ЧЕЛОВЕК ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ И КАЖУЩИЙСЯ 2 страница
Веданта говорит, что Бесконечное видимо как конечное. В Германии на этом основании пытались построить философскую систему, и такие же попытки делаются даже теперь в Англии.
Основное положение всех этих философий, если их проанализировать, в том, что Бесконечное старается выразить себя в этой вселенной, и должно наступить время, когда оно, наконец, достигнет своей цели, т.е., все без остатка перейдет в проявленное, или другими словами, Бесконечное истощится, перейдя в конечное. Здесь, прекрасно использованы слова: бесконечное, проявленное, выражение; но человек, привыкший мыслить логически, может спросить, на каком же основании можно утверждать, что конечное может быть Бесконечным, например, единица двадцатью миллионами таких же единиц. Абсолютное и Бесконечное, став вселенной, должно быть ограничено, потому что все постижимое чувствами, умом или рассудком должно по необходимости быть ограниченным; И выходит, что ограниченное равно неограниченному. Это явная бессмыслица, и потому невозможно.
Веданта же говорит: верно, что Абсолют или Бесконечное стремится выразить себя в конечном; но придет время, когда Он увидит, что это невозможно и пробьет отбой. Этот отбой и будет действительным началом религии. Отречение – порог религии. Для новейших людей трудно подумать об отречении. По словам американцев, я, говоря об отречении, похож, на человека из мира, который в течение последних пяти тысяч лет был мертв и похоронен. То же, быть может, скажут и английские философы. И тем не менее в жизни верен только один призыв: – Отрекись! Откажись! Напрягайте, как хотите, ваш ум, делайте всё возможное, чтобы найти другой способ разрешения этих противоречий, и все-таки вы их не разрешите, пока ваш ум не проснется от долгого и ужасного сна. Время это, наконец, наступит, ребенок бросит свои игрушки и начнет плакать, чтобы мать взяла его. Он найдет, что "желание не удовлетворяется исполнением его, но еще больше усиливается пламя, когда в него льют масло". Таковы все удовлетворения чувств и ума, все наслаждения, на которые способна человеческая душа. Все они ничего не стоят; они в майе, в тенетах, которые мы не в состоянии разорвать. Мы можем без конца бегать взад и вперед внутри их, не находя выхода и, борясь за крупицу наслаждения, будем всегда встречать массу подавляющего нас несчастья. Как ужасно такое положение вещей! Представляя его себе, я не могу не прийти к заключению, что теория майи, положение, что все в этом мире майя – дает лучшее и единственное объяснение жизни. Какая в ней масса бедствий! Разные нации и расы пытались устранить их разными средствами, но все встречали одни и те же затруднения, и ни одной не удалось достигнуть успеха. Если в одном месте зло доходило до минимума, в другом месте нагромождались еще большие его массы. Так продолжается и теперь. Индусы, чтобы хотя немного сократить разврат, ослабили своих детей слишком ранними браками, которые, практикуясь долгое время, привели расу к вырождению, хотя никто не станет отрицать, что браки в детском возрасте уменьшают в народе безнравственность. Итак, заботясь о нравственности нации, мы были вынуждены ослаблять силы населения этими ужасными детскими браками. Но разве европейцы застрахованы от этого? Нисколько. Чистота – это жизнь нации. Разве вы не видите из истории, что первый признак смерти народа – всегда безнравственность? Когда она появляется, конец нации близок. В чем же, наконец, разрешение вопроса? Если родители выбирают для своих детей мужа и жену, зло так называемой свободной любви сокращается, но в жизни молодых людей остается слишком мало поэзии. Дочери Индии, например, гораздо более практичны, чем сентиментальны. Но и выбор себе супруга самими юношами и девушками тоже не много приносит счастья обоим. В общем, индусские женщины, впрочем, очень счастливы; едва ли кто в Индии слышал о ссоре мужа с женой, тогда как в Соединенных Штатах, где свобода в этом отношении наибольшая, едва ли найдется одна счастливая семья. По крайней мере, число несчастных браков там так велико, что превосходит всякое описание. Да не меньше их и в Европе. Что же из этого следует? – Прежде всего то, что идеалы индивидуализма не приносят счастья. Все мы добиваемся его, но прежде, чем достигаем сколько-нибудь в одном отношении, нас постигают несчастья в другом. Стоит ли тогда делать добро? – О, да! И с большим усердием, чем когда этого не знали. Это знание уничтожит наш фанатизм. Англичанин не станет больше осыпать бранью индуса, говоря: "О, этот проклятый индус, как он обращается со своими женщинами"... Он научится уважать разные обычаи чужих наций. Будет меньше фанатизма и больше духа. Фанатики не могут трудиться. Они утрачивают три четверти энергии. Работает тот, кого зовут уравновешенным, спокойным, практичным. Исступленные фанатики не много сделают. Способность работать увеличится вследствие понимания действительного положения вещей, так как при этом будет больше терпения. Вид несчастий и зла не выведет нас из равновесия и не заставит гоняться за призраками. Когда мы будем знать, что мир может идти вперед только таким путем, у нас явится терпение. Ведь допустим, например, что все люди стали добрыми, останутся еще животные, которые должны стать людьми и пройти через те же испытания, а за ними и растения. Мы знаем наверно, что мощная река течет к океану, и что плывущие в ней куски соломы и обломки разбитых судов, как бы ни стремились идти назад, в конце концов, – хотят они или нет, – все будут принесены в этот бесконечный океан. Также и в ! жизни, со всеми ее радостями и горестями, улыбками и слезами, верно одно, что она течет к океану бесконечности и вопрос только во времени, когда вы и я, растения и животные, и каждая частица где бы то ни было существующей жизни будем принесены в бесконечный океан Жизни, Свободы и Бога.
Позвольте мне еще раз сказать, – так как эта ошибка часто повторяется, – что положение Веданты не заключает в себе ни оптимизма, ни пессимизма. Она не говорит, что весь этот мир – зло, но не говорит также что он весь – добро. Она утверждает, напротив, что наше зло не более важно, чем наше добро, и наше добро имеет не больше ценности, чем наше зло. Оба они части одного целого. Таков мир, и, зная его природу, мы должны терпеливо трудиться. Но вы спросите: зачем, для чего трудиться? Если таково действительное положение вещей, то что же мы можем сделать? Почему не сделаться агностиками? Новейший агностик ведь также находит, что разрешения вопроса нет, или, как мы говорим в Индии, нет выхода из-под этого покрывала Майи. Поэтому удовлетворимся тем, что есть, и будем наслаждаться жизнью. – Опять заблуждение, страшное и в высшей степени не логичное. Заблуждение в том, что ставящий так вопрос под окружающей нас жизнью, очевидно, понимает только чувственную жизнь. В этом даже лучшие из нас тогда мало чем отличаются от животных. Но я уверен, что между нами нет ни одного, чья жизнь только чувственная: для нас (присутствующих на лекции и читателей) она нечто значительно большее. Наши чувства и мысли – также части нашей жизни, и разве стремление к идеалу, к совершенствованию не наиболее важная составная часть целого? По мнению агностика, мы должны брать жизнь как она есть. Но она включает также наши личные радости и горести, наши идеалы и чувства, и прежде всего, неустанное искание идеала, стремление к совершенству, составляющее основу жизни. Агностик принимает за жизнь все существующее, минус этот последний элемент, и так как он пришел к заключению, что способ ее улучшения не может быть найден, то и отбросил все его поиски. Но мы должны быть свободны в этом отношении, и потому не можем быть агностиками и смотреть на мир их глазами.
Итак, майя Ведантиста это природа, вселенная. Все религии, от самой грубой до наиболее возвышенной, представляют собой попытки выйти из этой майи. Выражаются ли они в мифологии и символах, в историях богов и ангелов, демонов и домовых, святых и ясновидцев, великих людей или пророков, или в отвлеченностях философии, все они имеют одну цель, стремление вывести нас за пределы майи, открыть нам нечто, что выше нее. Одним словом, все они стремятся к свободе. Сознательно или бессознательно, человек чувствует, себя связанным, что он – не то, чем хотел бы быть. Это приходит ему на ум, как только он начинает смотреть вокруг себя. Он сразу видит, что он в рабстве, что внутри его есть что-то, что хочет улететь туда, куда тело не может следовать за ним, но что приковано книзу окружающими его путами. Даже в самых низших религиозных системах, в которых умершие предки и другие духи, большей частью свирепые и жестокие, – стерегут дома своих друзей и очень любят кровопролития и крепкие напитки, – даже там мы находим это одно общее побуждение свободу. Человек, поклоняющийся богам, видит в них прежде всего большую свободу, чем в себе самом: если дверь заперта, это для богов ничего не значит; они проходят сквозь стены, физические преграды не представляют для них никаких препятствий. Эта идея свободы растет, пока не придет к понятию об Одном Личном Боге, неподчиненном ограничениям майи.
Теперь я как бы слышу голос, более значительный, чем мой, и чувствую, как будто мы слушаем обсуждение этого вопроса древними индусскими мудрецами в их лесных убежищах. При одном из таких обсуждений, когда даже самый старейший и святой не пришел к решению вопроса, вдруг встал юноша и заявил: "Слушайте дети бессмертия! Вы, живущие в высших сферах! Я нашел путь! Есть путь из этого мрака, и этот путь – достижение Того, Кто выше всякой темноты". В том же Упанишаде говорится, что мы окружены майей и что это ужасно, так как пробиться через нее невозможно. Если человек скажет: "Позвольте мне сесть на берегу этой реки и перейти ее в брод, когда вся вода выльется в океан", то он будет так же умен, как тот, кто говорит, что будет трудиться, пока мир станет хорошим, и тогда будет наслаждаться результатом своего труда. Ни то, ни другое не случится. Наш верный путь не с майей, но против майи. Это второе, что надо усвоить. Мы рождены не помощниками природе, но противниками ее. Мы хозяева цепей, а стараемся приковать ими себя. Природа говорит: Зачем этот дом? Я не дала тебе его: ступай, живи в лесу. А человек на это: нет, я построю дом и буду бороться с тобой, – и строит дом. Вся история человечества – история постоянной борьбы с так называемыми законами природы, и в конце концов побеждает человек. Обращаясь к внутреннему миру, мы видим, что и там происходит та же борьба. Между человеком-животным и духовным человеком, между светом и тьмой. И здесь человек выходит победителем. Он как бы пробивает себе дорогу из Природы к идее о Свободе.
Итак, мы понимаем теперь, что такое майя, и знаем, что философы Веданты нашли, что выше майи есть нечто несвязанное ей и что, если мы поднимемся туда, где находится это нечто, то и сами будем выше майи. Эта идея, общая всем религиям, и есть то, что называется Теизмом. Но в Веданте она представляет только начало религии, а не конец. Идея о личном Боге, Творце и Вседержителе вселенной, Правителе майи или природы, согласно идеям Вед, не конец, а только начало. Эта идея потом растет, пока Ведантист не находит, что Тот, кто стоял вне человека, был на самом деле Тот, что был в нем самом. Это Тот, Кто был свободен, но думал, что связан.
ЧЕЛОВЕК ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ И КАЖУЩИЙСЯ
Велико доверие человека к своим чувственным, впечатлениям, и тем не менее, в жизни как отдельных людей, так и целых рас, наступает время, когда, – каким бы действительным они ни считали тот мир, в котором живут, – у них невольно является вопрос: "Действительно ли все это существует? Даже к человеку, который не находит времени задавать себе подобные вопросы, каждая минута которого занята какими-либо удовольствиями, – даже к нему, – рано или поздно, приходит смерть, и он принужден бывает спросить: "Действительно ли все это было?" Религия начинается и кончается этим вопросом. Уже в отдаленной древности, у которой нет писаной истории, в таинственные сумерки мифологии, когда занималась тусклая заря цивилизации, мы находим тот же вопрос: "Что станется со всем этим? Что из него реально?"
Один из наиболее поэтических Упанишад, Катха Упанишад, начинается вопросом. "У нас спорят о том, что будет с человеком, когда он умирает. Одни утверждают, что он уничтожается навсегда, другие настаивают, что он продолжает жить. Кто из них прав?" Ответы давались разные. Вся область метафизики, философии и религии полна ответами на этот вопрос. Но были стремления и затушить его, подавить пытливость ума, спрашивающего: "Что же дальше? что реально?" Пока, однако, существует смерть, все эти попытки будут одинаково безуспешны. Мы можем толковать сколько угодно, что не находим дальше ничего, и утверждать, что все наши надежды и желания ограничиваются настоящим, можем усиленно стараться заключить себя в тесные рамки наших чувств, но хотя бы все извне помогало в этом и весь мир соединился, чтобы помешать нам перейти за пределы настоящего, вопрос – "Действительно ли смерть конец всего, за что мы держимся, как за самое реальное из всех реальностей, как за самое существенное из всех сущностей? " – будет возбуждаться вновь и вновь. В момент смерти мир уходит от нас и исчезает; и, подойдя к краю этой пропасти, за которой расстилается бесконечная зияющая бездна, каждый ум, как бы он ни был тверд, отшатнется и спросит: "Да действительно ли это так? Действительно ли надежды всей жизни, созданные мало-помалу энергией великих умов, исчезают в одну секунду? Неужели они не имели никакого основания?" На этот вопрос необходимо ответить. Время не ослабляет его значения, но скорее усиливает. Затем у всех нас существует стремление к счастью. Мы гонимся за всем, что может сделать нас счастливыми, и следуем за чувствами, безумно приводящими нас к внешнему миру. Молодой человек, пользующийся в жизни успехами, если вы спросите его, реален ли мир, ответит утвердительно, – он считает его вполне реальным; но он же через несколько лет, испытав, как счастье постоянно ускользало от него, скажет, что жизнь иллюзия. Он видел, что его желания неисполнимы, что куда бы он ни шел, везде наталкивается на несокрушимую стену, через которую не может перейти, что результатом каждой деятельности чувств является реакция. Все преходяще: наслаждение и страдание, роскошь и богатство, сила и слабость, даже сама жизнь, все одинаково мимолетно.
Человеку остается два положения. Одно – заявить вместе с нигилистами, что все – ничто, что мы ничего не знаем и ничего не можем знать ни о прошедшем, ни о будущем, ни даже о настоящем. Следует помнить, что тот, кто отрицает прошедшее и будущее и признает только настоящее, просто сумасшедший, так как одинаково логично отрицать существование отца и матери и признавать существование только ребенка. Отрицая прошедшее и будущее, необходимо отрицать и настоящее. – Это будет чистый нигилизм, но я никогда не видел человека, который хотя бы в течение одной минуты был последовательным нигилистом, болтать же можно все, что угодно. Другое положение состоит в искании объяснения, в стремлении найти среди этого вечно меняющегося и исчезающего мира что-нибудь реальное, постоянное, неизменное. Есть ли что-нибудь подобное в нашем теле, этой совокупности материальных частиц? Это был вопрос, разрешение которого искали на протяжении всей истории человеческого ума. В истории древних времен мы находим проблески света, которые схватывали человеческие умы. Там мы видим людей, которые даже в то время выходили на шаг за пределы своего тела и нашли нечто, хотя и очень похожее на тело, но отличное от него, гораздо более цельное, более совершенное и остающееся даже тогда, когда тело разрушалось. В гимне Риг-Веды, обращенном к богу Огня при сжигании мертвых, мы читаем следующие слова: "О, Огонь, возьми его нежно в свои объятия; дай ему совершенное светлое тело и отнеси его туда, где обитают отцы, где нет больше горестей, где нет больше смерти". Эту самую идею вы встретите в каждой религии и с ней другую, в высшей степени замечательную. Во всех без исключения религиях, облечены ли их идеи в мифологию, или выражены ясным языком философии, или прекрасными образами поэзии, везде принимается, что человек в его настоящем состоянии представляет собой вырождение того, чем он был. Что человек теперь – вырождение прежде бывшего человека, это единственное ясное положение, вытекающее из всех Писаний и Мифологий. Оно составляет основную мысль истории грехопадения Адама в Еврейском Писании, и постоянно повторяется в священных книгах Индусов, в грезах о периоде, который они называют веком истины, когда ни один человек не умирал, если сам не хотел умереть, когда он сохранял свое тело столько, сколько хотел, и его ум всегда был тверд и ясен. В этом веке не было ни смерти, ни зла, ни бедности; настоящее же состояние – извращение того совершенного. Рядом с этим мы везде находим историю о потопе. Эта история уже одна указывает, что настоящие века считаются испорченными прежними. Мир все больше и больше развращался, пока потоп не смыл большую часть человечества, после чего опять началось его улучшение. Теперь мы медленно карабкаемся вверх, чтобы опять достигнуть прежнего состояния чистоты. Все вы знаете историю потопа, как он описан в Ветхом Завете. Та же история распространена у древних Вавилонян, Египтян, Китайцев и Индусов. Рассказывают, что древний мудрец Ману молился на берегу Ганга, когда к нему подплыл маленький пескарь, прося защиты. Ману посадил его в стоящий пред ним горшок с водой и спросил: "Чего ты хочешь?" Пескарь сказал, что он ищет убежища, так как его преследует большая рыба. Ману отнес его домой, но к следующему утру тот стал таким большим, что занял весь сосуд, и сказал Ману: "Я не могу больше жить в этом горшке". Хозяин поместил его в чан, но на следующий день и чан уже не вмещал его, и он объявил, что не может дольше оставаться в чане. Ману пустил его в реку: но к следующему утру рыба заполнила всю реку, и Ману пустил ее в океан. Тогда рыба заявила своему спасителю: "Ману, Я Создатель Мира и принял этот вид, чтобы прийти к тебе и предупредить, что намерен потопить мир. Ты должен построить ковчег и поместить в него свое семейство и по паре всякого рода животных. Из воды поднимется утес. Привяжи к нему ковчег и, когда вода спадет, спустись на землю и насели ее". Земля была опустошена потопом, но Ману спас свое семейство, по паре всякого рода животных и семена всяких растений, а когда наводнение прекратилось, сошел и населил землю, и мы все называемся "ман", потому что произошли от Ману.* Человеческий язык представляет собой стремление выразить во внешних символах находящуюся внутри нас истину. Ребенок, речь которого состоит из неопределенных и непонятных звуков, делает попытку, я в этом вполне уверен, – выразить в них самую высокую философию; только у ребенка нет ни органов, ни средств для выражения. Язык самого глубокого философа и выражения ребенка различаются только в степени, а не в роде. То, что мы теперь смотрим, как на выражения в высшей степени логичные и математически правильные, отличается от мистического языка мифологии древних только в степени. Все одинаково заключают в себе великую идею, которая, так сказать, силится найти для себя выражение. В древней мифологии часто встречается настоящая суть истины, а за новейшими изящными и отделанными фразами, – приходится с грустью сказать, – часто нет ничего, кроме отъявленной бессмыслицы. Поэтому, мы не должны отбрасывать что бы то ни было только потому, что оно облечено в форму мифологии, и не сходится с понятиями какого-нибудь ученого новейшего времени.
* "Ман", санскритский корень – думать.
Если мы смеемся над религиями, потому что большинство из них требуют верить известным вещам на том основании, что это сказал такой-то пророк, то должны еще больше смеяться над новыми, так называемыми образованными людьми. В девятнадцатом веке, если человек цитирует Моисея, Будду или Христа, над ним смеются; но назовите тем же людям имя Гексли, Тиндаля или Дарвина, и все, что сказали последние, они проглотят "без соли". "Это сказал Гексли" – и для многих этого совершенно достаточно. Вот так свобода мысли! Древняя вера была религиозным суеверием, а новая – научное суеверие: но в первом и через первое мир получал великие духовные истины, а во втором и через второе – только разврат и алчность. В этом только между ними и разница.
Вернемся, однако, к мифологии. Во всех ее историях мы находим одну главную идею, что человек представляет собой вырождение того, чем он был. Новейшие исследования, по-видимому, решительно отвергают это. По мнению эволюционистов, человек развился из моллюска, и потому то, что говорит о нем мифология, не может быть верно. Но в Индии существует идея, могущая примирить эти мнения. Индийская мифология содержит в себе так называемую циклическую теорию, принимающую, что всякое совершенствование происходит в форме волны, что подъем и падения в нем чередуются: то, что было гребнем, в следующий момент становится впадиной и наоборот. Такое движение совершается в течение циклов. Даже исходя из посылок новейшего исследования, становится очевидным, что человек не может представлять собой только совершенствование. Всякая эволюция предполагает инволюцию. Всякий новейший ученый скажет нам, что из машины вы можете получить только такое количество энергии, какое раньше вложили в нее, что ничто не может быть произведено из ничего. Следовательно, если человек, – совершенный человек, человек-Будда, человек-Христос, – только эволюция моллюска, то моллюск – инволюция Будды. Если это не так, то откуда же произошли эти великие личности? Что-нибудь не может произойти из ничего. Таким образом, мы примиряем писания с новой наукой. Та энергия, которая медленно проявляется, проходя через фазы развития, пока не станет совершенным человеком, не может произойти из ничего. Она должна существовать где-то раньше, и, если моллюск, или протоплазма, есть самый отправной пункт, до которого вы можете проследить эту энергию, тогда эта протоплазма, так или иначе, должна заключать в себе все дальнейшие возможности. В настоящее время много спорят, составляет ли совокупность материальны? частиц, которую мы называем телом, причину появления силы, называемой душой или мыслью, или тело – проявление последних. Все религии мира учат, что тело – проявление силы мысли, а не наоборот. Но новые школы считают, что то, что мы называем мыслью, просто результат действия частей машины, называемой телом. Принимая на время положение, что душа или мысль, или как бы вы ее ни называли, – произведение машины, результат физических и химических соединений материи, составляющей тело. У нас все еще останется вопрос, на который надо ответить: Что же тогда производит тело? Какая сила соединяет все его частицы в данной форме? Что это за сила, могущая брать материю из всей массы ее и придавать ей одну форму для моего тела, другую для другого тела и т.д.? Что производит все это бесконечное разнообразие? Сказать, что сила, называемая душой – только результат особого соединения частиц материи, называемого телом, значит ничего не сказать. Как это соединение произошло? Где была сила, которая его произвела? Если вы предположите существование еще какой-нибудь другой силы, как причины этих соединений, и скажете, что душа, которая проявляется только в соединении с известной массой материи сама результат соединения, – это не ответ. Принимать теорию следует только ту. которая объясняет, если не все, то большую часть фактов и не противоречит другом известным фактам. Более логично принять, что сила, вторая берет материю и образует из нее тело, та самая, которая проявляется через это тело. Говорить, что мысли, проявляющиеся через тело, результат расположения его молекул и вовсе не имеют независимого существования – бессмыслица. Никакая сила, развиваемая материей, не может быть силой мысли. Скорее можно доказать, что не существует то, что мы называем материей, так как оно – только некоторое состояние силы. Можно сказать, что твердость, плотность и другие его свойства суть результаты движения. Масса воздуха, движущаяся с достаточно большой скоростью, оказывается более плотной, чем стол. Неосязаемая атмосфера, движимая со скоростью урагана, скручивает и ломает стальной прут: такую видимую твердость дает ей простое движение. Таким образом, понятно, что неприметный и нематериальный эфир, получивший вихревое движение, может принять полное сходство с самой материей. Рассматривая вопрос с этой точки зрения, легко доказать, что то, что мы называем материей, в действительности не существует; противоположное же не может быть доказано. Но что же тогда эта сила, которая проявляется в теле? – Всем нам ясно, что, чем бы она ни была, она берет частицы материи и образует из них такие формы, как человеческое тело. Никто другой не является здесь, чтобы создавать тела для вас или для меня. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь за меня ел. Я должен сам принимать и усваивать пищу и вырабатывать из нее тело, кровь, кости. Что же это за таинственная сила, действующая в нас? Идеи о прошедшем и будущем, по-видимому, пугают человека. Многим они кажутся пустыми теоретическими рассуждениями. Возьмем поэтому настоящее. Что такое та сила, которая действует в нас теперь? Мы видели, что во всех писаниях древности на источник этой силы смотрели как на светлое существо, имеющее тело, похожее на материальное, но продолжающее существовать даже после разрушения последнего. Позже, однако, выступает на сцену более высокая идея, – что такое тело не может представлять чистой силы. Все, что имеет форму, должно быть само результатом соединения частиц и требует чего-то другого за собой, что приводило бы его в движение. Таким образом, это светлое тело, требуя, для того, чтобы существовать, чего-то, что не есть оно само, должно требовать и для своей деятельности чего-то другого. Это нечто, называемое душой, или по-санскритски, Атман, посредством внутреннего светлого тела, действует на наружное грубое. Светлое тело принимается за вместилище ума, Атман же выше этого тела, но и не ум: он направляет ум и через него тело. У вас один Атман, у меня другой, и каждый из нас имеет отдельного Атмана и отдельное тонкое тело, через которое мы и действуем на внешнее тело. Что же такое Атман, эта душа человека, которая не тело и не ум, и какова его природа? Об этом было много споров, послуживших к возникновению разных философских школ. Я попробую изложить вам некоторые заключения, к которым они пришли относительно Атмана. Все различные философии согласны в том, что Атман, чем бы он ни был, не имеет ни формы, ни границ, и потому должен быть всюду присутствующим. Время и пространство получают начало в уме. Закон причинности не может существовать без времени. Без идеи о последовательности не может быть идеи о причинности. Поэтому время, пространство и причинность находятся в уме, а так как Атман выше ума и бесформен, то он должен быть также вне времени, пространства и причинности. Если же он вне времени, пространства и причинности, то он должен быть бесконечен. Затем следует самое высшее умозрение нашей философии. Бесконечных не может быть два. Если душа бесконечна, то она должна быть только одна, и идея о разных душах, – т.е., что вы имеете одну, я – другую и т.д., – невозможна. Действительный (реальный) человек, поэтому, есть бесконечный, всюду присутствующий дух, и при том он только один; кажущиеся же люди только сокращенные отражения этого одного действительного человека. И так, все мифологии верны в том смысле, что видимый человек, как бы он ни был велик, только тусклое отражение действительного человека, который за ним. Действительный человек, дух, будучи выше как причины, так и следствия, и не связанный временем и пространством, должен быть свободен. Он никогда и ни чем не был и не может быть связан. Только кажущийся человек, отражение действительного, ограничен временем, пространством и причинностью, и потому не свободен; или, по выражению некоторых наших философов, кажется не свободным, но на самом деле свободен. Таково действительное состояние наших душ, – вездесущие, духовная природа и бесконечность, которыми мы уже обладаем. Всякая душа бесконечна, и потому не может быть речи о ее рождении или смерти.
На одном экзамене экзаменатор, задавая детям разные вопросы, между прочим спросил: "Почему земля не падает?" Большинство детей молчало, некоторые отвечали, что она не падает вследствие притяжения, но одна шустрая девочка ответила вопросом: "Да куда же она могла бы упасть"? И в самом деле, вопрос учителя не имел смысла, – куда бы земля могла упасть? ей некуда ни подниматься, ни падать, так как в бесконечном пространстве нет ни верха, ни низа; они существуют только относительно. Где может быть место, откуда бы приходило и куда уходило бы бесконечное? Когда человек перестает думать о прошлом и о том, что его ожидает в будущем, когда он отбросит всякую мысль о теле, потому что тело, будучи ограничено, приходит и уходит, – тогда он поднялся до высшего идеала. Действительный человек не тело и не ум, так как даже последний растет и убывает, – но дух, который выше их и один живет вечно. Тело и ум только названия рядов сменяющих друг друга явлений, реки, в которых всякая частица воды постоянно течет вперед, хотя на каждую находящуюся перед нами совокупность этих частиц мы смотрим как на ту же самую реку. Всякая частица нашего тела постоянно меняется: ни одно тело не остается тем же самым в течение нескольких минут; но сплошной ряд впечатлений, оставляемых им в уме, заставляет нас смотреть на него, как на то же самое. То же справедливо и относительно ума: в один момент он чувствует себя счастливым, в другой несчастным; в один момент сильным, в другой – слабым. Это вечно меняющийся водоворот. Он не может быть духом, потому что тот бесконечен: изменение же может быть только в ограниченном. Сказать, что бесконечное изменяется, – бессмыслица. Вы и я, как тела, можем двигаться, и каждая частица в этой вселенной находится в состоянии постоянного движения; но вся вселенная в совокупности, как одно целое, не может ни двигаться, ни изменяться. Движение всегда относительно. Я двигаюсь относительно этого стола, или какого-либо другого предмета; всякая частица вселенной может переменять место относительно других частиц; но вся вселенная, как одно целое, относительно чего она может двигаться? Ведь кроме нее нет ничего. Таким образом, бесконечное-единое неизменяемо, недвижимо, абсолютно и одно реально. Наша реальность, поэтому, состоит в Абсолютном, а не в ограниченном. Думать, что мы маленькие, ограниченные, постоянно изменяющиеся существа, значит повторять старое заблуждение, как бы это ни казалось удобным. Вы действуете во всех вещах, движетесь всеми ногами, говорите всеми устами, живете во всех сердцах: вы – Всеведущее, всюду присутствующее Существо. Слыша это, люди пугаются: они все повторяют, что не должны терять свою индивидуальность. Но я хотел бы знать, что такое человеческая индивидуальность. – У ребенка нет усов; с возрастом у него появляются усы и борода. Если его индивидуальность в теле, она теперь потеряна. Если я лишаюсь глаза или руки, моя индивидуальность, если она в теле нарушена. Пьяница не должен бросать пьянство, чтобы не утратить своей индивидуальности. Из боязни этого никто не смеет изменять своих привычек. Но позвольте сказать вам, что никакой индивидуальности нет ни в чем, кроме Бесконечного. Это единственное состояние, которое не меняется; все остальное изменяется постоянно.