Тема 4. Буржуазные преобразования на первом этапе войне за независимость
Первый этап освободительных войн в Испанской Америке (1810-1815): особенности и причины поражения. Начальный этап войны в Венесуэле и Новой Гранаде. Майская революция 1810 г. на Ла-Плате.
Национально-освободительная революция 1822 г. в Бразилии.
Хотя колониальное ополчение являлось достаточно мощным и надежным орудием в руках креольских латифундистов, война на два фронта против войск из метрополий и против своего народа была и ему не под силу. Потому крайне важное значение для успеха революций имел благоприятный внешний фактор, сложившийся к 1808 г., когда поднятая Францией волна европейских революций и войн докатилась до обеих метрополий Ибероамерики. Наполеоновские войска оккупировали Португалию и почти всю Испанию. Но королевский двор Португалии успел бежать в Рио-де-Жанейро, и Бразилия на полтора десятилетия фактически превратилась в центр всей империи, что отсрочило независимость страны. Испанский же монарх Фердинанд VII был пленен и увезен во Францию, а Испания, вынужденная вести отчаянную борьбу за собственное выживание, по крайней мере до 1815 г. была не в состоянии посылать войска за море. Ее владения в Америке оказались таким образом предоставленными самим себе, и этим не могла не воспользоваться креольская верхушка.
Желая заручиться поддержкой или хотя бы нейтралитетом низших классов, эта верхушка в течение одного-двух десятилетий широко пропагандировала идею креольско-индейско-негритянского братства. В ход то и дело пускался прием, известный как присвоение истории Америки и имевший целью отвергнуть родство креолов, т.е. американских испанцев, с испанцами, выдав их за потомков индейцев. Так, в памфлете, изданном в 1809 г. лаплатским патриотом Монтеагудо в форме диалога между тенью последнего Инки Атауальпы и плененным испанским монархом Фердинандом, устами инкского императора испанцам инкриминируются злодеяния против индейцев. Любопытно, что в их перечень включены запреты на создание мануфактур, торговые монополии и другие ограничения, касавшиеся не индейцев, а креольских предпринимателей. Интересен и финал документа, в котором, склонив Фердинанда горячей речью к признанию права американцев на независимость, Атауальпа отправляется сообщить добрую весть Моктесуме и другим королям Америки. В Письме ибероамериканцам мексиканец Х.П. Вискардо-и-Гусман обосновывал право креолов на обладание Новым Светом именно тем, что он составлял богатейшее наследство наших предков индейцев. В Плане управления для свободной Америки венесуэлец Ф. Миранда отразил это братство чисто индейскими названиями государственных должностей инка, кураки и т.д.
Вряд ли эффект от этого присвоения был высок слишком уж очевидно в нем проглядывали логические неувязки. Скажем, если для индейцев в ход пускалась версия об их родстве с креолами, то для испанцев прямо противоположная. Мы, гласил Мемориал обид новогранадца Камило Торреса, дети, мы потомки тех, кто пролил свою кровь ради обретения этих земель для короны Испании; тех, кто расширил ее границы и придал ей в политическом раскладе Европы такой вес, которого сама по себе она иметь не могла. Завоеванные и ныне покоренные испанскому владычеству аборигены крайне малочисленны или почти отсутствуют вовсе в сравнении с сыновьями европейцев, населяющими сии владения... Так что не будем заблуждаться на сей счет: мы такие же испанцы, как и потомки дона Пелайо, и столь же достойны отличий, привилегий и прерогатив остальной части нации, как и те, что, спустившись с гор, изгоняли мавров и постепенно заселяли полуостров. Разгром конкистадоров в XVI в. арауканами всю войну служил революционерам Чили поводом называть свою страну колыбелью независимости Америки и гордиться этим так, словно не индейцы, а они одержали тогда победу. Сами же арауканы, которых военные донесения то и дело обнаруживали в рядах роялистов, оставались для них варварами и дикарями.
С целью укрепления братства применялась также весьма хитроумная тактика: в воззваниях повсеместно заявлялось, что низложение колониальных властей и учреждение революционных правительств совершались не ради независимости, а для защиты законных прав нашего любимого монарха Фердинанда VII. Многим историкам это внушило мысль, будто революционеры боялись почти уже поверженной Испании. На самом же деле эта тактика была призвана вводить в заблуждение не власти метрополии, а народные массы в колониях. Мексиканский революционер Игнасио Альенде в письме своему соратнику Мигелю Идальго прямо сообщал, что в заговоре решено действовать, тщательно маскируя наши цели, ибо, если движение будет откровенно революционным, его не поддержит основная масса народа, что, поскольку индейцы безразличны к понятию свобода, им надо внушить, будто восстание осуществляется исключительно ради пользы короля Фердинанда.
Таким образом, оккупация Испании французами дала креольской верхушке возможность легко взять власть в свои руки, не боясь прибытия войск из метрополии. Поскольку для спокойствия в массах тоже было сделано, как казалось, все необходимое, то революционеры могли позволить себе полную откровенность в реальных делах по переустройству общества. Поэтому начальный этап войны за независимость Испанской Америки (1810-1815) имеет исключительно важное познавательное значение. Он позволяет понять сущность истинно буржуазной революции как революции буржуазии и для буржуазии без всякой примеси результатов деяний параллельных народных движений. В свою очередь, это могло бы привести к обоснованным сомнениям в универсальности народнического восприятия буржуазной революции, навеянного опытом якобинской Франции.
Однако до сих пор в изучении первого этапа войны в Испанской Америке все делалось как раз наоборот: истинность офранцуженных критериев принималась на веру, мерки якобинской Франции как непогрешимый эталон попросту прикладывались к событиям 1810-1815 гг., на их основе перед руководителями войны за независимость формулировались эталонные задачи, а затем начиналось выяснение, почему же они их не выполнили. Заявлялось, например, будто социально-экономические задачи войны за независимость по своему содержанию... совпадали с задачами буржуазных революций и состояли в борьбе за подлинное социальное равенство, за полную и безусловную отмену рабства, за землю, а их выполнение было немыслимо без обращения к народным массам и превращения войны в социальную, гражданскую. При таком понимании буржуазной революции креольские латифундисты превращались в нечто вроде феодальных оков на руках и ногах революционного народа. Они и добивались-де только установления своей власти и сохранения прежних форм эксплуатации зависимого населения. Они даже в декларативной форме не ставили вопроса о земле и не стремились к радикальному решению социальных проблем, стоявших перед обществом. Они и именем Фердинанда VII прикрывались будто бы из боязни порвать с Испанией, тогда как народ рвался к независимости. Они не понимали необходимости ведения войны по-революционному и не встали во главе народных масс на борьбу за подлинное социальное равенство, за полную и безусловную отмену рабства, за землю.
И все это писалось как раз о той эпохе и о тех странах, в которых социально-экономические преобразования, и в особенности насильственный переворот в отношениях собственности на землю, креольские революционеры вершили не таясь, нагло и цинично, уверенные в полной безнаказанности. Что эти деяния остались вне поля зрения ученых, лишний раз показывает, насколько порочна методология исследования, которая даже в вопросе о земле великое многообразие решений сводит к одному лишь якобинскому варианту крестьянской реформы.
А между тем над приведенной интерпретаций событий 1810-1815 гг. вот уже третье десятилетие, будто Дамоклов меч, висит весьма неудобный вопрос французского историка Пьера Шоню, который, указав на оккупацию Испании войсками Наполеона, резонно вопрошал: кто же и с кем воевал в Испанской Америке? И сам же на него ответил, назвав эти события не войной за независимость, а войной гражданской между креольскими сепаратистами и верноподданническими народными массами.
Но если вспыхивает ожесточенная гражданская война и в ней массы горою встают на защиту статус-кво, то это явно говорит о том, что ее причиной стало не бездействие, а скорее наоборот, слишком буйная деятельность революционеров по изменению этого статус-кво. А если правительственные хунты в самом деле вершили крутые изменения в обществе, то в чем же тогда заключались и что означали осуществляемые реформы?
Чтобы ответить на эти вопросы, попробуем абстрагироваться от мерок якобинской Франции и вместо выяснения того, что креольскими правительствами было не сделано или сделано не так, разберемся в их конкретной преобразующей деятельности, которая отражена и сохранена для истории в бесчисленном множестве законодательных и иных документов.