О возрасте
Я не знаю, на основании чего устанавливаем мы продолжительность нашейжизни. Я вижу, что, по сравнению с общим мнением на этот счет, мудрецысильно сокращают ее срок. «Как, — сказал Катон Младший тем, кто хотелпомешать ему покончить с собой, — неужели, по-вашему, я настолько молод еще,что заслуживаю упрека в желании слишком рано уйти из жизни?» [871]. А ему быловсего сорок восемь лет. Сообразуясь с тем, что лишь немногие люди достигаютэтого возраста, он считал его весьма зрелым и преклонным. Те же, ктоссылается на какой-то другой срок, который они считают естественным икоторый обещает еще несколько лет жизни, могли бы делать это с некоторымоснованием, если бы обладали преимуществом, избавляющим их от бесчисленныхслучайностей, которым каждый из нас подвержен по самой природе вещей икоторые всегда могут сократить этот положенный, по их мнению, срок. Какоетщетное мечтание — надеяться на смерть от истощения сил вследствие глубокойстарости и считать, что этим определяется продолжительность нашей жизни!Ведь этот род смерти наиболее редкий и наименее обычный из всех. Мы называеместественным только его, как будто для человека неестественно сломать себешею при падении, утонуть во время кораблекрушения, схватить чуму иливоспаление легких, и как будто обычные условия нашего существования неподвергают нас всем подобным бедствиям. Не будем обольщаться приятнымисловами: естественным гораздо правильнее считать то, что оказываетсянаиболее распространенным, обычным и всеобщим. Умереть от старости — этосмерть редкая, исключительная и необычная, это последний род смерти,возможный лишь как самый крайний случай, и чем более удалена от нас такаявозможность, тем меньше основании на нее рассчитывать. Разумеется, это тотпредел, который мы никогда не переступим и который закон природы неразрешает нам переступать; и этот закон лишь очень редко позволяет намдожить до предела. Это исключительный дар, которым природа особо награждаеткакого-нибудь одного человека на протяжении двух-трех столетий, избавляя егоот опасностей и трудностей, непрерывно встречающихся на столь долгомжизненном пути.
Поэтому, на мой взгляд, достигнутый нами возраст надо рассматривать кактакой, которого достигают лишь немногие люди. Поскольку обычно людям не данобывает дойти до него, это признак того, что нам удалось далеко зайти. И размы перешли обычные границы, которые и являются подлинной мерой длительностинашего существования, нам не следует надеяться на то, что путь наш ещеудлинится. Мы уже избежали стольких случаев умереть, постоянноподстерегающих человека, что должны признать столь необычно поддерживающеенас счастье совершенно исключительным и не рассчитывать на то, что оно продлится.
Сами законы наши повинны в том, что нами овладевает это ложноесамообольщение: они не считают человека способным располагать его имуществомдо двадцати пяти лет, а ведь ему далеко не всегда удается дожить до этоговозраста. Август сбавил пять лет по сравнению со старинными римскимиустановлениями, объявив, что для занятия судейских должностей достаточноиметь тридцать лет. Сервий Туллий освободил всадников, достигших сорока семилет, от военной повинности; Август еще снизил этот срок до сорока пяти лет.Мне же кажется, что нет особых оснований отпускать людей на покой ранеепятидесяти пяти — шестидесяти лет. Мое мнение таково, что в интересахобщества — дать нам возможность как можно дольше исправлять занимаемые намидолжности, но я считаю, с другой стороны, что нам следует открывать к нимдоступ раньше. Сам Август девятнадцати лет решал судьбы мира, а в то жевремя он издает указ, что надо достигнуть тридцати лет, чтобы решать вопросо том, где установить какой-нибудь сточный желоб.
Я же считаю, что к двадцати годам душа человека вполне созревает, как идолжно быть, и что она раскрывает уже все свои возможности, Если до этоговозраста душа человеческая не выказала с полной очевидностью своих сил, тоона уже никогда этого не сделает. Именно к этому сроку наши природныекачества и добродетели должны проявить себя с полной силой и красотой или жеони никогда не проявят себя:
Раз шип не острый с первых дней,
Потом не станет он острей, —
говорят в Дофине.
Из всех известных мне прекрасных деяний человеческих, каковы бы они нибыли, гораздо больше, насколько мне кажется, совершалось до тридцатилетнеговозраста, чем позднее. Так было в древности, так и в наше время, и часто вжизни одного и того же человека: ведь это с полной уверенностью можносказать о Ганнибале и о его великом противнике Сципионе. Добрая половина ихжизни была прожита за счет славы, которую они стяжали в молодости: позже онитоже были великими людьми, но лишь по сравнению с другими, а не с самимисобой. Что до меня, то я с полной уверенностью могу сказать, что с этоговозраста мой дух и мое тело больше утратили, чем приобрели, больше двигалисьназад, чем вперед. Возможно, что у тех, кто умеет хорошо использовать своевремя, знание и опыт растут вместе с жизнью, но подвижность, быстрота,стойкость и другие душевные качества, непосредственно принадлежащие нашемусуществу, более важные и основные, слабеют и увядают:
ubi iam validis quassatum eat viribus aevi
Corpus, et obtusis ceciderunt viribus artus,
Claudicat ingenium, delirat linguaque mensque. [872]
Иногда первым уступает старости тело, иногда душа. Я видел достаточнопримеров, когда мозг ослабевал раньше, чем желудок или ноги. И это зло темопаснее, что оно менее заметно для страдающего и проявляется не так открыто.Вот почему я и сетую не на то, что законы слишком долго не освобождают насот дел и обязанностей, а на то, что они слишком поздно допускают нас к ним.Мне кажется, что, принимая во внимание бренность нашей жизни и все теестественные и обычные подводные камни, которые она встречает на своем пути,не следовало бы придавать такое большое значение происхождению и уделятьстолько времени обучению праздности.