядов было невозможно по чисто техническим причинам. Ведь артиллерийские пороха и запальные трубки длительному хранению не подлежат. И завали ты страну снарядами – куда их потом девать? Только уничтожать. А изделия это не дешевые. Словом, даже теоретически произвести боеприпасы в необходимом для войны объеме могла лишь та страна, которая заведомо собиралась воевать летом 1914 г!

И Германия действительно попыталась это сделать. Ее Генштаб и военное министерство, учтя поразивший всех в свое время расход боеприпасов в Японской войне, в 1912 г. ввели новую программу производства снаряжения. И заготовили по 1500 снарядов на орудие (у французов – 1300, у русских 1000-1200). А патронов по 3 тыс. на винтовку (у русских – 1 тыс.) И все равно этого оказалось чрезвычайно мало. “Снарядный голод” стал не чисто русским, а общим явлением. Так, французский промышленник Рено вспоминал, что еще в сентябре его вызвал военный министр Мильеран, который выглядел очень расстроенным, нервно ходил по кабинету и повторял: “Нам нужно иметь снаряды!…” А у немцев их повышенные запасы израсходовались за 2 месяца. 21.9, во время боев на р. Эна стал остро ощущаться дефицит патронов. В октябре из-за отсутствия снарядов был прекращен штурм Вердена. В ноябре Тирпиц записал в дневнике, что с тяжелыми “Бертами” решено подождать, для них требовалось слишком много пороха. А его не было вообще. Армия тогда была “спасена флотом” – с морских складов выгребли все и отгрузили 2000 тонн, этого хватило до 1915 г. А особенно острый кризис наступил зимой, в декабре-январе. В декабре в германской армии выделялось по 30-50 артиллерийских выстрелов в день на дивизию. Причем применялись эрзац-снаряды из чугуна, отвратительного качества. В январе, как пишет Тирпиц, из-за нехватки снарядов немцы не могли отвечать на огонь противника.

Еще раз отметим, что обе коалиции рассчитывали на скоротечную войну, мобилизации экономики не предусматривал никто – и изначально болезнь была общей. Но западные державы вовремя приняли меры к ее лечению. Франция активизировала своих промышленников, и они откликнулись сразу же. Еще бы не откликнуться, если в критических условиях они и цены могли диктовать соответствующие. Заказы размещались в США и других нейтральных странах. А в Германии сказалась предусмотрительность строителей флота. При заключении контрактов на поставки для морского ведомства они вводили в текст и мобилизационные условия по увеличению выпуска продукции на случай войны. И выбирали только те фирмы, которые принимали такие условия. Таким образом, уже была создана база для развертывания промышленности на военное время. Еще с августа 1914 г. при германском военном министерстве образовался “отдел военного сырья”, куда вошли крупные промышленники. И хотя он предназначался для распределения ресурсов, но стал и готовым органом по мобилизации производства. И положение с боеприпасами быстро пошло на улучшение.

Словом, вина российского военного министерства была не в том, что оно не подготовило страну к войне. Подготовили-то ее не хуже, чем Францию. И не в том, что не предусмотрели затяжной войны. Этого тоже никто не сумел предусмотреть. Так, в Германии запас нитратов, необходимых для производства пороха, рассчитывался всего на 6 месяцев (и русская разведка об этом знала). И лишь открытие способа получения азота из воздуха позволило немцам вести длительные боевые действия. Но ведь и в России о кризисе снабжения стало известно задолго до того, как он разразился. Еще 24.8 Сухомлинов направил Янушкевичу телеграмму о дефиците винтовок. Дескать, то, что осталось от мобилизации, вынуждены отправить в Сербию. Поэтому просил Ставку отдать распоряжение собирать винтовки на поле боя. А первый приказ с требованием экономить снаряды, поскольку их в запасе мало, как вспоминает Брусилов, он получил 10.9, в разгар сражения под Гродеком. И дальше такие напоминания пошли регулярно, поскольку фронт ежедневно расходовал 45 тыс. снарядов, а заводы производили лишь 13 тыс. В ходе боев вышла из строя часть артиллерии, а производилось мало, и количество орудий сократилось на 25 %. Однако и это оказывалось “много” в связи с нехваткой снарядов, и батареи из 8-орудийных начали переформировывать в 6-орудийные, “излишки” отправляли в резерв (войскам объявляли, что артиллерия нужна для нового, Кавказского фронта).

И уже наступил “винтовочный голод”. Действующей армии было нужно около 60 тыс. ружей в месяц, а производилось 10 тыс. Для новых формирований изымались винтовки у флота, из тыловых и запасных частей. А обучение призывников шло поочередно или с ружьями старых образцов. Пополнения прибывали на фронт безоружными и по несколько тысяч человек оставались в корпусах при обозах, ожидая, когда выдадут. Впрочем, из этого положения кое-как выходили, поскольку имелась масса трофейного оружия. На Юго-Западном фронте целые дивизии переводились на австрийские винтовки “манлихер” (солдаты называли их “манлихеровинами”), патронов к ним было порой даже больше, чем к русским. Использовались и трофейные пулеметы “шварцлозе”. А инженерные части русских армий были централизованно перевооружены германскими винтовками “маузер”. Но, кстати, и у немцев творилось то же самое. Они тоже вовсю переводили свои тыловые части и ландштурм на трофейное оружие, русское и французское. И в дивизиях собирались тысячные безоружные команды – правда, потом сообразили, начали призывать столько, сколько можно вооружить.

И вина Сухомлинова заключалась в том, что имея достаточный резерв времени, он должных мер не принял. До войны вместо развития отечественной базы министерство предпочло ориентироваться на иностранцев. Но и во время войны не особо напрягалось. Заказы оборонными заводами выполнялись медленно, при внесении корректив в производство действовала огромная инерция. Но министерство этому внимания не уделяло. Впрочем, подрядчики прекрасно знали, с какой стороны подъехать к Сухомлинову или его супруге, чтобы их прегрешения не замечались – впоследствии выяснилось, что стоимость гардероба мадам Сухомлиновой втрое превышала заработки мужа. Тем не менее в ноябре министр заверил Думу, что положение под контролем, а проблемы с боеприпасами и оружием должны выправиться марту. О том же он докладывал царю. На чем же основывалась его уверенность? А на том, что министерство снова пошло по накатанному пути и заказало все недостающее за границей. В британской компании “Армстронг и Виккерс” разместило заказ на 5 млн. снарядов, был подписан контракт на поставку из Англии 1 тыс аэропланов и моторов, 250 тяжелых орудий, 27 тыс пулеметов, 1 млн винтовок, 8 млн гранат, 200 тыс. тонн взрывчатки. Заказали и оборудование, чтобы довести отечественное производство снарядов до 40 тыс. в день. И на этом успокоились. Заказ приняли, обещали по самым важным пунктам отгрузить продукцию к весне. Так чего еще надо? “Галочку” поставили, а это главное – не считаясь даже с тем, что доставить грузы в Россию, и то было непросто: из портов остались открытыми лишь далекий Владивосток и Архангельск, где навигация начиналась в апреле-мае.

Одно цеплялось за другое. Поставлять вооружение в долг союзники не желали. А война и без того требовала огромных средств (ежедневные расходы достигали 16,3 млн руб.) И министр финансов Барк вел переговоры о предоставлении России валютных кредитов для оплаты заграничных заказов. Но шли они примерно так же, как переговоры с каким-нибудь МВФ в 90-х. Был и важный психологический момент, в этой сфере западные деятели чувствовали свое преимущество, могли взять “реванш” за свои неудачи на фронтах, чтобы выручавшие их русские не особо зазнавались. И кочевряжились, увязали в “консультациях”, требовали конкретизировать, на что предполагается пустить кредит, и уже сами принимались обсуждать, на что стоило бы дать, а на что нет. Первый этап прошел в сентябре, второй в октябре, третий в декабре. В итоге согласились выделить 40 млн (просили 100) под 6 % годовых и… под обеспечение русским золотом. Которое должно быть доставлено в Англию. Даже соображения, что золото перевозить сейчас опасно, так не лучше ли отложить расчеты до конца войны, были отметены. То есть практически речь шла даже не о займах, а о выгодной спекулятивной операции.

В русской армии проявился и дефицит других предметов снабжения, в первую очередь – сапог. Хотя тут уж тыловики были ни при чем. Солдат отправляли из запасных частей прекрасно обмундированными, но пошло настоящее поветрие – пока эшелоны тащились до фронта, продавать или менять на спиртное сапоги, а то и шинели. На фронте все равно дадут новые, босиком в бой не пошлют. А запасы армейских интендантств были не безграничны, и заменить обувь, разбитую по дорогам, получалось уже нечем. В ноябре председатель Думы Родзянко посетил Ставку, и в беседе с Верховным узнал об этой проблеме, предложив привлечь к работе по снабжению земства – они могли на местах организовать для выполнения заказов многочисленные мастерские, кустарей-одиночек. Николай Николаевич воспринял такую инициативу положительно, и вопрос был решен. Действительно, с помощью земств удалось быстро преодолеть кризис снабжения в обуви и одежде. А во “Всероссийском Земском Союзе помощи больным и раненым” последняя часть названия сама собой затерлась, он стал забирать все большие полномочия и распространять деятельность на другие направления.

Начинала сказываться и такая проблема, как ухудшение качественного состава армии. В первые месяцы боевых действий войну вели кадровые, отлично обученные полки и дивизии. А уже через полгода картина изменилась. Как отмечалось, подготовка офицеров запаса в России была поставлена очень слабо. А для унтер-офицеров по грубейшей ощибке военного министерства отдельный мобилизационный учет не предусматривался, их призывали скопом, вместе с рядовыми. И распределяли по общему количеству “нижних чинов”. Большинство запасных унтеров попали в первую волну призыва и в войсках оказались в избытке, часто занимая в строю места рядовых. Правда, нередкие утверждения, будто в первых сражениях кадровая армия “полегла”, а офицерство “повыбили на 75%” стоит отнести к чисто эмоциональным (в российской армии за всю войну погибло 8,3 % офицеров и выбыло из нее по ранению или болезни около 20 %). Однако имел место другой процесс – не столько “выбивание”, сколько “разбавление”. Кто-то действительно погибал, попадал в плен, кто-то был ранен и отправлен на лечение (а по ранению офицеру или солдату полагался еще и отпуск). Кого-то потом посылали в новые формирующиеся части – ведь и для них требовались офицеры, унтера. А кто-то считал, что с него уже хватит, и старался зацепиться в тыловых ведомствах, учебных командах.

Но даже если возвращался в свой полк, то на время отсутствия его кем-то требовалось заменять. Офицеров – неподготовленными запасниками. Да и их не хватало. В декабре последовал указ о мобилизации некоторых категорий студентов – их, как и отличившихся солдат, имеющих нужный образовательный ценз (4 класса гимназии, реального училища или учительской семинарии), направляли на ускоренные курсы училищ, в школы прапорщиков. И через 4-6 месяцев выпускники становились офицерами. Создавались и унтер-офицерские школы и курсы. Но разумеется, новоиспеченным командирам по своим профессиональным качествам было далеко до кадровых. А ведь те же унтера в царской армии был цементирующей основой каждого полка, непосредственными наставниками и учителями солдат.

Пополнения солдат тоже шли все хуже. Ведь сперва шел призыв запасников I очереди, потом – II очереди, а потом и ратников ополчения, впервые вставших в строй. А в учебных командах не хватало уже ни винтовок, ни патронов, чтобы люди толком научились стрелять и владеть штыком. И командиры в запасных батальонах оставались не лучшие – лучшие рвались на фронт. А неподготовленных солдат на фронт посылать нельзя – еще не те времена были. И сотни тысяч безоружных и необученных призывников копились в тыловых казармах, когда некомплект действующих частей достигал 500 тыс. чел. Но и те, кто формально прошел учебный курс, прибывали на передовую все равно неподготовленными. Со временем многим из них удавалось приобрести нужный опыт, стать отличными солдатами. Но лишь со временем, а сперва они, необстрелянные и неумелые, несли лишние потери. Кстати, это видно и по биографиям участников войны. Одни погибали или получали ранения в первые же месяц-два пребывания на фронте, а другим удавалось войти в нелегкую боевую колею, и они потом годами сражались без единой царапины.

Но проблемы – проблемами, а война-то продолжалась. Зима обеспечила на фронтах некоторую передышку. А одновременно строились и планы на следующую кампанию. Главком Юго-Западного фронта Иванов с подачи Алексеева предлагал нанести удар по более слабому звену вражеской коалиции, Австро-Венгрии. Утверждалось, что “путь на Берлин лежит через Вену” – лишить Германию главной союзницы, и она падет, оставшись в изоляции. Генерал-квартирмейстер Ставки ген. Данилов отстаивал другое решение, что надо нанести удар на Северо-Западном фронте, разгромить врага в Восточной Пруссии, а дальше двигаться на Берлин. И в этом с ним соглашался главнокомандующий фронтом Рузский. Что тоже имело свою логику – при удаче удар на Германию сулил более близкое окончание войны. Ведь решительный штурм по кратчайшему направлению иногда и впрямь сулит больший успех, а в итоге – и меньшие потери, чем долгие и изматывающие маневры. Эта точка зрения и победила.

Наступательные русские планы при всех перечисленных выше трудностях нередко оцениваются как заведомая авантюра. С чем позволительно не согласиться. Потому что как раз в этот момент ситуация со снабжением и боеприпасами у немцев и австрийцев была еще хуже. У русских кризис только еще начинался, а у противника достиг максимума. Вот и следовал вывод – нужно использовать момент и перехватить инициативу, пока враг не выправил положения и не накопил новых резервов. Ошибки, конечно же, были – в обоих вариантах. В 1915 г. у Германии имелось еще достаточно сил, чтобы помешать вторжению на свою территорию или подкрепить австрийцев. Как известно, сломить ее в итоге удалось лишь длительной войной на истощение ресурсов. Но это нам с вами известно. А тогда учесть все факторы было трудно, если не невозможно. К изменившимся условиям войны обе стороны только начинали приспосабливаться, методами “тыка”, а то и интуитивно. И не только в России, но и во всех других странах командовыание отбрасывало саму мысль о затяжной войне с неизбежными колоссальными жертвами и лишениями. Но куда более пагубным, чем ошибки в планах, оказалось для нашей страны другое обстоятельство – Англия и Франция стали в это время проявлять отчетливую тенденцию свалить главную тяжесть борьбы на русских – хотя бы временно. И крупных операций вообще не планировали, только стратегическую оборону. Предполагали отсидеться за укреплениями, накопить силы за счет формирования британской армии и войск из колоний. Перестроить промышленность, ликвидировать отставание от немцев в артиллерии, особенно тяжелой, изжить нехватку боеприпасов. Британский главнокомандующий Френч вообще заявлял, что на Западе “надо только выстоять до тех пор, пока русские не смогут завершить дело”.