Емельяненко Василий Борисович В военном воздухе суровом 4 страница
Спицыну:
— Петь, а Петь, съешь малинку! Вкусная!
— Иди к черту! Все тебе шуточки...
— Пойдем поищем еще, — предложил Холобаев и скрылся в зарослях.
Спицын не тронулся с места. Вскоре послышался голос Холобаева:
— Иди-ка сюда, посмотри, чтоб я нашел!
Спицын нехотя поднялся, зашагал на голос. Раздвинул ветки и увидел... огромные штабеля бомб.
— Слушай, а может, попросим пустить сюда еще один «эрэсик»?
Не раз вспоминали потом испытания «эрэсов»: снаряд пустили именно туда, где были кем-то сложены боеприпасы. С тех пор охотники скрываться от бомбежек в роще перевелись.
...В лесочке на границе аэродрома стоит забросанная сверху ветками палатка. Чадит коптилка, слабо освещая разложенную на столе карту. На ней нанесена только одна синяя стрела, нацеленная острием на Бобруйск. У стола — полковник Науменко, майор Гетьман и батальонный комиссар Рябов.
Обсуждаются разведывательные данные летчиков. При перелете через Березину многие замечали похожие на большие корыте посудины, которые рядами лежали на западном берегу реки. Не иначе как понтоны для наводки мостов.
Березина, петляя по карте тонкой жилкой, протянулась с севера на юг, преграждая противнику путь на Смоленск и Могилев. Но каждому понятно, что без сопротивления наших войск никакая река не станет для фашистов преградой. Они наведут мосты и начнут переправу... А где наши войска? Никакой связи с ними по-прежнему нет, и «сверху» задач никто не ставит. Но не бездействовать же штурмовикам!
Сидевшие в палатке почти всю короткую июньскую ночь ломали головы над тем, что предпринять в этой обстановке. Наконец полковник Науменко объявил решение:
— С рассветом летать малыми группами только на Березину. Искать и непрерывно бить обнаруженные мосты. Не давать противнику переправляться!
С рассветом взлетело первое звено — три самолета эскадрильи капитана Спицына. Через десять минут завращались винты еще трех штурмовиков. Они тоже взяли курс на Бобруйск. Звено за звеном через равные промежутки поднимались в воздух.
Так начался второй день на фронте.
Нелегкое дело решиться на боевые действия по собственному усмотрению. Еще труднее оказалось это решение осуществить.
Боевая обстановка, полная неожиданностей, требовала ставить перед каждой из пяти эскадрилий задачи, а у командира полка не было даже штаба, который все еще находился где-то в пути от Харькова. По всему было видно, что в Старый Быхов эшелону скоро не прибыть: железные дороги непрерывно бомбила фашистская авиация. Сюда, на прифронтовой аэродром, вместе с техническим составом на транспортных самолетах прибыли лишь несколько офицеров штаба во главе с капитаном Верландом. Был еще начальник связи капитан Бузиновский со своим помощником по радиосвязи лейтенантом Нудженко. Начальник связи с помощником были, но на первых порах не было самой связи — ни с эскадрильями, ни с самолетами в воздухе.
Перед войной любили подшучивать над связистами: «Связь в бою — святое дело, когда надо — ее нет». Но сейчас было не до шуток. Капитан Бузиновский с трудом раздобыл телефонные аппараты. Когда они наконец появились, то непрерывно взлетавшие и садившиеся штурмовики то и дело рвали провода. Наземная радиостанция фактически бездействовала: самолетные приемники по-прежнему только оглушали летчиков шумом и треском, к тому же при полете на малой высоте дальность радиосвязи была очень незначительной. Многие летчики начали сами снимать приемники, чтобы не возить «лишний груз». Заместитель командира четвертой эскадрильи старший лейтенант Николай Голубев как-то поманил пальцем Григория Нудженко:
— Вот что, Грицько, забери ты этот сундучок. И без него в кабине тесно. Путается под ногами.
Когда начались встречи с «Мессершмиттами», то кое-кто подумал, что противник пеленгует работающие самолетные станции и поэтому так точно наводит свои истребители на штурмовиков. Некоторые летчики даже сбили торчащие позади кабины стойки антенн.
В этих условиях пришлось прибегнуть к пешей связи, хоть и самой древней, но зато безотказной.
У командного пункта — палатки майора Гетьмана — дежурили по три посыльных от каждой эскадрильи. Они постоянно были в разгоне: то передавали приказания, то донесения. Пошли в ход и обычные сигнальные ракеты. Зеленые — значит, взлет; одна ракета — начинать работать первой эскадрилье; а если пятой — то пять ракет. Красные ракеты, издавна применявшиеся для запрещения взлета или посадки, теперь означали сигнал выхода из-под удара — экстренного взлета всего полка в случае налета на аэродром авиации противника. И еще каждому механику было вменено в обязанность устанавливать винт в положение, соответствующее готовности самолета. Если штурмовик исправен и полностью готов к вылету, то одна из трех лопастей должна быть установлена строго вертикально вверх; у самолета, который не готов, две лопасти должны торчать наподобие рогов, а третья опущена вертикально вниз. По этим признакам командир полка издали определял, сколько самолетов в эскадрильях к вылету готово. Потом пошли в ход и жесты командира. А началось все с одного случая.
Прибежал как-то посыльный из эскадрильи и доложил командиру полка, что мост у Бобруйска разбит, а вернувшиеся с задания летчики обнаружили, что противник наводит другой мост, значительно южнее — у Доманово. В это время уже взлетало очередное звено. Оно должно было сделать круг над аэродромом, чтобы собраться, а затем лететь на Бобруйск, где ему, как оказалось, делать было нечего. Как же изменить штурмовикам задачу?
До подхода самолетов к аэродрому майор Гетьман успел отбежать подальше от своей палатки. Когда появилось звено, он замахал руками, привлекая внимание ведущего. Тот качнул с крыла на крыло — заметил. Командир показал в направлении на Бобруйск и тут же скрестил высоко поднятые руки: туда не ходить! Потом сдернул с головы пилотку и начал махать ею в другом направлении — иди туда! И вдруг ведущий, к изумлению всех, еще раз качнул с крыла на крыло и лег на новый курс!
Через час возвратившийся с задания летчик докладывал командиру полка:
— Били мост южнее Бобруйска, у Доманово.
— Ну как же ты, дорогой мой, понял меня?!
— А чего же тут не понять: на Бобруйск крест показали — запрет, значит, а пилоткой дали новый курс. Вот и я отвернул влево...
Гетьман троекратно расцеловал летчика.
В тот же день было объявлено: всем после взлета проходить над палаткой Гетьмана и следить за его сигналами.
Первые встречи с «мессерами»
В порядке номеров эскадрилий штурмовики тройка за тройкой взлетали со Старо-Быховского аэродрома. Звенья на бреющем полете уходили на запад бомбить понтонные мосты на Березине.
Через некоторое время в воздухе образовался «конвейер»: очередные группы все еще взлетали, а другие уже садились, чтобы заправиться горючим, подвесить бомбы — и снова в бой. Будто гигантская транспортерная лента, составленная из звеньев штурмовиков, непрерывно перемещалась в воздухе в сторону Бобруйска, изгибалась там по Березине, а затем по стокилометровой трассе тянулась обратно к аэродрому.
Штурмовики уходили на запад тройками, а возвращаться начали иногда парами, а то и по одному. Крылья самолетов были продырявлены. Летчики докладывали о сильном зенитном огне у переправ: к середине дня участились случаи встреч с вражескими истребителями. При подходе к Березине «мессершмитты» безбоязненно атаковали штурмовиков со стороны хвоста, где огневой защиты от них не было.
В довоенных учебниках тактики была разработана теория прикрытия штурмовиков своими истребителями. Они должны были лететь вместе, чтобы сковывать боем вражеских истребителей и не допускать их к штурмовикам. На Старо-Быховском аэродроме истребители были, по их не хватало даже для того, чтобы перехватить появлявшихся в небе немецких разведчиков и бомбардировщиков. А иногда нашим истребителям тоже подвешивали бомбы и посылали их штурмовать колонны. Теория не учитывала такой ситуации, когда численное превосходство вражеской авиации — подавляющее...
Во второй половине дня снова подошла очередь действовать пятой эскадрилье. Командир звена лейтенант Зайцев ставил задачу своим ведомым младшим лейтенантам Кротову и Смурыгову:
— Бьем по восстановленному мосту у Бобруйска, а потом летим вдоль Березины на север, чтобы разведать новые переправы противника... Возвращаться будем по этому маршруту, — командир звена указал на карту.
Смурыгов, взлетавший последним, на старте что-то замешкался и в воздухе сильно отстал. Темно-зеленая окраска низко летевших штурмовиков сливалась с фоном леса, и Смурыгову, забравшемуся повыше, трудно было их различить, и он боялся потерять их из виду. «Почему не уменьшат скорость, чтобы я быстрее пристроился? Неужели Зайцев не видит, как я отстал?» — волновался летчик. Он крепко сжал рукоятку сдвинутого вперед рычага газа, стиснул зубы, будто от этого могла увеличиться скорость. А расстояние сокращалось очень медленно.
Догнать своих Смурыгову удалось недалеко от Березины. Тут он вспомнил указание Зайцева, что перед атакой цели ему, правому ведомому, нужно занять место левее Кротова, чтобы перестроиться в «пеленг». Летчик начал делать отворот, и в это время в поле зрения показались летевшие навстречу — тоже на малой высоте — два самолета. «Наши возвращаются, — подумал Смурыгов. — Третий из звена, видимо, отстал, как и я, а может быть, и сбит...» — мелькнула догадка, в которой он тут же усомнился. У приближавшихся на встречных курсах самолетов были будто обрубленные на концах и чуть приподнятые крылья.
Они пронеслись совсем рядом, Смурыгов успел заметить, что фюзеляж у хвоста этих самолетов очень тонкий — это им придавало отдаленное сходство с осой. Он проводил их взглядом и увидел, как те с креном пошли вверх и в развороте скрылись за хвостом его штурмовика. Со спины будто обдало холодным сквозняком. «Неужели «мессеры»?» Перевел взгляд на штурмовики, те снова удалились — опять надо их догонять. Дал полный газ, а сближения что-то незаметно. «Не иначе как Зайцев принял решение скрыться от «мессеров» на максимальной скорости», — подумал ведомый. В это время справа от него заструились огненные дорожки, нацеленные на впереди идущие штурмовики. Те не шелохнулись и продолжали полет по прямой с курсом на Бобруйск.
И вдруг Смурыгов увидел справа поравнявшийся с ним самолет: на фюзеляже черный крест с белой окантовкой и паучья свастика на киле... Опустив нос, он вел огонь по самолету Кротова, — на обшивке крыла штурмовика засверкали разрывы, а из правой гондолы выпала стойка шасси с колесом. Один, а потом и второй «мессершмитты» оказались уже впереди, — пальцы Смурыгова инстинктивно нажали на гашетки, — треснули скорострельные пулеметы. Трассы прошли недалеко от самолета Кротова, а «мессеры» взмыли вверх. Опомнившийся летчик больше стрелять не стал — ведь так можно угодить и по своему...
Уже видны Бобруйск и Березина. Неподалеку от взорванного моста с уткнувшимися в воду пролетами протянулась ленточка наведенных понтонов. От сброшенных бомб поднялись столбы воды. Зайцев и Кротов уже неслись к западному берегу на скопление грузовиков. Смурыгов, шедший последним, прицелился, выпустил «Эрэсы» — они рванули в гуще машин.
Скрылась под крылом Березина, и сразу загустели дымки зенитных разрывов. Зайцев заложил крутой правый крен, Смурыгов успел вывернуться сразу за командиром, а самолет Кротова с выпавшей ногой шасси оказался далеко в стороне и вяло поворачивал к восточному берегу. Сзади к нему, как пиявки, присосались два «мессера». Кротов на поврежденном самолете взял курс на аэродром, а Зайцев со Смурыговым полетели в сторону Борисова на разведку переправ.
Летели над Березиной. С западного берега по ним то и дело били зенитки. Тогда ведущий сообразил, что можно лететь восточнее реки, — лишь бы не терять ее из виду, — и вышел из зоны огня. Полет протекал спокойно, и Зайцев решил было брать курс на свой аэродром, как вдруг у Свислочи увидели мост, протянувшийся до средины реки. От берега на веслах шел понтон, в нем сидело несколько человек. Летчики довернули на него, открыли огонь. Пули секли зеркало воды у понтона, там кто-то плашмя плюхнулся за борт, остальные так и остались лежать на дне посудины. На западном берегу стояло несколько автомашин. Перенесли огонь на них — вспыхнул грузовик, солдаты заметались по редкому кустарнику, прыгали с крутого берега...
Зайцев и Смурыгов заходили на посадку и увидели распластанный штурмовик Кротова. За ним по зеленому аэродромному полю тянулась полоса черной, словно вспаханной, земли.
Винт покорежен. В стороне валялись вырванная вместе с колесом стойка шасси и масляный радиатор. Броня мотора и кабины стала бурого цвета, крылья иссечены, на рулях поворота и высоты остались лишь дюралевые ободья да клочья перкаля.
Возле самолета в окружении техников стоял бледный Кротов. Он докуривал вторую цигарку, держась рукой за левое плечо.
— Ты ранен? — спросил подошедший Зайцев.
— Ушибся, наверное, при посадке. Видишь, как пропахал...
— Это тебя истребители или зенитка?
— «Мессеры» увязались... От Бобруйска до самого аэродрома конвоировали и били, как по мишени. Пробовал отворачивать от трасс, а рули не действуют... Я уже плюхнулся, смотрю, а они, гады, на меня лежачего пикируют. Подумал, что добьют на земле, только и у них боеприпасы кончились. Пошли вверх, сделали над аэродромом «круг почета», легли на курс...
— А наши зенитчики не отогнали?
— А ты видел на аэродроме зенитчиков?
Некоторое время стояли молча. В это время начали взлетать три тупоносых «ишака». Под крыльями у них было подвешено по две бомбы. Кротов посмотрел вслед и сказал:
— «Мессершмитты» летают налегке, за штурмовиками охотятся, а нашим истребителям зачем-то бомбы вешают...
— Летали бы вместе с нами, могли бы отогнать, — отозвался Зайцев. — Как самим с «мессерами» бороться? Атакуют сзади, а наши пушки и пулеметы стреляют вперед...
— Если переднего бьют, то заднему, пожалуй, можно открывать огонь по истребителям, — сказал Кротов, взглянув на Смурыгова. В этом взгляде Смурыгов уловил укор.
— Да я вас еле догнал... А когда пристроился, «мессеры» уже были рядом с тобой. Дал одну очередь, а трассы около штурмовика прошли...
Подошел полковой врач Том Федорович Широкий и увел в санитарную палатку Кротова. Там он извлек у него из плеча осколок: летчик вгорячах принял ранение за ушиб.
Весь этот день штурмовики били разведанные мосты у Бобруйска, Доманово и Шатково. «Мессершмитты» буквально одолевали, и пока никто не знал, как от них отбиваться самим. Однако от зениток потерь было больше, чем от истребителей. Оружие «мессершмиттов» не пробивало вертикальную 12-миллиметровую бронеплиту, защищавшую задний бензобак и спину летчика. Но искалеченных самолетов вроде штурмовика Кротова на аэродроме прибавлялось...
Об этом тогда не знали
Обстановка по-прежнему оставалась неясной.
Сверху информация в полк не поступала, а сообщения Совинформбюро были чересчур краткими. К тому же в них приводились сведения трехдневной данности. Выходило, что сводки с фронтов к центру поступали с опозданием.
Батальонный комиссар Рябов внимательно прочитывал газеты, выкраивал время, чтобы послушать радиопередачи из Москвы, но этого было явно недостаточно для того, чтобы дать обстоятельную политинформацию личному составу полка.
В сообщении о боевых действиях в течение 28 июня говорилось: «На Минском направлении войска Красной Армии продолжают успешную борьбу с танками противника, противодействуя их продвижению на восток. По уточненным данным, в боях за 27 июня на этом направлении уничтожено до 300 танков 39-го танкового корпуса противника». На следующий день сводка была еще более оптимистичной: сообщалось о том, что «на Минском направлении усилиями наших наземных войск и авиации дальнейшее продвижение прорвавшихся мотомехчастей противника остановлено».
Рябов задумался над этими скупыми строчками.
«Что же получается? На Минском направлении борьба с танками ведется успешно, продвижение противника остановлено, а он уже своими танками занял Бобруйск, расположенный в ста с лишним километрах восточнее Минска, вышел к Березине. Это уже не «провокационные слухи». Сам не раз летал в район Бобруйска и там видел противника».
Рябову пришел на память недавний разговор с подполковником из соседней авиационной части, который наземную обстановку сравнил с каким-то слоеным пирогом. Он и сам теперь убеждался, что на фронте создалась очень сложная обстановка, но какие причины привели к такому положению? Это нужно было знать Рябову, чтобы вразумительно отвечать на вопросы своих подчиненных. А он вынужден повторять фразы, заимствованные из газет: «Гитлеровская Германия вероломно нарушила договорные обязательства... Она впервые столкнулась с величайшей страной, просторы которой безграничны, с народом, моральные и физические ресурсы которого неисчерпаемы... Битва только началась, советский исполин сломит зарвавшегося врага...»
Вечером комиссар Рябов зашел в палатку к Гетьману.
— Борис Евдокимович, — тихо сказал ему командир, будто по секрету. — Поменьше бы сам летал... Уж очень зачастил.
Рябов сразу не нашелся что сказать. Достал из кармана платок, вытер взмокший лоб. «Бережет меня или считает более полезным для комиссара в такой обстановке призывать летчиков и техников к победе над врагом? — подумал он. — Во время войны с Финляндией подобных разговоров у нас, помнится, не было...»
— Хорошо вовремя сказать ободряющее слово, — не спеша заговорил Рябов. — Но самому слетать и показать пример сейчас, по-моему, куда важнее. Я замечаю, что некоторые летчики скисли, и главная причина — наши большие потери. И если теперь не вытравить у них мысли о войне «малой кровью», без больших жертв, то дело может дойти до худшего...
Причины для такого беспокойства у Рябова с Гетьманом были.
За первые три дня боевых действий потеряли двадцать летчиков. В числе их погибли такие отличные пилоты, как заместители командиров эскадрилий Николай Голубев и Федор Сигида, Василий Баранов, Абрам Пушин, Евстафий Сосник, Александр Кузьмин, Николай Грицевич, Валентин Подлобный... Таких потерь никто не ожидал. Ведь в финскую кампанию полк совершил более двух тысяч боевых вылетов на незащищенных броней самолетах Р-зет, а потеряли только одного летчика. Да и эта потеря была небоевая: при взлете самолет зацепился за макушку дерева и сгорел. Теперь же летали на новейших бронированных штурмовиках, а такая убыль...
В тот день, когда командир со своим комиссаром завели в палатке откровенный разговор, в один миг перестала существовать вторая эскадрилья.
Возвратился с боевого задания младший лейтенант Александр Мещеряков. При посадке разлетелись в клочья пробитые пулями покрышки. Самолет на дисках сделал короткий пробег, оставляя за собой полосу пыли. К штурмовику подкатила полная людей полуторка. Приехал и сам командир второй эскадрильи капитан Крысин. Самолет был буквально изрешечен пробоинами, а летчик невредим.
— В зенитный огонь попал или атаковали истребители? — спросил комэска Мещерякова.
— Истребители...
— Считайте пробоины, — приказал Крысин техникам. — Интересно, в каких местах их больше всего.
— Зачем это? — поинтересовался Мещеряков.
— А затем, чтобы знать, куда нам больше всего достается, как увертываться от очередей.
Считать пришлось долго. Старший техник эскадрильи Алексей Калюжный и связист Григорий Нудженко сосчитали по-разному и заспорили: у одного получилось 263, у другого — 278. Пока пересчитывали и спорили, показалась девятка бомбардировщиков «юнкерс-88». Крысин оценивающе посмотрел вверх — самолеты были уже на боевом курсе, скоро начнут бомбить.
— На машину! Быстро! — скомандовал он, сам вскочил в кабину. Остальные уже на ходу переваливались через борт кузова. Лишь Нудженко с Калюжным не смогли догнать машину, споткнулись и распластались. Вслед за этим дрогнула земля, оглушительно и протяжно хрястнуло, взметнулись черные султаны... Когда ветром снесло пыль, полуторки не было. На том месте, где ее настигли бомбы, лежали щепки да разбросанные тела. Погиб и оружейник Роман Комаха, с которым Холобаев собирался «поговорить по душам». От полоснувшего по животу осколка получил смертельную рану командир звена Илья Захаркин, воевавший с особой злостью. Последними его словами были:
— Эх, гады... Не дали повоевать... Я бы вам еще жару дал...
В тот же вечер на краю летного поля появились наспех сколоченные пирамидки с жестяными звездочками. Комиссар Рябов задержался там дольше всех и теперь пришел в палатку к командиру полка.
С транспортными самолетами, доставлявшими из Москвы «эрэсы», прибыли свежие газеты. В «Красной звезде» была напечатана передовая, обращенная к авиаторам. Эта газета, сложенная узкой полосой, лежала у Рябова в планшете. Последние призывные строки передовой он подчеркнул красным карандашом:
«Соколы-летчики! Бейте фашистских гадов так, чтобы небу жарко было! Громите с воздуха танковые колонны противника!»
Рябов достал из планшета газету, протянул Гетьману, указал на подчеркнутое место:
— Здесь пишут, что танковые колонны являются основными целями для авиации, мы же бьем мосты на Березине. Не допускаем ли мы ошибки?
— А не будем разрушать мосты, так эти танки окажутся на восточном берегу Березины. Если бы знать, какие там наши силы обороняются... Да и не можем мы с тобой изменить решение полковника Науменко. Он-то лучше знает обстановку, только многого не договаривает.
В палатку вошел начальник разведки старший лейтенант Щербаков. Окажись кто другой на его месте, он мог бы в эти дни растеряться. Щербаков же не сидел и не выжидал у моря погоды, пока отыщется какой-то вышестоящий штаб и даст информацию об обстановке. Он целыми днями носился по стоянкам со своей картой, успевал опросить каждого летчика, вернувшегося с боевого полета. Допытывался, кто что видел на земле, в каком районе, в какое время. Сопоставлял противоречивые разведывательные данные, вносил уточнения, обобщал. Поэтому карта начальника разведки во многих местах была так истерта ластиком, что наименования некоторых населенных пунктов безвозвратно исчезли. Положил бы Щербаков такую замызганную карту на стол начальству в Богодухове — выговор бы непременно себе схлопотал. А теперь она лежала перед Гетьманом и Рябовым и для них была дороже всех сокровищ. Без всякой информации «сверху» теперь стало ясно, что сходящийся пучок синих стрел, изображавших вражеские колонны, направлен острием на Бобруйский участок. Сегодня командира и комиссара особенно обрадовало то, что на восточном берегу Березины против синих стрел Щербаков впервые нанес на карту красные дужки. Наши войска!
Но что это за части? Каковы их силы? В какой поддержке с воздуха они нуждаются?
Гетьман с Рябовым решили, что воспрепятствовать переправе противника на восточный берег — главная задача завтрашнего дня.
— Будем бить по понтонным мостам...
...Полковник Науменко действительно знал истинную обстановку на фронте лучше Гетьмана и Рябова, но о многом, что не пошло бы на пользу делу, он подчиненным решил не сообщать.
После войны генерал-полковник авиации Николай Федорович Науменко рассказывал мне о том, какая обстановка сложилась на западном направлении в канун войны.
Он был заместителем у генерала Копца. Задолго до вторжения немецко-фашистских войск в приграничном округе нельзя было не почувствовать запаха пороха. В июне особенно участились случаи перелета государственной границы немецкими самолетами. Генерал Копец тогда обращался к недоступному и властному командующему округом генерал-полковнику Д. Г. Павлову за разрешением «проучить наглецов». Командующий категорически запретил поднимать истребителей на перехват, ссылаясь на широко обнародованное сообщение ТАСС от 14 июня, в котором говорилось, что «...слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы...».
— Не поддаваться ни на какие провокации! — отрубил тогда командующий.
Когда сосредоточение крупных сил противника непосредственно у наших границ стало фактом, а немецкие разведчики открыто совершали облет районов базирования нашей авиации, Копец вместе с Науменко снова пришли к командующему.
— Разрешите рассредоточить авиацию на запасные аэродромы.
— Недальновидные вы люди, — ответил тот. — Нельзя давать никаких поводов для провокаций! Выполняйте-ка лучше мои указания по подготовке к учению. Займитесь настоящим делом. (22 июня на Брестском полигоне намечалось крупное опытное учение).
После первого массированного налета фашистской авиации генерал Копец сел в самолет. Он облетал все аэродромы, связь с которыми была сразу же нарушена. Куда он ни прилетал, везде видел догоравшие машины. Потери оказались колоссальными. Возвратившись в штаб, командующий ВВС округа закрылся в своем кабинете. Об этой трагедии тогда знали немногие.
На плечи полковника Науменко свалилась нелегкая задача собрать остатки авиационных частей и организовать их боевые действия. Эта задача оказалась исключительно сложной: засланными в наш тыл диверсантами были выведены из строя узлы и линии связи, управление авиационными частями нарушилось.
Не только авиация, но и войска округа не были в состоянии отразить удар огромной силы. В непосредственной близости от границы располагались незначительные подразделения, а большинство дивизий, предназначавшихся для прикрытия границы, находилось от нее далеко и занималось боевой подготовкой по планам мирного времени. Они тоже подверглись сильным ударам с воздуха и двигались к границе под непрерывными налетами авиации противника. Многие соединения были вынуждены вступать в бой неполным составом и разрозненно.
От командиров и политработников потребовались титанические усилия и разумная инициатива, чтобы в такой сложной обстановке организовать отражение натиска многократно превосходящих сил противника. При отсутствии связи с вышестоящими штабами часто приходилось действовать по собственному усмотрению.
Очень трудно было в эти дни полковнику Науменко. Из-за отсутствия связи он целыми днями летал на самолете У-2 с одного аэродрома на другой, ставил задачи авиационным частям. Задачи эти нужно было согласовывать с действиями войск, о чем можно было узнать в штабе западного фронта или штабах армий. Но штабы часто меняли месторасположение, и найти их подчас было нелегко. Приходилось приземляться у дорог, по которым двигались войска, расспрашивать. В такие дни Науменко обычно ставил задачу на «разведку боем», смысл которой — сам ищи противника и бей.
28 июня Науменко в поисках штаба фронта решил «прочесать» дорогу от Старого Быхова на север вдоль Днепра. Не долетая до Могилева, заметил сильно пылившую по проселку легковую машину. Она круто свернула в лес. Сделал над этим местом круг и увидел в густой роще несколько палаток и автомашин. Сел поблизости на поляну, подошел к остановившейся на опушке легковой «эмке». Водителя где-то видел — знакомое лицо.
— Кого привез? — спросил его Науменко.
— Сандалова, товарищ полковник...
— Вот как! — обрадовался Науменко. Случайно ведь отыскался начальник штаба 4-й армии Сандалов, с которым в канун войны пришлось уточнять план несостоявшегося опытного учения.
Углубившись в лес, Науменко увидел сидевшего около палатки на раскладном стуле командующего фронтом Д. Г. Павлова. Ему что-то докладывал по разложенной на столе карте Сандалов.
Павлов за эти дни осунулся, сгорбился, и в нем трудно было теперь узнать прежнего властного человека, каким его в последний раз видел Науменко в Минске. Командующий тихо сказал Сандалову:
— Отбить Бобруйск... Свободны.
Около Павлова толпились офицеры штаба с картами и документами. С часу на час ждали прибытия из Москвы маршалов Советского Союза К. Е. Ворошилова и Б. М. Шапошникова. Командующий фронтом заметил стоявшего поодаль Науменко и тут же отвел от него безразличный взгляд. Начал подписывать документы, почти не читая их. «Не до авиации, видно, сейчас ему», — подумал Науменко о Павлове и заспешил за Сандаловым, шедшим к своей машине.
— Где вы сейчас находитесь? — спросил у него Науменко.
— За Березиной, в трех километрах западнее Бобруйска. Мы там штурмовиками бьем переправы. Правильно действуем?
— Очень правильно! Действуйте в таком же духе!
— А где ваш правый сосед? — спросил Науменко о 13-й армии.
— Дерется где-то в районе Минска... Прилетайте к нам, там потолкуем, — сказал Сандалов, закрывая дверцу автомашины.
— Поглядывайте почаще вверх, по всем дорогам «мессершмитты» зверствуют, — посоветовал Науменко на прощание.
Попытался Науменко у штабных офицеров уточнить местонахождение штаба 13-й армии — они и сами этого точно не знали. Туда направили на самолете У-2 офицеров связи с приказом командующего фронтом — во что бы то ни стало удержать Минский укрепленный район. Удастся ли вручить командующему 13-й армией генералу П. М. Филатову этот приказ?
Взлетел Науменко с поляны, взял курс на Старый Быхов.
Высоту выдерживал пониже, макушки деревьев мелькали под самыми крыльями.
Летел и поглядывал вверх, как сам советовал Сандалову. Небо было безоблачным, светило солнце. «Четвертому штурмовому полку на завтра надо уточнить задачу: генерал Коробков будет Бобруйск отбивать», — думал он.
Уже близко Старый Быхов, а четыре «мессершмитта» тут как тут. «Может, не заметят и я проскочу?» — подумал Науменко. Но истребители начали снижаться прямо на него. Выход в таких случаях один: немедленно садиться. Приземлился, отбежал от самолета, залег в кустах. Треснула очередь, вторая — самолет вспыхнул. Пламя мгновенно охватило полотняные крылья, и вслед за этим взрыв разметал во все стороны горящие обломки.