Дальнейшее развитие обязательственных договоров во 2-м периоде 2 страница
Из этого описания корреального обязательства видно, что оно имеет сходство с adstipulatio и adpromissio: у них одинаковая форма установления, и одинаковые права стипуляторов (требовать in solidum), и обязанности промиссоров (тоже in solidum). Но между ними есть и важная разница: rei stipulandi все равноправны и одинаково самостоятельны; adstipulator, напротив, есть побочное лицо, не имеющее права взыскивать долг для себя; точно так же rei promittendi существуют самостоятельно и несут все одинаковую обязанность, тогда как adpromissores суть только поручители за главного должника; без главного долга adpromissio не может существовать; adpromissores очень рано получили право взыскивать с главного должника то, что они заплатят за него, тогда как rei promittendi не имели этого права относительно друг друга, если об этом не было особого договора.
Юридическая конструкция корреального обязательства составляет для современных ученых неразрешенную загадку: представляет ли оно соединение нескольких обязательств или одно, и если одно, то как объяснить солидарность (in solidum) верителей и должников со всеми ее последствиями? На эти вопросы ответ дается в систематических исследованиях римского права. В историческом же курсе мы должны остановиться только на вопросе: какими потребностями римской жизни могла быть вызвана эта обязательственная форма? Можно предполагать, что пассивные корреальные обязательства вызваны были отчасти тем же, чем и поручительство, т.е. желанием кредитора обеспечить себе уплату долга: в случае неисправности одного должника он мог весь долг взыскать с другого; отчасти стремлением кредиторов облегчить себе взыскание: если один должник отсутствовал, кредитор мог, не дожидаясь его возвращения, требовать уплаты с другого. Активные корреальные обязательства вызваны были, вероятно, стремлением кредиторов облегчить себе взыскание (цель, отчасти сходная с adstipulatio): если один по болезни, отсутствию или иной причине не мог произвести взыскание, то это мог сделать другой.
§ 121. Novatio. Стипуляция могла употребляться не только для установления нового обязательства, но также и для обновления (novatio) прежнего. Обновление, novatio, состояло в том, что старое обязательство уничтожалось, а вместо него установлялось новое, но с одинаковым содержанием. При этом, во-первых, в содержании могли быть произведены некоторые перемены, но субъекты оставлены те же самые; во-вторых, вместо прежних субъектов, т.е. кредитора или должника, могли выступить новые лица. Это обновление могло быть произведено посредством стипуляции или литерального контракта (expensilatio; см. следующий параграф). Обновление происходит только в таком случае, если контракт совершается с прямым намерением заменить старое обязательство новым (animus novandi); если же этого намерения не было, то рядом с новым и старое сохраняет свою силу*(356). Обновительная стипуляция совершалась примерно таким образом. Если нужно было вместо прежнего кредитора Сея подставить другого, то этот последний предлагал должнику вопрос: quod te Sejo dare oportet, id mini dare spondes? Если же нужно было вместо прежнего должника Тиция подставить нового, то кредитор спрашивал этого последнего: quod Titium mini dare oportet, id dare spondes? Если на эти и подобные вопросы давались согласные ответы, то происходило обновление обязательства.
Потребность в novatio, как можно видеть уже из вышесказанного, вызывалась или необходимостью произвести некоторые перемены в содержании обязательства, например, вместо одного размера процентов назначить другой, вместо одного места уплаты долга назначить другое, или передать обязательство другому лицу. В развитом римском праве (в классический период) первая потребность удовлетворялась таким образом, что должник и кредитор заключали между собой дополнительный договор, предметом которого были желаемые перемены, причем прежнее обязательство сохраняло свою силу. Но древнейшие римляне, по умственной неразвитости, не могли себе представить, чтобы такие дополнительные, следовательно, несамостоятельные договоры могли иметь юридическую силу. Они допускали их, в виде исключения, только при манципации и nexum, и, по-видимому, в том только случае, когда они непосредственно примыкали к самому обряду per aes et libram (сравн. § 94, с. 136, прим. 3; § 113, с. 163, прим. 1). Вторая потребность, т.е. перенесение обязательства с одного лица на другое, удовлетворяется в современных нам правах прямым путем, т.е. современное право допускает такой переход. Но древнейшие римляне и в данном случае не могли себе представить, чтобы обязательство, связанное при его возникновении с известным лицом, могло быть отделено от него и связано с другим. В обоих случаях, чтобы удовлетворить практической потребности, римляне прибегали к приему, который может служить хорошей иллюстрацией их древнейшей юридической техники: они совсем уничтожали старое обязательство и на его место ставили новое. Это было тяжеловесно, но зато совершенно определенно (сравн. § 85 в конце).
§ 122. Contractus litteralis: expensilatio. Сущность этой новой договорной формы заключалась в следующем: если кто-нибудь запишет в своей домовой приходно-расходной книге (codex accepti et expensi), что он выдал другому лицу известную сумму денег (expensum ferre, expensilatio), то это последнее лицо, предполагая, разумеется, что оно дало согласие на запись, становится обязанным заплатить эту сумму, хотя в действительности оно ее не получало. Из этого определения видно: 1) что causa obligandi в этом контракте заключалась в записи (litterae), а потому римляне и назвали его contractus litteralis; 2) что этот письменный контракт, подобно словесному (стипуляции), был формальным, потому что для возникновения обязательства требовалось только соблюсти форму, т.е. записать в codex expensi известную сумму за известным лицом, но не требовалось, чтобы эта запись сопровождалась действительной выдачей денег тому, за кем они записаны.
Подробности относительно литерального контракта весьма сомнительны, благодаря сомнительности и несогласию в источниках. Мы сообщим только важнейшие из них, как необходимые для лучшего уяснения понятия об этой договорной форме.
Всякий добропорядочный глава семьи (bonus paterfamilias) вел по своему хозяйству два рода приходно-расходных книг. В одной он отмечал ежедневно все перемены в своем имуществе: она называлась adversaria, дневник, журнал. В другую, называвшуюся codex accepti et expensi, он делал записи периодически, по-видимому, каждый месяц. Первая книга была черновой, вторая же велась со строгим соблюдением известного порядка и имела юридическое значение, так что нередко предъявлялась на суде*(357). В настоящее время много спорят о том, что именно вносилось в эту последнюю книгу (т.е. codex accepti et expensi), все ли вообще обязательства, в которые вступал домовладыка, или только денежные. Все согласны, что эти последние заносились, а большинство современных исследователей полагает, что кроме них не заносилось никаких других. В дальнейшем изложении мы будем иметь в виду только денежные обязательства.
Если домовладыка выдавал кому-либо из своей кассы (exarea) известную сумму денег, то он записывал эту сумму в codex expensi; это называлось expensum ferre, в буквальном смысле этого слова. Точно так же, если он получал какую-нибудь сумму денег, то записывал ее в codex accepti, и это называлось acceptum ferre, также в буквальном смысле, потому что он действительно эту сумму получил. Если бы домовладыка выдал кому-либо сумму денег не с целью уплатить свой долг (solvendi causa) или подарить (donandi causa), а с целью установить обязательство (credendi causa), например, дал взаймы, значит, с тем, чтобы деньги ему были возвращены, то вследствие этой дачи денег действительно возникало обязательство. Однако это последнее не было литеральным контрактом, хотя выдача и была записана в codex expensi: заемщик обязан был заплатить деньги заимодавцу не потому, что последний записал за ним известную сумму, а потому, что он дал ее. Все такие обязательства (обязательства римляне иногда обозначали словом потеп), записанные в codex expensi, но возникшие вследствие действительной выдачи денег из кассы (ex area), назывались nomina arcaria. Для них запись в книгу служила не основанием, не causa obligandi, а только доказательством выдачи денег*(358).
Напротив, литеральный контракт состоял в такой записи в codex expensi, которая не связана была с действительной выдачей денег из кассы. Nomina arcaria, вероятно, послужили образцом для литерального контракта: если кто-либо хотел обязаться уплатить известную сумму такому-то лицу, то он давал этому последнему разрешение записать в его codex expensi эту сумму так, как будто она была ему выдана. Как скоро такая запись была совершена с согласия должника, этот последний становился обязанным к уплате, и в случае тяжбы судья не имел права расследовать материального мотива (causa obligationis), по которому произведена запись; он должен был только удостовериться в соблюдении формы. Такой способ установления обязательств также назывался expensilatio, но не в буквальном, а в условном техническом смысле слова*(359).
Для каких же целей служил литеральный контракт? Одни из современных писателей утверждают, что он употреблялся только для обновления прежнего обязательства (novatio; см. § 121), другие - что, кроме того, он служил и для установления нового, прежде не бывшего обязательства. Последнее источниками не удостоверено, но, судя по форме литерального контракта, не заключает в себе ничего невозможного; первое удостоверено источниками и, по всем вероятиям, составляло главную цель литерального контракта. О нем дальше и будет речь. Expensilationes с целью обновления назывались nomina transcripticia (в противоположность nomina arcaria). Они были двух видов: transcriptio a re in personam и apersona in personam. Transcriptio a re in personam означала обновление обязательства со стороны содержания (res, causa), причем субъекты оставались те же самые. Примеры ее нам известны из позднейшего времени: так, если кто-нибудь был должен другому денежную сумму за купленную или нанятую вещь, то кредитор мог с согласия должника записать эту сумму в codex expensi, и тогда долг вместо прежнего основания договора купли-продажи (emptio venditio) или найма (locatio conductio) получал другое основание - expensilatio*(360). Этот вид transcriptionis мог служить удобным средством для окончательного расчета между лицами, которые имели друг с другом продолжительное время деловые сношения, например, торговые, вследствие которых между ними установилось много разных обязательств. При учете взаимных претензий и долгов в результате могло оказаться, что один должен был доплатить другому некоторую сумму денег. Чтобы в случае тяжбы не нужно было воспроизводить перед судьей весь длинный расчет, показывающий, откуда взялось право одного из контрагентов на эту сумму, обе стороны соглашались перевести долг на новое основание посредством записи его в codex expensi: следовательно, здесь была transcriptio a re in personam. Другой вид, transcriptio a persona in personam, означал обновление обязательства со стороны субъекта; например, если Мэвий, будучи должен Тицию, желал бы вместо себя поставить Сея, то Тиций, соглашаясь на эту замену, отмечал в своем codex accepti, что он получил от Мэвия должную сумму, а в codex expensi записывал ту же сумму за Сеем; и наоборот, если Тиций желал бы свое право требования передать Семпронию, то он в своем codex accepti отмечал, что получил должную сумму с Мэвия, а Семпроний в своем codex expensi записывал эту сумму за Мэвием, причем, разумеется, ни в том, ни в другом случае действительной уплаты не происходило*(361).
Прекращался литеральный контракт, по всем вероятиям, посредством записи, которую кредитор делал в своем codex accepti.
Иск, которым защищалось требование, основанное на литеральном контракте, был condictio certi, т.е. тот же самый, которым защищалась и стипуляция, когда предметом ее была определенная сумма денег, certapecunia (сравн. § 118, с. 174, прим. 2)*(362).
Время и причины появления этой новой договорной формы мы можем определить только предположительно*(363). В законах XII таблиц о ней еще не упоминается. У Ливия под 561 годом о ней говорится как о сделке, распространенной среди обыкновенных граждан*(364). Чтобы между этими двумя крайними пределами определить точнее время возникновения, обратим внимание на то, что литеральный контракт, как показывает самая его форма, должен был прежде всего появиться у банкиров (argentarii); от них он мог перейти к торговому классу вообще и только позднее войти в употребление у обыкновенных граждан. Банкирское же дело появляется в Риме около половины V века. Вероятно, приблизительно около этого же времени входит в употребление и литеральный контракт. Едва ли возникновение можно отнести к VI веку: приблизительно в половине этого века в Риме создается для перегринов особое право, т.н. jus gentium; так как перегрины, большей частью иностранцы, явились в Рим главным образом для торговых целей и, следовательно, должны были нуждаться в договорной форме, подобной литеральному контракту, то нужно было бы ожидать, что этот последний будет находиться в числе договоров juris gentium, т.е. доступных для перегринов; между тем оказывается, что он принадлежал к jus civile, т.е. был доступен только римским гражданам*(365). Отсюда мы вправе заключать, что он возник в такое время, когда jus gentium еще не существовало, т.е. примерно в половине V века*(366). Распространение литерального контракта не только среди банкиров, но и среди купцов и обыкновенных граждан можно объяснить двумя обстоятельствами: во-первых, этот договор, как формальный, имел то же достоинство, как и стипуляция, т.е. обеспечивал быстроту решения тяжб, так как судья обязан был обращать внимание только на правильность формы; во-вторых, сравнительно со стипуляцией, он имел еще то преимущество, что он мог заключаться и между отсутствующими (на основании писем или через посредство вестников, nuntii), тогда как стипуляция требовала личного присутствия обоих контрагентов. Важность этого преимущества литерального контракта будет ясна из того, что в V веке римская территория раскинулась уже на большое пространство, так что контрагенты не всегда могли сойтись для личного заключения договора в тот именно момент, когда это было нужно.
Источники наши ничего не говорят о том, каким путем признана была юридическая сила литерального контракта, т.е. законом или обычаем. Против первого пути говорит то соображение, что если бы expensilatio была признана законом, то и иск, который был бы установлен этим законом для защиты нового контракта, получил бы свое особое название, как это бывало в других подобных случаях. Между тем иск был, как мы видели, тот же, как и для стипуляции. Отсюда можно заключать, что юридическая сила литерального контракта была создана путем специального обычая, т.е. юриспруденцией. Вероятно, юристы посредством какого-нибудь искусственного толкования законов Силия и Калыгурния нашли возможным применить для защиты expensilatio иск, установленный для стипуляции, т.е. condictio certi или certae pecuniae. Их толкование встретило всеобщее признание вследствие того, что соответствовало действительной потребности практической жизни.
§ 123. Contractus realis: mutuum, заем. В классическом римском праве существовало несколько т.н. реальных контрактов. Во втором периоде появляется только один из них - заем. Этим именем назывался такой договор, по которому один контрагент, заимодавец, давал другому в собственность т.н. потребляемые вещи, а другой, заемщик, обязывался возвратить первому вещи того же рода и в том же количестве*(367). Таким образом, признаки займа были следующие: 1) предметом договора были вещи потребляемые, т.е. такие, которые от пользования ими уничтожаются, например: зерно, масло, вино, металл, деньги. Римляне описывали их как вещи, которые определяются весом, числом, мерой (res, quae pondere, numero, mensura constant). Деньги, конечно, чаще всего были предметом займа, но они не были единственным предметом. 2) Вещи эти даются заемщику в собственность. 3) Заемщик обязывается возвратить не те же самые вещи, а того же рода (idem genus) и в том же количестве, что вполне понятно ввиду того, что эти вещи от пользования уничтожаются. 4) Обязательство возникает тогда, когда вещь будет дана заемщику; пока она не перешла в его собственность, займа не существует. Простой уговор, по которому заимодавец только обещается дать, а заемщик возвратить вещь, еще не составляет займа. Отсюда видно, что causa obligandi в этом договоре заключалась в даче вещи, разумеется, соединенном с соглашением о возврате ее. Римляне эту мысль выражали словами "re contrahitur obligatio", вследствие чего договор займа и получил название contractus realis, в противоположность контрактам вербальному и литеральному. Эта новая causa obligandi (res) представляет новый момент в развитии договорных форм: первоначально соглашение сторон, чтобы иметь юридическую силу, должно было непременно облекаться в строго определенную форму (verba или litterae); в займе для соглашения не требуется никакой формы, но оно должно непременно соединиться с дачей вещи. Мы увидим, что в дальнейшем развитии в 3-м периоде одно простое соглашение делается способным создавать обязательство. Вследствие этого все те контракты, в которых causa obligandi заключалась не в форме, а в даче вещи (res) или в простом соглашении (consensus), в настоящее время называют материальными, в противоположность формальным.
Прекращался заем простой уплатой.
Иск, которым мог пользоваться заимодавец для защиты своего права требования, был condictio certi, если предметом займа были деньги, и condictio triticaria, если предметом были прочие потребляемые вещи*(368). Посредством этого иска можно было взыскивать только то, что было дано. Поэтому, например, столь обычные при займе проценты нельзя было требовать посредством condictio ex mutuo. По римскому праву, заем сам по себе не давал права на проценты. Обязанность платить их устанавливалась особым договором в форме стипуляции.
Время и способ возникновения договора займа можно предположительно определить по следующим, впрочем, довольно слабым данным. Самое раннее упоминание о займе мы встречаем у Ливия под 555 годом*(369) и у Плавта в его комедии "Bacchides", написанной после 564 г.*(370) Вероятно, он возник несколько раньше, именно в конце V или в начале VI века*(371). Это не значит, конечно, что он не употреблялся в римском обществе гораздо раньше; но тогда он существовал как бытовая, а не юридическая сделка, т.е. не был защищен иском. Возник договор займа, вероятно, не законодательным путем, так как на это нет никаких намеков в наших источниках, а путем деятельности юристов, подобно тому, как и expensilatio*(372).
§ 124. Заключение. Если мы окинем общим взглядом вышеизложенную историю договора во 2-м периоде, то мы заметим, что договор прошел в своем развитии следующие фазисы.
1) Nexum в его древнейшем виде. Договор здесь нельзя еще назвать ни формальным, ни реальным, ибо сознание древнейших римлян еще не различало этих элементов.
2) Nexum в его позднейшем виде, когда стали употребляться чеканные деньги. В это время causa obligandi в nexum заключается в соблюдении обряда per aes et libram, а дача денег должнику юридического значения не имеет (§ 111). Следовательно, nexum в своем позднейшем виде есть договор формальный. Но, во-первых, форма его создана римлянами не сознательно, а является историческим остатком, или переживанием; во-вторых, она смешана из жестов и слов.
3) Третий фазис обозначается появлением вербального, а затем литерального контракта. Оба они суть также формальные договоры, но отличаются от nexum тем, во-первых, что их формальный характер создан римскими юристами сознательно, а во-вторых, тем, что форма их заключается в чистом слове, без примеси жестов. И в этой форме опять замечается последовательное развитие: сначала слово является устным (stipulatio), и позднее, с развитием грамотности, письменным (expensilatio).
4) Наконец, последний фазис, который пройден договором во 2-м периоде, обозначается тем, что римское сознание начинает отрешаться от строгого формализма, но делает на этом пути еще очень робкие шаги: появляется первый, но пока и единственный договор, в котором causa obligandi носит материальный характер: форма не требуется; однако и в займе соглашение имеет силу только тогда, когда оно сопровождается дачей вещи.
Delicta privata
§ 125. Понятие. Выше (§ 109) было сказано, что источником обязательств, кроме договоров, служат т.н. delicta privata. В развитом римском праве delictum privatum, частным, или гражданским преступлением, называется такое умышленное или неосторожное нарушение чужого права, которое преследуется по инициативе частного потерпевшего лица и которое влечет за собой для нарушителя обязанность заплатить потерпевшему известную денежную сумму, штраф (poena).
Таким образом, в развитом римском праве признаки частного преступления суть следующие: 1) нарушение чужого права, другими словами, действительный вред, причиненный другому лицу противозаконно. Если нарушитель хотел только причинить вред, но это ему не удалось, то delictum не существует. Это есть объективный элемент всякого преступного деяния. 2) Необходима наличность субъективного элемента: умысел, или намерение нарушить чужое право. Если вред причинен, но неумышленно, то развитое римское право признает нарушителя невиновным, т.е. не признает существование delictum, например, в том случае, если вредоносное деяние совершено сумасшедшим или хотя и здоровым, но случайно, без всякой неосторожности с его стороны*(373). Мы увидим, что древнейшее римское право не требовало наличности этого субъективного элемента. 3) Преследование правонарушителя совершается по инициативе частного потерпевшего лица, почему такое delictum и называется privatum. Если же инициатива преследования принадлежит общественной власти, то правонарушение называется delictam publicum, уголовным. 4) Последствие delicti privati состояло в том, что правонарушитель обязан был заплатить потерпевшему штраф (poena), т.е. известную денежную сумму. В том именно и заключалось обязательство, возникавшее из правонарушения. Мы увидим, что в древнейшем праве не все delicta privata имели это последствие.
Delicta privata 2-го периода не вполне подходят под только что рассмотренное понятие. В дальнейшем изложении будет указано, в чем была разница. Мы имеем сведения о delicta privata во времена XII таблиц и о перемене, произведенной в некоторых из них законом Аквилия (467 г.). В этом порядке мы и изложим историю обязательств, возникавших во 2-м периоде ex delicto privato.
§ 126. Delicta privata no законам XII таблиц. Законодательство децемвиров содержало сравнительно многочисленные постановления о гражданских преступлениях. Все их можно свести к двум главным группам: одни относятся к преступлениям против имущественных прав, другие - против личных прав (обиды или оскорбления лица). Имущественные преступления, в свою очередь, подразделяются на две группы: похищение имущества (воровство, furtum) и всякое иное противозаконное повреждение имущества, или убыток (damnum injuria datum).
Воровство, furtum. Законы XII таблиц различают четыре вида воровства. 1) Furtum manifestum, явное воровство. Что должно разуметь под этим термином? Вопрос этот возбуждал споры уже во времена классических юристов. По словам Гая, большинство держалось того мнения, что furtum manifestum означало тот случай, когда вора накрывали в момент совершения преступления или, по крайней мере, в том самом месте, где он совершил его. По законам XII таблиц fur manifestos, если он был свободный и совершеннолетний человек, наказывался розгами (verberatus) и затем был выдаваем головой (addicebatur) потерпевшему, а если раб, то после сечения подвергался смертной казни. Каково было юридическое положение выданного головой, addictus, было сомнительно и для самих римских юристов (Гай говорит: "veteres quaerebant"): или он делался рабом, или становился в то же положение, как и adjudicatus, т.е. как ответчик, приговоренный гражданским судом к уплате (judicatus) и вследствие этого арестованный истцом посредством manus injectio judicati*(374). В двух случаях дозволялось даже убивать явного вора: если он воровал ночью или хотя и днем, но при поимке защищался оружием*(375). Из сказанного видно, что во времена XII таблиц furtum manifestum не было источником обязательства, так как не влекло за собой обязанности платить штраф. Мы увидим впоследствии, что в 3-м периоде и оно делается источником штрафного обязательства. 2) Furtum nec manifestum означает всякое неявное похищение имущества и наказывается штрафом вдвое (duplum) против покраденного*(376); следовательно, оно есть delictum privatum в точном смысле слова. 3) Furtum conceptum означает тот случай, когда украденная вещь будет в присутствии свидетелей отыскиваема и найдена у кого-либо. Этот последний подвергался штрафу втрое (triplum) против покраденного, хотя бы он сам и не был вором и даже не знал о присутствии вещи в его доме*(377). Если он отказывался допустить к такому обыску, то потерпевший мог требовать обыска в торжественной форме, как говорилось тогда, lance et licio: он входил в дом для обыска nudus, т.е., вероятно, без тоги, в одном исподнем платье, подпоясанный веревкой (licio) и держа одной рукой на голове блюдо (lanx). Если вещь была находима при таких условиях, то обыскиваемый домохозяин наказывался как явный вор (fur manifestos)*(378). 4) Furtum obtatum означает тот случай, когда краденая вещь будет кому-либо сбыта (oblata), чтобы избавиться от опасных последствий обыска. Виновный в сбыте подвергался тройному штрафу (triplum). Право взыскивать этот штраф (actio furti oblati) принадлежит тому, у кого вещь была найдена, кто, следовательно, потерпел от actio furti concepti. Сбытчик же несет обязательство тройной уплаты во всяком случае, т.е. хотя бы сам он и не был вором*(379).
Из сказанного видно, что во времена XII таблиц римляне, определяя наказание за хищение имущества, обращали внимание не на те же самые обстоятельства, которые стоят на первом плане в наше время. Во-первых, они не различают, совершено ли похищение насильственно (грабеж), или тайно (кража в тесном смысле), или обманом (мошенничество); другими словами, нравственные качества, обнаруженные вором, для них безразличны. В двух главных видах воровства, manifestum и nec manifestum, главное внимание обращено на настроение потерпевшего: если он видит, как совершается похищение, то гнев и жажда мести будут в нем сильнее, чем в случае заглазного похищения; соответственно этому и наказание в первом случае назначено более тяжелое. Во-вторых, совершенно согласно с этим направлением мысли древнего римлянина, законы XII таблиц не обращали внимания на виновность домохозяина, у которого найдена краденая вещь (при furtum conceptum): субъективный элемент преступления, умысел, не имел при этом значения. Только косвенно он нашел себе признание в том, что невинно потерпевший от обыска мог взыскать выплаченный им штраф с того, кто умышленно сбыл ему краденую вещь.
Что касается второй группы имущественных преступлений, т.е. незаконного повреждения имущества (впоследствии т.н. damnum injuria datum), то большинство современных ученых держится того мнения, что в XII таблицах содержались не только законы об отдельных видах повреждений, но и закон, установлявший общее правило об обязанности возмещать убытки. Предположение о существовании в XII таблицах общего правила основывается, однако, на таких шатких данных, что на нем едва ли стоит останавливаться в кратком учебнике*(380). Об отдельных же видах повреждений сохранившиеся до нас остатки XII таблиц содержат следующие постановления. 1) Кто порубит чужие деревья (succidere alienas arbores), тот обязан заплатить потерпевшему по 25 ассов за каждое дерево*(381). 2) Кто подожжет здание или кучу колосьев (acervum framenti), положенную возле дома, тот в случае умышленного поджога подвергался смертной казни, а в случае поджога вследствие небрежности обязан был вознаградить за причиненный убыток; если же он был не в состоянии сделать этого, то подвергался телесному наказанию*(382). Очевидно, что obligatio ex delicto privato возникало только в случае неосторожного поджога. 3) В сохранившихся отрывках XII таблиц есть несколько постановлений о повреждении засеянных полей. Так, запрещалось посредством колдовства уничтожать плодородность чужой земли или переманивать урожай с чужого поля на свое. Наказание за первое неизвестно, за второе - смертная казнь*(383). Далее, если кто ночью потравит скотом или скосит чужой посев, тот подвергался смертной казни, если он был совершеннолетний; если же он еще не достиг совершеннолетия, то, по усмотрению судебного магистрата, или подвергался телесному наказанию, или обязан был вознаградить за убытки*(384). В последнем только случае возникала obligatio ex delicto privato.
Частные преступления против личных прав, оскорбления, обиды, injuriae были по законам XII таблиц следующих видов. 1) Кто составит и произнесет какое-нибудь словесное произведение, оскорбительное для чести другого, пасквиль (occentare, carmen famosum), тот подвергался наказанию, которое источники наши описывают иногда словами "capite sancire", иногда "fustibus ferire"*(385). Некоторые современные писатели думают, что под этими выражениями разумелось телесное наказание (розги), другие - смертная казнь. Мы склоняемся к последнему, ввиду не менее суровых взысканий за имущественные ущербы и за неуплату долгов и неисполнение судебных приговоров*(386). 2) Membrum ruptum. Кто сломает другому руку или ногу, тот обязан подвергнуться такому же повреждению (talio esto) со стороны потерпевшего, разумеется, по судебному приговору. По соглашению сторон этот тальон мог быть заменен уплатой штрафа. 3) Os fractum. Кто сломает какую-нибудь другую кость (головы или туловища), тот обязан заплатить потерпевшему, если он был свободный человек, 300 ассов; если же раб - 150 ассов*(387). 4) За всякое другое оскорбление обидчик должен был уплатить обиженному 25 ассов*(388).