ХОЗЯЕВА ВОЗВРАЩАЮТСЯ В СВОИ «ДОМА».
Теперь я уходил в лес недолго. В брошенную людьми лесную деревушку я уже занес почти все свое имущество - снасть, снаряжение, одежду, книги, - и мне оставалось доставить в лес только продукты и еще не совсем подросшего Бурана…
С Бураном мы уже заглядывали в лес, я учил его преодолевать лужи, он уже смело шагал по болоту, и я надеялся, что первая дорога в тайгу не очень напугает его. Мы простились с большим северные селом, где добро принимали нас, где сушили нам на дорогу ржаные сухари, где я закупал продукты, и куда время от времени буду выходить из леса, чтобы получать письма и отправлять свои.
В лесу цвела черемуха. Белый туман ее цветов заливал все вокруг. Я шел легко. Быстро миновал Менев ручей, Соболью пашню, впереди совсем недалеко был уже Пашев ручей, но тут вдруг опустился сверху и загородил собой и дорогу, и лес тяжелый густой дождь.
По лужам, что тут же разлились от дождя, вздулись большие частые пузыри. Небо было обложено тучами плотно и надолго. Кое-как прикрыв сверху рюкзак куском клеенки, я брел через кусты и лужи к старой, давно отжившей свой век охотничьей избушке. Избушка стояла в лесу чуть в стороне от Пашева ручья. Ее давно забыли, и теперь от прежнего уютного и гостеприимного строения оставались целыми только старые, подопревшие стены.
Крыша и потолок избушки давно упали, раздавили печь-камеленку, свалили на пол прокопченные камни, и для меня и моего щенка, осталось в этой бывшей избушке лишь полтора квадратных метра земляного пола у осевшего прореза двери. Рюкзак я поставил в угол у двери, укрыл его от дождя. На мне все промокло, и, чтобы хоть как-то согреться, я прижался спиной к рюкзаку и спрятал на грудь под куртку мокрого щенка. Буран дрожал, жался ко мне и тихо поскуливал.
К полуночи дождь стал выдыхаться. Я разыскал в рюкзаке сухие спички и выбрался из своего укрытия-склепа, чтобы развести костер.
У костра я высушил одежду, вскипятил чай, накормил щенка. Буран, согревшись и плотно закусив, растянулся у догоравшего костра и тут же заснул. Я присел на корточки у тлеющих головешек, закурил и прислушался. Дождь прекратился, и только с еловых лап нет-нет да и падали на прошлогодний осенний лист крупные, громкие капли воды. Тук-тук... - раздавалось то слева, то справа. Тук-тук... - постукивали по прошлогодним листьям капли, запоздавшего, осевшего на ветвях дождя сзади и впереди меня. И тут за редким стуком капель воды услышал я еще один звук-шорох...
Короткий шорох повторился за кустами черемухи, потом точно такой же шорох услыхал я справа от кустов. Я не мог ошибиться - в тумане мокрого рассвете кто-то осторожно бродил около старой охотничьей избушки и моего догоревшего костра. Сейчас этот «кто-то» был сзади, совсем близко. Шорохи пропали. Появились снова. И, наконец, раздался знакомый мне осторожный хруст-щелчок сломанной осиновой веточки. Все замерло. Таинственный гость выдал себя, и теперь, наверное, остановился и прислушался, решая, что делать, когда личность его опознана. Таиться дальше не имело смысла, и я услышал глубокие, мягкие шаги зверя по болотной траве - трава, чуть-чуть шелестела под большими лапами.
Я кашлянул, кашлянул негромко, только для того, чтобы оповестить моего гостя, что я слышу его шаги и знаю о его присутствии. Шаги смолкли. Потом раздалось негромкое, недовольное ворчание, и зверь пошел в сторону по воде через ручей. Это был медведь. Он был здесь, рядом, и, конечно, проверял, кто это забрел в такую весеннюю рань в его владения.
Скоро из-за леса показалось чистое, умытое дождем солнце, и мы двинулись в путь. У Пашева ручья я встретил, наконец, медвежьи следы, знакомые мне следы Хозяина. Хозяин так же, как год тому назад, шагал по своей дороге, добрался до болота и свернул перед болотом в ельник.
Хозяин вернулся в свои прежние владения. Ну, как, пускаешь меня не этот раз в лес? Наверное, пускаешь - тебе, пожалуй, хватило ночи, чтобы разобраться во всем.
В конце Прямой дороги, на границе владений Хозяина, я остановился. Солнце высоко поднялось над лесом, и от дороги, от болотных кочек под чахлыми сосенками поднимались навстречу солнцу облачка густого теплого тумана, родившегося после дождя. И за этим туманом услышал я голоса глухариного тока.
Совсем рядом с дорогой, на краю болота, вовсю «точили» лесные петухи. Заканчивал свою песню-точение один глухарь, и ему почти тут же отвечал другой. Я подсчитывал голоса глухариного тока и удивлялся. По всем правилам ток этих птиц должен начинаться с рассвета и заканчиваться к первым лучам солнца. Но эти глухари, токующие рядом с лесной дорогой, кажется, забыли все свои правила. Давно наступил полдень, светило солнце, а лесные петухи и не думали закрывать до следующего рассвета свой праздник. Да и о каком рассвете может быть речь на севере в белые ночи, когда день и ночь сходятся в северную весну так незаметно, что стоит чуть затянуться небу белесой пеленой, стоит не показаться солнцу, и ты с трудом угадаешь, что сейчас: пасмурный день или светлая весенняя ночь. А может быть, глухари изменили свои правила еще и потому, что поздно начали в этом году ток – поздно пришла в этом году на север весна, и теперь, чтобы вовсю наиграться, натоковаться, птицам просто не хватает отпущенного на ток времени.
Я слушал ток больших скрытных таежных петухов и ласково поглаживал по голове своего Бурана. Буран спал у моих ног и, конечно, не слышал глухариных песен. Наверное, он был еще мал, охотничья страсть у него не проснулась, он, как скажут охотники, не понимал пока ни зверя, ни птицы.
Не обратил Буран внимания и на медвежьи следы у Вологодского ручья. У Вологодского ручья, как и год тому назад, отыскал я следы медведицы Мамаши и ее прошлогодних медвежат. Медвежата подросли и теперь оставляли после себя на дороге не следочки-пятачки детских лапок, а почти настоящие медвежьи следы-печати.
Около Мамаши в этом году было только двое медвежат. В прошлом году малышей было трое. Где же еще один медвежонок? Может быть, он погиб, а может быть, просто стал слишком самостоятельным и с весны отправился искать свою собственную дорогу.
Медвежье семейство ушло впереди меня по дороге. Я присматривался к следам Мамаши, вспоминал следы той медведицы, что подвела меня не так давно здесь на дороге во время гона, и еще раз убеждался, что тогда встретил именно Мамашу. Это ее хотел я увидеть совсем близко, за ней несся, перепрыгивая через лужи. А кто тот зверь, который чуть не смял меня? Нет, это был не Хозяин. Кто же он? Где сейчас? Запомнил ли мое ружье и мой выстрел?..
В своем домике на берегу озера, вечером за столом я достал дневник и нанес на карту Медвежьего Государства границы трех медвежьих домов. И Хозяин, и Мамаша, и Черепок были на месте, вернулись в свои прежние владения, соблюдая прошлогодние границы. Все были дома. Дома был и я. Только мне было немного грустно оттого, что по деревне не слонялись наши прошлогодние телушки, не ворчал под окнами бык, не носились от дома к дому наши прошлогодние собаки. Стадо в эту весну не отправили в лес, а потому не было в деревне ни Петра, ни Василия, и мне не с кем было посидеть вечером у коптилки и просто так поговорить за кружкой крепкого чая.
Но побыть одному в оставленной людьми деревушке мне так и не удалось. На следующее утро услышал я со стороны дороги за холмом не то частые выстрелы, не то далекий рык-треск трактора. Этот рык то стихал, то пропадал совсем, то появлялся снова и был на этот раз громче. А к вечеру увидел я на холме трактор-вездеход.
Кто и зачем пожаловал сюда, я пока не знал. Трактор спустился к озеру, стих, угомонился, и очень скоро там, где остановился трактор, потянулся кверху густой дым большего костра. Ко мне в гости никто не пожаловал, и на следующий день я сам отправился к дымному костру.
У костра сидел крепкий, краснолицый парень и длинной березовой палкой что-то перемешивал в глубоком артельном котле. Парень назвался Геной. Гена был рабочим экспедиции, которая прибыла в лес ремонтировать топографическую вышку. Сейчас все рабочие были в лесу, а Гену оставили кашеварить. Обед был уже готов, и от нечего делать наряженный повар вытащил из груды мешков и ящиков двустволку двенадцатого калибра и стал похваляться передо мной своим умением точно стрелять. Мне не хотелось поддерживать пустой разговор, я немного посидел у костра и отправился домой.
Настроение у меня было неважное. Хотя и любил я людей бродячего пламени, геологов, геодезистов, но знал в то же время, что нередко пристраиваются в экспедиции люди без доброго сердца, а и без чести и совести. И таким людям ничего не стоит забыть, что существуют правила охоты, и они, заполучив в руки ружье, не всегда, задумываются, когда и во что стрелять. Краснолицый Гена, с которым я только что встретился, казалось, походил именно на таких бессовестных людей. И как бы в подтверждение моих мыслей сзади грохнул выстрел.
Уж в кого стрелял первый раз тот недалекий охотник, я не знаю. Но «подвиги» этого стрелка, совершенные на следующий день, стали известны мне со всеми подробностями.
На следующий день с утра пораньше Гена отправился на озеро и, недолго думая, разрядил свою двустволку в гагару. Убитую птицу горе-стрелок из воды доставать не стал, и к вечеру ее прибило ветром к самому моему дому. Следом за гагарой Гена пристрелил зайчишку, а дальше - больше, побрел непутевый охотник на Могово болото, где велись из года в год журавли. Крики журавлей Гена слышал и решил попытать свое счастье и в этой охоте, а заодно проверить ружье на дальнобойность.
По таежной тропе к Могову болоту Гена шел быстро, не прислушивался и не приглядывался к лесу и чуть не налетел на медвежонка. Это был тот самый медвежонок, который вместе с матерью встретился мне у нашей деревушки еще в моей первой весенней дороге в лес. Этого медвежонка мать-медведица перенесла тогда в зубах через ручей…
Испугался или не испугался Гена, не знаю, только курок ружья горе-охотник успел спустить. К счастью, ружье было заряжено дробью, а не пулей, и дробовой заряд, судя по всему, задел медвежонка только краем. Может быть, недалекий стрелок выстрелил бы и еще раз, но второй раз разрядить ружье в медвежонка он не успел - из кустов вырвалась медведица, и Гена бежал, бежал без оглядки и пришел в себя только тогда, когда выскочил к трактору и костру.
Говорили потом, что этого непутевого охотника спасли только ноги. А может быть, медведица просто лишний раз подтвердила свою врожденную порядочность. Ей ничего не стоило догнать врага и расправиться с ним. И такое бывало. Спросите геологов, геодезистов, может быть они еще помнят, как однажды такие же недалекие люди, как кашевар Гена, ни за что ни про что убили малышей-медвежат. Медведицы рядом не было, но ночью она разыскала палатку, где спали убийцы ее детей, и совершила лесное правосудие… Кажется, из тех «охотников» никого не осталось тогда в живых.
Возможно, я и задержался бы еще немного на нашем озере, пожил бы в деревушке, но разгром, который учинили случайные в лесу люди, заставил меня раньше уйти на Долгое озеро.
Черемуха к этому времени уже отцветала, по заливам озера стали подниматься листья белых лилий, шел июнь, звонкий, голосистый от птичьих песен. Вот-вот должна была зацвести рябина, а следом за цветами рябины должны были появиться в заливах озера нерестовые лещи. В это время я оставил лесную деревушку и отправился дальше, где ждала меня небольшая долбленая лодочка, припрятанная мной с осени в кустах, где ждала меня уютная лесная сторожка, жаркая печь и аккуратный столик у крошечного оконца-прорези в тайгу
ПЛОЩАДКА МОЛОДНЯКА.
Сколько я помню себя, я всегда возился с животными, и вечно у меня дома кто-нибудь жил. Были у меня ежи, ужи, ящерицы, самые разные певчие птички, галки, грачи, сороки, белые мыши, крысы, морские свинки, кошки, собаки…
Но мне всего этого было мало, и вечная мечта собрать в комнате чуть не весь зоопарк не давала мне покоя. Но, наконец, я, видимо, понял, что собрать всех животных, которые мне нравились, в комнате никак нельзя, а потому решил постучаться в двери настоящего зоопарка и попросить принять меня в кружок юных биологов.
Если бы я постучался в двери зоопарка чуть раньше или чуть позже, то меня обязательно допустили бы к площадке молодняка, к той небольшой площадке, огороженной по кругу сеткой-забором, где на радость взрослым и малышам резвились, кувыркались, ссорились и тут же мирились самые разные звери-малыши.
Возиться с этими зверятами было моей светлой мечтой, целью жизни. Но так получилось: бригада юннатов, прикрепленная к площадке молодняка, оказалась уже укомплектованной, расширять ради меня установленные кем-то штаты никто не собирался, а потому мне, новичку, было предложено пойти к хищникам, к копытным, в попугайник или, на худой случай, в бригаду «вольных птиц».
Чем занималась эта «вольная бригада», я в ту горькую пору крушения всех моих радужных надежд не знал, но сами слова – «воля» и «птицы» - меня тронули, и я утешился тем, что определенно решил стать вольной птицей. Раз уж не получилось так, как хотелось, то пусть не получится и до конца – и вместо вступительного доклада о львах, тиграх, северных оленях или австралийских какаду я представил общему собранию КЮБЗа (кружок юных биологов зоопарка) небольшое сообщение о самых обычных синицах.
В КЮБЗ просто так, без доклада, не принимали. Меня внимательно выслушали и даже похвалили, не забыв напомнить, что на площадке молодняка, мол, свет клином не сходится и что порой куда лучше жить среди вольных птиц, чем чистить клетки за волчатами и лисятами.
Честно говоря, я до сих пор не знаю, что лучше, но вольные птицы меня тогда увлекли, да так, что вместо биологического факультета МГУ оказался я после школы в Авиационном институте. И вот здесь-то, совсем высоко над землей, далеко от леса, от озер и рек, в стороне от так и недостигнутой площадки молодняка, и напала на меня безысходная тоска. По ночам мне снились волчата и медвежата, снились лесные опушки, где мирно возились самые разные лесные малыши.
В короткие перерывы между работой забирался я на забытые миром старицы рек, находил зарастающие заливные озера и подолгу сидел на берегах таких пустячных водоемов, рассматривая в воде рыб, водяных черепах, ужей и жуков-плавунцов. Как хотелось мне тогда вернуться обратно, встать на колени перед той самой комиссией КЮБЗа, которая почему-то согласилась с моим скоропалительным решением стать «вольной птицей», и слезно попросить: «Возьмите меня обратно. Я буду ждать, ждать долго и все-таки дождусь, когда в штате площадки молодняка освободится пусть самая пустячная должностная единица. Я хочу возиться с этими лесными малышами, хочу учить их, дрессировать. Кто знает, может быть, во мне пропадает талант нового Дурова».
Пропал или не пропал во мне талант великого дрессировщика, был ли этот талант вообще – ей-богу, не знаю. Я знаю только одно: в то время, когда мы вместе со щенком поселились в избушке на берегу таежного озера, никакого подобного таланта я в себе уже не обнаружил…
Как ни тешимся, как ни радуемся мы, принеся домой кутенка-щенка, но и радость, и веселье быстро проходят, уступая место обычной прозе, которая в каждом руководстве, посвященном собакам, выражена предельно кратко: «Собаку надо воспитывать». Эту краткую мудрость я помнил всегда, успешно испытал на практике теоретические положения всех и всяких руководств по воспитанию собак и перед отъездом в лес мог гордо сказать, что мой Буран к своему трехмесячному возрасту знает все, что ему положено было знать.
Правда, некоторые благоприобретенные навыки пристойного поведения мой щенок успел немного растерять, оказавшись среди более вольных и менее воспитанных деревенских собак. Увы, я не мог тогда быть все время рядом с ним и строго напоминать, что можно, а что нельзя: дважды я отправлялся с рюкзаком в лес, оставив Бурана на попечение Петра. И этих нескольких дней вполне хватило моему щенку, чтобы научиться гонять кошек, затевать ни с того ни с сего шумные свалки с соседскими собаками и воровать по гнездам куриные яйца. Причем и в воровстве по курятникам и в драках, и в охоте за кошками он, как мне казалось, преуспел так, как ни один местный щенок его возраста.
Но это было только началом. Застав Бурана на месте преступления в курятнике, я, как мог, строго объяснил ему, что такое хорошо, а что такое плохо. Похожее объяснение состоялось у нас и по поводу кошек. Постарался я остановить его и в стремлении к бесцельным дракам. И казалось, мой четвероногий ученик все понял. С этой верой и добрался я сначала до лесной деревушки, а там и до Долгого озера, конечно, не предполагая, какие новые испытания ждут меня на пути к славе Великого дрессировщика.
Избушка, где мы поселились, стояла почти у самой воды. Вверх от избушки, в сухой еловый остров поднималась тропа, по которой мы с Бураном и пришли сюда. По пути к озеру, перед еловым островом миновали мы сухое моховое болото. Болото было ягодным, кормовым для птиц, и я мог предположить, что там, на краю елового острова, у болота должны водиться глухари. Занятый срочной работой по ремонту избушки, печи, лодки я не мог тут же проверить свое предположение, не мог точно установить, есть ли поблизости глухари, а потому мой щенок, свободный, разумеется, от всех и всяких обязанностей по дому, сделал это раньше меня и в доказательство своего отважного похода по тайге принес домой чуть живого глухаренка.
По дороге к избушке Буран измял и измусолил глухаренка так, что мне пришлось долго приводить несчастного птенца в чувство, прежде чем предоставить ему свободу. И это было бы ничего – ну, поругал бы я щенка, подлечил птенца-несмышленыша... Так нет, притащив глухаренка домой и, видимо, посчитав его своей собственной добычей, Буран наотрез отказался отдавать его мне.
Ни команды, поданные соответствующим тоном, согласно самым лучшим инструкциям по дрессировке, ни уговоры и упрашивания, произнесенные с верой в то, что и у собаки могут быть душа, сердце, не помогли, и пришлось мне брать в руки длинный прут и гоняться за своим оболтусом вокруг избушки до тех пор, пока этот прут не обломался.
В конце концов, глухаренка щенок оставил, выпустил из пасти, но в сторону не отошел, а замер над ним, косо и зло посматривая на меня. То, что в лесу, после удачной охоты, в состоянии все еще полыхающего охотничьего азарта, мой будущий пес на время забыл все науки, преподнесенные ему в Москве, я мог допустить и даже оправдать тут своего неслуха, но то, что мой верный пес, мой друг, моя защита и надежда, мой Буран мог ни с того ни с сего показать мне зубы, я, конечно, не предполагал. Но так именно и получилось. Я был уже совсем рядом и только собрался протянуть руку за глухаренком, как услышал злой рык...
Я слышал от своего щенка все: щенячий лай-брех, щенячий скулеж и щенячье нытье, но злой, по-взрослому хриплый рык слышать от Бурана мне пока не приходилось, и я на какое-то время просто остолбенел. И этого было вполне достаточно, чтобы озверевший пес снова вышел из повиновения, опять ухватил птенца и кинулся с ним в кусты.
В конце концов, вся эта неприглядная история окончилась тем, что я выдрал своего неслуха еще раз прутом, загнал за печку, строго-настрого приказал ему сидеть дома, а сам, приведя в чувство глухаренка, отправился в еловый остров возвращать похищенного птенца матери-глухарке.
Буран, кажется, понял мое строгое предупреждение и целый день не выходил из-за печки. Но к вечеру я сжалился над собакой и решил с ней заговорить.
Кто знает, может быть, и стоило мне тогда выдержать характер, дождаться, когда пес сам попросит прощения - может быть, после этого все сразу бы и изменилось, но чувство вины перед наказанным щенком не уходило, я сжалился и позвал его к себе.
Буран появился из-за печки не сразу - он то ли все еще переживал свою вину, то ли, не в пример мне, выдерживал характер и вынуждал меня поклониться ему еще раз.
Я погладил щенка по голове, потрепал его по ушам, поговорил с ним и только отвернулся к печке, чтобы приготовить ужин для своего покаявшегося друга, как Буран куда-то исчез из избушки. Вернулся он уже в темноте, вымазанный в болотной грязи, и, не глядя на меня, независимо прошагал к себе за печку. Где ты был негодный пес? Почему без разрешения отправился в лес? Но пес даже не показался из своего укрытия.
Установить какие-либо откровенные контакты со своенравным псом мне в тот вечер так и не удалось. Буран определенно что-то задумал и делиться со мной своими планами не собирался. Утром, как и всегда, он выбрался из избушки в кусты, чтобы справить свои утренние дела, но, как раньше, обратно в избушку не вернулся. Я подождал до обеда, но пес не пришел и на обед. Может быть, и здесь следовало проучить собаку невниманием, забыть о ней на время и даже не заметить ее возвращения - мол, делай, что хочешь и обходись теперь без меня. Наверное, я так бы и поступил, если бы неподалеку от избушки не встретил недавно свежие следы волка.
Обида обидой, воспитание воспитанием, но терять собаку, отдавать ее на съедение волкам я не хотел и, поминая своего бродягу самыми нелестными словами, отправился в тайгу на поиски...
По еловым островам и моховым болотам бродил я долго, все время посвистывая и окликая своего заблудшего друга.
Но его нигде не было. Правда, следы Бурана мне встречались то там, то тут, и я опасливо для себя стал догадываться, что мой пес за эти несколько дней самостоятельных походов успел проложить по тайге свои собственные тропы.
Что искал он на этих тропах, за кем охотился? Но ни в одном месте рядом со следами собаки не обнаружил я ни перьев, ни клочков шерсти - значит, мой щенок пока не стал мародером.
К избушке я вернулся поздно и с великим удивлением увидел у дверей нашего жилища Бурана. Как ни в чем не бывало, он смотрел на меня своими раскосыми глазами и даже не забыл повилять хвостом, издали узнав хозяина.
Правда, броситься ко мне, как прежде, с визгом и радостью он не решился, пожалуй, догадываясь, что его тайные походы я не одобряю. Тут и я сделал вид, что не собираюсь его прощать, и, следуя его примеру, так же сдержанно ответил на приветствие, заменив обычные поглаживания и ласковые слова дружески-деловым: «Привет».
Как уж там строятся мысли у наших собак, но только я был уверен, что этот мой «привет» подвел сразу убедительную черту под нашими теперешними отношениями и узаконил определенную независимость Бурана.
На этот раз к предложенному ему ужину Буран подошел с чувством собственного достоинства: как же, он так тщательно скрывал свои походы, ожидая наказания, и вот его походы стали известны хозяину, а наказания не последовало - выходит, он трудился не зря и право на самостоятельность, наконец, получил.
Воевать с собакой, стремящейся к независимости, я не стал, зная, что уговорить сразу мне ее не удастся, а наказывать, отталкивать от себя не хотелось, и, как ни больно было это мне, хозяину, записавшему себя в друзья к малолетнему псу, я вынужден был смириться с мыслью, что моего четвероногого друга больше интересуют лес, болота, лягушки, чем человек, который не чаял в нем души.
Да, Бурана в то время больше интересовали лягушки, чем я. Он каким-то образом вылавливал их из заросших болотинок, осторожно вытаскивал на сухое место и подолгу тешился, играл с ними, навязывая этим, перепуганным до смерти, обитателям болот свои щенячьи правила игры.
Конечно, никакого удовольствия от такой игры ни лягушки, ни птенцы, которых Буран умудрялся вылавливать в лесу так же искусно, как и лягушек, не получали. И пес особенно их не обижал. Он лишь чуть дотрагивался до лягушки мягкой лапой, заставляя ее прыгнуть в сторону, тут же оказывался на пути решившего сбежать партнера по игре и снова ждал, когда лягушка перестанет таиться и прыгнет еще раз. И так, останавливая и подталкивая перепуганное животное, Буран проводил около него чуть ли не все время, оставшееся от похода.
Как-то я застал своего друга за таким занятием, долго наблюдал за ним, а когда не выдержал и засмеялся, Буран тут же оставил игру и, как будто его тайная игра так и осталась никому не известной, сделался очень серьезным и с гордым видом пошел впереди меня по тропе домой.
Иные цели в своих походах по тайге Буран пока не преследовал, и я был доволен хотя бы тем, что он не уничтожал в лесу ни птиц, ни зверушек и каждый вечер к ужину исправно возвращался к избушке.
Но однажды к ужину Буран не явился. Я забеспокоился и тут же пошел в лес. Обследовал все известные мне тропы, звал, кричал, свистел, но Буран не явился даже не свист. Тогда я отвел от берега лодку, взял весло и отправился искать его на берегу озера.
Через каждые пятьдесят-сто метров я оставлял весло и призывно свистел. Собака не откликалась.
Я проплыл уже километра полтора и, наконец, на берегу у самой воды разглядел белый живой комочек.
Комочек приближался. Это был Буран. До него еще было далеко, но я уже хорошо видел, как он прыгал, крутил хвостом и припадал на передние лапы. Я подъезжал все ближе и ближе к берегу и тут неожиданно для себя увидел рядом с собакой двух медвежат. Буран играл с медвежатами.
В прошлом году как раз на этом месте заметил я медведицу с медвежатами. Медвежата были в ту пору большими, почти взрослыми, им шел тогда второй год, и они, затеяв шумную игру, уже не так опасливо посматривали на свою строгую мать. Познакомиться с этой медведицей мне не удалось - она оказалась несговорчивой и пугливой и всякий раз, заслышав меня, поспешно уходила в глубину леса. В этом году у медведицы, если это была та же самая медведица-мать, появились новые медвежата. Ее прошлогодние, подросшие теперь дети уже разошлись по тайге в поисках собственных дорог, а с новыми, недавно появившимися на свет малышами медведица опять выходила на берег озера. Ее следы я уже встречал у самой воды, встречал следы и ее маленьких медвежат, но видеть это семейство еще не видел.
И теперь мне представился случай не только увидеть, но и совсем близко познакомиться с медвежатами, а то и с их мамашей.
Буран по-прежнему прыгал перед медвежатами. Медвежата, наверное, немного побаивались странного белого зверя, жались друг к другу и потихоньку отступали в кусты. Когда собака, играя, подскакивала к ним совсем близко, нарушая правила допустимой игры, то один или другой мохнатый зверек высовывал навстречу собаке свою лапу, будто предупреждал, что запрещенные границы не следует переходить.
Мое удивление от неожиданной встречи почти тут же сменилось беспокойством.
Где медведица?..
А если она не знает пока ничего об этой игре, если она вдруг явится и не пощадит моего щенка?..
Я торопился, быстро греб, надеясь добраться до своего глупого пса раньше, чем покажется из кустов медведица.
Лодка врезалась в берег, я выскочил из лодки, бросился к щенку, а тот, как и полагалось ему, по своей щенячьей дури сразу не узнал меня, оскалился, зло рыкнул в мою сторону и отважно загородил собой медвежат.
Я схватил щенка за шиворот, щенок заголосил и умудрился, правда, уже в лодке, больно цапнуть меня за палец. Разбирать, кто из нас прав, кто виноват, не было времени. Я оттолкнул от берега лодку и схватил весло.
Но и тут к Бурану не вернулось благоразумие: он вырвался от меня, кинулся в нос лодки и попытался выскочить на берег, и я с трудом поймал его, ухватив за задние лапы.
Лодка развернулась и понеслась к середине озера. И как раз в это время из кустов раздался злой рык медведицы-матери. Я оглянулся и увидел ее у самой воды, большую, насупившуюся, готовую тут же кинуться на любого, кто попытается тронуть ее малышей. К счастью, догонять лодку вплавь медведица не решилась, и мы благополучно вернулись домой.
Дома я пожурил собаку, но все-таки, как следует, накормил, надеясь, что только так могу теперь вернуть почти потерянную дружбу. Буран с удовольствием уплел уху, кашу, похрустел кусочками сахара и отправился к себе за печь спать. А я долго сидел у окна, чистил рыбу, наловленную за день, и вспоминал недавнее событие, мучаясь и не находя ответа на вопрос: «Почему медведица не расправилась со щенком, почему, на худой случай, не прогнала, не напугала его? А может быть, у медведей тоже полагается относиться к детям, как к детям, не всегда деля их на своих и чужих?»
Этот вопрос занимал меня и на следующий день, и, пока я искал подходящие ответы, мой бестолковый пес снова отправился в тайгу на поиски друзей.
И снова под самый вечер я отыскал его на берегу озера рядом с медвежатами и снова удивился, почему медведица появилась из кустов и начала рычать только тогда, когда я подъехал к импровизированной площадке молодняка?
«ДОМАШНИЙ МЕДВЕДЬ»
.
С тех пор, как Буран узнал дорогу к медвежатам, беспокойство за щенка не покидало меня ни на минуту. Кто знает, что будет дальше? Щенок подрастал, становился совсем своевольным.
Если еще недавно я мог терпеть его щенячьи шалости, то теперь в этих шалостях нет-нет да и проглядывался упрямый характер взрослого пса.
С некоторых пор Буран придумал таскать у меня со стола книжки и тетрадки дневника. Для книжек и дневника пришлось мне устраивать специальную полку повыше, куда щенок уже не мог добраться. И тогда настырный пес стал охотиться за моей мыльницей. Что делать: устраивать еще одну полку и убирать туда мыльницу или раз и навсегда запретить собаке заниматься воровством?
Увы, объясниться по-хорошему нам не удалось, и пришлось мне устраивать настоящую засаду за печкой и ловить на месте преступления своего собственного пса. Я вооружился длинным прутом, которого Буран боялся больше всего на свете, и затаился... Ждать мне пришлось недолго. Щенок вернулся с прогулки, тут же отметил для себя, что хозяина нет поблизости, и направился прямо к столику, где лежала моя мыльница...
Уж какой особый интерес к этой мыльнице был у моего Бурана, выяснить мне так и не удалось. Спокойно преодолев расстояние от порога до окна и по-хозяйски положив передние лапы на край стола, Буран потянулся носом к желанному предмету и только приоткрыл пасть и чуть наклонил голову, чтобы поудобней ухватить зубами пластмассовую коробочку, как тонкий конец прута резко хлестнул его по спине… Что тут было!.. Буран отскочил от столика, прижался к полу и, ожидая, видимо, чего-то еще более страшного, крепко закрыл глаза. А когда открыл глаза и увидел рядом меня с прутом в руке, то кинулся вон из избушки и прятался в кустах до самого вечера.
Вечером, виноватый, побитый, с поджатым хвостом и опущенным носом, явился пес на мое приглашение зайти в дом. Явился, сел у самого порога и долго не осмеливался посмотреть мне прямо в глаза. Я поставил ему у печки миску с ужином, разрешил подойти к еде, но Буран, все еще переживая случившееся, от еды отказался и, дождавшись, когда я лягу спать, бочком-бочком убрался к себе за печку.
С тех пор мою собаку будто подменили. Мыльница лежала на прежнем месте, но Буран даже не смотрел в сторону недавно интересовавшего его предмета. Теперь на моем столе лежали и книжки и тетради, и все остальное, что некогда привлекало моего щенка в его детских играх.
Но, к сожалению, эта наука имела силу только в стенах избушки - в лесу пес вел себя по-прежнему независимо и вольно. Вот почему и боялся я, как бы однажды медведица-мать не обозлилась по-настоящему на щенка. Вряд ли, увидев, что собака ведет себя слишком навязчиво в играх с медвежатами, медведица будет читать Бурану нравоучения. Что же делать? Как уберечь щенка? И пришлось мне волей-неволей брать собаку каждый день к себе в лодку и вместе с ней отправляться на рыбную ловлю.
Лодка была у меня совсем небольшая, шаткая, валкая, в ней нельзя было встать во весь рост даже на малой волне. Плавать же по озеру в поисках рыбы приходилось долго: мяса у нас не было и я каждый день варил уху. Да еще рыба в это лето ловилась плохо - в это лето стояла душная грозовая погода. Обратно к избушке я возвращался только вечером и все это время, с утра до вечера, вынужден был теперь воевать в лодке с Бураном.
Непоседливый пес категорически отказывался сидеть в лодке. Он тянул свой любопытный нос к каждому листу кувшинки, проплывавшему вдоль борта, старался ухватить зубами стебли тростника, тут же прыгал к каждой пойманной рыбешке и выводил меня из себя так, что я не выдерживал, подгонял лодку к первой попавшейся сухой кочке и высаживал пса-неслуха на эту кочку...
Если бы в этой собаке было хоть сколько-нибудь страха! Так нет, стоило мне взять в руки весло и развернуть лодку, чтобы хоть на короткое время почувствовать себя в лодке хозяином, как Буран тут же сползал с кочки в воду и быстро плыл следом за мной. И опять все повторялось сначала. Оказавшись в лодке, отряхнувшись и обдав меня с ног до головы водой, пес снова принимался охотиться за листьями кувшинок, за тростником и за каждой пойманной на крючок рыбешкой.
Выдержать такое испытание больше недели я не смог, дальше я наотрез отказался делить с Бураном утлую посудинку, и пес снова стал оставаться днем около избушки на правах единоличного хозяина нашего лесного домика. Может быть, я и придумал бы что-то иное, но тут появилась и еще одна причина, которая заставила меня оставлять собаку на берегу.
Дело в том, что почти сразу многие лесные обитатели догадались, что наш лесной домик остается на целый день без всякой охраны. Первыми провели разведку вороны. Разведка удалась, и отважные птицы прочно оккупировали крышу избушки, крыльцо, причал и яму для мусора, куда зарывал я рыбные отходы.
Вороны, ковыляя, подпрыгивая, ссорясь, целый день торчали около нашего жилища, но, завидев, издали лодку, исправно возвращались в лес, уступая временно захваченную территорию законным хозяевам. Эта временная оккупация наших владений серыми воронами меня особенно не расстраивала - злился на ворон лишь Буран, считая, видимо, что избушка и окружающие места должны принадлежать в любое время дня и ночи только ему одному. Завидев серых птиц на крыше нашего домика, Буран тут же кидался в нос лодки, недолго раздумывая, прыгал в воду, вплавь добирался до берега, с ходу вступал в бой и с отчаянным лаем разгонял непрошенных гостей.
Как-то, возвращаясь домой, я не заметил поблизости от избушки ворон. Но Буран по привычке, не дожидаясь, когда лодка подойдет к причалу, плюхнулся в воду, выбрался на берег, поспешно отряхнулся и опрометью, даже не посмотрев на дверь нашего домика, кинулся за кем-то в лес.
Лая собаки я не услышал и, надеясь, что Буран не разыщет в этот раз никаких ворон и тут же вернется, забрал из лодки улов, удочки и стал подниматься по тропке от причала к избушке. И тут на дорожке около причала увидел я незнакомые следы...
Следы походили на следы небольшого медвежонка, только у этого медвежонка были не по возрасту длинные и крепкие когти. Следы этих длинных и крепких когтей отыскал я и на двери избушки - неизвестный царапал снизу дверь, желая открыть ее и проникнуть в наше жилище. У порога валялись кусочки сорванного с крыши старого зеленого мха, которым давно поросла крыша избушки, - неизвестный забирался и на крышу и даже сдвинул с места несколько досок.
Нет, забираться через крышу в дом медведь не станет - медведь слишком откровенен и прям в своей дороге к цели. Он может выломать дверь вместе с косяками, высадить окна, на худой случай, разворотить саму избушку, но чтобы разбирать крышу и через потолок искать ход в интересующее его помещение... Нет, это не медвежья работа, на такое способна только росомаха. И действительно, именно этот тайный лесной зверь, хитрый, как старая волчица, ловкий, как быстрая рысь, и сильный, как медведь, наведался к нам в гости...
Ничего хорошего этот визит нам не сулил. Росомаха, конечно, пронюхала, что в избушке хранится съестное, и теперь будет ждать такого случая, чтобы, так или иначе, добраться до наших запасов.
Пес вернулся домой поздно, вернулся грязный, усталый, но целый и невредимый. Росомаху он, конечно, не догнал - этот зверь не будет ждать, когда его разыщут, сегодня он уйдет очень далеко, чтобы завтра-послезавтра явиться снова и неожиданно.
Итак, у меня появилась новая задача, которую надо было решать. К сожалению, эта задача была с несколькими неизвестными…
Крыша у нашей избушки была старая, и росомаха могла легко разгрести полусгнившие доски и добраться до потолка. Потолок тоже нетрудно было разобрать сильному зверю, и тогда прости-прощай все наши продукты, которые с таким трудом были занесены в лес.
Все выходило так, что избушку надо было охранять. Но если целыми днями я буду сидеть на берегу вместо сторожа, то кто наловит рыбы и что мы будем есть тогда на завтрак, на обед и на ужин? Если же оставить дома собаку, не бросит ли она свой сторожевой пост и не убежит ли снова к медвежатам?.. А если все-таки у Бурана проснется совесть и он останется сторожить наше имущество, а потом с присущей ему отвагой кинется на росомаху, что будет тогда? А если росомаха не испугается, не удерет, а примет вызов - ведь Буран еще слаб для такого серьезного боя?..
Всю ночь я думал, что мне делать, а утром покрепче закрыл дверь, вбил в щель между дверью и косяком прочный березовый клин, чтобы дверь не открыл даже медведь, забрал в лодку Бурана и вместе с ним отправился на рыбную ловлю. Правда, на этот раз я прихватил с собой ружье и уехал от причала совсем недалеко, чтобы с воды можно было видеть нашу избушку.
Из лодки мне хорошо было видно, как к нашему домику почти тут же заявились вороны и, не спеша, принялись копаться в мусорной куче. Буран тоже видел ворон, но особого интереса к ним в этот раз не проявил. Уж что вразумило моего пса, почему не обращал он теперь внимания на ворон - то ли вчерашний свежий след росомахи отвлек его от птиц, то ли ему как-то передалось мое беспокойство и теперь он вместе со мной ждал, что будет дальше...
Прошел час, другой, рыба ловилась неважно. У лодки крутилась только мелкая плотвичка. Я то и дело поправлял на крючке червя, выжидал момент подсечки, и, внимательно следя за пляшущим поплавком, забыл на время поглядывать на избушку и на ворон. Тут-то и раздался шумный плеск воды, а от резкого толчка я чуть было не оказался за бортом лодки.
Не успел я опомниться, как Буран уже несся вплавь к берегу. Что произошло? За кем кинулся он? Я посмотрел в сторону нашего домика и увидел на крыше большого темного зверя ростом с хорошую собаку. Это была росомаха. Я бросил в лодку удочки и схватил ружье. Росомаха заметила меня, быстро соскочила с крыши и исчезла в кустах. Я выстрелил ей вслед. Расстояние для выстрела было слишком большим, дробь, конечно, не долетела бы отсюда до избушки, но я выстрелил и еще раз, желая напомнить зверю-разбойнику, что за ним внимательно следят, и за разбойные набеги будут строго наказывать.
Когда я добрался до избушки, и росомаха и увязавшийся за ней Буран были уже далеко. На крыше снова были откинуты в сторону старые доски, но дальше разбойник не проник - мы ему помешали.
Буран вернулся домой, как и прошлый раз, только к вечеру, и опять я не отыскал на нем никаких следов жесткой схватки - скорей всего, он просто не дошел до зверя, не догнал его. На этот раз всю ночь мой помощник не спал, прислушивался, подходил к двери, а под утро выпросился на улицу и патрулировал наши владения.
Позавтракав и собрав снасть, я спустился к лодке и позвал собаку. Буран тут же прибежал из леса, остановился около дверей нашего домика, но ближе ко мне не подошел - возможно, его очень беспокоили визиты настырной росомахи, и теперь, когда эта росомаха могла снова прийти, отважный пес-хозяин наотрез отказывался покидать свой сторожевой пост. В тот момент, когда нашему хозяйству действительно угрожала опасность, я не мог позволить себе сомневаться в искренних намерениях своего пса - ведь все его предки были достойными собаками и всегда считали дом хозяина своим собственным домом.
Ловить рыбу на этот раз я отправился один. Буран проводил меня до лодки и вернулся домой. Я ловил рыбу и все время видел, как около двери избушки внимательным белым столбиком сидит мой верный пес. Без собаки дела на озере пошли быстрей, и скоро я вернулся домой.
На следующее утро Буран снова остался сторожить избушку, а я один отправился на озеро. Росомаха пока не появлялась, и я стал уезжать от избушки все дальше и дальше. И вот как-то, забравшись в дальний залив и забывшись над поплавками, и услышал я визг своего щенка...
Лодка неслась к причалу. Причал был все ближе и ближе. И вот, наконец, я вижу угол крыши нашего домика, потом всю крышу, вижу уже оконце и край крыльца... Но рядом с избушкой никого нет. А визгливый, отчаянный лай не прекращается.
Я выпрыгнул из лодки на берег и, не подтягивая лодку, побежал вверх по тропе. И тут из-под самого крыльца выскочил мой щенок и, продолжая визжать, рычать и лаять одновременно, кинулся впереди меня по тропе.
Кусты, кто росли вверху на тропе, трещали и качались - кто-то большой и тяжелый уходил от нас в тайгу, уходил быстро. Потом треск прекратился. Я вернулся к избушке, почти тут же вернулся назад и Буран, и мы общими усилиями принялись устанавливать личность гостя, который так напугал щенка.
Дверь избушки была на месте - гость не смог справиться с березовым клином, забитым между дверью и косяком, и, расчертив острыми когтями нашу дверь, отправился изучать мусорную кучу. Куча ему понравилась, он разрыл ее и добрался до рыбных отбросов.
Мусор снова пришлось закапывать. Больше ничего наш гость не успел натворить. Я еще раз осмотрел все вокруг, отыскал на тропе не очень большие медвежьи следы и вынужден был признать, что дорогу к нашему жилищу вслед за росомахой узнал и медведь.
Судя по всему, этот медведь был еще недостаточно солидным лесным хозяином - наверное, только в прошлом году расстался он со своей матерью-медведицей и отправился в самостоятельную дорогу. И эта не слишком осторожная дорога и привела его к лесной избушке, где поселился человек.
Если росомаху мы сразу приняли как очень опасного врага, то обвинить в чем-либо разыскавшего нас медведя мы пока не могли. И, честно говоря, я был даже рад, что хозяин тайги, пусть и не очень солидный, пожаловал к нам в гости. Нашу дверь он не выломает, через крошечное окошко в избушку не заберется, крышу ворошить не станет и, как показал сегодняшний день, не станет особенно и обижать собаку... Что стоило ему приподнять плаху, лежащую у крыльца и вытащить из-под нее ревущего щенка. А ведь медведь этого не сделал. Выходило, что с этим зверем можно как-то подружиться, приучить к себе, и будет он бродить здесь вокруг и около, и тогда никакая росомаха не осмелится подойти к нашему жилью: уж лучшего сторожа, чем медведь, в лесу и не отыскать.
Но у каждого сторожа, рассуждал я, должен быть хоть какой-то интерес сторожить доверенное ему имущество. Вот почему вечером у печки и принялся я делить вареную рыбу на три части: часть поменьше - Бурану, совсем немного - мне, а самую большую часть - нашему добровольному сторожу-медведю.
Утром я собирался поступить так: оставить на видном месте угощение для медведя, покрепче закрыть дверь и увезти с собой на озеро Бурана, чтобы пес не помешал медведю позавтракать и заступить на сторожевую вахту...
Утром я проснулся рано, выпустил прогуляться щенка, принялся, было готовить завтрак, но тут совсем рядом с избушкой услышал лай Бурана и недовольное ворчание медведя. Наш сторож, видимо, посчитал вчерашний визит вполне успешным и, не дожидаясь, когда хозяева уйдут по своим делам, явился с утра пораньше к избушке, чтобы из рук в руки принять «ключи» от лесного домика. И нам пришлось поторопиться.
Как радушные хозяева, мы не стали задавать нашему гостю лишних вопросов, выложили прямо на тропу у избушки угощение, закрыли дверь и поспешно отступили к лодке. Лодка еще не успела отойти от берега и развернуться, а медведь уже выбрался из кустов и, поводя носом, переминаясь с лапы на лапу, стал принюхиваться к запаху вареной рыбы.
Наш гость оказался не из робкого десятка, а потому и мы решили не показывать медведю, что немного побаиваемся его. Я оставил весло, ухватил Бурана за шиворот, чтобы тот не выпрыгнул из лодки и не кинулся к зверю выяснять отношения, и стал ждать, что будет дальше.
Не знаю, встречал ли этот медведь когда-нибудь людей и какие это были люди, только сейчас, наблюдая, как аппетитно этот зверь ест нашу рыбу, как старательно вылизывает языком то место, где рыба лежала, я мог сделать вывод, что все-таки люди не пугали пока нашего мохнатого гостя. Собрав с земли все до крошки, медведь, как и вчера, обошел избушку, опять отправился к мусорной яме, долго сопел и ворчал там, разгребал землю, и только потом, не спеша, поплелся вверх по тропе в тайгу.
Медведь ушел, мы вернулись домой, и почти тут же в кустах снова раздался знакомый треск - наш гость возвращался. Я забрал Бурана в избушку, привязал к кольцу, ввернутому в стену, крепко закрыл дверь изнутри и стал ждать, что будет дальше...
Зверь подходил к нашему лесному домику-крепости со стороны двери, и в окошко я никак не мог его увидеть. Буран вздыбил шерсть на холке, натянул поводок и стал хрипеть на дверь. Я прислонился к двери и хорошо слышал шаги на тропе. Вот медведь ближе, еще ближе... Шаги стихли - зверь остановился, и до меня донеслось старательное сопение. В двери была небольшая щелка, я прильнул к ней, чтобы узнать, что делает наш гость, но через щелку увидел только бок зверя - медведь стоял на тропе около того самого места, где утром я оставил ему рыбу и с деловым сопением, наверное, обнюхивал землю.
Ближе зверь не подошел, в дверь ломиться не стал, в окно не заглянул. Осада стала мне надоедать. Находиться совсем рядом и не видеть, как следует, медведя я больше не желал и, осторожно убрав засов, приоткрыл дверь... Медведь поднял голову, увидел человека и сразу подался назад. Он почти сел на задние лапы, но тут же поднялся и, быстро развернувшись, понесся вверх по тропе.
В этот день наш «Домашний медведь» - так я назвал этого зверя - больше не приходил, но на следующее утро чуть свет снова был у двери избушки и снова, увидев меня, опрометью бросился прочь.
Шли дни, и наш гость стал нашим настоящим соседом. Сосед оказался на слишком навязчивым - он приходил к нам утром, уплетал оставленную ему рыбу, потом уходил в кусты, бродил где-то неподалеку до вечера, а вечером, когда мы возвращались домой с озера и готовили ужин, снова трещал по кустам, дожидаясь новых подношений.
Открывать нашу дверь медведь больше не пытался, а с тех пор, как все рыбные отбросы я стал отдавать ему, прекратил и раскапывать мусорную кучу. Правда, ручным он не стал, близко ко мне не подходил и отказывался вступать в доверительные переговоры даже с собакой. Когда Буран первым выскакивал из лодки и несся к избушке, Домашний медведь тут же скрывался в кустах, уступая место у домика настоящим хозяевам. И Буран тоже, наверное, понимал, что большой опасности для нас этот зверь не представляет, а потому никогда не уходил за медведем в лес надолго и отвечал на его ворчание в кустах лишь негромким предостерегающим рыком.
Вечером, поужинав около избушки, медведь уходил в лес обычно очень тихо, и я не всегда мог сказать, ушел он или еще крутится где-то здесь, а потом стал нередко ловить себя на мысли: «А что, если этот зверь останется на ночь рядом с дверью, а я неосторожно наступлю на него в темноте - вспомнит ли он тогда наши щедрые дары и простит ли человека, который его случайно побеспокоил?»
И все-таки не зря говорят, что всякая дружба хороша только тогда, когда друзья думают друг о друге. Конечно, медведь не очень думал о том, мешает он нам или нет. Да и я сам, приучив зверя бродить рядом, не прикинул сразу, какая ответственность ложится на меня и какую дань потребуется платить нашему четвероногому сторожу за то, что отпугивал он от нашей избушки пронырливую росомаху…
Росомаха с тех пор, как пожаловал к нам Домашний медведь, действительно ни разу не заглядывал в наши края. Но теперь другая забота волновала меня: как отвадить медведя, как освободить себя от этого ненасытного зверя - ведь шутки шутками, а теперь я торчал на озере с утра до вечера и без конца ловил рыбу, чтобы кормить прожорливого сторожа. Да еще с собой в лодку я снова вынужден был брать Бурана. Буран мужал на глазах, и недавнее порыкивание в сторону навязчивого зверя его вдруг стало не устраивать. Ни с того ни с сего он стал кидаться к медведю и, как настоящий зверовой пес, норовил ухватить медведя за задние лапы...
Мне не хватало теперь только того, чтобы около моей избушки разыгрывались сцены зверовой охоты с хриплым лаем взбесившейся собаки и злым ревом медведя. И я снова ломал себе голову, снова искал подходящее решение и, ничего толкового не придумав, решил оставить на время избушку, забрать собаку и уйти из леса.
В лесу я жил уже давно, давно не получал писем, к концу подходили и продукты. Я ушел из избушки, переночевал в нашей лесной деревушке, а наутро двинулся дальше к людям.
В большом северном селе прожил я несколько дней, отправил написанные письма, прочитал все газеты, скопившиеся за это время, закупил продукты и собрался в обратный путь. Снова ночевал я в пустой лесной деревушке, топил свою старую печь, набрал и насушил на зиму ягод и грибов и только тогда отправился на Долгое озеро.
Избушка была уже совсем близко - оставалось выйти с ягодного мохового болота, миновать сухой еловый остров и спуститься вниз по тропе к нашему озеру. Вот, наконец, и еловый остров и спуск к озеру. И как раз здесь, на краю елового острова, где тропа начинала спускаться вниз к озеру, к избушке, стоял прямо на тропе наш старый знакомый Домашний медведь.
Может быть, я просто случайно встретил его на тропе. А может, он ждал нас и, услышав, узнав заранее о нашем приближении, вышел на тропу, чтобы встретить своих друзей... Медведь посмотрел на меня, на собаку, потом, не спеша, повернулся и впереди нас стал медленно спускаться к избушке. И Буран вдруг не обозлился, не зарычал, не кинулся драться, а быстро шмыгнул в кусты и напрямик, обгоняя медведя, бросился через кусты к нашему домику.
Когда я спустился вниз, Буран хозяином сидел у двери и ждал меня, а в стороне по кустам, чуть потрескивая, бродил Домашний медведь и тоже, наверное, ждал, когда я доберусь до избушки. Подойти поближе, как и раньше, медведь не решился - все-таки он не был здесь настоящим хозяином, он был всего-навсего верным сторожем и все это время, пока мы отсутствовали, по-своему сторожил наш лесной домик.
В домике все было цело. Без нас не заглядывала сюда росомаха, не наведывались даже вороны - вокруг избушки лежали только старые и свежие следы нашего медведя. Что мне оставалось еще делать? Конечно, я тут же забыл все хлопоты и неприятности, которые доставлял нам Домашний медведь, быстро развязал рюкзак и положил на дорожку около избушки большую горсть белых сухарей для нашего верного друга.
ВОЛКИ, ЛОСИ И ЛЕСНИК
Как ни стерег Домашний медведь нашу избушку, тропу, ведущую от избушки в тайгу, еловый остров и край ягодного мохового болота, но однажды он все-таки сплоховал и допустил в наши владения волков...
К волкам я относился несколько иначе, чем к медведям и даже к росомахе. Медведей, живущих поблизости, я знал, давно считал их своими мирными соседями, соседями порядочными и благовоспитанными, а потому и не ждал от них никаких особых неприятностей. Неприятности могла преподнести мне росомаха. Она могла забраться в избушку и разграбить наш продовольственный склад. Но это еще полбеды - в конце концов, продукты можно было занести в лес снова. Главную же опасность представляли для нас только волки.
Волки в нашей тайге были. Еще в первые дни, когда мы только поселились на берегу Долгого озера, встречал я неподалеку от нашей избушки следы старой волчицы. Волчица совсем близко подходила к нам, что-то искала, а потом, переловив на болоте почти всех глухарят, ушла и долго не подавала о себе никаких вестей.
Что стоило этому быстрому, сильному зверю поймать в лесу мою собаку... Сколько таких же охотничьих собак погибло в этих местах от волков. Я часто вспоминал Шарика, пронырливого, наглого, но очень смелого на охотничьей тропе пса, который вместе с пастухами жил в прошлом году в нашей лесной деревушке. Шарика волки подстерегли в лесу прошлой осенью. Потом Василий долго искал свою собаку, но нашел только следы волков и оброненный клочок собачьей шерсти... Не так давно здесь же, у Долгого озера, погибла еще одна толковая охотничья собака Соболько. Соболько шел впереди по тропе, охотник шел сзади, почти совсем рядом. Волчица неожиданно выскочила из кустов, схватила собаку и тут же скрылась в кустах. А что, если такую же охоту устроят волки за моим Бураном...
Все время, пока волчица бродила рядом, я не спускал с собаки глаз. Потом волчица ушла, я успокоился, но всегда помнил, что волки живут поблизости, и старался не забираться вместе с собакой на ту сторону озера...
Так уж велось в лесу: волки редко жили там, где обитали медведи. То ли медведи недолюбливали волков, а те в свою очередь старались не попадаться на глаза хозяевам тайги, только я никогда не видел, чтобы серые охотники откровенно разгуливали по медвежьим тропам. А может быть, была здесь и другая причина - может быть, волки выбирали для жилья свои волчьи места, где медведю просто нечего было делать, и редко заглядывали во владения медведей, где хозяйничали по-своему другие хозяева.
Не были исключением из этого правила и берега Долгого озера. Наш берег, где стояла моя избушка, был сухим, чистым, богатым на ягоды и грибы, и именно здесь встречал я обычно медведей. Другой, противоположный берег был ниже, темней, он был перепутан черной ольхой и затянут гнилыми, негодными для ягод болотами. Именно там, на той стороне озера, и встречал я чаще всего волчьи следы.
Встречались мне там следы и знакомой волчицы. В конце озера, у ручья, отыскал я следы и матерого волка-самца. Следы волка и волчицы часто встречались друг с другом, и я стал догадываться, что у этих зверей где-то недалеко от Долгого ручья, который вытекал из нашего озера, должно быть логово, а в этом логове, наверное, подрастают волчата.
Отправившись как-то в конец озера и пробравшись дальше по Долгому ручью, отыскал я на берегу ручья и следы волков-переярков, волков-подростков. Эти волки-подростки появились на свет в прошлом году, зиму провели вместе с матерью и отцом, а по весне, когда приспела пора родиться новым волчатам, отошли от родителей и поселились на берегу Долгого ручья.
Здесь, по соседству с хозяйством волка и волчицы, молодые охотники проводили лето и, наверное, ждали, когда подойдет пора осеннего сбора стаи и когда мать-волчица первой подаст призывный сигнал к этому сбору. Тогда забудутся все летние границы, летние хозяйства, и волки, старые и молодые, и совсем небольшие прибылые волчата, родившиеся только в этом году и только-только подтянувшиеся, поднявшиеся на ногах к осенним холодам, соберутся вместе и отправятся в свои волчьи рейды по тайге. Тогда и начнется коллективная, облавная и загонная охота этих зверей за зайцами, лосями. А пока в тайге стояло зрелое, лето, и прошлогодние волчата сами по себе торили в лесу свои собственные охотничьи тропы и не осмеливались заглядывать туда, где в логове еще только подрастали их младшие братья.
Хоть и считались прошлогодние волчата, волки-переярки, еще недостаточно опытными лесными охотниками, но и они, пожалуй, знали все таежные законы и на нашу сторону озера, занятую медведями, как правило, не заходили. Вот почему я и насторожился, когда в конце елового острова, на краю мохового болота, совсем недалеко от избушки, встретил следы волков-переярков.
Волки прошли по краю болота на широких махах, раскидывая сильными лапами клочки ржавого торфяного мха. И почти тут же, чуть в стороне от волчьих следов, увидел я большие следы лося. Лось тоже мчался по болоту...
О том, что волки и в летнее время нет-нет да и устраивают охоты на лосей, я догадывался и раньше. А совсем недавно мои догадки подтвердились - мне довелось увидеть раненую лосиху...
Если вороны, росомаха и медведь, узнав о нашем поселении в лесу, сделали для себя вывод, что за наш счет можно поживиться, и потянулись к человеку, то никаких особых благ появление на берегу озера человека и собаки лосям не сулило. Скорей всего, мы доставляли этим животным только беспокойство, и я ожидал, что очень скоро лесные быки и коровы, навещавшие залив озера, что был недалеко от нашей избушки, уйдут из этих мест или, в крайнем случае, будут вести себя осторожней. Но получилось совсем иначе.
Правда, первое время лоси действительно насторожились и тут же уходили с лесных троп, заранее узнав о моем приближении, Но позже, как-то разобравшись, что ни я, ни мой щенок особой опасности не представляем, эти угрюмые звери вернулись на свои
тропы и так же справно, как и до нашего поселения, стали выходить по вечерам к заросшему мелкому заливу и все ночи напролет бродить по воде, объедая молодые побеги кубышек и белых лилий.
Дальше - больше, и однажды какой-то бесстрашный лось придумал спускаться к заливу прямо по тропе, которая шла под окном нашего лесного домика. Этот лось выходил к нашей избушке всякий раз уже в ночном сумраке. В это время я обычно еще не спал, сидел за столом у окошка, заполнял свой дневник и всегда слышал, как лось спускается из тайги к воде.
Как-то, заслышав такие ночные шаги, я приоткрыл дверь и увидел на тропе перед избушкой молодого, сильного быка. Бык услышал скрип двери, остановился, повернул в мою сторону большие длинные уши и, что-то, видимо, сообразив, свернул с тропы, но не убежал обратно, а обошел избушку стороной и, треща кустами, все-таки выбрался к заливу.
Сколько лесных быков и коров приходило по ночам в наш залив, я примерно знал: ночи еще были светлые и в легком тумане такой белой ночи я мог издали различить силуэты больших животных, зашедших по грудь в воду. Позже я стал замечать, что лосей в заливе как будто прибывает, а следом и нашел в лесу новые, только что протоптанные тропы, ведущие к нашему заливу. Эти тропы смело пересекали лесные дороги медведей, и я всякий раз удивлялся, как эти лоси совсем не страшатся своих врагов, как отваживаются разгуливать там, где бродят хозяева тайги.
Заметив, что лосей в нашем заливе стало по ночам прибывать, я не сразу задумался, что именно заставило этих животных посещать наши шумные, по таежным понятиям, места: ведь человек все-таки есть человек и собака всегда остается в лесу собакой. А когда задумался и попытался найти ответ, то никакого подходящего ответа долго найти не мог...
Точно такие же мелкие и кормовые заливы были по озеру и в других местах. Но эти лоси другими заливами почему-то почти не интересовались и тянулись именно в нашу сторону. И зачем нужно было месить сто верст киселя, когда корм можно было отыскать и в другом месте? И только потом слабая догадка пришла ко мне: «А что, если лоси приходят к нам потому, что здесь, недалеко от избушки, где живут человек и собака, их не тронет ни один хищник - ведь в других местах, около других заливов почти все время встречал я волчьи следы». Наверное, именно так все и было - разведав безопасное место, лесные быки и коровы смело форсировали ручьи и болота, открыто нарушали границы владений волков и медведей и все-таки шли кормиться туда, куда вряд ли сунутся и волки, и медведи.
Побродив по заливу и перемешав за ночь весь залив, к утру лоси расходились в разные стороны и никогда не торчали у воды днем. И только однажды этот заведенный порядок был нарушен... Спустившись утром к воде, заметил я неподалеку лосиху. Лосиха зашла по живот в озеро и неподвижно стояла в воде, все время подергивая плечом. Я присмотрелся - на плече у лосихи светилась свежая рана. Рана была не широкой, но длиной, будто кто-то с размаху ударил лосиху большим ножом.
Такую рану мог оставить только волк - бросившись сбоку к лосихе, волк ударил клыками в плечо, но не удержался и, падая вниз на землю, открыл клыками длинную рану.
Для взрослого, опытного волка такая необдуманная охота была непростительной ошибкой. Матерый зверь будет гнать добычу, будет бежать бок о бок с лосем, готовясь к завершающему прыжку, и никогда не промахнется, не ударит вскользь по плечу - удар придется точно по шее. Да и вряд ли опытный зверь решиться гнать лося летом по твердой лесной тропе, где лося почти всегда выручат длинные, быстрые ноги - для такого длительного гона волку нужны силы, а потому все летние охоты волков за лосями, как правило, ведутся иначе...
Хитрые звери устраивают засаду, ждут лося на тропе около вязкого болота, потом неожиданно окружают добычу и, не дав ей опомниться, гонят в топь, и только тогда, когда лось вязнет в болоте, теряет силы, в ход пускаются клыки.
Сомнений не было: на лосиху, что отстаивалась теперь в заливе, спасаясь от слепней и комаров, напали волки-переярки, не рассчитавшие свои силы.
Лосиха бродила по кустам неподалеку от нашей избушки несколько дней подряд. Когда слепни и комары донимали ее, она заходила в воду. Потом рана затянулась, лосиха ушла в тайгу, и неудачная охота волков-подростков мной постепенно забылась. Но теперь эти волки-подростки пожаловали чуть ли не к самой избушке и снова погнались за лосем.
По следам я не пошел - был уверен, что и эта охота волкам не удастся.
Наступил вечер, лоси, как ни в чем не бывало, снова пожаловали в свой залив, и я еще раз убедился, что ничего страшного в лесу в этот день не произошло - просто прошлогодние волчата прознали, где бродят теперь лесные быки и коровы, и отважились, по своей неопытности, попытать охотничье счастье именно здесь.
Прошло несколько дней, новых волчьих следов поблизости я не встречал и, посчитав, что никакая опасность не подстерегает в лесу мою собаку, отправился вместе с Бураном вверх по небольшому ручью, что тянулся к нашему озеру из глухого елового лога.
Ручей выходил из елового лога неширокой зеленой болотинкой. Болотника была здесь открытая, светлая, веселая, но дальше, где к ручью подступали сплошной корявой стеной сырые ольшины, она теряла зеленый цвет, темнела и смрадно чадила гнилой топью.
Я пробирался по болоту вдоль стены ольшаника, прыгая с кочки на кочку. Буран сразу убежал вперед и долго не появлялся. Мне оставалось совсем немного идти по кочкам среди корявых кустов - впереди уже проглядывался вершинами елок сухой бугор, и тут около кривого ольхового куста перешли мою дорогу глубокие лосины следы-ямы...
Следы были старые, обветрившиеся, ямы, пробитые среди болотных кочек копытами лося, успели затечь коричневой грязью, а грязь успела загустеть. Лось прошел здесь несколько дней назад. Он шел ходко, не выбирая дороги, и, будто слепой, двинулся через кусты к черной топи... Куда он, там же трясина? Но лось, ломая кусты, все-таки шел в глубь болота.
Смутная тревога пришла ко мне: «А что, если это тот самый лось, которого недавно гнали волки?.. Неужели волки загнали его на болото?» И я, не разбирая дороги, прыгая с кочки на кочку, хватаясь за стволики ольшинок, продирался через непролазную чащу туда, куда ушел лось.
Болотное месиво хлюпало под моими сапогами, трещали обломанные мной ветки. Но вот, наконец, ольшаник начал редеть, и через редкие прогалы в ольховой стене стала проглядываться болотная чисть.
На болоте никого не было. То ли лось разом выскочил к самой трясине, и трясина затянула его, не оставив никаких следов, то ли в самый последний момент лесной бык почуял смертельную опасность и кинулся в сторону от топи вдоль кустов вверх по ручью...
Я осторожно пробирался туда, где совсем кончались кусты и начинался рыжий мох топкого болота - мне хотелось все-таки узнаться, чем окончилась охота волков на этот раз. Теперь мне оставалось сделать всего два-три шага, чтобы увидеть болото во всю его ширину, и тут справа от меня, почти рядом, за кустами раздался хриплый, глухой рык...
Рык раздался так неожиданно, так резко ударил по настороженной тишине тайги, что я вздрогнул, качнулся назад, нога сорвалась с кочки и ушла по колено в гнилую жижу. Болото дальше и дальше тянуло вниз мою ногу, я старался вырвать сапог из трясины и в то же время старался не отвести глаз от медведя.