П О С Л Е Д Н И Й Д Е Н Ь С В Е Р Х Ч Е Л О В Е К А
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи Ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под Солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, -
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача.
Н. Гумилев
Это была его любимая погода – дождь и ветер. Хотя, впрочем, ожидать от серой и нудной осени чего-нибудь более изящного и фривольного можно было бы только в том случае, если бы тополя, мимо которых шел Карелин, стали бы вдруг плодоносить бананами. Да, был обычный осенний день и сверхчеловек, назначивший сегодня свидание женщине, которую одни представляют мерзкой старухой с немытыми волосами, а другие – прекрасной златокудрой девочкой, мысленно благодарил природу за то, что она придумала такие чудные декорации для его последнего спектакля. Мелкий дождик в лицо, огромные желтые листья, цепляющиеся за обнаженные кусты как за последнюю надежду, – вряд ли нужно иметь гениальный ум для того, чтобы разглядеть в этих предсмертных хрипах естества лукавую усмешку жизни, которая наступит через несколько месяцев. Отчего же человек так боится смерти и так любит играть с ней? Артур прекрасно знал ответ на этот вопрос, но теперь, когда закончилась эра теории и наступили минуты практики, снова задал его себе. Он был артистом и ученым, он, наконец, был сверхчеловеком, точно определяющим цену вымыслу и реальности, и сейчас, отодвинув в сторону все свои знания, внимательно прислушивался к собственному организму, пытаясь уловить и пропустить через себя эту тайну исступленного страха и неизъяснимого очарования Последнего Дня, которая так будоражит ум обычного человека...
Глава 1
«Кто может сравниться с Матильдой моей, сверкающей искрами черных очей?..» Голос, наэлектризованный счастьем, казалось, готов был сокрушить валом искрящихся обертонов всякого, позволившего себе усомниться в совершенстве его Дамы Сердца. Легкий поворот ручки пульта в режиссерской кабине – и этот же голос, уже полный сдержанного бархата, выводил томные рулады неаполитанской песни, воспевающей красоту лунной ночи. Еще один поворот – и голос, безжизненный и больной, пел рок-балладу о неизбежности гибели мечтателя, дерзнувшего подняться против воинствующей серости...
Артур Карелин, пользуясь тем, что режиссер телепередачи перед началом интервью давал в эфир коллаж из произведений, певшихся им в разные годы, и назойливые зрачки телекамер в студии еще не обрели осмысленности взгляда монстра, препарирующего душу, ссутулившись и закрыв глаза, сидел в кресле. Он не любил смотреть и слушатьсебя в записи, ибо то блаженное мгновение творчества, которым он жил при исполнении этих вещей, никогда не выдерживало взгляда со стороны, немного отстраненного и более объективного. Видимо в этом и заключается необъяснимый «наркотик» искусства, когда выложившись при исполнении до предела и получив свою порцию восторга и восхищения от зрителя, при прослушивании записи своего выступления признаешь, что вещь могла бы получиться совершенной, если бы чуть-чуть... Это мистическое «чуть-чуть», видимое толькосамому творцу, этот маленький зазор между идеальным образом, существующим внутри тебя, и тем, немного ущербным своей недосказанностью, который выходит при исполнении наружу и составляет каторжно-прекрасную магию творчества, заставляющую начинать все заново, которая ведома лишь немногим посвященным.
Артур встрепенулся, почувствовав легкое прикосновение руки ведущей, молчаливо предупреждающей его о включении телекамер и, выпрямившись в кресле и натянув на лицо знаменитую карелинскую улыбку, приготовился к работе. Это была, пожалуй, самая болезненная сторона популярности, к которой он так и не смог привыкнуть: в момент, когда мысли твои далеко, а в душе почему-то черно и пусто и больше всего на свете хочется вытянуться в гамаке, закрыть глаза и спокойно обдумать очередную «авантюру», как он называл свои творческие проекты, нужно убедительно и обаятельно отвечать на дурацкие вопросы, которые почему-то так любят задавать журналисты.
– Добрый вечер, уважаемые дамы и господа! Как вы, наверно, уж догадались по нашей заставке, сегодняшний гость нашей студии – известный певец, актер и писатель Артур Карелин.
Натали Бенуа жестом, сводящим с ума большинство двуногих, носящих брюки, поправила прическу и, бросив быстрый взгляд на экран монитора, контролируя свой внешний вид, продолжила:
– Широта ваших интересов и, самое главное, те результаты, которых Вы смогли достичь в очень далеких друг от друга жанрах искусства, известны всем и поэтому, я думаю, наших телезрителей очень волнует вопрос: как Вам удается все это совмещать, да еще и достигать везде верхней планки?
«Так, сейчас кому-то будет очень больно, – неприязненно глянув на красотку-телезвезду, подумал Карелин, – и какого черта я согласился на участие в этом балагане?» Дело в том, что практически все журналисты, считающие себя интеллектуалами или теоретиками искусства, очень любили задавать ему в разных вариантах этот вопрос, причем каждый раз требовали от него чего-нибудь свежего и оригинального, доводя до глухого бешенства. Несколько месяцев назад Артур честно предупредил журналистскую братию о том, что следующий человек, которому придет в голову поинтересоваться истоками его разнопланового творчества, позавидует кончине Джордано Бруно. Но эта очередная «умница» либо ничего об этом предостережении не знала, либо, нахально понадеявшись на свои женские чары, просто не приняла его всерьез, и снова наступила на любимую мозоль. И Карелин, без того пребывавший не в лучшем расположении духа, начал «боевые» действия.
– Видите ли, ласточка моя, – искусство осаживания надоедливых поклонниц и «зарвавшихся журналюг» было отработано им до мелочей, – если кто-нибудь когда-нибудь сможет однозначно ответить на этот вопрос и убедительно расскажет о том, как он достигает «верхней планки» в творчестве, вы ему ни в коем случае не верьте. Он либо тайно влюблен в вас и рассуждениями о недосягаемом для человеческого ума хочет завлечь вас в свои сети, либо безнадежно профессионален, как робот, и тогда ему тем более не дано ощутить в себе эту неподвластную пошлому рацио тайну творчества, рассказами о которой он пудрит вам мозги. Я – дилетант, смиренно признающий себя только инструментом выражения идеи, неизвестно какими путями пришедшей в мой мозг, и ничего кроме невнятного бормотания в ответ на этот, безусловно оригинальный и выстраданный вами вопрос, вы от меня не услышите.
Он привстал с кресла, картинно поклонился Натали и, все-таки немного лакируя свое утонченное хамство учтиво-карамельным тоном, продолжил:
– Предвосхищая ваш, вполне естественный интерес к тому, чем же все-таки, с моей точки зрения, отличается дилетант от профессионала, спешу сообщить, что вкладываю в эти слова несколько иной смысл, нежели те творческие импотенты, которые в миру гордо носят звания критиков. Для них дилетантизм – синоним примитивной кустарщины и дешевой самодеятельности, я же подобных людей вообще оставляю за бортом своих теоретических изысканий. Творец для меня начинает существовать только с той минуты, когда он уже подошел к определенному уровню владения основами своей профессии, который дает ему право называться крепким ремесленником. И уже после этого перед ним откроются две двери: или он станет «профессионалом», то есть человеком, работающим на конкретный, им самим предсказуемый результат и пытающимся при помощи идеи, имеющей надчеловеческую, божественную сущность, выразить свои мысли и чувства, или «дилетантом», всецело подчиняющимся идее и предоставляющим свои творческие возможности для материального воплощения тех ее сторон, которые она сама решится доверить людям. Короче говоря, профессионал – это гений, говорящий языком своего разума, а дилетант – безумец, пытающийся лепетать языком Вселенной. Справедливости ради следует сказать, что «верхней планки» в искусстве с равным успехом могут достичь и те и другие, ведь уровень этой планки диктует вкус большинства зрителей или слушателей, объективность которого весьма сомнительна и зависит от господствующей в данный промежуток времени моды на те или иные эмоции и чувства и способы их выражения. В споре этих творческих антиподов есть и чисто энергетическая черта, разделяющая их. Дилетант, растворившись в идее, начинает работать в режиме самосожжения, пытаясь подключить к творческому процессу инстинкты, еще не до конца задушенные цивилизацией. Те продукты творчества, которые он исторгает из себя, зачастую искренне удивляясь тому, как это после очередного «творческого успеха» он вообще остался жив, отличаются особой энергетикой «живого нерва», почти всегда пренебрегающей традициями ремесла. Профессионал же точно следует канонам жанра, и его произведения, при внешнем совершенстве формы, на эмоциональном уровне более холодны и сдержанны.
Нужно заметить, что вначале, довольно резво взявшись размазывать по эфиру несчастную девушку, попавшую под пресс его плохого настроения, Артур, мельком взглянув в сторону Натали, понял, что стреляет холостыми патронами. Вместо ожидаемого возмущения или гнева он увидел в ее глазах только напряженность мысли неглупого человека, пытающегося осмыслить услышанное, и какую-то особую, чисто женскую проницательность, безошибочно определяющую причины его хамства и в высшем, доступном только женщинам милосердии прощающую его.
«Какой я... да и причем тут зрители?» Еще только мелькнула тень мысли, а его мозг, подчиняясь заданному импульсу, уже послушно начал выдавать достаточно убедительные и логически связанные фразы, с помощью которых Карелину удалось выпутаться из ситуации, где он уже самому себе становился противен. И сейчас, закончив свою тираду, он уставился на ведущую программы, с тревогой ожидая ее реакции на это неприятное для него признание собственной вины. Натали поняла, что от фразы, которую она произнесет сейчас, зависит и характер их разговора, при малейшей ошибке рискующего превратиться в никчемную перепалку, и ее дальнейшие взаимоотношения с этим ершистым артистом, к которому она чувствовала не только профессиональный интерес.
– Спасибо за то, что сказали больше, чем хотели сказать, – тихо произнесла она и, заметив на лице строптивой «звезды» довольную улыбку, продолжила более уверенно, – ваше разделение творцов на дилетантов и профессионалов навело меня на мысль о том, что «герои нашего времени» слишком, можно даже сказать извращенно профессиональны. Куда-то исчезли образы, мелодика, господствуют штамп и ритмика... Что это – кризис, смерть культуры, или какой-то временной этап, который мы благополучно преодолеем и возвратимся-таки к безумию дилетантизма?
– А вы – умница, – признательная и одновременно извиняющаяся улыбка Карелина сказала ей, что все трудности позади. – Я уже было подумал, что мне опять придется рассказывать о том, с кем я сейчас сплю и кто был последним любовником моей бабушки, но теперь каюсь…, каюсь…
Он поднял обе руки вверх, а Натали, подыгрывая, изобразила вынимаемый из воображаемой кобуры пистолет и, наставив на Артура указательный палец, сказала подчеркнуто грозным голосом:
– Я оставлю вам жизнь только в том случае, если вы пригласите меня поужинать.
– А я разве еще не пригласил? Проклятый склероз...
Они оба рассмеялись, но Артур, уловив боковым зрением вытянувшееся лицо режиссера, поспешил вернуться к серьезному разговору.
-Видите ли, я не любитель пророчеств и долгосрочных прогнозов, поэтому давайте лучше попробуем разобраться в причинах этого, как вы выразились, «извращенного профессионализма», а там, может быть, до чего-нибудь и додумаемся…
Представим себе первобытного человека, у которого еще не было оснований гордиться плодами деятельности своего разума, который еще чувствовал себя младшим сыном Природы, полностью зависимым от ее милости. Единственным средством выжить для него было растворение в Природе, соединение с ней. И искусство пещерного человека имело только одну цель – самозабвение, самоотречение, слияние в экстазе творческого порыва с символами окружающей среды, для которых он был открыт и прозрачен. Определяющей чертой такого искусства была интуитивность, то, что я ставлю во главу угла, когда говорю об идеологии дилетантизма. Очистьте свое сознание от хлама современного искусства, забудьте все те стереотипы, которые успела внушить вам «профессиональная» культура и постарайтесь представить себе эпоху, когда талант еще имел счастливую способность, не задумываясь о путях реализации идеи, прямо и непосредственно воспроизводить в танце и музыке ритмы Космоса! К сожалению, этот блаженный период язычества длился недолго. Первобытный человек создавал символы космического бытия и истово служил этим символам. Однако логика общественного развития такова, что постепенно из общей массы выделилась группа более сильных, умных и циничных людей, способных оценить профессиональное, то есть подчиненное определенным целям использование символов, созданных языческим искусством. В природе людской психики лежит одна интересная особенность: все, что является порождением Бога, люди непременно сделают орудием дьявола, и искусство стараниями идеологической верхушки перестало быть самодостаточным, в него проникло рацио, подгоняющее экстаз самоотречения под надуманные стандарты. Это стало началом конца. Символ, созданный неистребимой людской потребностью в иллюзии, стал служить прикладным задачам, а само искусство из высшей способности человеческой психики – воссоздания тех черт бытия, которых она лишена в реальности, превратилась в инструмент тиражирования трафаретов поведения, или, в лучшем случае, бесстрастный механизм, профессионально портретирующий действительность.
– Но ведь были в истории человечества периоды, когда искусство создавало шедевры…
– Я понял, о чем вы хотите сказать, – прервал Артур Натали. – Я вовсе не утверждаю, что единственный по-настоящему ценный этап в истории – это заря человечества. Видите ли, здесь мы все попадаем в ловушку пошлой сказочки о том, что прогресс – это движение к какой-то цели и, следовательно, каждый предыдущий этап истории качественно хуже и несовершеннее последующего. Можете мне поверить, для Господа Бога одинаково ценен и троглодит с дубиной в руках, и средневековый рыцарь, и компьютерный гений Пентагона, потому, что все эти люди в процессе творческого познания мира в любое время решают одни и те же задачи: что такое любовь, смерть, долг, как разрешить противоречия между личностью и обществом и так далее. Духовная история цивилизации движется по кругу и мудрецы всех времен озабочены одними и теми же проблемами, которые поэтому и называются вечными. Рецепты каждого отдельно взятого исторического периода будут уникальными хотя бы потому, что угол зрения, под которым мы рассматриваем мир, неизбежно изменяется, но если считать, что с течением времени мы становимся мудрее, то придется признать, что современный человек знает о мире больше, чем Соломон или Эйнштейн. Прогресс количества неравнозначен прогрессу качества, и имея в своем распоряжении суперсовременные приборы, мы только нащупываем проблемы, которые успешно разрешили индийские мудрецы несколько веков назад.
Однако мы немного отвлеклись на общие закономерности, давайте «вернемся к нашим баранам». Искусство – это тот универсальный язык, с помощью которого историческая эпоха может поведать грядущим поколениям о своих духовных открытиях и прозрениях. И для того чтобы в истории возник период, особо урожайный на шедевры, нужны определенные внешние условия. Что объединяет, скажем, античность, эпоху Возрождения…ну, и эпоху Просвещения? Античность являет собой классический пример языческой культуры с ее многобожием, идеализацией достижений человеческого духа, слиянием духовного и физического начал и так далее. Это время, когда великолепным было все: государственное устройство, философия, литература, архитектура и, самое главное, отношение к тому, кто все это создавал – к человеку. Конечно, в космос они не летали, и вообще, в их жизненном укладе, с позиции современного человека, можно найти достаточно много неприятных черт, но что мы видим далее? Все периоды взлета человеческого гения как один берут на вооружение идеологию античности. Всякий раз, когда культура, одряхлевшая под бременем догм, канонов и запретов утрачивает понимание той высшей цели, ради реализации которой она родилась, наступает кризис. Люди, примеряя на себя внекультурную божественную сущность идеи, в любви начинают видеть пошлость, в трагизме – позерство именно тогда, когда идея становится инструментом, институтом идеологии, используемым для навязывания определенного взгляда на жизнь. И единственный реальный выход из кризиса, который способна найти культура – это возврат к язычеству, понимающему искусство как « сложный инстинкт, построенный на интуитивном понимании вечных ценностей, смысл которого в преодолении границ, поставленных человеку физической реальностью». Величие человеческого духа как мера всех вещей в эпоху Возрождения, отказ от условностей морали в эпоху Просвещения, да что там далеко ходить – открытая пропаганда чувственности в эпоху джаза и рок-н-ролла, все это – различные проявления идеологии язычества, составляющей основу нашей психики и как спасательный круг приходящей на помощь цивилизации в тот критический момент, когда она начинает задыхаться в тисках выдуманных ею самой искусственных трафаретов.
– К сожалению, наше эфирное время подходит к концу, – кинув быстрый взгляд в сторону режиссерской кабины, сказала Натали. –Я хочу поблагодарить вас от имени телезрителей за интересный разговор и…пока у нас есть пара минут, может быть вы хотите как-то подытожить свои рассуждения? Лично мне, уже просто так, чисто по-человечески интересно: когда вы включаете радио или телевизор и слышите то, чему внимает простой рядовой обыватель, вам не кажется, что все, что вы делаете – напрасно, и что после вашего ухода со сцены все тихо и мирно утонет в этом болоте, из которого вы нас так самоотверженно вытаскиваете?
– Ну что ж, если мой монолог можно квалифицировать как интересный разговор, то я охотно принимаю благодарность телезрителей, – снова не удержался Артур. –Не обижайтесь, видите ли, когда мне начинают приписывать какие-то мессианские цели, я чисто инстинктивно показываю зубы. Не нравится мне это, да и несправедливо по отношению ко многим моим коллегам, которые может быть и не смогут так цветисто и выспренно порассуждать, но дело свое делают искренне и честно. А за вопрос, если отбросить его последнюю часть, спасибо, кстати, вы вообще очень благотворно воздействуете на мои мысли своим молчанием, у меня даже возникла идея сделать с вами цикл передач, но это мы еще обсудим, а сейчас…пара минут у меня еще есть? - Натали, уловив краешком глаз фигуру режиссера, всеми мыслимыми и немыслимыми способами выражающего свой восторг и одобрение, удовлетворенно кивнула.
– Знаете, Натали, – очень медленно, подыскивая выражения, начал Карелин, – сейчас как-то стало признаком хорошего тона обличать массовую культуру, сетовать на бездуховность, но… я наверное повторюсь, если скажу, что так было всегда. Всегда существовала элитарная культура - искусство для немногих, которым небезразлично, для чего они родились и живут на этой планете, и искусство для всех остальных, необходимое для развлечения и заполнения досуга. У каждого времени свой язык и только на первый, поверхностный взгляд кажется, что наша культура в представлении потомков будет выглядеть механистичной, тупо воспроизводящей примитивный мертвый ритм машинной цивилизации. Что есть искусство – определит история, нам этого знать не дано, но жить будут те произведения, которые автор так смог начинить своей творческой энергией, что они уже существуют отдельно от него и каждый, кто имел счастье соприкоснуться с ними, совершенно естественно находит в них свои собственные мысли и чувства. Такое творчество, и другое, рекламируемое в одном ряду с противозачаточными средствами и кормом для собак, будут существовать параллельно друг другу, но пока на земле живет хотя бы один человек, имеющий потребность изредка смотреть в звездное небо, искусству для души ничего не грозит. Нужно только в любом, самом маленьком произведении стараться ставить предельную, глобальную вневременную цель и помнить, что реальность, окружающая нас – это не больше и не меньше, чем только то, что мы все договорились считать реальностью, и помочь человеку провести ту грань, которая отделит реальный вымысел от выдуманной действительности, воссоздать идеальный мир, воображая который человек станет лучше и чище, может только такая простая и одновременно непостижимая вещь, как талант. Вот, наверное, и все…
Погасли красные огоньки телекамер, в студии раздался громовой голос режиссера, благодарящего всех за отлично сделанную работу. Мимо героев передачи засновали осветители и операторы, а Артур и Натали все еще оцепенело сидели в своих креслах, думая каждый о своем. Вряд ли кто-то успел не то что оценить, но и просто отреагировать на происходящее, и только режиссер, еще ничего не видя, но каким-то сверхчутьем матерого журналиста, почувствовавшего сенсацию, автоматически нажал на кнопку, и вновь включенные камеры бездушно зафиксировали Натали Бенуа, почему-то опустившуюся на пол рядом с креслом и положившую голову на колени сидевшего напротив человека, и Артура Карелина, с изумлением смотрящего на собственную руку, гладящую волосы Женщины…..
Глава 2
Предвижу недоумение читателей, ожидавших, наверное, с первых же страниц моего повествования окунуться в события, героем которых будет какая-то особая личность, обладающая сверхъестественными возможностями и чертами характера, и получившего взамен этого описание вполне заурядного в своей обыденности диалога может быть и неординарных, но все-таки абсолютно земных в своих поступках и чувствах людей. Разумеется, при слове «сверхчеловек» наше воображение, воспитанное на мифах и вестернах, рисует образ высокого, патологически красивого супермена с особым голосом, взглядом, походкой, настолько выделяющегося из общей массы, что иначе как сверхчеловеком его назвать и невозможно. Увы, реальность всегда более прозаична, нежели мечты, и этот неувядаемый образ, на который хотели бы походить все мужчины и которым желали бы обладать все женщины, в действительности мало чем отличался от нас с вами. Нет, с внешностью у Артура Карелина был полный порядок: он был высок, великолепно сложен и лицо его, хотя и не совсем вписывающееся в каноны красоты, излучало такую энергию обаяния, которая позволяла ему считаться одним из красивейших мужчин планеты. Однако никаких молний во взоре, испепеляющих нехороших людей, никаких бугристых мускулов, справиться с которыми не смог бы и танк, у него не было. Конечно, особый шарм сценической сексапильности большого художника позволял предположить его некоторую исключительность, но для доказательства сверхчеловеческих возможностей этого все-таки маловато. И тем не менее, Артур Карелин принадлежал к живущей среди нас расе людей, коим судьба, по странной своей прихоти, подарила способность проникать в самую суть вещей, свободную от всяких домыслов и предположений. Итак, что же все-таки отличает сверхчеловека от обычного рядового мещанина?
Прежде всего, в жизни каждого типичного сверхчеловека есть период, о котором ничего не известно биографам, и на вопрос: чем он занимался с такого-то по такое-то время, сверхчеловек отвечает общими фразами, подслащенными особой мечтательной улыбкой. Невозможно рассказать нам, считающим свой образ жизни единственно возможным, о прекрасной поре ученичества, когда, совершив еще неосознанно поступок, оказавшийся пропуском в иную реальность и получив посвящение в эту реальность от великого мудреца, сверхчеловек начинает жить откровением великой тайны, дающей беспредельные возможности. Кто-то уходит в цивилизацию животных и растений и постигает тяжелую науку общения без слов. Кто-то идет в горы, где цивилизация «снежных людей» дает ему навыки управления стихиями. Кто-то опускается в глубины океана, получая неведомые ранее энергетические возможности от обитателей водной цивилизации. А кто-то совмещает все три пути, и тогда на Земле появляется титан, совершенный в своем единении с природой, для которого уже не существует нереального.
И тогда начинается та часть жизни сверхчеловека, связанная с его возвращением к людям, которую смело можно назвать подвигом. Как гиганту найти свое место среди карликов? Как, не возбуждая нездорового любопытства обывателя к своей персоне, приоткрыть ему ту завесу, которая скрывает нечто, очень нужное человеческому уму? Ведь не для кого не секрет, что общение с крокодилами и акулами намного безопаснее соседства с людьми, одержимыми невинным желанием выяснить: отчего это у такого же двуногого и одноголового, как и они, вдруг возникла потребность задуматься над смыслом жизни, да еще и поделиться своими открытиями? И не обязательно быть особо одаренным эрудитом для того, чтобы уяснить себе последствия подобного интереса к « белой вороне». Финал один – кресты, костры, пули, яд, психиатрические лечебницы… да, приходится признать, что прожив долгую, не всегда красивую жизнь, и, как ему кажется, чему-то научившись, в самых главных вопросах человечество продолжает совершать одни и те же ошибки, которые правильнее было бы назвать преступлениями. Конечно, у читателя неизбежно возникнет вопрос: а для чего же тогда сверхчеловеку его абсолютное могущество и в чем это могущество предметно выражается, если оно не в состоянии оградить его от прихоти злобных недоумков? А задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что слова «победа» и «поражение» в нашем понимании несут несколько иной смысл, нежели это демонстрируется нам окружающим миром? Разве может считаться проигравшим лист подорожника, съеденный животным? Он выполнил свое предназначение и ушел из нашего поля зрения для реализации иной, может быть гораздо более высокой миссии. Сверхчеловек не страшится смерти, ибо бывают ситуации, когда смерть является величайшей победой над обывательской серостью и для него в этом вопросе все гораздо яснее и понятнее, чем для нас с вами. Когда побеждает политика, неизбежно проигрывает нравственность, и цена за жизнь, предлагаемая сверхчеловеку его противниками, вряд ли достойна той моральной смерти, которую несет за собой предательство высших законов естества, стоящих над людскими законами. Можете не сомневаться – у сверхчеловека достаточно сил для того, чтобы растереть в порошок биомассу, обитающую в городах, или перевернуть наш шарик, даже не находя на нем точки опоры, но и в минуту самой страшной опасности у него не возникает и тени мысли о том, что можно пустить в ход эту силу, так как он, в отличие от нас, знает: нельзя уничтожить то, что создано не тобой. Вряд ли когда-нибудь нам удастся понять и прочувствовать эту тайну перехода из нашего мира в иной, близкий и родной сверхчеловеку своим совершенством, которой он живет, принимая мученическую смерть. А простой автоматический перенос логики совершения поступков банковского клерка, одержимого желанием стать президентом правления, или танцовщицы, выбивающейся в солистки, на деяния титана, стержень характера которого состоит из особого сплава знания, веры и мужества – занятие бесполезное, оно возвышает первых, но не вносит ясности в стиль жизни второго, поэтому давайте оставим отвлеченные абстрактные рассуждения и перейдем к конкретной личности, тем более, что именно для поиска ответов на эти сложные, неоднозначные вопросы я и взвалил на свои плечи тяжесть повествования о жизненном пути сверхчеловека.
Итак, Артур Карелин, пройдя все, уже упомянутые мной круги восторгов и разочарований ученичества, вернулся к людям и оказался перед дилеммой, решаемой каждым сверхчеловеком: какой путь избрать для выполнения той миссии, которая была возложена на него судьбой, выведшей его на эту дорогу? Философия показалась ему пустым жонглированием давно известными истинами, лишенным практического применения; занимаясь наукой, колосс, которому открыты все тайны бытия, потратил бы слишком много времени на борьбу с невежественными оппонентами; политика, при всей реальности ее власти была слишком нечистоплотным делом… оставалось искусство, способное посредством особой, неконтролируемой энергии затронуть невидимые струны, сыграющие для каждого человека ту, понятную только ему одному мелодию, услышав которую он…ну, тут уже любая фантазия бессильна. Была здесь, впрочем, и еще одна, немного эгоистичная причина. Дело в том, что любой проблемой человек может заниматься с удовольствием и полной отдачей только до тех пор, пока она держит в напряжении поиска все его естество без остатка, пока она способна предлагать неожиданные и непривычные ракурсы, с позиции которых можно, рассматривая мир, удивляться ему. И искусство, с его вечной неспособностью достичь полного и конечного идеала, давало такую возможность даже искушенному в тайнах природы великому мудрецу, предохраняя его от хандры обыденности.
Упорные занятия техникой вокала и актерского мастерства, проникновения в тайны режиссуры сделали Артура титаном и в этой области. Оперная и эстрадная сцены, кинематограф, драматический театр и рок-опера, покорившись ему, дали возможность общения с современниками на простом и понятном для всех языке, а литература стала своеобразной отдушиной, посредством которой он, говоря от лица выдуманных персонажей, смог приоткрыть некоторые черты своей сверхчеловеческой сущности. Не все было так просто и легко, как казалось в начале. Для творца, привыкшего к размеренной, полной высокого смысла жизни, темпы шоу-бизнеса оказались слишком жесткими, а отношения – откровенно циничными. Надоедливое обожание поклонников и хамские окрики критики, бесцеремонно указывающей, что тебе нужно делать и как, назойливое внимание прессы, выискивающей темные пятна в биографии, уравнивающие тебя с толпой, и еще много более мелких мерзостей были способны свести с ума человека, предпочитающего тихо и мирно, без оглядки на кого бы то ни было, наслаждаться любимым делом. И перед Артуром в полный рост встала проблема поиска оболочки, которая поможет ему выжить в атмосфере всеобщего поклонения.
Это был, пожалуй, самый великий подвиг, совершенный сверхчеловеком. Любому из нас знакомо чувство обреченной незащищенности в момент, когда та часть нашей души, сохраняющая зерно человеческого, еще не до конца задушенного социумом, которую мы старательно прячем даже от близких друзей, оказывается у всех на виду. Но с другой стороны, логика профессии артиста состоит в том, чтобы донести свои мысли до как можно большего числа людей, максимально расширить аудиторию, то есть в определенной степени идти у нее на поводу, а общество, основным развлечением которого является не разбор творческих достижений, а смакование интимных подробностей жизни известного человека, весьма мстительно относится к сокрытию таковых некоторыми своими кумирами. Обычный творец в подобном случае прибегает, мягко говоря, к некоторой полуправде, он придумывает себе так называемый имидж, некоторыми своими чертами роднящий его с простым обывателем. Но здесь речь идет о сверхчеловеке, и можете себе представить сложность задачи, которую пришлось решать Артуру, особенно если учесть, что сверхчеловек способен стать таковым только в том случае, если каждый его поступок, даже самый мелкий и незначительный, не будет противоречить законам Космоса, также непохожих на человеческие представления о жизни, как непохоже чистое горное озеро на загаженный промышленными отходами городской пруд. Титан не может себе позволить лгать даже в мелочах, малейшая измена Истине карается творческим бесплодием, и в отличии от просто артиста или просто художника, играющего в изобретенную им легенду, сверхчеловек, придумавший себе порок, сближающий его с современниками, обязан жить этим пороком всерьез, памятуя о том, что по изначальному смыслу Бытия человеческий грех является таким же действенным средством эволюции души, как и безусловная добродетель. Мысль о том, что оценка любого поступка зависит от угла, под которым будет рассматривать этот поступок посторонний наблюдатель, о том, что истинность наших падений и взлетов не может достоверно определяться в границах того физического мира, в котором мы имеем честь существовать, ибо он является только малой частью силы, сотворившей его и заложившей даже в наших недостатках могучий стимул для достижения идеала, который необходимо только увидеть и понять, слила в его сознании сверхчеловеческое с человеческим. И хотя, как оказалось, стать сверхчеловеком гораздо легче, чем, переборов все искушения красивой упаковки страстей и соединив в реальной жизни полное отрешение от того, что принято называть «земными помыслами» с горячим и заинтересованным участием в них, остаться им, Артур сумел разглядеть в извращениях нашего мира те естественные и прекрасные побуждения, которыми, вероятно, и руководствовался Бог, создавая его.
Однако здесь его ожидал такой удар, предсказать который не мог даже его тренированный и, казалось, готовый к любым неожиданностям мозг. Разрешив неразрешимое, приняв условия среды обитания и поначалу ощущавший себя вполне комфортно в новой оболочке, сверхчеловек внезапно почувствовал, что, относясь в глубине души с некоторым высокомерием к людским страстям и потребностям, он упускает нечто такое, что придает этому способу существования неповторимый шарм и обаяние, недоступные его прежней жизни. Случайность, этот вечный спасательный круг ищущего, дала ответ на вопрос уже тогда, когда Артур, измученный напряженными поисками эфемерного сгустка счастья, такого естественного для простых людей и почему-то ускользающего от его совершенного ума, уже расписался в собственном бессилии раскрыть тайну. Весна и глаза юной девушки, спешащей на свидание, сказали ему все, что он хотел знать и, как выразился бы поэт, сверхчеловек, которому все подчинялось в этом мире, остановился и безвольно опустился на колени перед давно забытой им в непрерывных баталиях с самим собой потребностью любить и быть любимым. До победы было еще очень далеко, ведь подчинить себе сущность какого-либо явления сверхчеловек может только пропустив ее через себя, а природа любви такова, что, окунувшись в нее, самый искушенный профессионал неизбежно становится дилетантом.
Желтая пресса радостно шелестела своими бумажками – бесчисленные романы Карелина следовали один за другим. Манекенщицы, актрисы, официантки, домохозяйки подобно фигуркам калейдоскопа составляли причудливые комбинации, однако главный узор так и не был сложен. Впервые сверхчеловек столкнулся с задачей, решение которой зависело не от него, и, мрачный и подавленный собственным бессилием, воочию убедившийся в том, что в этом мире мудрость и сила на одном этапе вполне могут обернуться глупостью и беспомощностью на другом, собрался искать любовь в иных мирах. Та степень свободы в распоряжении собственной судьбой, которой сверхчеловек достиг постоянным самосовершенствованием, позволяла ему лично определять сроки и условия своей жизни и Артур, посчитавший, что уже отдал людям все, что должен был отдать, настроился на обратную дорогу.
Нужно вам сказать, уважаемый читатель, что та часть жизни сверхчеловека, которая доступна вниманию средств массовой информации, также непохожа на скрываемую им от посторонних глаз, как крона дерева отлична от своего корневища. И вряд ли кто-нибудь мог даже предположить, что для напряженно и плодотворно работающего артиста основным делом был контроль механизмов политической и экономической жизни планеты. Во все времена обыватель, свято уверенный в собственной осведомленности о людях, решающих его судьбу, пребывает в блаженном неведении относительно существования тонкой прослойки интеллектуалов, незримо влияющих на принятие судьбоносных решений всеми нашими президентами, финансовыми магнатами и патриархами религии. Власть и возможности людей, более независимых от тщеславия и жажды обогащения, чем официальные государственные мужи, огромны, но и это содружество «серых кардиналов», в свою очередь, не подозревает о наличии силы, зорко следящей за всеми их помыслами и побуждениями. Я думаю, внимательный читатель уже догадался о том, что выразителем, так сказать материальным воплощением этого контролирующего органа, отслеживающего ход напряженной, никогда не прекращающейся борьбы между извечной людской потребностью переделать мир по собственному разумению и высшей, так никем до конца и не понятой целесообразностью Природы, был Артур Карелин. И по странной логике случая наше внимание оказалось прикованным к нему именно в тот момент, когда сверхчеловек, потерпевший поражение в попытках понять и приручить любовь и твердо решивший уйти с земной арены, занялся сотворением своего последнего шедевра в той сфере, где ему не было равных.
О существовании мудреца, незаметно, но решительно и определенно влияющего на политические события последних лет, Артур знал уже давно. Понимая, что наступит день, когда их пути неизбежно пересекутся, он внимательно следил за титаническим трудом человека, одержимого идеей изменить жизнь людей и подчинить ее благородной цели создания счастливой и гармоничной цивилизации. Верный негласному закону вмешательства в людские дела только на том этапе, когда остается последний шаг до события, приводящего к гибели или порабощению нетленной части человеческого «Я», принадлежащей не самому человеку, а силе, его сотворившей, Карелин наблюдал за вполне предсказуемой деградацией гения, не сумевшего, как, впрочем, и большинство его предшественников, найти ту золотую середину между глобальной гуманной задачей и рутинными каждодневными действиями, ведущими к желанному призу, которая позволит ему удержаться от совершения поступков, допускающих хотя бы косвенное насилие над высшими законами естества. Великий замысел губят мелочи, понять и принять эту истину способны немногие и Магистр, как называл себя человек, истово верящий в святость своей цели и искренне считавший методы ее достижения единственно правильными, был несказанно раздражен вмешательством в свои дела незримого противника, внимание которого он с некоторых пор стал ощущать. Разумеется, Магистр не мог и предположить, что ему противостоит существо, к поступкам которого следует подходить с совсем иными критериями, нежели те, которыми он привык мерить жизнь, и достигнув, как он считал, небывалого могущества, гениальный человек решил открыто померяться силами со сверхчеловеком, тем более что его план переустройства цивилизации находился в завершающей фазе и иметь в подобной ситуации за спиной соперника, не уступающего ему ни в интеллекте, ни в изобретательности было, по меньшей мере, неразумно.
Разработав хитроумную комбинацию, в которой, по его мнению, не было слабых мест, Магистр немедленно начал приводить ее в исполнение. Но у жизни свои причудливые изгибы и даже Магистру не дано было предположить, что таинственный незнакомец, мысли о котором, точно заноза, не давали ему покоя, забросив все дела, сидел в это время в своем роскошном кабинете и вцепившись руками в волосы, зачарованно смотрел на лежавшую перед ним фотографию. Натали Бенуа…Счастлив тот из нас, кому никогда в жизни не приходилось решать этой страшной дилеммы между долгом и чувством, предначертанностью и свободой выбора именно в тот момент, когда изменить что-либо уже невозможно.
Поначалу все шло просто прекрасно и Артур, увлеченный решением последней задачи, постепенно даже начал забывать о своих «любовных трагедиях». С таким противником как этот Магистр было приятно иметь дело! Человек, у которого хватило ума и таланта воплотить в технике идею полного контроля и управления психикой, на последнем этапе разработки прибора якобы случайно подставляется спецслужбам и продолжает работу уже под их «колпаком». Разумеется, ни одного государственного чиновника не посетило сомнение относительно его истинных целей, и Артур уже предвкушал свое участие в красивой и многосложной интриге, в финале которой он, убив сразу всех зайцев, сможет эффектно закончить свое земное существование. Но увы, судьба, эта синеглазая кокетка, как бы мстя сверхчеловеку за пренебрежение диктуемыми ее особой законами, в тайну которых Карелин упрямо не хотел проникать, полагая, что зная все наперед, жить будет совсем не интересно, подставила ему ножку на казалось бы абсолютно ровном месте. Натали Бенуа…Долгожданный подарок нарождающегося чувства объективно был совсем не ко времени, и сейчас Артур, уставившись на фотографию и свирепо терзая пальцами ни в чем не повинный карандаш, уже не мог думать ни о Магистре, ни о предстоящей операции.
«…Я ее здесь ни за какие коврижки не оставлю… Ха, не оставишь! Кто тебя будет спрашивать? И времени совсем нет, механизм уже включен, я просто не успею ее подготовить. Не привык я доверять женскому уму, но тут ничего не поделаешь. Она умница и хорошо меня чувствует, будем надеяться, сообразит, что к чему… В конце концов у меня всегда есть возможность вернуться, да и …нет, это было бы слишком жестоко – подразнить мечтой и тут же ее отобрать. Ладно, ввяжемся в бой, а там видно будет. Люблю, когда нет выбора, сразу все как-то становится на свои места…»
Он встал с кресла и принялся бесцельно бродить по кабинету, то улыбаясь, то хмурясь, то корча забавные рожицы невидимому собеседнику. Потом внезапно остановился у стола, видимо придя к какому-то решению, пошелестел лежавшими на нем бумагами, взял одну, и, приняв ораторскую позу, явно кого-то передразнивая, изрек, обращаясь к воображаемой аудитории:
– Совсем я что-то, знаете ли, расклеился, господа. Она сама во всем разберется, а я со своими возможностями и обязанностями, черт бы их побрал, вмешиваться в судьбу человека просто не имею права. И не лезьте ко мне со своими дурацкими советами. Если бы вы имели хотя бы малейшее представление о том, что мастер моего ранга, хе-хе, в интересах любого другого человека волен сделать все, что только придет в его гениальную башку, но в своих личных эгоистических целях не имеет права даже пошевелить пальцем, не говоря уже о том, чтобы повлиять на ход жизни любимой женщины, вы бы заглохли со своими соболезнованиями и только молча дивились бы моему мужеству.
Он даже всхлипнул от жалости к самому себе, вытер несуществующую слезу и, резко опустившись в кресло и закрыв глаза, пробормотал: «Вот так превратишь трагедию в фарс и жить легче становится».
А через минуту в человеке, выходящем из кабинета, уже никто не смог бы узнать легкого, искрящегося обаянием душку Карелина. Работа началась.
Глава 3
Ведущий эксперт специальной комиссии конгресса США Роберт Смит с отвращением смотрел на лежавшую перед ним на столе кипу газет. Газеты были разные: толстые и тонкие, столичные и провинциальные, разноязычные, но всех их роднил материал, помещенный на первой полосе. Крупный шрифт, красная краска, одни заголовки чего стоили: «Колпак над разумом», «Нас хотят превратить в роботов», «Убийство воли»…
«Представляю, что сейчас творится на телевидении… И чем убедительнее мы отпираемся, тем меньше нам верят. Дожили – журналисты толкутся в секретной лаборатории как на какой-нибудь светской вечеринке и ехидничают над Пентагоном, разучившимся охранять свои секреты. И докажи им теперь, что мы добрые Санта-Клаусы, радеющие о благе нации. Черт возьми, когда советуешь Президенту внимательнее отнестись к последствиям такого дела, он отмахивается от тебя, как от поганого москита, а провалилась операция – с милой улыбкой вешает эту дохлятину на своего лучшего друга. Я ведь такой умный, сквозь стены вижу, на Солнце без скафандра летаю, мне навести порядок на этой помойке – пара пустяков, а сам, наверное, уже некролог заготовил».
Он раздраженно закурил.
«Чья разведка постаралась? И какой смысл было выливать эти помои на нашу голову? Стащили чертежи прибора, дающего полный контроль над психикой любого человека, да еще попутно прихватили компромат на правительство не самой последней в этом мире страны! Это же операция века! Сидите себе тихо и радуйтесь, с такими козырями время и место для эффективного удара обязательно найдется, так нет же… Нет, здесь вообще ничего не стыкуется. Запросто отдать такие материалы ради дешевых воплей публики – это какой-то киношный ход. Сценарий для Голливуда. Политический кризис – здорово, ничего не скажешь, но платить за него такую цену…на это ни одна спецслужба не пойдет, я их логику знаю, тут что-то…господи, да как я это сразу не понял? Это какая-нибудь шайка моралистов – пацифистов, поборников эры всеобщего милосердия, это вполне в их духе… Но как им удалось провести такую операцию, нигде до этого не засветившись? Тут нужны классные специалисты, голыми лозунгами сверхсекретный объект не возьмешь. Орать на митингах и составлять дурацкие петиции – это одно, а так чисто переиграть наших умников…может оккультная секта, масоны? Эти парни давно уже прекратили поиски философского камня и занимаются булыжниками потверже и поувесистее… Нет, так я ничего не раскопаю, слишком много сил, которым это в принципе может быть выгодно, и слишком мало информации для того, чтобы понять их логику. Ну а если представить как можно точнее технику этой операции…»
Смит пододвинул к себе рапорт инспектора службы безопасности и внимательно его перечитал.
«…Ушли копии чертежей прибора и резолюция Президента о субсидировании и правительственном контроле проекта… Сами оригиналы не вынесешь – слишком большая кипа макулатуры, да и кому они нужны, хватит качественных копий. Талантливый парень, ведь если покопаться, то он оставил уйму косвенных улик, а зацепиться все равно не за что… Этот якобы главный конструктор, которого Магистр нам подставил вместо себя, конечно дока в своем деле, но здесь несет какую-то чушь. Утром проснулся, подошел к зеркалу, почувствовал мягкий, явно не физический толчок в область переносицы, и больше ничего не помнит. После введения в гипнотическое состояние рассказал, что какой-то человек, вышедший из зеркала, дал ему специальный миниатюрный фотоаппарат и велел сфотографировать всю документацию. Процедура досмотра шефа проекта не такая жесткая, как всех остальных, поэтому ему удалось выполнить «просьбу» незнакомца. Очнулся дома и тут же позвонил в службу безопасности. Мистика! А через день вышли газеты с фотографиями и подробным описанием прибора, и к мистике это уже не имеет никакого отношения. Дьявол, и надо же было Магистру связаться с таким олухом? Как будто я не смог бы обеспечить его инкогнито и без этого… Нет, все верно, выходит это у Магистра, а не у меня хватило ума предусмотреть даже такую нелепую ситуацию, когда…ага, а может этот таинственный гений – сам Магистр, ведь коды энергетических экранов, защищавших от внешнего воздействия мозг всех сотрудников, работавших над проектом, были известны только мне, ему и гипнотизеру, который их ставил. Гипнотизер уже давно на том свете и весь его архив сейчас проверяется, я отпадаю само собой, а вот Магистр…нет, мне точно пора в психушку, а то я и не до такого додумаюсь…»
Самым противным во всей этой истории было то, что Смит, с самого начала работы над прибором почти наверняка был уверен, что добром это не кончится. Все было логично, слишком логично, и только маленький червячок интуиции опытного профессионала посылал в его мозг непрерывные сигналы о каком-то элементе неестественности, надуманности ситуации. Спецслужбы выходят на человека, в одиночку занятого разработкой оружия, способного управлять мыслительной деятельностью любого индивидуума. Он, как будто только этого и ждал, соглашается продолжить работу под контролем спецслужб, для чего создается специальная закрытая комиссия при конгрессе, возглавить которую поручили Смиту. Чиновники, курирующие проект, уже присматривали для себя новые шикарные кабинеты, и только Роберт, снедаемый неясным предчувствием надвигающейся беды, метался в поисках прояснения этого неуловимого ощущения дисбаланса. Нашел его он только в тот момент, когда встретился с Магистром лично. Даже те струйки небывалой, нечеловеческой мощи натуры этого монстра, которые просачивались сквозь ширму обаяния и доброжелательности, внушали ужас. Человек такого калибра просто не мог играть по чужим правилам, если только они не были частью его плана, и Смит прочно утвердился в мысли о том, что Магистр просто использует возможности их комиссии в каких-то своих, далеко идущих целях, проникновение в тайну которых небезопасно даже для него, личного друга Президента. Интуитивно Роберт чувствовал, что страшный партнер прекрасно осведомлен обо всех его подозрениях, и то, что Магистр вместо того, чтобы заблокировать и вывести его из игры, а это было ему вполне по силам, учитывая безграничное влияние на Президента, которое он приобрел в последнее время, спокойно позволяет ему работать дальше, нервировало еще больше. Согласитесь, неприятно осознавать свое непонимание логики противника, но еще тревожнее ощущать свою неспособность просчитать логику союзника.
Все попытки прекратить работу над проектом встречали бешеное сопротивление Президента, и Смит волей-неволей был вынужден продолжать эту странную и малопонятную игру. Напряженное ожидание катастрофы, которая наконец-то внесет ясность в ситуацию, окончилось в ту минуту, когда он увидел эти газеты с чертежами прибора, но и теперь ему пришлось признать, что, придя к долгожданному финишу, он был также далек от прозрения, как и вначале пути. При любом раскладе положение дел требовало решительных действий и сейчас, опасливо перебрав все мыслимые и немыслимые версии, Смит все-таки нашел в себе смелость остановиться на той, вокруг которой уже долгое время бешено крутились его мысли.
Выход был только один, и Роберт с ненавистью посмотрел на телефонный аппарат. Решиться без какой-либо серьезной подстраховки на откровенный разговор с Магистром было сложным делом и все же, несмело нажимая на кнопки телефона, Смит испытывал одновременно ужас существа, утратившего вдруг инстинкт самосохранения и вполне естественное удовлетворение аналитика, которого судьба за шиворот волочет к разгадке тайны, долгое время не дававшейся в руки. И ожидания не обманули его.
– Добрый день, Роберт, я ждал вашего звонка, – произнес мягкий голос после первого же сигнала.
– Здравствуйте, Магистр, – немного севшим от волнения и табака голосом ответил Смит.
– Можете не рассказывать о наших проблемах, я уже все знаю и почти уверен, что смогу вам помочь…
Доброжелательность в голосе Магистра была сплавлена с металлом примерно в равных пропорциях.
«Оперативно действует, – подумал Смит и решил немного польстить опасному союзнику:
– Я просмотрел все варианты и понял, что без вашей помощи мне не справиться. Мы имеем дело со сверхъестественным, а здесь наш хваленый аппарат бессилен, хотя, разумеется, мы делаем все возможное.
– Задача не так уж сложна, конечно для человека, обладающего определенными навыками, – барственная снисходительность Магистра внушала почтение и одновременно раздражала. – Любой поступок, даже мысль, получает соответствующее отражение в тонких эмоциональных слоях нашего мира, и расшифровать эту информацию – дело техники. Я знаю, кто этот человек, и готов отдать его вам, но попрошу кое-что сделать взамен.
«Началось», – подумал Роберт, опускаясь в кресло, и окончательно севшим голосом сказал:
– По правде говоря, я был бы просто счастлив, если бы вы отдали этого человека не мне, а Президенту и попросили бы его лично заняться этим вопросом, но, как я понимаю, в моем положении выбирать не приходится, поэтому я вас внимательно слушаю.
– А вы молодец, – рассмеялся Магистр. – Искренность должна вознаграждаться, тем более что я давно за вами наблюдаю и имею на вас определенные виды, поэтому буду откровенен. Вы – профессионал и прекрасно понимаете, что в нынешней ситуации Президенту и его команде конец. Отставка – дело ближайших дней. Этот таинственный гений, преследующий какие-то свои цели, сам того не подозревая, сыграл на моей стороне. Вам очень хотелось узнать, что я замышляю на самом деле, соглашаясь на совместную с государством работу над прибором? Видите ли, дорогой друг, я принадлежу к определенной категории людей, для которых то, что является откровением для всех остальных – уже пройденный этап. Этот прибор – бездарный примитив, способный решать только локальные задачи, к моим целям имеющие лишь косвенное отношение…
– Я вас понял, Магистр, – радость озарения талантливого человека, наконец-то разгадавшего мучившую его загадку, все же перевесила ту чашу весов, на которой лежало возмущение циничностью этого дьявольского плана. Да и, честно говоря, характер профессии Смита не предполагал какого бы то ни было устойчивого внимания к почти уже атрофировавшимся мукам совести, – прибор однозначно античеловечен, и, приняв участие в его разработке, наше тупое правительство повязало себя преступлением перед цивилизацией, которым его очень легко можно шантажировать…
– Да, мне пришлось только слегка засветиться перед спецслужбами, как они тут же набросились на эту простенькую наживку, – отозвался Магистр. – Вы были единственным человеком, который что-то заподозрил, а у остальных тщеславие и отсутствие принципов отбили всякую охоту добраться до сути. Честно говоря, я придумал для них более щадящий финал, чем этот гений-одиночка, но увы…все случилось так, как случилось. Ладно, бог с ними, давайте лучше поговорим о ваших перспективах. В ближайшее время произойдет управляемая мной смена верхушки госаппарата, достойных людей я уже подобрал, а лично вам я намерен предложить очень солидный пост с неограниченными полномочиями, соответствующий вашему уму и опыту.
– Магистр, мне очень лестно ваше предложение, но…, – попытался прервать своего собеседника Смит, но Магистр властно продолжил:
– Я прекрасно понимаю все ваши сомнения, у вас просто нет времени для того, чтобы реально просчитать ситуацию, иначе бы вы поняли, что блефовать мне нет никакого смысла. Уничтожить вас я мог бы и раньше, и посудите сами, разве стал бы я делать вам все эти предложения по телефону, не будучи стопроцентно уверенным в том, что расшифровка нашего разговора ляжет только на мой стол? Кроме того, разрешите мне также сказать, что оставаясь в прежней компании вы, выполняя служебный долг, обязаны будете выйти на человека, рассекретившего прибор, и попытаться его нейтрализовать безо всякой моей поддержки, а это гарантирует вам похоронный оркестр, салют и место на лучшем кладбище нашей благословенной столицы, поскольку вы даже приблизительно не можете представить себе масштабы личности этого мастера. Простите мне, дорогой друг, такой тон, – доля бархата в голосе Магистра снова поползла вверх, – но счет сейчас идет на секунды, и оттого, насколько быстро вы сориентируетесь, зависит исход моей комбинации и ваше будущее…
Артур выключил магнитофон и с довольным видом, даже слегка пританцовывая, прошелся по кабинету.
«А ты начал терять квалификацию, видимо сказывается отсутствие достойных противников. Стоило немного поиграть по твоим правилам, и ты расслабился, начал пускать мыльные пузыри. Что ж, придется брать на себя еще и педагогическую миссию и внушать зарвавшемуся отличнику чужую мысль о том, что всех умных людей губит самоуверенность, и лучше уж десять раз перестраховаться, чем один раз недооценить соперника. Композитор ты хоть куда, и партитуру расписал мастерски, вот только не учел, что у таких солистов как я, есть склонность к импровизации. Смит очень неплох и дожал ты его профессионально, но начинать первую часть произведения не с главной, а с побочной партии – это же противоречит самым элементарным законам музыкальной формы. А я очень не хочу, чтобы премьеру твоей симфонии освистали, так что прими уж мою скромную, бесплатную помощь…»
Артур подошел к роялю и, не присаживаясь, наиграл одной рукой приятную мелодию.
«Что-то подобное, по твоему гениальному замыслу мне должен будет пропеть Смит, но я почему-то уверен, что ничего, кроме фальшивого кукареканья, от него не услышу».
Он сел за рояль и громыхнул резким диссонирующим аккордом. Сверхчеловек довольно часто занимался моделированием реальных жизненных ситуаций с помощью музыки, пытаясь найти наиболее благозвучный вариант разрешения земных коллизий. И сейчас он терзал инструмент до тех пор, пока ему не удалось выстроить красиво звучавшую гармоническую цепочку, завершившуюся величественным аккордом.
«Вот так, или почти так все должно закончиться!»
Артур резко крутанулся на винтовом табурете, вскочил и, включив магнитофон на перемотку ленты, пропел заключительную фразу знаменитого рахманиновского романса: «…Я жду-у-у тебя!»
Глава 4
Роберт Смит докуривал вторую сигарету, сидя в кресле, стоявшем посредине богато обставленной гостиной карелинского особняка. Прошло уже целых двадцать минут с того момента, как слуга, проводивший его сюда и сказавший, что хозяин знает о его визите и сейчас появится, вышел, а Карелина все еще не было. Разумеется, поведение сверхчеловека, конечно же не ожидавшего, что его так быстро вычислят и по логике ситуации обязанного встретить Смита на пороге, не вписывалось ни в какие рамки, но как вы сами понимаете, судьба в последнее время совсем не баловала Роберта противниками, которым можно было бы диктовать свой взгляд на вещи, и он уже научился относиться к подобным проблемам по-философски, не подгоняя события. Конечно, еще пару дней назад Смит, оказавшись в подобном положении, был бы весьма далек от того состояния спокойной уверенности, которое непробиваемым панцирем защищало его от происков маленького зверька первобытной осторожности, все еще продолжавшего трепыхаться в его мозгу, распространяя вокруг нестерпимое зловоние страха. Но человек, наверное, все-таки самое гибкое существо и Смит, неожиданно даже для самого себя, сумел очень быстро приспособиться к новым обстоятельствам, еще вчера казавшимся нереальными.
Перейдя Рубикон разговора с Магистром, Роберт спокойно пускал кольца дыма в сторону огромного зеркала, украшавшего стену, лицом к которой его усадили, прекрасно зная о том, что никакое это не зеркало, а только тонированное под него стекло, укрывшись за которым его сейчас рассматривает сверхчеловек. Это состояние радостного предвкушения предстоящей схватки ни в коей мере не было следствием недооценки могущества противника, оно ничем не напоминало безумную отвагу фанатика, гибнущего за идею, или наглую самоуверенность параноика, стремящегося достичь цели любыми средствами, даже ценой собственной жизни. Нет, Смит прекрасно осознавал всю опасность своего участия в реализации плана Магистра, каким бы продуманным он ни казался, однако, по-видимому, в его жизни наступил тот переломный момент, который неизбежен в судьбе любого незаурядного человека, играющего в опасные игры, когда интрига, в которой он участвует, так захватывает его, что за возможность дойти до конца и насладиться красивым и неожиданным финалом, он не колеблясь готов отдать то, что для него имеет самую высшую цену.
Неистребим в нас этот азарт игры; ставки разные и зависят они от масштаба личности игрока: кто-то ставит на чувства, кто-то – на деньги, кто-то на власть, а кто-то – на соседскую курицу, но ощущения, переживаемые игроком в этот момент испытания собственной возможности шагнуть за черту, которую ты проводишь для себя сам, одинаковы для всех. И сейчас Роберт каждой клеточкой своего тела, вибрирующего в сладком ожидании, чувствовал эту, неизвестную ему прежде ирреальность состояния чудака-альпиниста, бросающего уютный комфорт цивилизации ради покорения вершины, уже десятки раз покоренной его предшественниками, или чудака-филателиста, отыскавшего редкую марку, которой уже владеют те, кто может себе позволить ее просто купить.
– Добрый день, Роберт, наконец-то я вас дождался, – услышал он голос, звучавший всюду, так, что невозможно было определить место, где находилось существо, издававшее этот звук. Псевдозеркало отодвинулось в сторону и из глубокой ниши в стене вышел сверхчеловек.
Артур остановился в нескольких шагах от Смита и, с усмешкой глядя на него сверху вниз, сказал:
– Представляю, каким гением вы сейчас себя чувствуете – поведение сверхчеловека просчитал и даже место, где он прячется, сумел точно определить…
Карелин щелкнул пальцами, и зеркало снова вернулось в прежнее положение, закрыв собой нишу.
Роберт попытался встать, прекрасно зная о невыгодности положения сидящего человека, вынужденного визуально чувствовать себя маленьким и ущербным по сравнению с противником, стоящим на ногах, но Артур брезгливо махнул рукой, одновременно останавливая движение Смита и как бы говоря самому себе: господи, и с таким недоумком мне придется иметь дело! – и опустился на стоявший вплотную к стене диван. Смит, оказавшийся в одиночестве посреди огромной гостиной, почувствовал себя беспомощной инфузорией, извивающейся на столе микроскопа. Вдобавок ко всему Карелин, точно рассчитавший даже такие мелочи, как положение своего визави во время разговора, расположился немного сбоку, и Роберту при общении волей-неволей приходилось либо скашивать глаза, либо поворачивать к противнику голову, что также создавало дополнительные неудобства.
– Вы можете пересесть поближе ко мне, – продолжал ехидничать Артур, давая понять, что ни одна мысль Смита не является для него тайной, – только вряд ли это вам что-нибудь даст.
Он хищно метнул свое тело к Роберту и, повернув его вместе с креслом к себе, сказал:
– Надеюсь, вы уже поняли, что разговор пойдет совсем не в том русле, которое так талантливо проложил для вас Магистр. Не стоит утруждать себя озвучиванием его предложений, у меня было достаточно времени для того, чтобы ознакомиться с ними и оценить их неординарность.
Смит смотрел в лицо знаменитому артисту, на котором, однако, отсутствовала его «фирменная» улыбка, в его глаза, обычно светлые, но сейчас казавшиеся почти черными, и медленно возвращался в реальность. План Магистра теперь уже казался ему миражом, примитивной и нелепой сказкой, над которой откровенно издевался умный и жестокий противник.
– Видите ли, дорогой друг, – передразнил Артур интонацию Магистра, – ваш великолепный босс настолько увлекся своей хитроумной комбинацией, что просто перестал реально представлять себе соотношение сил. Он прекрасно осведомлен о моих возможностях, и вместо того, чтобы насторожиться гладкостью продвижения вперед, успокоился, наверное решив, что достаточно силен для того, чтобы посадить меня на короткий поводок. А между тем, все то время, когда я милостливо позволял ему себя вычислить, он исправно кушал хорошо приготовленную дезинформацию, и теперь я ему гарантирую такое несварение желудка, которое отправит его на тот свет.
Роберт быстро отвел взгляд от физиономии Карелина, стараясь как можно глубже спрятать от него то ощущение твердой почвы под ногами, смутные блики которого зарябили в его глазах. Этот самоуверенный нахал, самозабвенно упивающийся своим превосходством, не замечал, что совершает те же ошибки, в которых только что упрекал Магистра, а значит бой еще не проигран и ситуацию вполне можно будет повернуть в свою пользу.
А Артур, словно не замечая перемены настроения Смита, продолжал глумиться над Магистром: