При виде предметов блестящих мы, японцы, испытываем какое-то
Неспокойное состояние. Европейцы употребляют столовую утварь из стекла,
Стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска
Не выносим. Я не хочу этим сказать, что мы не любим вообще ничего
Блестящего. Но мы действительно отдаем предпочтение тому, что имеет
Глубинную тень, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом
мути -- лоска времени, или, говоря точнее, "засаленности".
Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая
Предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее.
Возвести ее в некий эстетический принцип. Мы действительно любим вещи,
Носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и
Дождевых отеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем
Представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в
Такого рода зданиях и среди таких предметов.
Дзэнитиро Танидзаки, Похвала тени. Токио, 1932
*
Вообще говоря, мы делаем вещи с расчетом на прочность, японцы же -- на
Недолговечность. Очень мало обиходных предметов предназначено в Японии для
Длительного использования. Соломенные сандалии, которые заменяются на каждом
Этапе пути; палочки для еды, которые всегда даются новыми и потом
Выбрасываются; раздвижные створки--седзи, которые служат как окна или как
Перегородки, заново оклеиваемые бумагой дважды в год; татами, которые
Заменяют каждую осень. Все эти примеры множества вещей повседневной жизни
Иллюстрируют примиренность японцев с недолговечностью.
Лафкадио Херн, Кокоро. Лондон, 1934
*
Чуткий ко всяким проявлениям движения жизни, японец мало любит форму,
Этот предел подвижности. Симметричность всего живущего, форм животных и
Растений -- это явное выражение стремления природы к равновесию -- оставляет
Его совершенно равнодушным. Он наблюдает и ухватывает в природе
Асимметричное, нарушенное равновесие, подчеркивает формы в момент изменения.
Г Востоков в, Японское искусство. СПб.., 1904.
Обучение красоте
Едва ли не все религии мира считают коллективные обряды, то есть
совместное приобщение людей к какому-то догмату веры, важнейшим средством
воздействия на человеческие души.
А поскольку место религии в Японии в значительной мере занято культом
красоты, роль таких коллективных обрядов играют тут традиции и церемонии,
предназначенные для того, чтобы люди сообща развивали свой художественный
вкус. Японский образ жизни породил целую систему таких коллективных
эстетических упражнений, к которым регулярно прибегает народ.
Способность ценить красоту и наслаждаться ею -- это не какое-то
врожденное качество и не какое-то умение, которым можно раз и навсегда
овладеть. Сознавая это, японцы веками вырабатывали своеобычные методы,
которые позволяют им развивать, поддерживать и укреплять свой художественный
вкус.
Зарубежные специалисты признают, что эстетическое воспитание в японской
школе поставлено шире и основательнее, чем в других странах мира. Уже
второклассник пользуется красками тридцати шести цветов и знает названия
каждого из них. В погожий день директор школы вправе отменить все занятия,
чтобы детвора отправилась на воздух рисовать с натуры или слушать объяснения
учителя о том, как распознавать красоту в природе.
Однако ведущее место в эстетическом воспитании ребенка занимает
обучение письму. Спору нет, иероглифическая письменность -- тяжкое бремя для
японского школьника. Она отбирает у него в первые годы обучения непомерно
много времени и сил. Вместе с тем нельзя не отметить и другое. Каллиграфия,
или искусство иероглифической письменности, пришла в Японию из Китая в ту
пору, когда она уже на протяжении тысячи лет считалась одним из видов
изобразительного искусства. На иероглифы в ту пору смотрели не только как на
средство письменного общения.
Достоинства человеческого почерка считались прямым отражением его
характера. Лишь морально совершенный человек мог, по тогдашним
представлениям, стать мастером каллиграфии. И наоборот, всякий, кто овладел
искусством иероглифической письменности, считался человеком высоких душевных
качеств.
При обучении иероглифике стирается грань между чистописанием и
рисованием. Когда освоены необходимые механические навыки, человек уже не
пишет, а рисует; причем не пером, а кистью, приводя ее в движение не только
рукой, но как бы всем телом.
При совершенном владении кистью и безукоризненном чувстве пропорций,
нужных для иероглифического письма, каждый японец, по существу, становится
живописцем. Ему ничего не стоит несколькими мгновенными, уверенными штрихами
изобразить гнущуюся ветку бамбука с мастерством профессионального художника.
Существование каллиграфии как одной из основ народного просвещения было
важной причиной того, что многие традиционные черты японской культуры
уцелели в обиходе современных поколений.
Вспомним об алтаре красоты в японском жилище -- о токонома, то есть
нише, подле которой садится глава семьи или гость. Это самое почетное место
в доме принято украшать свитком с каллиграфически написанным изречением,
чаще всего стихотворным.
Здесь, где каллиграфия смыкается с поэзией, мы видим второй пример
упражнений в эстетизме -- всеобщее занятие стихосложением. Поэзия всегда
была в Японии одним из излюбленных видов народного искусства.
Каждый образованный человек непременно должен владеть как мастерством
каллиграфии, так и мастерством стихосложения. Излюбленными формами массового
поэтического творчества служат танка или хайку, которые можно в какой-то
мере сравнить с афоризмами или эпиграммами. Танка состоит из пяти строк и
тридцати одного слога, чередующихся как 5--7--5--7--7, а хайку, ставшая
очень популярной с XVI века, -- это танка без последнего двустишия, то есть
семнадцатисложное стихотворение из трех строк.
Один художественный образ, непременно адресованный к какому-то из
четырех времен года, плюс определенное настроение, переданное через
подтекст, -- вот что должна содержать хайку. В хайку об осени говорится:
Гляжу -- опавший лист
Опять взлетел на ветку.
То бабочка была.
А вот хайку о лете:
Торговец веерами
Принес вязанку ветра.
Ну и жара!
О месте, которое занимала поэзия в духовной жизни Японии,
свидетельствует то, что одним из первых письменных памятников была антология
стихов, составленная в VII веке. Называется она "Манъесю", то есть "Десять
тысяч листьев".
До сих пор в середине января в Японии устраивается традиционное
поэтическое состязание. Десятки тысяч стихотворений на заданную тему
поступают на этот общенациональный конкурс. Лучшие из них зачитываются на
торжественной церемонии в присутствии императора, публикуются в газетах.
Общественность проявляет живой интерес к авторам лучших хайку не только
потому, что такой поэтический чемпионат проводится ежегодно с XIV века, но и
прежде всего потому, что он остается неотъемлемой частью современной жизни.
Стихосложение в Японии -- не только удел поэтов, а явление очень
распространенное, если не сказать общенародное. Около двадцати ежемесячных
журналов общим тиражом свыше миллиона экземпляров целиком посвящены поэзии.
Еще задолго до появления иероглифической письменности как моста к
искусству рисовать и слагать стихи в быту японцев прочно укоренились обычаи
коллективно любоваться наиболее поэтическими явлениями природы.
Зимой принято любоваться свежевыпавшим снегом. Весной -- цветением
сливы, азалий, вишни. Осенью -- багряной листвой горных кленов и полной
луной. Речь идет не о каком-то избранном классе. Металлургические заводы,
профсоюзы шахтеров, электротехнические фирмы, рыболовецкие артели заказывают
для этого целые экскурсионные автоколонны. Благодаря специальным
пассажирским поездам и дополнительным автобусным маршрутам с льготными
тарифами такие путешествия в общем доступны для средней трудовой семьи и во
многом скрашивают ее будничную жизнь.
Однажды я оказался в Киото в день девятого полнолуния по старому
календарю, когда принято любоваться самой красивой в году луной. Одно из
лучших мест для этого -- храм Дайгакудзи в Киото. Мне посоветовали приехать
туда еще до темноты, потому что уже в половине шестого из-за горы за озером
поднимается неправдоподобно большая, круглая, выкованная из неровного золота
луна.
По озеру среди серебрящихся листьев кувшинок двигались две крытые
лодки: одна с головой дракона, другая -- с головой феникса. На каждой из них
светились бумажные фонарики, похожие формой на луну.
Как и большинство посетителей, я тоже устремился прежде всего к лодке
и, лишь сделав в ней круг по озеру, отправился на широкий помост перед
храмом. Оттуда было лучше всего любоваться луной и ее отражением в озере.
Лишь тут я понял, что лодки с драконом и фениксом для того и плавали по
озерной глади, чтобы еще больше облагораживать эту картину, создавать у нее
передний план.
Конечно, было бы очень просто осмеять все это. Помню, сколь удручающее
впечатление произвел на меня парк Уэно, когда я впервые отправился
посмотреть, как любуются цветением сакуры жители Токио. Крошечный, парк,
едва уцелевший среди огромного города, кишел народом. Толпа сплошь заполнила
пространство между деревьями. Люди принесли с собой циновки, снедь и,
конечно, выпивку. Дети гонялись друг за другом, женщины болтали, мужчины
пели песни, хлопая в ладоши и раскачиваясь в такт. На первый взгляд
казалось, что людям мало дела до розовых соцветий, украсивших деревья. Но
только на первый взгляд...
Можно было бы теми же глазами посмотреть и на сцену любования луной.
Осмеять вереницы автобусов, которые подбрасывали к храму все новые полчища
экскурсантов, толпившихся на монастырском дворе, словно перед входом в
метро.
Можно было бы посмеяться над лодочницами, которым предстояло угостить
тридцать человек за несколько минут, пока лодка совершает свой круг по
озеру. Каждая девушка должна была подойти к пассажиру, встать перед ним на
колени, сделать глубокий поклон, почти касаясь лбом пола, а затем предложить
ему пряники в виде луны и чашу с напитком, приготовленным по всем правилам
чайной церемонии.
Можно было бы посмеяться над стариком, который сидел рядом со мной и
все время ревниво следил за тем порядком, в котором девушки обслуживают
гостей. А ведь им приходилось торопиться, как стюардессам в самолете, и в то
же время сохранять необходимую для чайной церемонии степенность. Можно было
бы посмеяться над тем, что многие из пассажиров вроде бы и не взглянули в
сторону, где висела над озером луна.
И все-таки это было бы несправедливо. Все-таки увиденное в тот вечер
прежде всего вызывало чувство уважения. Полюбоваться самой красивой в году
лупой люди пришли как на народный праздник. Наслаждаться этой картиной из
собственной уединенной беседки над озером, может быть, и лучше. Но что
плохого в том, что такую возможность хотели иметь для себя не единицы, а
сотни и тысячи людей? Все-таки это был повод лишний раз приблизиться к
природе, приникнуть душой к ее красоте.
Толпы людей, собравшихся полюбоваться луной, свидетельствовали, что
чувство прекрасного глубоко пронизывает повседневную жизнь народа.
Итак, японцы не религиозны. Но вместо икон в каждом японском жилище
есть как бы алтарь красоты -- ниша, где стоит ваза с цветами, висит картина
или каллиграфически написанное стихотворение. Японцы не религиозны, однако
вместо коллективных богослужений они создали обычаи, помогающие людям сообща
развивать в себе художественный вкус.
Коллективное любование природой, письменность, неотличимая от
рисования; стихосложение, смыкающееся с каллиграфией -- все эти традиции
доныне сохраняют. свою силу, свое несомненное влияние на жизненную философию
и национальный характер японцев.