Разработка заданий для фМРТ
Я собирал данные нейровизуализации по выходным, когда не работал в тюрьме. Большинство аспирантов охотно давали себя просканировать в обмен на изображение мозга. Мы еще не успели проработать на томографе и года, а почти все аспиранты УБК уже получили снимки собственного мозга. Наша команда разрабатывала задачи и процедуры, с помощью которых мы собирались исследовать заключенных, как только организуем их транспортировку в больницу. Долгими днями в отделении МРТ я накапливал и анализировал данные и еще более долгими днями в тюрьме интервьюировал заключенных и собирал все новые ЭЭГ.
Я бы не смог скоординировать доставку психопатов из тюрьмы для исследования с помощью функциональной томографии, если бы мне не помогали многие другие люди. Андра Смит, аспирантка УБК, сначала изучала проявления агрессии на крысах, но потом у нее обнаружилась на них сильная аллергия. Поэтому она стала изучать психопатию и работать с заключенными. Мы с Андрой много дней провели за совместной работой в тюрьме; именно она написала большинство заявок на гранты, которые мы получили для финансирования нашего проекта. Ни одно оригинальное исследование с нейровизуализацией психопатов не было бы закончено без ее самоотверженной помощи.
Доктор Питер Лиддл, физик и психиатр, сыграл важную роль, подготовив нас к сложностям анализа изображений мозга. Перед тем как доктор Лиддл перебрался в УБК, он был основателем и членом группы, которая работала в Хаммерсмитской больнице в Лондоне и создала пакет программного обеспечения для статистического параметрического картирования, или СПК. Питер взял к себе молодого психиатра Карла Фристона, чтобы тот помог ему провести клиническую оценку пациентов с шизофренией. Карл также интересовался математикой и разработал набор самых популярных в мире компьютерных программ для анализа данных нейровизуализации. Более чем в 80 процентах рецензируемых публикаций всего мира использованы СПК для анализа снимков мозга. Мне повезло работать с Питером, Карлом и их сотрудниками и овладеть наилучшими способами анализа данных нейровизуализации с первых лет после возникновения этой области науки.
У новой установки МРТ в университетской больнице оказались свои заморочки. Мы выжимали из машины все возможное, и инженеры «Дженерал электрик» не ожидали, что возникнут такие проблемы, которые возникли у нас. Одна из них заключалась в том, что система могла сделать не более 512 изображений подряд. Но ведь во время функциональной томографии мы собираем тысячи изображений за сеанс. Ища решение этой трудности, я познакомился с несколькими учеными-коллегами, которые тоже пытались избавиться от этой помехи и решить другие проблемы с томографом «Дженерал электрик».
На конференции по МРТ в Ванкувере в том же году я познакомился с аспирантом-физиком из Висконсина Брайаном Моком. За бутербродами и пивом он буквально перевернул наш процесс сбора данных на сканере. Брайан дал нам код, который позволял брать данные МРТ и реконструировать первичные данные на другом компьютере. Именно эта «офлайновая реконструкция» Брайана дала нам возможность обойти ограничение на 512 изображений. Потом Брайан сказал, что, если мы хотим, чтобы сканер работал быстрее, можно отключить пару тепловых датчиков. Такое впечатление, что инженерам «Дженерал электрик» даже в голову не пришло, что ученые будут настолько напрягать томограф при сборе данных функциональной МРТ, и они встроили туда маленький частотный регулятор, вроде ограничителя скорости в автомобиле. Брайан научил меня, как его отключить.
После обеда с Брайаном я позвонил техникам и велел им отключить регулятор на томографе. Потом я попросил их сделать последовательность снимков фМРТ на «фантоме» (бутылке с водой, которую мы используем для испытаний). Техники сунули фантом в томограф и просканировали его. Оказалось, что наш сканер стал работать на 40 процентов быстрее! Просто удивительно.
Как только Брайан окончил аспирантуру, его тут же взяли в «Дженерал электрик». Теперь он руководит группой по разработке аппаратуры для магнитно-резонансной томографии, и я каждый раз при встрече предлагаю ему выпить и закусить за мой счет.
Еще по электронной почте я познакомился со студентом Мэрилендского университета Винсом Калхуном, который пытался решить ту же проблему – ограничение скорости сканеров «Дженерал электрик», на которых он тоже работал. Винс был инженером и искал новые способы анализировать нейронные сети мозга. Тогда я поделился с Винсом хитростями, которые узнал от Брайана Мока. Через несколько лет мы с Винсом Калхуном вместе стали младшими научными сотрудниками. И уже Винс ставит мне выпивку и закуску за свой счет.
Моя однокашница Андра Смит воспользовалась моим источником кофе из «Старбакса» и стала раздавать его в конвойной службе канадского департамента исполнения наказаний. Конвойная служба отвечает за транспортировку заключенных из одной тюрьмы в другую или в специальные медицинские учреждения. Примерно через полгода раздачи бесплатного кофе Андра поинтересовалась, не смогут ли они доставить заключенных из нашей тюрьмы в университетскую больницу для томографии. Ей ответили, что с радостью помогут.
Тюремная охрана опасалась сообщать заключенным, в какой день их повезут в больницу на МРТ. Региональная конвойная служба хотела сделать все возможное, чтобы они не спланировали побег. Она особенно беспокоилась насчет того, что они свяжутся с сообщниками на воле, и те помогут им сбежать во время перевозки. Наш проект пришлось готовить в полной секретности.
Проблема побега была весьма серьезной. 18 июня 1990 года сообщники заключенного угнали вертолет и посадили его прямо у ограды канадской тюрьмы строгого режима (по забавному совпадению носящей название Кент). Побег организовал один заключенный, отбывающий пожизненный срок, и еще один присоединился к нему уже после посадки вертолета. Преступники стреляли в охранников и одного серьезно ранили. План побега они как будто взяли прямо из голливудского боевика. Заключенные с сообщниками выбрались из тюрьмы, но их схватили несколько недель спустя, когда они прятались в лесу.
Как-то я разговаривал с начальником конвойной команды о мерах безопасности и спросил, запретят ли заключенным звонить по телефону в те дни, когда мы кого-то повезем на исследование. Он сказал, что в эти дни в тюрьме планируется отменить все телефонные звонки, чтобы заключенные не смогли никому позвонить и рассказать, что их повезут в больницу.
«Пожалуй, хорошая идея», – подумал я. Но потом спросил: а что, если сигнал – это отсутствие звонка? Иными словами, если заключенный звонил одному и тому же человеку каждый день и вдруг не позвонил, это может быть знаком.
Этого начальник не ожидал. Поэтому в течение нескольких недель перед первым сканированием в тюрьме в произвольные дни отключали телефоны для всех. Канадский департамент исполнения наказаний – это нечто; на что он только не шел ради нашего исследования.
Как-то утром в середине лета мы приступили к осуществлению нашего проекта по сканированию мозга. Вооруженный конвой доставил пятерых психопатов за 130 километров из Эбботсфорда в Ванкувер. Всего было четыре машины. Первая разведывала дорогу и ехала минут на десять раньше остальных, чтобы убедиться: впереди все чисто. Потом ехала спецмашина, сразу же за ней грузовик с людьми. Он был похож на бронированную машину инкассаторов. Через пять минут после грузовика ехал последний автомобиль с двумя до зубов вооруженными охранниками.
В университетской больнице устроили специальный подъездной путь и расставили охрану по всей территории. Там даже поставили деревянные щиты, которые закрывали подъезд к отделению МРТ вместе с грузовиком. Грузовик мог подъехать по кирпичной дороге и припарковаться в десяти шагах от входа.
Я никогда не забуду первый раз, когда мы доставляли заключенных.
Я проснулся еще до рассвета и стал готовиться к предстоящему дню. Мы убрали из помещения с томографом все, что можно было бы использовать как оружие. Мы попросили больничную охрану проверить периметр и убедиться, что никакие сообщники не прячутся поблизости и не попытаются обеспечить кому-нибудь побег.
По дороге в больницу я купил пару дюжин пончиков и много-много кофе для охраны и заключенных. Доктор Лиддл и доктор Форстер уже были на месте, как и мои коллеги Андра Смит и наш проверенный техник Труди Шоу.
Первая машина прибыла в семь утра, задолго до того, как большинство сотрудников больницы пришло на работу. Вошли охранники и все осмотрели, проверили и перепроверили все наши меры предосторожности. Вызвали по радио грузовик с заключенными, велев водителю заезжать на нашу импровизированную парковку. Когда грузовик остановился, охранники закрыли деревянные щиты и открыли огромную металлическую защелку, запиравшую заднюю дверь бронированного грузовика. Заключенные, пристегнутые к полу, сидели на стальных лавках. Их отстегнули и провели в больницу. Заключенные щурились в ярко освещенном помещении, привыкая к свету после темного грузовика. На них были наручники и ножные кандалы, пристегнутые цепями к поясу. Шаркая, заключенные прошли в комнату ожидания и уселись на плюшевые банкетки. Охранники расстегнули цепи, чтобы они могли выпить кофе с пончиками, а кандалы на руках и ногах оставили.
Первым в списке стоял мой старый приятель Ричи-Шокер. Его провели в помещение с томографом для подготовки. Я описал процедуру и дал Ричи примеры задач, которые он будет выполнять в томографе.
– Вы мне скажете, если с моими мозгами будет что-то не так? – спросил Ричи.
– Не удивляйся, если окажется, что их у тебя нет, – поддел кто-то из конвойных.
Видимо, Ричи уже доставил им несколько неприятных минут, когда вышел из камеры голышом в пять утра перед транспортировкой. Конвой был не в восторге, пока он одевался.
Охранник встал на одно колено, чтобы снять с Ричи кандалы, и он мне улыбнулся. Когда все цепи спали с Ричи, он потер запястья, и мы вошли в комнату сканирования. Я заметил, что доктор Форстер пристально наблюдает из окна операторской. Ему пришлось смириться с тем, что с заключенных полностью снимут наручники и цепи, прежде чем они войдут в комнату. Вот только не стоило мне советовать ему посмотреть кино «Воздушная тюрьма» с Николасом Кейджем и Джоном Малковичем, где целый самолет уголовников освобождается от цепей и захваты вает управление; доктора потом несколько недель мучили кошмары.
Ричи-Шокер запрыгнул на стол томографа. Мы позиционировали его и убедились, что ему удобно. Труди дала Ричи пневматический шарик и объяснила, что это «тревожная кнопка», подающая сигнал в пункт управления, и его нужно сжать только в том случае, если он почувствует, что ему срочно нужно выйти из сканера. Я понял, что сейчас будет, еще до того, как это произошло.
Ричи-Шокер сжал шарик. В комнате оператора раздался пронзительный сигнал и напугал доктора Форстера, который пролил кофе на костюм. Поднялась шумная суматоха, пока группа пыталась отключить сигнал тревоги.
Ричи улыбался, видя, какой из-за него поднялся тарарам; он велел мне обязательно всем сказать, что его зовут Шокер.
Труди еще несколько минут возилась с Ричи; я показал ему экран, на который он будет смотреть во время выполнения заданий. Потом мы с Труди вышли, и я закрыл за собой тяжелую дверь с магнитным экраном. Лязг защелки вызвал у меня такое же чувство, как от закрывающегося тюремного замка, но в этот раз я сам запирал своего первого психопата.
Труди только посмеялась над выходкой Ричи. В то утро все были на взводе, и его маленькая шутка сняла напряжение.
Мы сели у пульта управления и запустили протокол нейровизуализации. Мы обратились к Ричи по интеркому; он был готов.
Томограф знакомо запикал, когда столкнулись магнитные поля и радиоволны стали рассылать протоны. Через несколько минут на экране компьютера появились первые изображения мозга уголовника-психопата.
Я посмотрел на них, почти ожидая увидеть в мозге Ричи какую-то огромную дыру. Доктор Форстер тоже рассматривал экран компьютера, заглядывая поверх моего плеча. Он протянул руку, нажал на несколько кнопок, и изображения стали сменяться: сначала целая серия снимков мозга сверху вниз, потом справа налево. Я изо всех сил следил, как бы Ричи не выбрался из томографа и не попытался сбежать. К счастью, он был все время виден нам в операторской, а из комнаты сканирования был только один выход.
Доктор Форстер сказал, что психопатическое поведение Ричи нельзя объяснить какой-нибудь опухолью или другой заметной аномалией мозга. Компьютерные алгоритмы тщательно проанализируют его мозг.
К чести Ричи надо сказать, что он сделал все, о чем его просили. Он хорошо выполнил все задания, не очень шевелил головой, и снимки выглядели прекрасно. Когда стол томографа выехал из туннеля, Ричи вразвалочку зашел в операторскую и уселся на стул. Охранник застегнул на нем ручные и ножные кандалы.
Я разрешил Ричи посмотреть на его мозг на компьютерном экране.
– Удивлен? – спросил я.
– Да, но не шокирован, – ответил Ричи с усмешкой. – Рад видеть, что у меня черепушка не пустая. Дайте мне знать, если у меня окажутся самые лучшие мозги, ладно?
Он ухмыльнулся и посмотрел на меня своими пустыми глазами.
Я должен быть выяснить, чем отличается мозг Ричи от остальных, что скрывается за холодным, невыразительным, безэмоциональным взглядом его глаз.
Остаток дня прошел как по маслу. Мы просканировали всех заключенных, и никто не нажал тревожного сигнала. Я всем раздал снимки мозга. Заключенные сравнивали их друг с другом, как мальчишки. Ричи сказал остальным, что у него самый лучший мозг. Он показал всем толстое мозолистое тело на снимке и даже обвел его, чтобы все увидели. Я дал им короткий урок анатомии, раздавая снимки. Так Ричи узнал, что мостик, соединяющий два полушария и называющийся мозолистым телом, у него оказался необычно толстым.
Конвойные и заключенные весь остаток дня шутили про «мозоль на мозгах» у Ричи. Мы всех накормили пиццей, и в третьем часу дня караван отправился в обратный путь после чрезвычайно успешной сессии.
Я смотрел, как армированный грузовик ползет по кирпичной дорожке, возвращаясь в тюрьму, и почувствовал, как начинает стихать прилив адреналина, бурлившего в моей крови весь день. Организм сказал мне, что у меня больше не осталось сил, но мне хотелось дать компьютерам задание обработать и продублировать все данные.
Вернувшись в лабораторию, я запустил скрипт, который сам написал, чтобы компьютеры за ночь проанализировали данные, и пошел на парковку, чтобы тоже вернуться домой.
В следующие несколько лет мы организовали еще 10 сессий и просканировали более 50 заключенных тюрьмы строгого режима. Все прошло гладко, не считая разве что мелких осложнений. Я чрезвычайно признателен региональной конвойной службе и остальным сотрудникам канадского департамента исполнения наказаний, персоналу университетской больницы и особенно техникам по работе с МРТ и моим коллегам по лаборатории.
Первые результаты
За два года до сканирования Ричи мы разработали задачи, с помощью которых хотели изучить дисфункцию мозга у психопатов. В частности, мы хотели создать такие задачи, которые бы задействовали лимбическую систему мозга, которая в основном связана с эмоциональными процес сами. Учитывая типичный для психопатов глубокий де фицит чувств, нас в первую очередь интересовало, что покажет нейровизуализация относительно лимбической системы.
Больше всего нас занимала та ее часть, которая называется миндалевидным телом. Я зову его усилителем мозга. Высказывались предположения, что миндалевидное тело – главная область нарушения у психопатов. Другие просканированные нами важные участки мозга включали переднюю и заднюю поясную кору, которая, как считается, связана с реакцией на эмоциональные компоненты речи и другие стимулы.
Моим любимым тестом, который возник из наших пилотных исследований, была парадигма эмоциональной памяти. В этом тесте исследуемых просят запомнить список из двенадцати слов, которые одно за другим предъявляются на экране. После фазы кодирования следует двадцатисекундная фаза повторения, когда участники обдумывают только что увиденные слова. Затем наступает фаза проверки, когда на экране снова друг за другом возникают двенадцать слов. Половина взята из предыдущей фазы кодирования, а вторая половина – новые слова, которые не предъявлялись до этого. Нажимая или не нажимая на кнопку, участник исследования должен показать, взято ли слово из предыдущего списка или нет. В течение пятнадцати минут предъявляется около двадцати разных списков.
Однако мы не говорили испытуемым, что списки состоят из нейтральных и эмоциональных слов. Эмоциональные слова – это, например, «ненависть», «убить», «смерть». Нейтральные слова – это слова вроде «стол», «стул», «нога». Мы обнаружили, что обычные люди вспоминают эмоциональные слова лучше нейтральных и что миндалевидное тело и передняя и задняя поясная кора больше задействованы в обработке эмоциональных слов, чем в обработке нейтральных. Удивительно, чего только не узнаешь о работе мозга с помощью функциональной томографии.
Я смотрел на огромный компьютерный монитор, пока маленькая красная полоска медленно ползла к концу, показывая, что анализ данных приближается к стопроцентному завершению. Я почти закончил обработку первого исследования, где сравнивались результаты психопатов и непсихопатов в тесте на эмоциональную память. Понадобилось четыре тюремных транспорта, чтобы привезти достаточно заключенных. Я часами вылизывал данные до идеального состояния, чтобы оптимизировать анализ. Мне пришлось исключить нескольких просканированных, потому что они слишком сильно двигали головой, из-за чего изображения оказались слишком размытыми. Я перепроверял все по два и по три раза, чтобы обеспечить полную достоверность результатов, которые должны были вот-вот появиться на экране.
Я сидел, попивал кофе и ждал. Казалось, что полоска ползет наверх целую вечность, но вот, наконец, она остановилась у последней отметки.
На экране возникли слова «обработка завершена». Я бросился к клавиатуре и впечатал данные, которые хотел сравнить.
Где в мозге психопатов проявился недостаток эмоциональной обработки слов?
Компьютер Sun зажужжал, напрягая процессор и память. Когда на экране стали появляться изображения первых результатов исследования по нейровизуализации преступных психопатов, я подумал о том, какая дорога привела меня сюда: о всех выходных и будних днях, которые я провел в тюрьме, о всех поездках взад-вперед, интервью с заключенными, встречах с руководством больницы и департамента исполнения наказаний, о всех наших планах, о всех прошедших годах.
Экран заполнило крупное изображение четырех снимков мозга, где синий цвет показывал те области, где у психопатов проявился дефицит эмоциональной обработки. И я раскрыл рот.
Миндалевидное тело и передняя и задняя поясная кора были выделены ярко-синим цветом – то есть они менее активны у психопатов, чем у обычных людей.
Это был один из тех редких случаев в жизни ученого, когда исследование показало именно то, что ты и ожидал. У психопатов оказался дефицит именно в тех областях, где мы и предсказывали. У них аномальный мозг. Я смотрел на первое прямое научное доказательство того, что их мозг отличается от мозга любого нормального человека.
Слезы вдруг заполнили мои глаза, пока я вглядывался в экран.
Я распечатал цифры и выбежал в коридор, чтобы узнать, не осталось ли в кабинетах кого-нибудь из коллег, чтобы показать им результаты.
Доктор Лиддл был у себя и говорил по телефону. Я ходил взад-вперед мимо его двери, пока он не положил трубку. Тогда я вошел и передал ему листы.
Он посмотрел на них, улыбнулся и без колебаний сказал:
– Надо отправить это в Science.
– Вы думаете, что Science напечатает статью о психопатах? – спросил я.
– Да. Это слишком интересно. Редакторы, может быть, даже не сразу сообразят, что с этим делать, – ответил он. – Пусть это будет вашей первой задачей; давайте отошлем статью. И покажите остальной команде. Это просто замечательно.
Журнал Science считается лучшим научным журналом в мире. Редакция публикует лишь небольшую долю присылаемых статей. Для большинства ученых опубликовать работу в Science – это предел мечтаний.
Я вернулся в лабораторию и стал писать о результатах первого исследования преступных психопатов с помощью фМРТ. Я корпел над текстом, желая найти правильный баланс и интонацию для читателей журнала.
Мы отправили рукопись через пару недель и с тревогой ждали ответа, который скажет нам о нашей участи. Прошла неделя, и ни слова. Я вернулся в тюрьму, чтобы отвлечься от мыслей о статье.
Редакция Science ответила через десять дней, что отправила нашу рукопись на рецензирование. Около 90 процентов статей не проходят дальше первого редактора. Первое препятствие мы преодолели.
Проползли еще две недели в ожидании рецензии. Я чуть ли не каждые две-три минуты проверял почту. Когда пришло письмо из Science, я чуть не упал со стула. Коллеги, прочитавшие нашу статью, пришли в восторг – и сердце у меня скакнуло к горлу. У рецензентов есть только мелкие замечания, которые нам следует учесть в правке. Редакторы Science предложили нам прислать исправленную статью. Моя команда была в экстазе. Я постарался как можно лучше учесть все комментарии и снова отправил статью в редакцию.
Прошло еще две недели, и потом я получил письмо, которого никогда не забуду. Нашу статью в итоге отвергли. Редакторы написали, что, хотя результаты им очень понравились, их смутил слишком малый размер выборки и что общественность может извлечь слишком категорические выводы из нашего исследования. Наша работа, сказали они, имеет огромное значение для судебно-правовой системы, и, прежде чем опубликовать ее в Science, редакция хотела убедиться, что результаты могут быть воспроизведены на более крупной выборке психопатов.
Я был ошарашен. Мы несколько лет работали над этим исследованием. Большинство участников моей группы буквально рисковали жизнью, чтобы его завершить.
Но все-таки я понял, что редакторы журнала правы. Наша выборка действительно слишком мала. У нас в исследовании было всего восемь психопатов и восемь непсихопатов. Слишком трудно было доставить в больницу больше заключенных. Число участников у нас было вполне типично для исследований психиатрических пациентов с помощью МРТ, но это действительно ставило некоторые важные научные вопросы, которые могла бы решить более крупная выборка.
Наша команда собралась, чтобы обсудить варианты. Мы решили отправить рукопись в лучший психиатрический журнал Biological Psychiatry. Ответ с рецензией пришел довольно быстро, и нашу рукопись приняли для публикации. Первая статья об фМРТ-исследованиях на преступных психопатах была готова. Мои коллеги радовались от души, но я не разделял их энтузиазма. Я был раздражен, мне хотелось большего. Я хотел просканировать больше психопатов, и мне не хотелось, чтобы меня хоть когда-нибудь еще могли упрекнуть в недостаточности данных. Я должен был найти решение.
Путь вперед
Закончив первое фМРТ-исследование, я вернулся к своим энцефалограммам и интервью с новыми заключен ными. В свободное время я написал статьи о пяти ис следованиях для диссертации и подачи в рецензируемые журналы.
Моя диссертация близилась к завершению, и я собирался, так сказать, прыгнуть в последний горящий обруч – защитить докторскую в университете. В УБК защита проходит устно, и кафедра приглашает участвовать все университетское сообщество.
Другие аспиранты посоветовали мне опубликовать все диссертационные исследования в рецензируемых журналах еще до защиты. Таким образом, можно всегда сказать экзаменационной комиссии, что твоя работа отвечает критериям, по которым судят любого ученого, – публикации в серьезном журнале. Если опубликовать свои работы до защиты, смысл, по крайней мере для аспирантов, в том, что защита пройдет гладко и ты гарантированно получишь степень доктора психологии.
Поэтому я написал обо всех своих пяти исследованиях и опубликовал их до защиты диссертации. Вообще говоря, в тюрьме я собрал так много данных, что написал еще где-то пятнадцать статей и тоже их опубликовал. На самом деле я должен был написать намного больше; данные все еще ждут своей очереди в папках на полках у меня в кабинете, напоминая, что я обязан их опубликовать или погибнуть.
Дожидаясь, пока диссертационная комиссия назначит дату моей защиты, я вернулся в тюрьму, чтобы чем-нибудь занять голову.
Доктор Бринк попросил меня провести оценку риска заключенных. В Канаде оцениваются все преступники перед освобождением из тюрьмы. Специалист проводит беседы с заключенными и изучает их личные дела. Затем полученную из этих источников информацию вносят в формулу, которая учитывает все отягчающие и смягчающие факторы и определяет итоговый балл. Низкий балл означает, что у заключенного низкий риск совершения новых преступлений; высокий балл – что он, вероятнее всего, снова нарушит закон в ближайшие три года. Этими баллами обычно пользуются комиссии по УДО, чтобы назначить условия освобождения.
Например, если заключенный получает высокий балл, комиссия может дать рекомендацию перевести его на такой режим, при котором он проводит день на свободе, а ночь – в тюрьме. Таким образом заключенный может постепенно влиться в общество. Со временем он получает больше льгот. Это снижает факторы риска и способствует интеграционным факторам, обеспечивая безопасность общества. По-моему, такой порядок хорош для всех, в том числе, и даже в первую очередь, для заключенного.
Проводя оценку риска, я всегда спрашивал заключенных, хотят ли они вернуться в тюрьму. Все как один отвечали «нет». Я говорил им, что цель этого интервью – понять, как уменьшить вероятность, что они снова нарвутся на неприятности после освобождения. Многим заключенным было интересно, какие факторы способствуют риску, а какие помогают избежать рецидива.
Хотя Перечень психопатических черт создавался совсем для другой цели, он поразительно точно предсказывает, кто снова преступит закон, а кто нет. Да, у заключенных, набравших высокий балл по перечню, в 4–8 раз больше вероятность рецидива, чем у заключенных, набравших низкий балл. Вторые обожают ППЧ; первые от него совсем не в восторге.
Однажды прямо во время интервью пришел другой заключенный и стал колотить в дверь. Его было видно в окошко. Тот, кто сидел у меня в кабинете, сказал, что придет попозже, и мы договорим. Он не хотел мешаться под ногами у того, кто стоял за дверью. Я согласился.
Это был психопат с высокими баллами по перечню. Его звали Мартин. Он часто ввязывался в неприятности в тюрьме, о нем шла дурная слава. Я открыл дверь, чтобы впустить Мартина и выпустить другого заключенного.
Мартин в явном возбуждении мерил шагами кабинет. Потом сел и бросил мне на стол лист бумаги. Я подошел к столу с другой стороны, взял лист и сел.
– Что случилось, Мартин? – спросил я.
– Вы можете мне сказать, что означает этот хренов ППЧ? Я только что получил оценку риска, и доктор заявил, что я психопат. Он сказал, что якобы у меня очень высокий риск повторного преступления. Я вам не Ганнибал Лектер, – сказал он.
Я посмотрел на фотокопию оценочного листа. Мартин набрал 35 баллов. Во время нашего интервью для исследования я дал Мартину чуть больше – 39 баллов, но, когда человек попадает в один процент из ста, как те, кто набрал 37 или 39 баллов из 40, это не имеет большого значения, что у меня он оказался в 99,8-й процентили, а не в 99,5-й.
– Я могу рассказать вам о ППЧ. Мы используем его в нашем исследовании, как и многое другое.
– Давайте. Что это все за муть – отсутствует эмпатия, раскаяние, и всякое дерьмо?
Он так разозлился, что брызгал слюной.
– Помните, вы рассказывали мне про своих жертв?
– Помню, – ответил он.
– Вы же говорили, что снова сделали бы это?
Мартин с большой жестокостью изнасиловал нескольких женщин.
– Разумеется. Ну и что? Эти суки сами нарвались. Что вы хотите сказать?
Я помолчал, ожидая, догадается ли Мартин про отсутствие эмпатии, которое так ясно выразилось в его последнем заявлении. Нет, не догадался.
– Так вот, ваше отношение к этим женщинам и то, что вы не можете понять, как на них повлияли ваши действия, дает вам высокий балл по пункту «отсутствие эмпатии и раскаяния».
– А, вот оно что. Да, погано, – ответил он.
– Помните, вы рассказывали, как кинули своего начальника и как вымогали деньги у родителей?
Для Мартина забрезжил свет.
– Черт. И вот это означают мои баллы? – спросил он.
– Да, – честно ответил я.
– А другие пункты, они что значат? – спросил он.
Я объяснил Мартину несколько пунктов.
Он только кивал. Он по всем пунктам вписывался в Перечень психопатических черт. Во всех сферах жизни Мартин был образцовым психопатом.
– Господи. Так вот что все это такое, – сказал он, уже улыбаясь.
– Да, именно это, – снова ответил я.
– Ну так вот, вся эта психопатическая муть – просто бред собачий; я не хочу, чтобы меня звали психопатом.
В ответ я только посмотрел на него с самым невозмутимым видом, на который только был способен.
Мартин сдвинулся на краешек стула, схватил мою ручку, перевернул к себе копию своего оценочного листа и стал что-то быстро писать. Он зачеркнул слово «психопатия» вверху и надписал большими печатными буквами «СУПЕРМЕН». Он повернул листок, чтобы показать мне свое творение, и сказал:
– Я не психопат. Это неправильное слово. Теперь это называется «Перечень суперменских черт». А я супермен.
Мое невозмутимое лицо невольно разъехалось в улыбке. Пожалуй, я прибавил бы Мартину балл по первому пункту – «болтливость и поверхностное обаяние».
Мартин выбежал из моего кабинета и в следующие дни перед всеми хвалился своими баллами по «Перечню суперменских черт». Сокамернику Мартин велел называть себя суперменом, иначе он его изобьет.
В тюрьме не бывает скучно.
Наступил день моей защиты в университете. Я надел свой единственный костюм, еще раз просмотрел слайды и убедился, что презентация полностью готова. В аудиторию набилось человек двести студентов и преподавателей. По всей видимости, защита диссертации о психопатах интересовала многих.
Я закончил получасовое выступление и с благодарностью выслушал аплодисменты, а потом начались вопросы. Я не торопился, отвечая на них, но старался, чтобы ответы были краткими. Моя защита продолжалась всего-то час. Потом комиссия попросила меня выйти, пока она будет решать, провалил я защиту или нет.
Через несколько минут открылась дверь, и мой научный руководитель доктор Роберт Хэр протянул мне руку и сказал:
– Доктор Кил, не хотите ли вернуться в комнату?
Я защитился!
Вот я и стал доктором психологии и нейронаук Университета Британской Колумбии. Толпа зааплодировала, когда я вернулся в зал и поблагодарил всех за внимание.
Комиссия постановила, что я защитился «с отличием», и президент университета согласился с этим. Это высшая честь, которой удостаиваются лишь немногие диссертанты.
В лабораторию доктора Лиддла я вернулся научным сотрудником со степенью доктора.
Вскоре после моей защиты доктор Хэр ушел из университета, но по-прежнему вел активную исследовательскую работу. Я оказался его единственным студентом с опубликованными исследованиями мозговой активности и нейровизуализации психопатов.
Всего через три месяца моей научной работы уже с докторской степенью доктор Лиддл срочно пригласил меня к себе. Он объяснил, что по семейным причинам он с женой возвращается в Англию. Я был слегка ошарашен. Ведь я планировал проработать с ним еще три года.
Я понял, что мне придется искать новое место. К тому же моя работа в канадской тюрьме строгого режима подходила к концу.
Столкновение
Я вернулся в свою зону комфорта – тюрьму, чтобы продолжить работу над исследованием мозговых волн при помощи новой системы ЭЭГ, которую мы только что сконструировали. У нее было шестьдесят четыре канала, в восемь раз больше, чем у предыдущей. Дополнительные каналы позволяли мне охватить всю голову исследуемого во время записи, а не разрозненные участки, как с восьмиканальной системой, с которой я начинал.
Я также обновил свое резюме и разослал его по всем вакансиям мира, соответствовавшим моей квалификации. Чтобы не тревожиться мыслями о том, куда занесет меня жизнь, я оставался по уши погруженным в мои тюремные заботы. Я снова стал приходить в тюрьму до рассвета и не брал обеденного перерыва, довольствуясь сэндвичем с арахисовым маслом и вареньем.
Однажды в пасмурную, дождливую среду я вышел из тюрьмы в пять вечера, чтобы поехать в больницу и поработать с доктором Мэки и его группой на одном из наших обычных вечерних сеансов. Его студенты попросили снова просканировать мой мозг.
Дворники на моей маленькой «тойоте» совсем истрепались, и я едва видел шоссе сквозь проливной дождь. Я снизил скорость, чтобы улучшить видимость. Фонари вдоль улицы стояли довольно далеко друг от друга, из-за чего в неосвещенных местах дорогу было видно очень плохо. Я еще больше сбавил ход.
Тут у моего левого уха раздался громкий шум, и я так подскочил, что чуть не вылетел сквозь крышу. Волна дождевой воды залила мой грузовичок, и я резко повернул, чтобы избежать удара. «Тойота» пошла юзом, я инстинктивно стал разворачивать руль в обратную сторону, надеясь, что она не съедет с шоссе, как гидроплан. Дворники бешено метались по стеклу, мне удалось выправить машину и остаться на дороге. Я понял, что слева мимо меня проехал здоровенный полуприцеп. Именно в тот момент, когда мы проезжали залитый водой участок шоссе.
Фары у меня, наверное, плясали по всему шоссе, и водитель полуприцепа увидел, что я в беде. Он включил аварийку и просигналил, что собирается затормозить у зоны отдыха.
Я так крепко сжимал руль, что руки онемели. Я в бессознательном состоянии поехал за грузовиком до въезда в зону отдыха. В крови бурлил адреналин.
Я остановился рядом на парковке. Водитель выскочил из кабины и подошел ко мне. Я опустил окно, и внутрь полился дождь.
– Вы как? – спросил он.
– Да нормально, кажется, – еле выговорил я.
– Вас так мотало по всей дороге; вы здорово справились.
– Спасибо.
Я не стал говорить ему, что только по чистой удаче не съехал на обочину и не свалился в кювет.
– Извините, пожалуйста. Я не заметил лужи. Сам чуть не потерял управление.
– Все в порядке, – сказал я. – Ничего страшного. Никто не пострадал.
Я в первый раз внимательно посмотрел на его полуприцеп, нет ли там повреждений от воды. На его боку синим цветом было написано «магнитно-резонансный томограф». Я перечитал надпись еще раз.
– Что у вас в грузовике? – спросил я.
– Томограф, – сказал он.
Я распахнул дверь, грубо толкнув шофера.
– Эй, вы чего? – сказал он, чуть не упав, так что ему пришлось опереться на грузовик. – Это же несчастный случай, – пробормотал он, – давайте решим все миром.
– Да нет, – сказал я, поднимая руки в знак примирения, – я не со зла. Только скажите мне, что у вас в прицепе?
С видимым облегчением, но все же озадаченный моим поведением, шофер сказал:
– А вам какое дело?
– Я изучаю осужденных психопатов, – сказал я. – Такой томограф, как у вас в прицепе, можно использовать для исследования? Если да, нельзя ли отвезти его в тюрьму?
Шофер попятился от меня; у него на лице явно читался страх.
– Чего-чего? – спросил он.
Я опять поднял руки в успокоительном жесте.
– Простите, – сказал я, – попробую объяснить сначала. Меня зовут доктор Кил. Я психолог, изучаю психопатов. Пытаюсь выяснить, что с ними не так.
Я сделал шаг назад, прикидывая размер грузовика.
Это был полноразмерный полуприцеп на двух осях, которые были расставлены чуть шире обычного. В нижней части он отстоял от земли всего на десяток сантиметров. Я решил, что, наверное, из-за этого еще больше увеличился поток воды, захлестнувшей мою «тойоту». На высоте около 120 сантиметров в середине полуприцепа располагалась дверь.
– Можно мне заглянуть внутрь? – спросил я.
– Извините, – ответил он, – мне нельзя открывать дверь, пока я не доберусь до места.
– Да ладно, – сказал я, – вы же чуть не столкнули меня с дороги. Самое меньшее, что вы можете для меня сделать, – это дать мне заглянуть внутрь.
– Ладно, но только на секунду. Мне надо отвести его в Сарри.
Сарри – пригород Ванкувера.
Водитель нажал кнопку на двери, и она открылась. Он повернул выключатель, и раздался щелчок замка.
Потом он подошел к маленькой дверце внизу и надавил на нее. Дверца упала, он протянул руку и вытащил раздвижную лестницу.
Он поднялся по ней, достал из кармана ключ, отпер и открыл дверь. Я поднялся за ним.
Шофер щелкнул четырьмя выключателями, и внутреннее помещение залил яркий свет. Я сощурился, чтобы привыкли глаза. В полуприцепе было три отделения. Справа дверь к аппаратуре, которая управляла томографом. В середине, где стоял я, находился длинный, узкий пульт управления со столом и стулом. Слева дверь с окошком. Мне было видно томограф у дальней стенки полуприцепа – он стоял прямо посередине между необычно расставленных осей, нужных, как я решил, чтобы уравновесить груз.
Меня словно магнитом потянуло к двери томографа.
– Не ходите туда, – сказал шофер. – Он работает. Не знаю почему, но мне велели его никогда не отключать.
Я пустился было в объяснения физики сверхпроводящего магнита, но потом передумал и просто сказал, что его нельзя отключать, потому что запускать по новой слишком дорого.
– А, – ответил он.
Однако по его тону было слышно, что знание принципа работы аппарата убедило его, что я не вру про свою профессию.
Шофер объяснил, что мобильный МР-томограф используется для пациентов больниц на территории вокруг Ванкувера. Он ездил по больницам, где людям нужно было сканирование, но не было томографа. Шофер перевозил его, куда требовалось.
Мобильный томограф оказался не того типа и качества, которое было нужно нам для исследования, но он заставил меня задуматься. Я знал, что технология не будет стоять на месте и инженеры найдут способ поместить хорошие томографы в прицепы. И тогда я смогу привезти такой прицеп в тюрьму и просканировать целую уйму психопатов.
Я поблагодарил шофера и, сидя у себя в «тойоте», смотрел, как он отъезжает. «Когда-нибудь», – думал я.
Глава 6
Плохое начало
ФАКТ: каждые 47 секунд на свет рождается психопат[51].
Родители детей с серьезными трудностями поведения часто обращаются ко мне с просьбой о помощи. Часто письма начинаются с откровенных слов о той тревоге, которую испытывают родители из-за того, что им пришлось обратиться ко мне, ведь это значит, что они поняли один мрачный факт: их ребенок может быть растущим психопатом. Никто не хотел бы пережить такого и тем более принять. У меня скопилась довольно толстая папка с копиями этих писем. Время от времени, когда исследование заходит в тупик или натыкается на препятствие, я возвращаюсь к папке с родительскими письмами и перечитываю их. Они дают мне дополнительный стимул, чтобы выйти из тупика и преодолеть преграды, не упуская из вида цель: найти ответ на те вопросы, которые задают в своих письмах родители.
Читать их – душераздирающее занятие; не могу даже представить, как трудно их писать. Они приходят ко мне со всего мира, но все они об одном и том же. Родители обычно начинают с того, что уже много лет пытаются справиться с проблемами детей. С первых лет они старались понять, почему их ребенку трудно испытывать привязанность к ним, особенно к матери. Ребенок неспокоен, импульсивен и легко сердится, гораздо легче, чем его братья и сестры или другие дети, с которыми родителям приходилось иметь дело. Он постоянно попадает в ссоры и драки, в которых его противник получает травмы, но ребенок не хочет или не может взять ответственность на себя и не считает себя виноватым. Наказания никак не влияют на его вспыльчивость и злость. Родители часто, хоть это и трудно, говорят о случаях жестокости к животным. Рыбки вдруг оказываются вытащенными из аквариума, в каком-нибудь месте, где они не могут плавать, например на дне раковины, откуда слили воду, так что ее осталось чуть-чуть на дне, чтобы рыбка в ней билась. Хомячки, морские свинки и другие подобные животные таинственно исчезают или оказываются мертвыми в клетках. Часто выходки детей оканчиваются ранами и даже смертью кошек и собак.
Обычно у ребенка бывают большие проблемы в детском саду, и они постоянно повторяются; и, когда он идет в школу, репертуар поведенческих трудностей расширяется: он постоянно бьет других детей разными предметам, кидается камнями, затевает драки на игровой площадке, и из-за этого его часто вызывают к директору.
Ребенок не старается заводить друзей или проводить с ними время. Кажется, что проблемный ребенок предпочитает быть сам по себе (обычно это мальчики). Ребенок мало или вовсе не переживает в любых жизненных ситуациях. Он слабо привязан к людям. Такие дети проявляют признаки глубокой неспособности понимать отношения между людьми и принципы социального поведения, например сотрудничества и необходимости делиться. Некоторые родители думают, что у их ребенка какое-то недиагностированное нарушение способностей к обучению или эмоциональное расстройство; они хотят знать, согласен ли я с такой оценкой.
Одна из самых показательных особенностей этих писем – то, что каждый ребенок описывается как ненормальный с самого рождения. Родители говорят, что замечали в нем нечто странное, необычное или ненормальное с первых дней. Письма никогда не рассказывают о нормальных детях, с которыми случилась резкая перемена в поведении, вызванная, например, травмой головы или стрессовым событием (как развод родителей или смерть близкого человека). В них не встретишь такого, что ребенок какое-то время не отличался от других, но постепенно его состояние ухудшилось. Такое случается при некоторых психических болезнях и называется продромальной стадией – когда происходят медленные, прогрессирующие изменения в нормальном функционировании, пока не случается настоящий психический срыв. Истории этих детей с самого раннего возраста качественно отличаются от историй их братьев и сестер или других детей; их поведение, к разочарованию родителей, с первых лет было в лучшем случае постоянным, если не ухудшалось.
Я всегда оказываюсь уже не первым специалистом по психике, к которому обращаются родители за советом. Обычно они начинают задавать вопросы еще в кабинете педиатра. Довольно часто родители рассказывают, что ребенку сначала поставили диагноз синдром дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ). После приема амфетамина (главный компонент лекарств для СДВГ, таких как риталин и аддерол) поведение ребенка сначала смягчается, но потом, как только его организм привыкает к стимулирующему действию, взрывается еще более пугающим набором поведенческих проблем. Родители снова идут к детскому врачу, он ставит другой диагноз, потом следующий, и выписывает целый коктейль лекарств. Дежурные диагнозы – это биполярное расстройство личности и расстройство аутистического спектра, которые часто цепляют, как ярлыки, на ребенка с серьезными проблемами поведения, но это ошибка. Разочарованные родители обращаются к школьным психологам, потом к клиническим психологам, консультируются у одного, второго, третьего детского психиатра. И потом некоторые из них обращаются к ученым. К таким, как я, потому что им кажется, что обычные специалисты по психическому здоровью что-то упускают. О тех диагнозах, которые ставили их детям, родители узнали все, что смогли, и зачастую не согласны с врачами. Они изучили и классифицировали все симптомы своего ребенка и вдруг осознали, что некоторые вписываются в понятие психопатии. Иногда им кажется, что они открыли новое расстройство психики, которое нужно изучить. Но в большинстве своем они просто хотят знать, как помочь ребенку. Каждое письмо пронизано нервным напряжением.
Несколько моих коллег, которые изучают психопатов, поделились со мной, что к ним за помощью часто обращаются родители трудных детей. Я каждый год встречаюсь с коллегами на научных конференциях. Почти всегда за обедом кто-нибудь обязательно расскажет о каком-то особо душераздирающем письме отца, матери или другого родственника с просьбой о помощи. Мы интересуемся друг у друга, не появились ли с прошлого года новые методы лечения, лекарства, группы помощи или другие варианты, которые помогли бы ответить на вопросы родителей и облегчить их боль.
За обедом с коллегами мы часто обсуждаем клинические истории взрослых психопатов, которые попали к нам за последний год и хорошо иллюстрируют это расстройство. Кто-нибудь отмечает сходство между ребенком из письма родителей и психопатом, записавшимся на исследование в тюрьме.
Рассматривая конкретные случаи психопатии, можно во многом разобраться. Я хочу подробно разобрать два таких случая – Брайана и Эрика. В этой главе я расскажу о детстве обоих мальчиков. Потом мы поговорим об их юношеских и взрослых годах, и я покажу симптомы психопатии в разные периоды жизни и развития.
Брайан
Брайан родился в идиллическом городке Нашуа, в юго-восточном уголке штата Нью-Гемпшир, примерно в часе еды от ближайшего крупного города – Бостона, столицы штата Массачусетс. Журнал «Деньги» назвал Нашуа «лучшим в Америке местом для жизни», и это единственный город в стране, который дважды удостаивался такой чести. Брайан – второй ребенок в семье Женевьевы и Джеймса; он на два года младше своей сестры Хиллари. В семье всего родится пятеро детей: плюс к двоим старшим еще Стивен, Джефри и Джимми.
У матери Брайана роды начались преждевременно, и медсестра в приемном покое, как говорят, затолкала его голову назад в родовые пути и заставила мать сжать ноги, чтобы предотвратить роды до прихода акушера. Брайан родился час спустя.
Брайан все детство страдал мигренями. Врачи точно не знают, были ли связаны его мигрени с осложнениями при родах, но вполне вероятно, что травматичное рождение сыграло свою роль. Головные боли усиливались из-за стресса и волнения до такой степени, что мальчика рвало. Еще младенцем Брайан до синяков бился головой о колыбель и стены. Это продолжалось, пока ему не исполнилось три с половиной года, а вообще головные боли мучили Брайана все школьные годы.
Отец Брайана Джеймс был разъездным торговцем. Вскоре после рождения сына Джеймс уехал по делам и по большей части отсутствовал, пока рос Брайан и другие дети. В основном ими занималась мать. Семья жила в типичном для этой местности доме всего в нескольких километрах от города. У Женевьевы, которая пыталась управиться с пятерыми детьми, был авторитарный стиль воспитания. Она установила строгую дисциплину и суровые наказания. Детей приучали к порядку ремнем, иногда с пряжкой. Братья и сестра Брайана рассказывали, что мать часто била их так сильно, что сама уставала. Побои происходили на глазах у других детей, чтобы они учились на чужих ошибках, наблюдая за наказанием, и бывали неожиданными и жестокими.
Мать и отец сильно пили и, по слухам, были скрытыми алкоголиками. Однако еще до того, как Брайан пошел в начальную школу, Джеймс из-за пьянства потерял работу. Семья была не в состоянии оплачивать счета, их выселили из дома, и они были вынуждены снимать квартиру, так что детям пришлось делить несколько комнат друг с другом.
Брайан страдал ночным недержанием мочи, отчего его мать приходила в ярость. Она заставляла Брайана спать на грязных простынях. Их знакомые из того времени говорили, что в доме пахло мочой.
В возрасте семи лет Брайан вместе с пятилетним братом Стивеном поджег гараж. Даже после сурового наказания мальчики продолжали играть с огнем. Они кидались зажженными спичками друг в друга на спор, кто дольше не пошевелится, пока мимо пролетают спички. Мать однажды застала их за этой игрой и держала за руки, пока спички не догорели и не обожгли им пальцы. Помимо недержания мочи и поджогов, у Брайана в детстве были и другие проблемы с поведением. Также в семь лет он гонялся по дому за старшей сестрой с большим кухонным ножом. Сестра убежала и заперла его в подвале, и Брайан от злости ударил ножом подвальную дверь.
В детстве Брайан ни с кем не дружил. Его поведение было рискованным и импульсивным, он попадал в несчастные случаи и драки. Однажды в драке брат Стивен выбил ему передние зубы.
С раннего возраста Брайан жестоко обращался с животными. Он поджег змею, от нее загорелось поле, и пришлось вызвать пожарных, чтобы спасти от пожара всю округу. Он облил кошку бензином и поджег, и кошка сгорела. Еще Брайан, по рассказам, издевался над домашней собакой.
В школе он учился посредственно, получал средние оценки и ниже среднего, хотя трудностей с обучением не испытывал. Он был не очень внимателен, его не интересовала ни школа, ни послешкольные мероприятия. Он не задержался надолго ни в одной спортивной команде. В 11 лет начал курить.
Когда Брайан учился в четвертом классе, семья переехала в Лайл, штат Иллинойс. Мать надзирала за игровой площадкой в местной школе, а отец вернулся к работе коммивояжера в новой компании и часто отсутствовал. К 13 годам Брайан уже принимал наркотики и участвовал в кражах со взломом. В первый раз он занимался сексом с одиннадцатилетней девочкой. У него было много контактов с полицией, его обвиняли в хулиганстве, вандализме и взломе.
Еще до того, как Брайану исполнилось 14 лет, он занимался сексом со многими партнершами, в том числе с двадцатилетней замужней женщиной. С сигарет и марихуаны он дошел до фенциклидина, ЛСД, метамфетаминов, кокаина, метаквалона, гашиша, кодеина, валиума, ингалянтов и алкоголя. Социальная служба забрала Брайана из семьи и поместила в детский дом. Он тут же сбежал оттуда. Еще до 14-го дня рождения он попал в тюрьму за несколько краж в домах.
Эрик
Эрик был с южной стороны Милуоки, с той стороны, где крутые нравы. Он рос в очень нестабильной семье, похожей на многие тамошние семьи. Трудно сказать, кто заботился о нем первые годы. Однако когда Эрик в 7 лет пошел в школу, он жил с матерью, и их периодически навещал отец, который продавал героин, кокаин и марихуану. Мать Эрика нюхала кокаин. Неясно, жили ли его родители вместе вообще, но у них обоих было множество партнеров, которые иногда жили с ними. Эрик был свидетелем нескольких драк между родителями. После одной потасовки его отца арестовали и предъявили ему обвинение в домашнем насилии.
Где-то в то время, когда Эрик пошел в детский сад, его мать арестовали за сбыт кокаина. Отец тогда тоже сидел в тюрьме, поэтому Эрика отправили в другой штат к дяде с тетей. Он говорил, что в то время он ни к кому в жизни не испытывал эмоциональной привязанности. Позднее, по его словам, он часто дрался с одноклассниками и никогда ни с кем не дружил. Он называл себя чужаком. Он говорил, что так ему даже было лучше, и ему нравилось отличаться от остальных детей.
Глядя на отца и его подружек, Эрик пристрастился к наркотикам и выпивке. Отец начал давать ему спиртное, когда он еще ходил в первый класс; правда, сначала Эрику не понравился ни вкус, ни чувство опьянения. В 11 лет он снова стал жить с отцом, которого только что выпустили из тюрьмы. Отец снабжал его марихуаной и кокаином и подбивал заняться перевозкой наркотиков. Вполне предсказуемо отец в течение двух лет опять попал в тюрьму, на этот раз по обвинению в серии вооруженных ограблений. Тем временем мать Эрика прошла детоксикацию в женской тюрьме. Тетя и дядя Эрика не хотели снова брать его к себе, потому что он слишком много хулиганил, и тогда его отправили жить к бабушке в другой штат.
В доме бабушки Эрик проводил мало времени. Он слонялся по улицам, ездил в другие штаты и жил как бог на душу положит. Ему было 12 лет. Он уже пользовался несколькими фальшивыми удостоверениями личности. Он добывал деньги, сбывая наркотики, жульничая с игральными костями, продавая краденое и вытягивая деньги и вещи у других детей с помощью шулерства. Его судили за продажу марихуаны. Впервые он занимался сексом с девушкой младше себя, это была одна ночь в дороге. К тому времени у него было около двадцати сексуальных партнерш, все случайные знакомые. Многие девушки, с которыми он переспал, давали ему деньги или пускали к себе пожить. Он крал у них, выманивал деньги или манипулировал девушками и их родными, пока они не выгоняли его или он сам не отправлялся дальше.
В 13 лет, когда его мать выпустили из тюрьмы, Эрика вернули под ее опеку. В следующие девять месяцев Эрику предъявили обвинения еще в двенадцати нарушениях, и он побывал в нескольких приемных семьях, детских домах и в конечном итоге исправительных учреждениях.
Растущие психопаты?
Все взрослые психопаты, с которыми я работал, с самого раннего возраста отличались от обычных детей. Как правило, в их личных делах много рассказов братьев и сестер, родителей, учителей или других опекунов о том, как еще ребенком он был эмоционально отчужден от родных, чаще ввязывался в неприятности, совершал более злостное хулиганство и начал пить спиртное, употреблять наркотики и заниматься сексом раньше, чем другие дети. Большинство взрослых психопатов говорят, что в детстве у них не было близких друзей, они не чувствовали потребности участвовать в групповых занятиях, например играть в бейсбол или футбол, а если и участвовали, то старались жульничать, устраивали ссоры и драки и вообще не любили играть со сверстниками. Психопаты обычно плохо ладят с родителями и часто совсем не близки с братьями и сестрами. Из-за такого детства о них часто говорят «в семье не без урода».
Многие взрослые психопаты выросли в условиях, похожих на семьи Брайана и Эрика. Пожалуй, неудивительно, что они оба угодили в исправительные заведения для несовершеннолетних. Да, может показаться, что им обоим на роду была написана преступная жизнь, исходя из обстановки в детстве. Однако я должен отметить, что, хотя многие, выросшие в ужасных обстоятельствах, попали в тюрьму, тех, кто не поддался такому воспитанию и условиям и не оказался за решеткой ни подростком, ни взрослым человеком, гораздо больше. По существу, лишь небольшая доля детей, воспитанных в столь бедственных условиях, нарушает закон. Более того, психопаты зачастую вырастают в стабильных семьях среднего и даже высшего класса. Это расстройство может поразить любого без разбора – психопаты встречаются во всех слоях общества.
Возьмем, к примеру, Брендана – это взрослый психопат, который воспитывался в семье с доходом выше среднего. Родители Брендана были врачами. Он вырос в охраняемом районе среди состоятельных соседей, ходил в частный детский сад и школу. У него были «нормальные» старший брат и младшая сестра, то есть у них не наблюдалось никаких аффективных симптомов или проблем с поведением. Более того, его старший брат учился в Гарварде, когда Брендан совершил первое тяжкое преступление. На нашем интервью Брендан то и дело подчеркивал, что ему не место в тюрьме с остальными заключенными. Он смотрел на них с гадливостью и относился к ним весьма высокомерно.
Как и все психопаты, Брендан отличался от ровесников с раннего детства. Он рассказал, что ребенком придумывал злые игры, когда его собаке приходилось преодолевать целую полосу препятствий из ловушек, чтобы он ее покормил. Родители Брендана не закрывали глаза на его проблемы с поведением и обращались к профессиональным психологам и психиатрам. Брендана наказывали в школах за драки, жульничества, за поджог спортзала, кражу денег у школьников и другие проступки. Благодаря родительским деньгам он избежал серьезного уголовного наказания в детстве. Подростком он угнал спортивную машину из гаража родителей одного из одноклассников; Брендан вдребезги ее разбил и чудом не оказался в реанимации. Родители заплатили за новую спортивную машину, и пострадавшие не стали обращаться в суд. Однако родители не смогли спасти его от тюремного срока за хладнокровное убийство.
Юный Брендан решил убить нового бойфренда своей бывшей подружки. Он попытался представить дело так, будто они подрались и он не рассчитал силы, но полиция обнаружила улики, показавшие, что Брендан готовил убийство в течение какого-то времени. Его родители пригласили самого лучшего адвоката, которого можно было найти за деньги, и тот устроил Брендану очень хорошую сделку с обвинением. Ему предстояло отсидеть всего пять лет за непредумышленное убийство, причем в тюрьме общего режима. Различные трудности с поведением начиная с раннего детства, которые затем перерастают в резко антисоциальные поступки в подростковый период и в конечном итоге в уголовные преступления в молодости, – это типичный жизненный путь психопата. Брендан не отличался от сотен других изученных мной заключенных с психопатией.
Независимо от обстановки, в которой растет ребенок, именно тяжесть проступков ребенка-психопата отличает его от других детей в семье и сверстников.
Какие же качества, проявившиеся у Брайана и Эрика, могли бы помочь увидеть их отличия от других детей, растущих в аналогичной обстановке? Можно ли предсказать, станут ли Брайан и Эрик взрослыми психопатами? Иными словами, можно ли узнать, какие (до)психопатические симптомы можно точно и надежно определить и измерить еще в детстве и, что самое важное, позволяет ли такая оценка предсказать, какой ребенок или подросток разовьется во взрослого психопата?
В историях Брайана и Эрика мы видим множество поступков, которые могут навести на мысль о расстройствах, указывающих, что к зрелости из них сформируются психопаты. Брайан устраивал поджоги и жестоко обращался с животными. Еще он писался в кровати. Эти три симптома входят в так называемую триаду Макдональда, и несколько десятков лет назад считалось, что они свидетельствуют о предрасположенности к убийствам, может быть даже серийным убийствам[52]. Однако последующие исследования не показали статистически значимой корреляции между триадой Макдональда и будущей склонностью к убийству. Да, у многих, кто совершил убийства в зрелом возрасте, были эти симптомы в детстве, но подавляющее большинство детей с этими симптомами, повзрослев, не становятся убийцами.
С 1960-х годов проведено множество исследований энуреза. Как оказалось, у него могут быть разные причины.
Во-первых, у большинства детей, страдающих энурезом, – около 85 процентов – он проходит к пятилетнему возрасту. Однако небольшой процент продолжает мочиться в кровать до десяти и более лет. Исследователи установили, что за недержание мочи отвечает как минимум четыре разных нейронных пути[53]. Аномалии развития или задержка в одной из этих нейронных цепей могут привести к хроническому энурезу. Один из четырех путей проходит через область мозга, называемую миндалевидным телом. Как я говорил в главе 5, миндалевидное тело действует в мозге как усилитель и помогает доводить до сознания любой необычный стимул. Миндалевидное тело усиливает некоторые стимулы, которые мы воспринимаем автоматически, например злые лица и змеи. Также оно может усиливать то, что мы начинаем считать важным с опытом, например эмоционально заряженные слова или мрачно одетые люди.
Моя гипотеза[54] состоит в том, что у тех детей, которые затем в зрелости совершат убийства, аномален именно путь, проходящий через миндалевидное тело. Если это так, то следует пересмотреть триаду Макдональда и показать, что вероятность будущего насилия присутствует у детей, страда ющих хроническим энурезом, только в том случае, если отвечает за него нейронная цепь, проходящая через миндалевидное тело, а это можно проверить при помощи современных методов изучения мозга. Возможно, что исправленная триада Макдональда сможет увеличить прогностическую способность наличия трех симптомов (энуреза из-за нарушенной нейронной цепи, проходящей через миндалевидное тело, склонности к поджогам и жестокости к животным) и помочь распознать ребенка, который совершит тяжкие антисоциальные деяния в подростковые и зрелые годы.
У Брайана мы также видим признаки насилия и агрессии во многих сферах жизни: жестокое отношение к животным, даже пытки. Мы видим насилие по отношению к сестре и братьям. Антисоциальное поведение Брайана начинается в очень раннем возрасте. Кроме того, на взломы и другие преступления он идет в одиночку. В подростковый период ему не нужно такое мощное влияние, как поддержка сверстников, чтобы совершать антиобщественные поступки. Мы не видим признаков того, что поведение Брайана становится менее антисоциальным после наказания или коротких сроков заключения. Мы видим преждевременно раннее сексуальное развитие; Брайан неразборчив в связях, все они кратковременные. Брайан проявляет необузданность во многих аспектах жизни. Его эмоциональное отчуждение – отсутствие близких друзей, неучастие в групповых занятиях, например командных играх, трудности в общении с братьями и родителями, агрессия в межличностных отношениях – все это позволяет предположить, что Брайан стоит на пути к психопатии.
У Эрика многие схожие проблемы с Брайаном. Он часто ввязывается в драки с учениками своей школы, не участвует в командных видах спорта. Эрик бродяжничает, действует в одиночку в большинстве своих антисоциальных поступков. Он проворачивает темные делишки – использует мошеннические схемы, чтобы добывать деньги, когда убегает из дома. Он также очень рано начинает заниматься сексом и чрезвычайно неразборчив в связях. Кажется, ему трудно поддерживать длительные отношения. Он участвует во многих довольно серьезных преступлениях с самого раннего детства. Однако картина взросления Эрика схематична, поскольку у нас мало источников информации об этом периоде его жизни. Хотя он признает, что нарушал закон, у нас нет сведений о его участии в других неблаговидных занятиях, например, что он проявлял жестокость к животным или избивал окружающих.
Брайан и Эрик дали нам немало оснований предполагать, что это антисоциальное поведение продлится всю их жизнь. Пожалуй, некоторые психопатические черты у них можно назвать образцовыми. Их поведение в детские и подростковые годы похоже на истории сотен взрослых психопатов, с которыми я разговаривал. Но отвечали ли они детьми тем критериям, которые позволяют поставить им психиатрический диагноз?