Архивы: голод и бюрократия
Для ревизии гэдээровского мифа о Бухенвальде возрождение памяти о послевоенном прошлом лагеря имело определяющее значение, а это, в свою очередь, потребовало значительных усилий со стороны исторической науки. Существование лагеря НКВД, о котором знали, конечно, на Западе, не имело документального подтверждения ― архивы ГДР только предстояло изучить, такого же исследования требовали и документы, хранившиеся в Москве.
Первым вопросом, который встал перед исследователями, стал вопрос о том, кем, собственно, были узники советского лагеря. «На этот счет были самые разные сведения ― наибольшее количество свидетельств, которые мы слышали, были получены от бывших членов гитлерюгенда, попавших туда в возрасте 14-18 лет; они утверждали, что это был "такой Холокост против нас"», ― вспоминает Нитхаммер. Следующие несколько лет он и команда его единомышленников, в том числе директор Госархива РФ Сергей Мироненко, провели, пытаясь собрать подтверждения или опровержения этим сведениям. Итогом их работы стала публикация в 1995 году сборника документов «Советские специальные лагеря в Германии, 1945-1950».
Таких лагерей для интернированных лиц в советской зоне оккупации сначала было 10, затем их число уменьшилось до трех ― это Бухенвальд, Заксенхаузен и Бауцен. В Бухенвальде основной контингент составляли те, кто в свое время состоял в нацистских организациях, но занимавших действительно ответственные посты среди них было очень мало — «в основном это были функционеры локального уровня», подводит итог Нитхаммер. В Бауцене мелких сошек режима практически не было ― там содержалась «бунтующая молодежь», сохранившая преданность павшему режиму и вставшая в жесткую оппозицию оккупационной администрации. В Заксенхаузене в заключении находились представители обеих этих групп.
«Этим они [Бухенвальд, Заксенхаузен и Бауцен] сильно отличались от лагерей для интернированных в западных зонах [оккупации]. Американцы посадили в лагеря больше людей, чем в восточной зоне, но среди заключенных там большую долю составляли высокопоставленные нацистские функционеры, в том числе офицеры СС, тогда как советская администрация считала эсэсовцев военнопленными и направляла в другие лагеря», ― рассказывает Нитхаммер.
Другим документально подтвержденным открытием исследователей стало признание, что смертность в советском спецлагере была сопоставима со смертностью в Бухенвальде при нацистах. Основная часть из 28 тысяч погибших умерла в совершенно определенный период времени, с осени 1946 года по лето 1947-го. Немецкий ученый подчеркивает, что в лагере НКВД «не производилось целенаправленного умерщвления заключенных», и продолжает: «Что удивительно, там было сравнительно мало насилия ― основная часть насилия имела место во время арестов, но после того, как люди попадали в этот лагерь, их даже не эксплуатировали. Их не заставляли работать ― в противоположность ГУЛАГу, где заключенных принуждали к труду, обитатели этого лагеря не имели права работать, они просто были изолированы от внешнего мира».
«Это не было массовым убийством фашистского образца, производимого за счет террора и эксплуатации, это было массовым убийством советского образца, произошедшим из-за бюрократических проволочек и конфликтов между различными ведомствами и общего пренебрежения [к жизни людей]», ― констатирует Нитхаммер. Заключенные в советском лагере умирали сами — от голода.
Зима 1946-1947 годов повсюду в Европе была очень суровой, она привела к голоду и в СССР, и как раз в это время НКВД решил передать лагерь на баланс Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Пока шел процесс сдачи-приемки документов, питанием заключенных никто не занимался, а когда администраторы, назначенные СВАГ, приняли на себя полномочия, они просто-напросто урезали рацион. Нормальное питание начало возвращаться в Бухенвальд только после того, как четверть заключенных лагеря вымерли.
Историзация личного опыта
Публикация результатов исследования подняла «маленькую бурю», вспоминает Нитхаммер. «Имело место то, что можно было назвать конкуренцией жертв». Холокост «к тому времени уже был представлен в немецком массовом сознании, и [многие считали, что] уникальность Холокоста не должна была оспариваться, страдания жертв и драматичность их переживаний не позволяли их сравнивать ни с чем другим. Сравнение масштабов гибели заключенных в этом лагере не вписывалось в эту картину», ― рассказывает он.
Факты не понравились ни антикоммунистам, рассчитывавшим на то, что удастся поставить знак равенства между гитлеризмом и сталинщиной, ни коммунистам, которые всерьез полагали, что в советском спецлагере содержались ответственные лица нацистского Бухенвальда и другие организаторы военных преступлений. Однако после того, как улеглась первая буря, большинство выживших узников спецлагеря подтвердили достоверность фактов, открытых историками.
«Произошла историзация их опыта и встраивание его в научную картину, был создан более честный музей», ― подытоживает Нитхаммер, указывая, что в конечном счете это помогло снять противоречия между условно левыми и условно правыми. Важнейший результат этой работы, считает он, «заключается в том, что на место спора, который раньше велся с идеологическими аргументами, пришло более фактические знание о положении дел в лагере и о том, как люди в нем выживали».
«Существует достаточно распространенное мнение, что негативные события, имевшие место в истории собственной нации, необходимо скрывать. Я считаю, что та длительная, постепенная работа, которая была проведена в Германии по созданию самокритичного образа немецкой истории, привела к очень позитивным результатам. Но это удается только в том случае, если расстаться с коллективными мифами и не политизировать коллективную память. Позитивный результат заключается, на мой взгляд, в том, что пытливый, исследовательский подход, знакомящий людей с пограничным опытом, на границе жизни и смерти, на самом деле помогает людям жить», ― уверен немецкий ученый, подчеркивающий необходимость теснейшей работы исторических институтов с «мощным, терпимым и толерантным» партнером, которым должно выступать ответственное государство.