Предки и родственники со стороны матери 1 страница
Мой дед по матери, Белоконев Захар Максимович, очень рано осиротел и родителей своих не помнил. В детстве дед был крепостным казачком у захудалого помещика в Харьковской губернии. Помещик не то продал, не то проиграл деда немцу-колонисту Бауэру (думаю, что Бауэр – это не фамилия, а звание. По-немецки Бауэр – помещик).
Бауэр имел землю в Грузии недалеко от Тифлиса и привёз деда в Грузию. Хозяева относились к деду хорошо. Он в доме был не на положении крепостного, а, скорее, на положении приёмного сына. Деда отдали в школу, а затем в учение к кузнецу.
Когда отменили крепостное право, дед был уже взрослым парнем. Бауэр купил ему кузницу и весь инструмент, и дед стал сельским кузнецом в русском селении Белый Ключ (сейчас по-грузински называется Тетри Цкаро).
Дед женился на своей односельчанке Дарье Васильевне Сызрановой.
Родители моей бабки по матери были т. н. государственные крестьяне. Это крепостные крестьяне, принадлежащие самому царю.
Для упрочнения своего положения в присоединившейся Грузии, царское правительство создавало там русские поселения, переселяя в Грузию, главным образом, государственных крестьян в принудительном порядке.
Родители моей бабки были переселены из Сызранской губернии, поэтому им дали фамилию Сызрановы.
После отмены крепостного права, государственные крестьяне получали земельные наделы без всякого выкупа.
Когда началось строительство закавказской железной дороги, дед устроился работать на железную дорогу кузнецом, и они с бабкой переселились в Тифлис.
С помощью товарищей дед за одну ночь построил дом в т. н. «Нахаловке».
Дело в том, что по существующим тогда законам, если дом построен, имеет крышу и заселён, этот дом сносить нельзя и занятый участок земли передаётся хозяину дома бесплатно. Таким образом образовались «Нахаловки». Рабочие собирались по нескольку десятков человек и за одну ночь успевали подвезти материалы, построить дом, накрыть крышей и заселить. Когда утром приезжала полиция, всё было закончено, выселять было нельзя, и земля закреплялась за застройщиком.
У деда на Кавказе никаких родственников не было, т. к. он ребёнком был вывезен из Харькова. Вероятно, в Харьковской области какие-то родственники есть.
У бабки был брат, который жил в Тифлисе в другой «Нахаловке». По-видимому, внучка этого брата Сызранова училась в одном классе с моей женой.
Дед умер за несколько месяцев до моего рождения, в начале 1922 года в возрасте 86 лет. До самой смерти дед не прекращал работы и умер во сне внезапно.
Бабка умерла в 1939 г. (за месяц до ареста моего отца) в возрасте 96 лет.
Бабка помогала деду в заработках. Она держала коров, продавала молоко и брала в стирку белье.
Бабка родила 19 детей, но выросли только пятеро, остальные умерли в детстве. Выросли 2 сына и 3 дочери. Один сын, Петр Захарович, утонул, когда ловил в Куре рыбу. Ловил он из лодки. Лодка попала в водоворот, опрокинулась, и его засосало и разбило о камни. Хотя он был хорошим пловцом.
Другой сын, Василий Захарович, заболел туберкулёзом и умер примерно в 30 лет, ещё до Первой Мировой войны.
Оба сына женатыми не были и потомства не оставили.
Старшая дочь, Евдокия Захаровна (тётя Дуня), окончила 2х-классное городское училище. Она была ровесница моей бабки по отцу, Антонины Фёдоровны.
Тётка вышла замуж за Кузьму Гребенникова. Отчество я его не знаю. Мы его называли «дядя Кузя».
Дядя Кузя работал слесарем-лекальщиком очень высокой квалификации в главных железнодорожных мастерских. Он очень хорошо зарабатывал и купил (а не нахально построил) в «Нахаловке» большой хороший дом. В этом доме жили тётка с мужем и все их дети. Все дети, кроме самых младших, имели в доме отдельные квартиры, а младшие жили с родителями.
Сестра дяди Кузи была замужем за Аллилуевым. Дочь этой сестры была женою Сталина.
У тёти Дуни было пятеро детей, две дочери и три сына. Старшая дочь (примерно ровесница моей матери) умерла до моего рождения. Имя её я забыл. Младшая дочь, Серафима (её почему-то называют Сара), живёт в Тбилиси, имеет детей, внуков и даже правнуков. Фамилия её по мужу Курилович.
Старший сын, Александр (Шура), работал машинистом на железной дороге, а потом шофёром. У него двое сыновей, примерно мои ровесники, Олег и Игорь. Олег, кажется, спился, и жив ли он, я не знаю. Игорь окончил физкультурный институт, живёт в Тбилиси. Я его не видел лет 40, только слышал о нём.
Шура умер где-то в 70-е годы, точно не знаю.
Средний сын, Михаил, работал шофёром. Он женился, имел дочь. В 1937 г. был арестован и расстрелян.
Младший сын, Юрий, учился в железнодорожном техникуме; в возрасте 19 лет в 1937 г. был арестован и тоже расстрелян.
Как выяснилось позже, Миша и Юра были арестованы по доносу первого мужа их сестры Сары, Грузина. Но его самого арестовали и расстреляли в 1938 г. Тётя Дуня не выдержала горя и в 1938 г. умерла.
Дядя Кузя пережил войну и умер в 1958 г.
Вторая дочь моих деда и бабки, Анна Захаровна – тётя Нюра. Окончила городское училище и в 15 лет вышла замуж за ссыльного большевика Александра Грежебовского. От этого брака родилась её старшая дочь, Анна Александровна, моя двоюродная сестра; её называли Нюся.
Тётка вскоре разошлась с мужем и вторично вышла замуж за Григория Герасимовича Мириманова (дядя Гриша), который работал машинистом на железной дороге. От этого брака у тётки родились четверо детей – три сына и дочь.
Старший сын, Евгений – Геня – окончил строительный факультет Тбилисского института железнодорожного транспорта, всю жизнь работал в стройорганизациях. У него есть дочь Алла, но её всегда называли Цацкой. Она живёт в Москве, я её не видел лет 40. Геня умер в 1972г.
Второй сын, Николай – Коля – 12-летним ребёнком по-видимому был несправедливо обижен родителями и убежал из дома. Только через 3 года его разыскали в г. Самаре в детдоме. Но дома он прожил несколько месяцев и вновь уехал. В начале 30-х годов Геня, будучи на практике в Средней Азии, встретил брата Колю, который тоже был студентом и проходил практику. Братья вместе приехали к родителям, но Коля уже не скрываясь никогда дома не жил.
Николай самостоятельно окончил институт (где? Неизвестно, но не в Тбилиси). Последнее время Коля жил и работал в Ростове. Умер в начале 50-х годов, точно не помню. Были ли у него дети, не знаю.
Младший сын тётки, Константин – Костя – окончил железнодорожный техникум. На преддипломной практике в г. Ганджа (Кировобад) попал под поезд и потерял ногу. Позже он окончил экономфак Университета, но постепенно начал спиваться и окончательно спился. Семьи не имел, умер в 1971 г.
Вторая дочь тётки, Елена – Лёля – окончила железнодорожный техникум. Поступила в железнодорожный институт, вышла замуж за Ивана Черемысина, родила двоих детей: Константина – Котика и Виолетту – Лету. В 1938 г. Лёля была сбита насмерть пожарной машиной.
Дети Лёли воспитывались у моей тётки. Отец их Иван жил самостоятельно, помогал детям только материально. А сам постепенно спивался.
Дети Лёли получили высшее образование.
Котик окончил железнодорожный институт, сейчас живёт и работает в Ростове.
Лета окончила физмат Университета, сейчас преподаёт математику в Политехническом институте.
Лета вышла замуж за грузина Гисерико Какигашвали, сейчас он доктор физических наук, профессор, имеет зарегистрированное научное открытие. У Леты двое детей, сын и дочка. Живут все в Тбилиси.
Старшая дочь тётки, Нюся, прожила очень пёструю жизнь, была замужем раз 10 (один раз даже за персидским принцем крови, но отказалась ехать в гарем). Все её замужества были неудачны, кроме последнего, уже в старости. Нюся была очень одарённым человеком. Она была прекрасной пианисткой, хорошо рисовала, вышивала. Но в жизни была очень непрактичная, исключительно добрая, её эксплуатировали все, кому не лень. Нюся умерла в 1973 г.
Трое детей тётки умерли почти одновременно: Костя в 1971 г., Геня в 1972 г., Нюся в 1973 г. Сама тётка умерла в 1953 г., пережив двоих детей, Лёлю и Колю.
Муж тётки, дядя Гриша, умер на год раньше, в 1952 г.
Младшей дочерью моих деда и бабки была моя мать, Белоконева Зинаида Захаровна.
Ещё до моего рождения тётя Дуня жила в собственном доме мужа. А тёте Нюре дед передал часть дома, где она жила с мужем и детьми. Мать же моя жила с отцом и матерью и после замужества осталась с ними. Через несколько месяцев после замужества матери мой дед Захар Максимович Белоконев умер так же, как и дед Шлейко – во сне. Мать моя не могла оставить одну свою мать, и отец переселился к матери.
Бабушка Дарья Васильевна всю остальную жизнь прожила с матерью и вела всё хозяйство.
До 25 года бабка держала коров и продавала молоко. Я очень смутно помню, как уводил последнюю корову какой-то грузин-крестьянин Закро.
Бабка была простая неграмотная крестьянка, но очень добрая, ласковая, заботливая. До смерти бабки в 1939 г. моя мать не знала, что такое домашняя работа. Бабка покупала продукты, готовила, стирала, убирала, шила и починяла одежду – в общем, делала по дому абсолютно всё. Бабка продала дом, переезжала с нами из города в город и в конце жизни жила в доме родителей отца на Авлабаре.
Мой отец
Мой отец, Шлейко Борис Михайлович, родился в г. Тифлисе 28 июля (11 августа по старому стилю) 1896 г.
Отец был очень живым и озорным ребёнком, не отличался послушанием, был непокорным, поэтому мать его не любила.
В 1905 г. отец поступил в 5 мужскую гимназию, которую окончил в 1917 г.
В гимназии отец много озорничал, учился неровно, несколько раз его хотели исключить и только слёзы бабки его спасали. Но в старших классах отец остепенился, стал хорошо учиться.
В последних классах гимназии отец зарабатывал репетиторством, готовил в школу прапорщиков (шла Первая Мировая война).
По окончании гимназии (уже после февральской революции) отец поступил учиться на физмат Киевского университета.
В университете отец не проучился и одного семестра.
Произошла октябрьская революция. По брестскому миру Киев был оккупирован немцами. В Киеве было организовано украинское националистическое правительство во главе с гетманом Скоропадским.
После ухода немцев и бегства гетмана Киев был занят войсками Петлюры, которые затем были выбиты Красной армией.
В Киеве отец вступил в Красную армию. На гражданской войне отец воевал до 1921 г., участвовал во взятии Новороссийска, в разгроме Врангеля.
В Красной армии отец вступил в партию. После демобилизации отец вернулся в Тифлис.
В Грузии только 25 февраля 1921 г. была установлена советская власть. Высших учебных заведений в Тифлисе тогда не было, и отец поступил на работу в главные железнодорожные мастерские рабочим.
На заводе отец познакомился с моей матерью, которая там работала счетоводом, и они поженились.
У отца был прямолинейный и, в то же время, довольно наивный характер, поэтому он был неуживчив.
В заводской партячейке ещё было засилье меньшевиков. На открытом рабочем собрании отец критиковал партийных руководителей. За это его исключили из партии и уволили с работы.
В Тифлисе в это время был голод. Из города ходили в ближайшие сёла менять барахло на продукты.
Отец решил уехать на заработки. Он работал у богатого крестьянина за часть урожая, но ничего не заработал, сильно заболел малярией и с трудом добрался до Тифлиса.
В это время в Тифлисе открыли политехнический институт, и отец поступил на Лесной факультет института. Заочного и вечернего обучения тогда не было, поэтому отец сразу устроился работать препаратором в лабораторию профессора Виноградова-Никитина. На 3 курсе отец, ещё будучи студентом, работал ассистентом профессора. По окончании института отец работал младшим научным сотрудником в Ботаническом саду под руководством профессора Виноградова, но поскандалил с ним и уволился с работы.
После этого отец работал в экспедиции по обследованию лесов юго-восточного Кавказа.
База экспедиции была в городке Закаталы, в Азербайджане, на границе с Кахетией.
Там, в г. Закаталы и селениях Белоканы и Катех, мы прожили лето 1927 г. (мать была безработная и получала пособие по безработице).
По окончании работы экспедиции, отец в 1929 г. поступил на работу в какой-то НИИ в г. Грозном. НИИ организовал экспедицию по обследованию лесов северо-восточного Кавказа.
Вся наша семья переехала в Грозный. Бабушка (мать матери) продала в Тифлисе построенный дедом дом (кроме части, переданной тётке). Лето 1930 г. мы провели в чеченском селении Ведено, где базировалась экспедиция.
В Грозном отец проработал целых 4 года, но опять перессорился и уволился с работы.
Отец поступил осенью 1932 г. на работу в какой-то НИИ под Воронежем. Нам выделили казённую квартиру в лесу на лесном кордоне (Болдыревский кордон) в 3 км от железнодорожной станции Сомово.
Бросив хорошую квартиру в Грозном, мы всей семьёй переехали в лес. Я поступил в школу на ст. Сомово и ходил туда через лес за 3 км.
Но и здесь отец не удержался. Не проработав и года, он уволился. Нас с казённой квартиры выселили в маленькую комнатушку на хуторе около ст. Сомова. В этой комнатушке едва сложили друг на друга наше барахло и несколько месяцев прожили мать, бабушка и я. Эту комнатушку нам дали только потому, что мать устроилась работать в НИИ, откуда уволили отца.
Весной 1933 г. отец устроился работать в заповедник на Днепре, километров 15 ниже г. Канева. Нам дали казённую квартиру в лесу на территории заповедника. Мы снова со своей мебелью переселились из-под Воронежа в заповедник. До Киева по железной дороге. От Киева до Канева пароходом по Днепру, а от Канева до заповедника на лодках.
Мы попали в разгар голода на Украине.
Меня определили в украинскую сельскую школу в селе Пекари, км 2 ниже по Днепру от Заповедника.
Но и здесь отец не смог удержаться на работе. Он вновь поскандалил с начальством и уволился с работы.
Отец устроился на работу в чайный совхоз треста «Чай-Грузия» в с. Очачвары в Абхазии. Всю нашу мебель мать вывезла в Тбилиси сгрузила в доме родителей отца.
Позже мать тоже устроилась на работу в совхозе.
В Очачварах свирепствовала малярия. В начале 1935 г. отец заболел малярией, и в бессознательном состоянии его вывезли в Тбилиси и положили лечиться в «Тропический институт», а затем так же заболел и я. Меня тоже вывезли и положили в «Тропический институт».
Позже вскрылись грандиозные преступления в тресте «Чай-Грузия».
Для работы в совхозах вербовались рабочие из центральной России, с Украины, отовсюду, где люди голодали. Зарплату рабочим не платили по 6-8 месяцев, давая талоны на еду в совхозной столовой. Малярия свирепствовала, а для ликвидации эпидемии практически ничего не предпринималось. Люди умирали, как мухи, проработав всего 2-3 месяца, а неполученную ими зарплату делили между собой деятели треста. Но всё это вскрылось позже. Был крупный процесс, но умерших не вернёшь.
После выздоровления отец устроился на работу в тресте зелёного строительства в Тбилиси. По его проектам выполнено озеленение I очереди набережной Куры, а также разбит Парк на бывшем Ходжеванском кладбище.
В тресте зелёного строительства отец проработал почти 4 года, но вновь поскандалил и был уволен. После чего устроился на работу в какой-то питомник в с. Натахтари в 40 км от Тбилиси. Там на работе в сентябре 1939 г. отец был арестован без предъявления каких-либо обвинений. Это мне сообщили на работе отца, куда я приехал, т. к. отец несколько дней не приходил домой.
Мы никуда не ходили и не пытались выяснять, где отец, почему арестован – знали, что нам нигде ничего не скажут и лучше обо всём молчать.
Очень долго мы ничего не знали: где отец? что с ним? жив ли он? И только перед самой войной получили от отца письмо, что он жив и находится в лагере.
В 1943 г. отца освободили и направили в стройбат, сформированный из бывших заключённых. Оружия им не давали. Они работали на восстановлении мостов и дорог в прифронтовой полосе.
В конце 1944 г. отец сильно заболел, его комиссовали, и он вернулся домой полным инвалидом.
Дома отец первое время немного поправился и даже пытался работать, но потом снова заболел, у него отнялась вся правая сторона тела, и совсем потерял речь.
К этому времени война окончилась, мать выслала мне в часть телеграмму, что отец при смерти, мне дали отпуск.
Я приехал в Тбилиси и застал отца ещё живым. Он меня слушал, всё понимая, но сам только мычал.
Дома я пробыл всего две недели, пришла телеграмма с предписанием мне немедленно вернуться в часть, которая в это время находилась в Одессе.
Когда я добрался до Одессы, там уже меня ждала телеграммы, что 15 октября 1945 г. мой отец умер. Отцу было всего 49 лет.
Отец был очень способный человек, он прекрасно знал своё дело и был очень хорошим добросовестным работником. Куда бы он ни поступал на работу, первое время производил прекрасное впечатление.
У отца был честный, но непримиримый характер. Он наивно всё время пытался бороться со всеми безобразиями и злоупотреблениями, с которыми сталкивался. При этом скандалил с начальством и не мог удержаться на работе.
И в конце концов с ним свели счёты. Тогда это было очень легко.
В быту отец был легкомысленный и непрактичный. Он мог всю свою зарплату истратить на дорогой подарок матери, не задумываясь о том, на что мы все будем жить. Из-за этого у него часто возникали ссоры и скандалы с матерью.
Мать и отец любили друг друга, но из-за сильного несходства характеров всё время скандалили.
Моя мать
Моя мать, Зинаида Захаровна Белоконева (после замужества – Шлейко), родилась в 1893 году в г. Тифлисе 14 ноября (31 октября по старому стилю).
Мать была самой младшей дочерью своих уже довольно пожилых родителей.
Мать окончила городское 4-хклассное училище, после чего поступила в Тифлисскую 5 женскую гимназию. В 1912 г. мать окончила гимназию и получила аттестат зрелости, но поступила в 8 дополнительный класс для получения специальности учительницы математики.
В 1913 г. мать поступила учиться в Петербургские высшие женские бестужевские курсы на юридический факультет. На курсах мать проучилась 3 года (а весь срок обучения – 4 года) и вынуждена была уйти, так как после февральской революции материальное положение её родителей очень ухудшилось, и платить за обучение матери они не могли.
Мать в 1917 г. поступила на работу в Тифлисские главные железнодорожные мастерские конторщицей.
В 1921 г. мать на заводе познакомилась с отцом и они поженились.
Пока мой отец учился, вся наша семья, т. е. мать, отец, бабушка и я, жили на заработок матери.
Мой дед, отец матери, умер через несколько месяцев после замужества матери.
Мать проработала в главных ж/д мастерских до 1929 г. В 1927 г. мать была уволена с работы по сокращению штатов и несколько месяцев состояла на учете на бирже труда и получала пособие по безработице. Но скоро появилась вакансия, и мать снова поступила на работу в главные ж/д мастерские, уже счетоводом.
В 1929 г. вся наша семья переехала в г. Грозный. Мать уволилась с работы и до 1932 г. нигде не работала, т. к. в это время отец хорошо зарабатывал, и его заработка хватало на жизнь. Эти 3 года мать занималась вместе с бабушкой хозяйством.
Осенью 1932 г. мы все переселились под Воронеж, и мать снова была вынуждена поступить на работу бухгалтером в тот же НИИ, где работал отец. В конце 1932 г. начали исчезать продукты, начинался голод, и заработка отца стало не хватать.
Весной 1933 г. мы вновь переселились в заповедник под г. Каневым.
Весной 1933 г. был разгар голода. Мать поступила на работу в какое-то учреждение в г. Каневе и ежедневно ходила на работу за 5 км.
Осенью 1933 г. мы вновь переехали обратно в Тифлис. Отец устроился работать в чайный совхоз в Очачвары (в Абхазии). Мать снова поступила на паровозный завод (так стали называться главные ж/д мастерские).
Жилья у нас в Тифлисе практически не было. Я жил у сестры матери, тёти Нюры, бабушка жила у своей старшей дочери, тёти Дуни. А мать жила некоторое время на Авлабаре в доме родителей отца.
У родителей отца была пасека. Они кооперировались с каким-то пчеловодом, который ставил на зиму свои ульи в саду дедовского дома и снимал одну комнату под склад. Там были свалены пустые ульи, рамки, бидоны с мёдом и прочий пчеловодческий инвентарь.
Этот пчеловод разрешил сложить нашу мебель, прибывшую из-под Канева, в эту комнату-склад. Мать жила в этой холодной комнате.
Летом 1934 г. я, мать и бабушка приехали к отцу в чайный совхоз. Мебель уже за собой не таскали, оставили в Тифлисе.
В начале 1935 г. отец, а затем я, заболели тропической малярией. Мать с бабушкой приехали в Тифлис.
Мать устроилась на работу бухгалтером в аэрофлот.
Комнату-склад пчеловод освободил, и эта комната стала постоянным местом жительства всей нашей семьи. В аэрофлоте матери было очень трудно работать. Место работы находилось в аэропорту, который был в 25 км от Тифлиса (там же, где и теперь). На работу мать ездила в аэрофлотском автобусе. Дорога до аэропорта была грунтовая, во время дождя и зимой автобус буксовал, и мать добиралась до работы и с работы по 2 и больше часов.
В 1938 г. матери предложили работать главбухом алебастрового завода треста КавСтройматериалы. Мать согласилась с условием, что её рабочее место будет не на заводе, который находился около аэропорта, а непосредственно в тресте, находившемся в центре города.
В тресте мать проработала до 1948 г. В 1948 г. алебастровый завод был ликвидирован, и мать устроилась работать главбухом швейной фабрики, но в 1951 г. вынуждена была оттуда уйти, т. к. на фабрике начались незаконные махинации, а мать не захотела в них участвовать.
И вот в 1951 году мать снова поступила на работу в паровозный завод, где началась её трудовая деятельность.
На заводе мать проработала до 1956 года и ушла на пенсию в возрасте 64 лет.
Дело в том, что пенсию мать начала получать с 1947 г. Но в то время пенсия была единая (кроме персональной) для всех – 80 рублей в месяц на старые деньги (8 рублей на новые деньги). Причем пенсия назначалась всем, достигшим пенсионного возраста, не зависимо от того, работал пенсионер, или нет.
В 1956 г. был введен новый закон о пенсиях (пока действующий сейчас). По этому закону матери была назначена пенсия 513 р. (на старые деньги, т. е. 51 р. 30 к. новыми деньгами), но работать при этом было нельзя. На эту пенсию мать прожила весь остаток жизни.
До 1951 г. я жил с матерью, а после этого до самой смерти мать жила одна.
Мать категорически отказывалась жить со мной одной семьёй. В начале просто не было места, мы жили вчетвером в одной комнате 14 м2 в коммунальной квартире. В 1965 г. мы стали жить в изолированной двухкомнатной квартире, но мать отказалась переселиться к нам.
Поменять свою квартиру в Тбилиси на Харьков мать хотела, но не могла, т. к. её квартира была в частном доме и обмену не подлежала.
Мать умерла 7 марта 1969 г. на 77 году жизни.
Она около месяца болела, постепенно слабела, но всё время была в полном сознании.
6 марта к ней пришли все оставшиеся в живых её гимназические подруги, она с ними разговаривала. Когда подруги разошлись, мать заснула, заснул и я. Когда я проснулся, где-то около 3-х часов ночи, подошел к матери, а она уже была мёртвая, умерла во сне.
Моя мать прожила тяжелую трудовую жизнь.
Фактически, она была основной кормилицей семьи (кроме периода с 1929 по 32 годы).
Из-за частых переходов с работы на работу и переездов из города в город, отец каждый раз по несколько месяцев бывал без работы, и вся семья жила на скромный заработок матери.
При переезде из города в город, каждый раз, отец уезжал, бросая всё, устраивался на работу и вызывал нас. Мать была вынуждена запаковывать все вещи, всю мебель отправлять багажом. И это 4 раза.
Мать вынуждена была всю жизнь считать каждую копейку, экономить на всём, чём только можно, чтобы как-то свести концы с концами. И при этом у матери никогда не было долгов, а, наоборот, всегда был какой-то н/з.
За всю свою семейную жизнь мать всего два раза была на даче. Первый раз в Закатальском р-не, когда отец там был в экспедиции. Второй раз в Чечне в с. Ведено, когда экспедиция отца была там.
Я не помню ни разу, чтобы мать была в отпуске, она всегда вместо отпуска брала денежную компенсацию (до войны это было возможно).
Кроме основной работы мать почти всегда где-то еще подрабатывала, составляя бухгалтерские отчеты в мелких организациях и артелях.
Характер у матери был довольно тяжёлый, она могла обвинить бездоказательно человека в разных грехах. Очень много пилила отца. Не могла понять, что пилением ничего не поможешь, характера отца не изменишь. Поэтому они с отцом много скандалили, хотя и очень любили друг друга.
Когда отец был парализован, ни его мать, ни сестра, никто ему не помогал, за ним не ухаживал. Только мать его обмывала, убирала за ним горшки, кормила с ложечки, доставала лекарства.
О себе
Детство в Тифлисе
Я, Шлейко Игорь Борисович, родился 18 мая 1922 года в г. Тифлисе.
До шестилетнего возраста я жил с отцом, матерью и бабушкой (матерью матери) в г. Тифлисе, в Нахаловке, в доме, построенном дедом и принадлежащем бабушке.
Я был очень живым непослушным ребёнком. Всё время (по нескольку раз в день) убегал из дома. Убегал в Худатовский лесок, который был недалеко от нашего дома. Убегал на станцию, смотреть поезда. Все относительно большие соседские дети, зная мой характер, если где-нибудь видели меня, ловили и приводили домой к бабушке.
Мать вышила у меня на рубашках адрес и просьбу привести меня домой.
Меня пытались отдать в детский сад, но я оттуда всё время убегал, как меня там ни держали. В конце концов, зав. детского сада потребовала, чтобы родители забрали меня.
Я помню многих моих первых закадычных друзей, детей алкоголички, жившей по соседству, Мишку и Таньку. Эти дети, практически предоставленные самим себе, часто составляли мне компанию в путешествиях.
В возрасте 4-х лет обо мне даже была заметка в газете «Тифлисский рабочий». Дело в том, что тогда только появились пионеры. Они ходили с флагом, с барабаном и трубой. Мне очень хотелось тоже стать пионером. Во время одного из моих путешествий я спросил какого-то человека, где принимают в пионеры?
Этот человек оказался шутником и показал мне на Ленинский райком партии (который находился в Нахаловке). Райкомы тогда не охранялись. Мы с Мишей вошли в здание, спросили, где самый главный и попали в кабинет I секретаря.
На нашу просьбу записать нас в пионеры, секретарь пообещал записать, написал записку и с курьером отправил нас домой. В записке (она очень долго хранилась у матери) было написано, что надо следить за детьми и не посылать их в райком.
Видимо в райкоме находился корреспондент газеты. В общем, в газете появилась заметка, что вот, мол, какие дети, уже в 4 года стремятся поступать в пионеры.
Примерно в это время мне прививали оспу. Отец очень образно рассказал, что если не привить оспу, можно заболеть и умереть.
Я спросил Мишку и Таньку, прививали ли им оспу и, когда узнал, что оспу им не прививали, повёл их в амбулаторию, где мне делали прививку, и потребовал, чтобы и им привили оспу.
Я очень много времени проводил в семье тётки – тёти Нюры. Её дети, мои двоюродные братья и сёстры, были намного старше меня, от 6 лет и больше. Меня очень любили и баловали. Больше всего я дружил с младшим сыном тётки, Костей, ему тогда было лет 10-11, он мастерил для меня разные игрушки. Двоюродная сестра Лёля читала мне сказки и постепенно учила меня читать. Старшая двоюродная сестра Нюся, уже взрослая женщина, играла мне на пианино, водила в кино, где работала пианисткой. Шила мне костюмчики.
Помню ещё один случай.
Мы с Мишкой услышали кошачий писк за забором с колючей проволокой. За этим забором находились какие-то подземные военные склады, которые охранялись часовыми. Сверху росли кустарник и небольшие деревца.
Я решил лезть через забор спасать котят. Котят я успел передать Мишке, а когда сам стал перелезать через забор, откуда-то выскочил солдат и стал мне кричать.
Я испугался, что сейчас меня застрелят и прыгнул с забора на улицу, при этом располосовал о колючую проволоку ладони до кости. Шрамы остались до сих пор.
Я очень любил животных, у нас жили собака Рексик и кошка Лелька. Оба были белого цвета. Собака и кошка очень дружили. Жили вместе во дворе в конуре. Ели из одной миски и никогда не дрались. Кошка рожала котят в конуре и, пока котята не подрастали, собака в конуру не заходила, а потом, когда котята подрастали, собака игралась с ними.
Когда мы переехали в Грозный, Рексик и Лелька остались у тётки.
Помню ещё один случай.
У матери на работе организовали экскурсию в Батум на один день. Помню, как я первый раз увидел море, пароходы. За день я так набегался, что, когда сели в поезд, я заснул. Причем требовал, чтобы меня положили на верхнюю полку. К нам в купе забрался вор и пытался утащить у матери сумку, но мать проснулась и подняла такой крик, что сбежался весь вагон, и вора поймали. В этой суматохе про меня на верхней полке забыли. Только в вагоне установилась тишина, вдруг снова поднялся грохот и отчаянный крик матери. Оказывается, я во сне свалился с верхней полки, а карманы мои были набиты камушками. Мать решила, что я разбился насмерть. Но когда меня подняли, я спал и при падении не проснулся.