ПОЛЕ ЧУДЕС... В СТРАНЕ ДУРАКОВ 1 страница

 

 

Три вещи не прощаются женщинам. Но никто не зна­ет, какие и почему.

Янина Ипохорская

 

Не будем лицемерить: чего греха таить, листать женские журналы так сладко, так приятно. Что‑то гладкое и блестящее, очаровательные флакон­чики, парящие в невесомости туфельки, мелькают вкусные слова – что‑нибудь вроде "пастельный", "воздушный", "уютный"... Колонки разброса­ны по страничкам так элегантно, тут шрифт – там цвет. Это чтобы нам было нетрудно, глупеньким: никто ведь не читает глянцевые журналы внимательно, рассеянный взгляд нужно заманивать и ловить.

Лично мне случалось читать женские журналы исключительно из прак­тических соображений – когда появились предложения что‑нибудь для них написать. Элементарная корректность требовала ознакомиться, хотя, если честно, давалось это всякий раз нелегко. Когда открываешь любой – называйся он хоть "Фам фаталь", хоть "Верунчик" – точно знаешь, что сейчас будет. Тебе будут нечто продавать, сначала убедив, что у тебя это­го нет.

Бизнес есть бизнес. Реклама тряпочек и косметики – почему нет? Это кра­сиво, а бежать покупать "оттенки сезона" никто не заставляет. Реклама чу­додейственных диет и новейших процедур – так "не любо – не слушай, а врать не мешай", ведь даже у самых доверчивых из нас есть кое‑какая го­лова на плечах. Все мы знаем, что, в общем‑то, нужно меньше есть и боль­ше двигаться, чудес не бывает – или бывают такие, что не обрадуешься. И все мы знаем, что "ничто так не старит женщину, как возраст". И что эф­фект дорогого косметического салона ("революционная технология омоло­жения" – альфа‑гидрокси‑что‑то там, лифтинг‑пилинг, церамид‑коллаген... что следующее?) – продержится до первого аврала на работе или ангины. И что нормальная физическая нагрузка – это струйка пота, гри­маса напряжения на лице и ноющие мышцы назавтра. Барышня на картин­ке демонстрирует чудеса гибкости и растяжки, не поведя бровью и все с той же сияющей улыбкой – надувные у нее гантели, что ли?

Но это все еще цветочки. Ягодки – это философия жизни, то есть того представления о женщине и ее жизни, которое остается как бы в тени фи­гурных флакончиков и супердиет.

"Теперь, когда моя грудь выглядит нормально, я счастлива".

"Браво косметике! Именно она дарит каждой женщине уве­ренность в себе".

"Если вам что‑то не нравится в том, что он делает в постели, об этом можно сказать с улыбкой – но только с нежной улыбкой".

"Благодаря интеллекту и мускулам он чувствует свое превос­ходство над женой".

Это – крупным шрифтом. Мелким – история Вали С., которая "не удержа­ла ЕГО" – то ли потому, что не пользовалась новейшим эпилятором, то ли улыбка была недостаточно нежной. Будет, конечно, и история Марины П., у которой все кончилось хорошо, – то есть ей купили цветы, признались в "чувстве" и разрешили не увеличивать бюст хирургическим путем. Как го­ворится, "спасибо, дяденька"...

Все мы знаем, что слезные письма в редакцию пишутся в редакции же, со­веты передираются из одного и того же источника (разумеется, переводно­го). А я еще знаю, что в этих изданиях часто работают вполне тонкие и умные женщины, которые, стесняясь, заказывают психологам "матерьяльчик" с пожеланиями "побольше конкретных советов", хотя про свою соб­ственную жизнь они никогда не стали бы слушать расхожие премудрости, весь этот психологический ширпотреб, "пучок на пятачок". (Между про­чим, даже на нормальной – личной и конфиденциальной – психологиче­ской консультации советы дают крайне редко и осторожно.) Но – "по­зиция нашего руководства", но – "наших читательниц интересует кон­кретика"... Работа есть работа, позиция руководства – это серьезно, как понимают все большие девочки. Я с нежностью вспоминаю редакторов и корреспонденток, с которыми мы отчаянно пытались вдуть хоть искру жиз­ни, юмора, сомнения в пластиковую упаковку "женского жанра", в этот придуманный мир. Получалось, прямо скажем, когда как и не совсем. Жить в кукольном домике, где хозяйка Барби, тесно.

Вот, например, какими вопросами мучаются "наши телезрительницы" – по мнению программы "Женские уловки", или "Дамский зал", или "Секретики женского счастьица".

• Может ли женщина сама проявить инициативу и познакомиться с понравившимся мужчиной или нужно ждать, когда он "обратит внимание"?

• На какие темы можно (нельзя) говорить при первой встрече (на­пример, может ли женщина говорить, что у нее – "серьезные на­мерения" или выспрашивать про его личную жизнь и т.д.)?

• Стоит ли рассматривать приглашение в ресторан как приглаше­ние в постель?

• По каким признакам определить, что мужчина – типичное "не то"?

• Можно ли знакомиться с женатыми мужчинами?

• Стоит ли ради "него" резко менять образ жизни (например, часа­ми сидеть дома и ждать звонка)?

• Что делать, если он говорит, что любит, но жениться не хочет?

• Можно ли говорить про свой возраст?

• Можно ли выспрашивать про его личную жизнь?

• Можно ли при мужчине говорить, что сидишь на диете, отказы­ваться от еды, говорить: "Я такая толстая..."?

• Можно ли говорить о себе, о своих интересах или лучше спраши­вать его?

За каждым таким вопросом (а они вполне могли примерно так и задавать­ся) что‑то да есть – только никто не потрудился выяснить, что именно. Например, в этом впечатляющем, хотя и неполном списке из моего архива сразу бросается в глаза, что большинство "роковых вопросов" связаны с разрешением (чьим, интересно?) и, в частности, с разрешением говорить. В самом деле, тупо молчать и хлопать ресницами как‑то совсем уж дико. А откроешь рот – явно сделаешь что‑нибудь не то. Дорогая редакция, по­могите!

У меня при чтении такого рода списков возникают совсем другие вопросы. Что же надо было сделать с девочкой, чтобы до такой степени вытравить из ее общения с представителями противоположного пола даже тень какой бы то ни было естественности? Почему отношения с мужчиной в этом "раскладе" полностью лишены радости – ни интереса, ни удовольствия, один сплошной страх ошибки? Почему воображаемый мужчина, которому словно сдается какой‑то бесконечный экзамен, такой убогий, слабый, не­интересный? Почему "наши телезрительницы" совершенно не предполага­ют – судя по вопросам, – что они сами могут в общении с мужчинами хо­теть разного, искать и находить разное? Где хоть одно упоминание о том, что тело, душа, разум, дух женщины вообще имеют собственные – и раз­личные – потребности?

В пространстве плавает некая виртуальная женщина, у которой нет ни биографии, ни чувств, ни возраста, ни самооценки. Она – надувная игруш­ка, причем не обязательно из ассортимента секс‑шопа – может быть рек­визитом и в гостиной, и на кухне, и в офисе. Как говорится, за что купят – то и отработает.

Я не верю в массовый врожденный идиотизм – ни женский, ни мужской. Когда милая и неглупая тележурналистка говорит извиняющимся тоном: "Нашу передачу смотрит такой контингент – домохозяйки, сами понима­ете, что они могут спросить. Главное, с ними надо попроще, на их уров­не", – для меня это многое проясняет. В частности, происхождение "на­дувной куклы". Обратите внимание, как гармонично дополняют друг дру­га страх "сказать не то" аудитории – и покровительственное "что они могут спросить" у "дорогой редакции". При всех различиях в образова­нии, возможностях, амбициях – полное единство в главном: они не лю­бят женщину.

Не нравится она им, неинтересна. Ее можно только использовать – а на что она еще годна, не разговаривать же с ней, в самом деле? Одна "домохо­зяйка" сказала по этому поводу так: "Не могу я смотреть эти женские про­граммы, тупость какая‑то. Вот "В мире животных" – это да, детские есть интересные, документальное кино, даже футбол. Там хоть жизнь, происхо­дит что‑то". Может быть, эта женщина не знает многого. Но и "ее уровня" вполне достаточно, чтобы не путать жизнь с ее отсутствием. Мертвой – "надувной" – ей быть не нравится.

И если к самим журналам и телепрограммам у меня вопросов нет – они такие, какие только и могут быть, то есть какие купят, – то к нам, поку­пающим или хотя бы перелистывающим, вопросы есть. Мне интересно, что нас привлекает в этом мило упакованном кукольном царстве. Конеч­но, мы имеем право предпочесть эту картину мира и самих себя про­чим – так же, как имеем право питаться сплошь жирными пирожными с ядовитым розовым кремом. Но по крайней мере понимая, что это вред­но... Нам кажется, что мы воспринимаем "жирную розочку" глянцевых страниц иронично, с безопасного расстояния. Так ли это? В самом ли деле глянцевая сласть безопасна для самооценки и достоинства или все‑таки эксплуатирует наши слабости и потихоньку питает старый и могуще­ственный миф о женской глупости, мелочности, тщеславии, зависимо­сти – короче, принадлежности к "колонии паразитов" или в лучшем слу­чае – к "низшей расе"? Тогда тем более интересно, на чем нас, чем нас, за что – в смысле за какую веревочку...

На любом тренинге продаж, где обучают тонкостям манипулирования че­ловеческими слабостями, говорят примерно следующее: вы продаете не товар, вы продаете удовлетворение какой‑то потребности, исполнение же­ланий, мечту... Какие потребности требуют "глянцевых сладостей"? О, их немало! Даже неполный список впечатляет. Например, такой:

• Потребность в том, чтобы с нами поговорили.(Неспроста в боль­шинстве изданий к нам обращаются прямо – ну просто виртуальная подружка!) Нам гораздо чаще, чем мы это замечаем, нужна поддержка, общение – причем специфически женское, не осуждающее интерес к собственным ногтям или качеству кожи, рассыпающее калейдоскоп дета­лей... "Мне все про тебя интересно и важно, давай расслабимся и помеч­таем... Я могу тебя развлекать, забавлять, утешать... Я всегда с тобой... Только не забудь подписаться..." Интересно, от кого мы предпочли бы это услышать и не услышим – ни тогда, ни теперь, ни потом?

• Потребность в обновлении,в том, чтобы "начать новую жизнь с поне­дельника", изменить что‑нибудь в своей внешности, гардеробе, привыч­ках – да какая разница? Все мы так или иначе чем‑нибудь не вполне удовлетворены, да еще есть страх перед серьезными изменениями (что‑то нам подсказывает, что цена их может оказаться высока). Но вот рево­люционное изменение цвета лака для ногтей, подсказанное, то есть раз­решенное журналом, – это можно, это даже нужно. Так и потребность в новизне сыта, и овцы боязни перемен целы. Жизнь многих женщин так ужасающе монотонна – в сущности, такую монотонность только женщи­ны и выносят, – что потребность "сменить кожу" часто становится про­сто отчаянной. А голоса сирен нашептывают: это можно, это близко, ни­чего не надо решать и всерьез менять, только купи – и вот тебе новая ты! И еще купи, и еще... Интересно, насколько мы контролируем это про­мывание мозгов, а насколько оно нас?

• Потребность в руководстве, в получении санкций: носи то, не ешьэто, делай так‑то! При этом стандарт задается чуть повыше читательско­го, что создает дополнительный "фактор защиты": так делают правиль­ные, классные, модные. Не слушай мамочку, тетеньку, дуру с работы – слушай меня, и ты будешь права, а они – нет! Каждая женщина с детства слышала сотни замечаний, от которых практически не было защиты: вне­шность, манеры, "ты же девочка". Следовать им во взрослой жизни глупо, оставаться вовсе без них и положиться на себя трудно и страшно. Тетень­ке и дуре с работы возразить сильно хочется, но для этого нужно серьез­ное прикрытие. Журнал его дает, при этом косвенно обычно намекает на то, что на самом деле миром правят богатые мужчины, а вовсе не мамоч­ки с тетеньками, а слушаться надо сильного. Научись нравиться, убла­жать, угадывать желания и воплощать мечты – получишь влияние, даже власть. Потому что в мире куклы Барби по‑другому ты их не получишь никогда... Интересно, насколько мы на самом деле не уверены в себе?

• Потребность ощутить хотя бы иллюзорное благополучие,забыва­ясь, заглядеться на блестящее, яркое, из какой‑то невзаправдашней и прекрасной жизни залетевшее... "Так ребенки‑нищенки веками барские разглядывают елки..." В реальности бывают болезни, страх перед буду­щим, нереализованные способности, одиночество без семьи и совсем уже беспросветное одиночество в семье, – как бывают и минуты полноты и счастья, которые не покупаются, а только дарятся или делаются своими руками. Там – "аромат сезона", семь способов избавиться от волосков где‑нибудь, где эти волоски "отравляют всю мою жизнь", плюс рассказ о чьей‑то сердечной драме с хорошим концом. В журналах, как и в дамских романах, все всегда кончается хорошо. Зловредные волоски побеждены; ты пахнешь тем, чем следует пахнуть в этом году. Ты контролируешь свой вес, свой стресс, свою жизнь – только не вспоминай о ней, а если что‑то беспокоит, купи игрушку, и тебе будет казаться, что ты не снару­жи, как Девочка со спичками, а внутри... Там, где никогда не случается ничего плохого... Вы никогда не задумывались, почему Фея‑крестная дала Золушке такую жесткую инструкцию относительно полуночи? Не­ужели не в ее волшебных силах было оставить девочку на балу, дать ей забыть о горшках и реальном месте в жизни? Похоже, что мудрая Крест­ная хорошо понимала простую вещь: для того чтобы "все кончилось хо­рошо" даже в сказке, как минимум следует знать меру и оставаться самой собой. Иллюзии прекрасны, когда им отводится безопасное место – сны, мечты, "мыльные оперы"... и женские журналы, если на них не "под­сесть". Интересно, многие ли из нас отваживаются честно признать, что сплошь и рядом иллюзии контролируют нас, а не наоборот?

• Просто потребность в красивом.Вы заметили, что еда на глянцевых страницах красивее, чем на тарелке? Ни таких фруктовых салатов, ни столь безупречных губ, ни вот так свободно летящих шарфов не бывает. Говорят: "Красиво, как на картинке". И мы хотим жить красиво, прекрас­но понимая, что так красиво не бывает. Все равно хотим. По тем же самым причинам, по которым шофер‑дальнобойщик лепит на стекло Клашу Шиффер, хотя все его прошлые и будущие женщины будут от нее сильно отличаться, а сменщик все равно не поверит, что это "его девчонка". Мы тоже заслужили, черт возьми, этот "глоток глянца" своими сумками, обо­дранными подъездами, всей этой вечной барачно‑коммунальной строй­кой, в результате которой все равно получалась мерзкая блочная девяти­этажка. Быт прошедшей эпохи был враждебен человеку вообще, а чело­веку‑женщине – в особенности. Поддержание жилья в порядке букваль­но означает бесконечный вывоз грязи. Теснота не дает уединиться. Все предметы против: пылесос дико воет, краны капают ржавым, соседи за­ливают (у них краны такие же), в телевизоре помехи, слышимость блоч­ная... И несмотря на гнусную шутку о том, что советская женщина – это ВИОЛА (временно исполняющая обязанности лошади), она находила – в меру вкуса и умения – место для то ли "хорошенького" календаря, то ли салфеточки, и шила по ночам маскарадные костюмы детям, и со своей внешностью умудрялась что‑то еще сделать, прежде чем состариться и стать "теткой" в тридцать шесть. И то, что сейчас мы можем купить духи, красивую одежду, кошачьи консервы, освежитель воздуха, коврик в ван­ную и цветущую гардению в горшке – это наш спрос, наше утешение за серый ужас быта советского времени. Витрины, по крайней мере, в боль­ших городах, красивы, даже изысканны. Соблазны "украсить" – повсюду. И все это требует не изобретательности на грани фантастики, а только самого простого – денег. А денег у женщины всегда меньше, чем у вы­полняющего такую же работу мужчины – не говоря уже о том, что есть ситуации и периоды, когда своих у нее нет вообще...

Красивого хочется остро и по‑разному: в доме, на столе, в зеркале. Но старые "военные хитрости" – перекрасим, обвяжем кружевцем, превра­тим в почти совсем новое – не помогут. Почти все наши самоделки все‑таки выглядят немного жалко, они стали невкусными, как и самодельные "трюфели" из порошка какао, сухого молока и бог знает чего еще. Их‑то не жаль. Жаль творческой искорки, духа беспримерной изобретательно­сти и самостояния, который одна моя подруга давних лет называла "сама себе примус". Это только кажется, что насытить потребность в красивом стало просто. Заметили ли мы, как лихо используется наша жажда ком­пенсировать ту нехватку красоты, с которой большинство из нас вырос­ло? Голодавшие в детстве люди часто приобретают странные пищевые привычки – кто переедает, кто запасы делает, кто все время ходит с кус­ком. Одна моя западная коллега с удивлением заметила, что в Москве ей встречалось огромное количество женщин с ногтями почти немыслимой длины: "Но ведь это же неудобно; может быть, это символическое сооб­щение?" Руки говорят: "Я не мою посуду, я не чиню, не стираю, не пере­саживаю цветы, я вообще случайно оказалась на этой вашей улице". Ох, неслучайно... Нарисуй на ногтях хоть что, куда денешь все остальное? Сытый голодного не разумеет. И я не могу объяснить милой коллеге, по­чему в мрачном подземном переходе маленькими застывшими группками стоят женщины с завороженными лицами, напряженно глядя в иные миры – на сияющие флакончики, черные кружева, мягкие складки на­стоящей кожи...

Интересно, про какой еще товар или услугу нам вкрадчиво сообщат, что именно ими мы должны немедленно украсить свою жизнь, "потому что я достойна самого лучшего"?

• Ну, и, конечно, есть еще потребности попроще – "быть не хуже" или хотя бы "знать, как быть не хуже", убедиться, что "не у меня од­ной".И наконец‑то идентифицироваться с образом женщины‑победи­тельницы – сексуальной, элегантной, богатой и всегда, всегда получаю­щей то, что хочет...

Честно говоря, я не знаю ни одной живой женщины, относящейся к "глян­цевой сласти" всерьез: мы все‑таки гораздо умнее. Может быть, некоторое чувство превосходства, с которым небрежно закрывается очередная "Фам фаталь", – это тоже отдельная приманка? Может быть, и это просчитано?

Как бы там ни было, то представление о женщине, которое стоит за невин­ной болтовней легкомысленных страничек, просто пугает. Судите сами.

Эта "ОНА":

• зависима – от мужчины, мнений окружающих, моды, чего и кого угодно;

• не уверена в себе настолько, что все время нуждается в поглажи­ваниях и похлопываниях, сосках и погремушках;

• озабочена не своим развитием, а судорожным "ремонтом фа­сада";

• не способна к элементарному анализу фактов, причем даже фак­тов собственной жизни;

• ревнива, завистлива, ненадежна в отношениях, склонна к мани­пуляциям;

• в других – мужчинах прежде всего – видит не людей, а некое средство для достижения своих целей;

• уж если любит, то достанет и удавит этой любовью так, что мало не покажется;

• во всем, что делает, эта особа постоянно изобретательно неиск­ренна, причем завралась так давно и последовательно, что кон­цов уже не сыщешь;

• и вновь – зависима, зависима, зависима...

Почему "ОНА" кажется такой ужасно знакомой – ведь среди нас такого хо­дячего убожества днем с огнем не сыщешь? Где же мы все‑таки встреча­лись?

Эта неприятная особа, конечно, не живой человек... Я совсем не уверена, что пропитывающий все вокруг миф о женщине как создании бессмыслен­ном, инфантильном и неполноценном выдумали угнетатели‑мужчины. Мифы – творчество коллективное, и тут приложили руку все кому не лень... Да и какая разница, кто что породил, – важно, что он давно и проч­но въелся, стал реально действующей силой, осколочком дьявольского зер­кала попадает то в глаз, то в сердце – и мы видим самих себя и мир в ис­каженном, недобром свете.

Женские журналы ничего не выдумали – они только подхватили и экс­плуатируют наши собственные страхи, иллюзии и желания, связанные с глубоким и тайным недоверием к собственному складу ума, души и тела. Они не виноваты – в их кривом зеркале отражается всего лишь карикату­ра, глубоко сидящая в нас самих. И вопрос только в том, как обнаружить, отследить и проверить реальностью тот кусочек нехорошего зеркала, кото­рый засел в единственной нашей голове, глазах, сердце. Мы не отвечаем за печальное наследство, полученное от многих поколений, – но, безуслов­но, отвечаем за то, как этим наследством распоряжаемся в своей един­ственной жизни.

Интересно, и как же?

 

 

ШЛЯПКА, САЛАТ И СКАНДАЛ

 

 

Это совершенно неважно.

Вот почему это так интересно.

Агата Кристи

 

Говорят, что женщина может сделать из ничего шляпку, салат и скандал. Не знаю, чего больше в этом утверждении – раздражения или восхищения такой способностью. Но в общем принято считать, что женщины могут огорчаться по пустякам и радоваться пустякам же. И в самом деле, что только не огорчает нас, глупеньких. Вот например, одна моя коллега полу­чила на работе жидкость для чистки компьютера. Оказалось, что жидкость одновременно имеет свойство смывать лак для ногтей. Нашим изумленным взорам предстала разъяренная, оскорбленная до глубины души женщина, несущая на отлете эту ужасную руку, изуродованную, пусть и не по‑насто­ящему – что это, как такое могло со мной случиться? С двух – нет, хуже, с трех из десяти ногтей подло снялся лак. Ее гнев был совершенно серьез­ным, будто ее обманули, подвели, предали в чем‑то очень важном. Можно сколько угодно иронизировать о ничтожности повода, но сам по себе гнев был настоящий, тут уж никакая ирония неуместна.

И мне, и многим из вас случалось горько рыдать по поводу подгоревшего пирога. Ну, казалось бы, какая чушь! Ну, поскоблим корочку, ну, заменим этот пирог чем‑то... Уж наверное, он был не единственным блюдом в за­планированном ужине. Но так горько, так обидно, так подло – выверен­ный рецепт, пекла такой пирог сто раз – и вот на тебе! Весь день пошел наперекосяк, да и жизнь не задалась – обобщения множатся и расширя­ются. Бог с ним, с пирогом, но ощущение какой‑то глубинной, тягостной обиды – оно‑то настоящее. Одна моя приятельница как‑то раз достала из хранения любимый свитер, надела, собираясь выходить из дома. Не тут‑то было. Как вы догадываетесь, неожиданно обнаруживается несколько ма­леньких противных дырочек, проделанных молью и ускользнувших от внимания при перекладывании зимних вещей. Какая беда, какая печаль, и ведь самый любимый свитер, и ведь перебирала вещи, и ведь клала ка­кую‑то антимоль, таблетки, бумажки. Все фуфло, ничему нельзя верить! Чума, катастрофа. Свитер носился лет десять, свое отработал. В конце концов, можно было придумать способ эти дырочки художественно зашто­пать. Наши мамы и особенно бабушки владели такими "маленькими хит­ростями": сделаем то‑то и то‑то, и ничего заметно не будет! Бабушка Раи­са Григорьевна говаривала не без иронии: "Пол‑Москвы не заметит, а на остальную наплевать". И конечно, через день приятельница сама смеялась над таким ужасным горем, но опять‑таки в тот момент, когда обнаружи­лась эта печаль, эта беда, эти семь маленьких дырочек на видном месте, отчаяние было непритворным. И может быть, еще было немножко стыдно, потому что в глубине души ничтожность повода вполне осознается. Но всплеск этого сильного, тяжелого, когда гневного, когда страдальческого чувства – он ведь есть.

А уж как мы огорчаемся по поводу того, кто и что о нас сказал! И сказано‑то было как‑то двусмысленно, не то чтобы злобная однозначная гадость! Но если случается услышать "это" краем уха или получить в виде цита­ты, – как горько, как печально, как рушатся просто незыблемые, важные вещи в жизни. Даже девчонками мы гораздо больше обижаемся не тогда, когда нас по‑настоящему подвели, а именно на это "сказала". "Она про меня сказала" – и как это простить, скажите на милость? Очень во многом отношения в девчоночьей стайке и в восемь лет, и в двенадцать строятся на пресловутых "сказала, посмотрела". Не так посмотрела. Наверное, уже и "сказала".

Конечно, в столь юном возрасте мы не склонны задумываться, почему же так обидно, почему такая сильная реакция, да и в более поздние годы как‑то всегда не хватает времени или внимания додумать, обратить внимание на силу собственной обиды: что же так сильно задело? Потому что надо срочно спасать пирог. Или искать другой свитер, чтобы выйти из дома. Или приводить в порядок испорченные ногти. Надо что‑то делать! Хотя бы потому, что, делая, мы выкручиваемся, чинимся, собираем себя по кускам. И опять все отлично, мы в очередной раз переиграли подлую жизнь, кото­рая нам подсунула такой неприятный сюрприз, и об этом можно больше не думать. Виктория! Иногда случается, что мы натыкаемся на такую – слиш­ком сильную, как говорят окружающие, – реакцию раз за разом, и тогда уж хочешь – не хочешь, приходится обратить на нее внимание. Но что же это такое, почему меня так это тревожит, задевает? Что‑то здесь другое, что‑то не так. И тогда, если нам хватает смелости и терпения совсем чуть‑чуть додумать, отчего мы гневаемся, отчаиваемся, плачем в такие моменты, мы можем понять что‑то важное. И почти всегда это бывает не про ногти, не про дырочки и не про горелую корку пирога, а про гораздо более серь­езное. Настолько, что подумать и почувствовать про это прямо мы не ре­шаемся, слишком страшно. И боль настоящая. Такая, что допустить ее до себя всю сразу – трудно.

Расскажу вам историю "о пустяках" замечательной, умной, красивой жен­щины средних лет – назовем ее Нора. В качестве темы своей работы она выдвинула вот что: "Меня безумно раздражает, выбивает, выводит из себя тот бардак, который все время существует у меня дома. Я хочу или на­учиться относиться к этому философски‑равнодушно, или, не злобствуя и не расстраиваясь, между делом быстро все убирать. То есть или наплевать, или делать, но без этого тяжелого переживания, которое всегда сопровож­дает ситуацию, когда я вхожу домой и вижу опять тарарам".

Как и всегда в нашей групповой работе, тему, заявленную той или иной участницей, выбирает группа. Группа была довольно большой – человек 15. Норину работу выбрали 10 из 15. Отозвалось. Когда я предлагаю груп­пе выбирать, кто сейчас будет работать, я всегда подчеркиваю, что мы вы­бираем не человека, а тему, работа с которой сейчас важна больше, чем с другими темами. И такой дружный – ну просто бегом – выбор говорит о том, что нечто кажется знакомым и важным. И наконец мы оказались в та­ком месте, где про это можно говорить, и никто не оценит наше беспокой­ство как слишком мелкое, нестоящее. И никто не посоветует "быть выше" чего бы то ни было и не обращать внимания на "мелочи жизни".

У Норы хватило смелости исследовать собственную эмоциональную реак­цию, а группа радостно воспользовалась случаем, когда взрослая, достой­ная, уж явно не мелкая, явно не живущая только бытовыми интересами женщина заговорила об этом как о проблеме. И мы отправились туда, где Нору посещает это чувство, – к ней домой. Мы построили быстро и услов­но – как обычно, из наших универсальных стульев – прихожую, вход в ее дом. Мы обозначили место и признаки того самого "бардака". И только Нора открыла дверь своим ключом, возвращаясь с тяжелой работы, выше­упомянутый бардак тут же о себе и заявил. "Что ты видишь?" – спраши­ваю я. "Ой, я вижу все, что вижу каждый вечер. Я вижу кучу обуви в при­хожей. Сняли – бросили, сняли – бросили". Ага, кто мог бы быть кучей обуви? Выбирается исполнительница: Нора, поменяйся ролями с этой Ку­чей обуви. И говорит Норе Куча: "А я здесь всегда, а ты меня никогда не разгребешь, а я все больше и больше, и плевать, мне вообще нет до тебя никакого дела: хочешь – перешагивай, хочешь – разбирай меня, но я же завтра возникну опять". Хорошо, что ты видишь еще? "Я вижу мойку, пол­ную грязной посуды". Кто мог бы быть грудой грязной посуды, кто мог бы быть мойкой? Нора в роли Мойки, Полной Грязной Посуды, говорит следу­ющее: "Я возникаю, когда тебя здесь нет, я – сообщение тебе: "Мы поели, а ты прибирай, а мы не будем делать это сами, нам незачем, у нас другие интересы в жизни, а ты мать, ты давай и расхлебывай".

Снова обмен ролями, мы – Нора, я и группа – слушаем сообщения от двух "элементов бардака". На реалистическое бытописание не претендуем, да оно нам и не интересно. Зато как много знакомого каждой женщине, ве­дущей дом: набросанное что‑то из одежды, висящее на совершенно не по­ложенных местах; кухонный стол, заваленный всякими причиндалами, не имеющими никакого отношения к кухне... Даже жена генерал‑губернатора Австралии прекрасно знала, что "самое худшее в домашней работе то, что все, что вы делаете, пачкается, выбрасывается или съедается в течение су­ток". Тема хаоса, противостояния грозным силам энтропии порой прячется за работами "про бардак". Но не в этот раз. В общем, уже кое‑что ясно, раз прозвучала у второго персонажа подряд эта фраза: "А ты мать, ты и уби­рай". Конечно же, это голоса не беспорядка как такового, а того, что стоит за этим беспорядком. Поскольку я имела дело с очень умной женщиной, я спросила у Норы прямо: "Нора, кто это?" "Ясное дело, кто, – ответила она, – сын и дочь".