Беседа Пападжи и Чоки Ньима Ринпоче 2 страница
Мама не очень рассердилась на меня. Мы всегда хорошо понимали друг друга, и она смогла увидеть комизм ситуации. Так как она родила меня очень молодой, наши отношения скорее походили на отношения брата и сестры, а не сына и матери. Мы вместе играли, пели и танцевали, и часто даже спали в одной кровати.
Я уже упоминал, что моя мать была пылкой последовательницей Кришна-бхакти. Надо также отметить, что у нее был гуру — известный учитель веданты, хорошо знавший множество философских трактатов и весьма авторитетно разъяснявший их на лекциях. Его излюбленным текстом был «Вичара-сагар» индийского святого Нишчаладаса. Моя мама могла с чувством цитировать большие отрывки из данного произведения. Много лет спустя, познакомившись со Шри Раманой Махарши, я узнал, что ему тоже нравится эта книга и что он даже сделал краткую ее тамильскую версию, назвав перевод «Вичарамани-мала».
Мама заучила со слов гуру множество санскритских шок (стихов), которые повторяла в разное время суток. Традиционная ведантийская садхана осуществляется посредством отрицания ложного и отождествления с истинным. Садхак повторяет ту или иную махавакью (медитируя на ее смысл) — например, «Я есть Брахман » — или старается разрушить отождествление с телом, повторяя (и стараясь добиться соответствующего ощущения): «Я — не тело; я — не кожа; я — не кровь» и т.д. Смысл в том, чтобы создать такое обрамление ума, которое убеждало бы человека, что его истинная природа — это «Я», а не ошибочное отождествление с телом.
Моя мать часто повторяла все эти стихи типа «я — не...», которые казались мне очень смешными. В сердце я был бхактом. Я признавал любую садхану, порождающую любовь к Богу и преданность Ему, но не видел смысла в бесконечном механическом перечислении того, чем человек не является. Принимая душ, мама повторяла нараспев: «Я — не моча; я — не экскременты: я — не желчь» и т.п. Для меня это было слишком. Однажды я крикнул: «Что ты там делаешь — моешься или чистишь туалет?» Это так рассмешило мою мать, что она перестала повторять и засмеялась.
Мамин гуру посоветовал мне записаться в местную библиотеку, в которой имелся хороший набор духовных книг. Я стал читать трактаты по веданте и книги индийских святых. Именно в этой библиотеке я познакомился с «Йога-васиштхой» — книгой, которая всегда радовала меня. Однажды я попытался взять книгу о Свами Раматиртхе — индийском святом, который в двадцать с чем-то лет ушел отшельником в Гималаи и погиб там в тридцатичетырехлетнем возрасте. У меня были особые основания прочесть эту книгу: Раматиртха был старшим братом моей матери и мне хотелось узнать о нем побольше.
Библиотекарь следил за направлением моих книжных штудий со все возрастающей настороженностью. В среднем классе индийского общества довольно распространено проявление умеренного интереса к духовности, но когда интерес начинает перерастать в наваждение, внутренние «тормоза» отказывают. Благонамеренный библиотекарь, очевидно, решил, что я отношусь к религии слишком серьезно и могу закончить так же, как мой дядя. Многие семьи горевали, когда их молодые родственники уходили из дома, становясь садху и отправляясь странствовать по Гималаям. Библиотекарь из самых лучших побуждений не дал мне этой книги. Позже он отправился к моей матери, чтобы предупредить ее о моем нездоровом (с его точки зрения) интересе к мистицизму. Мама не прислушалась к его предупреждениям. В центре ее собственной жизни находилась садхана, поэтому она была рада, что сын проявляет сходные наклонности.
Гуру моей матери очень симпатизировал мне. Он рекомендовал мне читать определенные книги и часто давал духовные советы. У гуру был земельный участок и целое стадо коров, так что в то время, когда он не был занят духовным наставничеством, ему приходилось заботиться о хозяйстве. Однажды он удивил маму, сказав: «Отдай мне твоего сына. Я сделаю его своим наследником и духовным преемником. После смерти вся моя собственность перейдет к нему. Я буду также заботиться о его духовном развитии, но все это — при одном условии: он не должен жениться, должен оставаться брахмачари. Если он захочет и ты согласишься, я полностью возьму на себя всю заботу о нем».
Мама очень уважала этого человека, но была слишком привязана ко мне, чтобы согласиться на его предложение. Что касается меня, то я тоже относился к этому гуру с большим уважением. Если бы моя мать согласилась, я бы с радостью пошел к нему.
Примерно в это же время мать хотела отвести меня к другому свами, чтобы я получил от него особые духовные советы. Эта идея мне не понравилась. Я сказал: «Если ты отведешь меня к нему, я сначала проверю, действительно ли он победил все страсти. Как только мы придем, я сразу же влеплю ему пощечину. Если он рассердится, значит, не может владеть собой. Если же он останется спокойным, тогда я буду его слушать и выполню все его указания». Мама знала, что я вполне способен на такое. Не желая, чтобы моя непочтительность породила проблемы, она отказалась от своей задумки.
Однажды (тогда мне было лет пятнадцать) я зашел в дом друга во время праздника Холи. Его мать угостила меня пакорами, приготовленными для торжества. Я с удовольствием съел две. Они были очень вкусными, и я попросил еще. К моему удивлению, она отказала. Я видел, что она приготовила очень много пакор и что собирается наделать их еще больше; мне было непонятно, почему она отказывается дать еще парочку. Только потом я понял, что она положила в пакоры бханг и не хотела, чтобы я получил избыточную дозу этого наркотика. В те дни во время праздников листья бханга добавляли в пищу сплошь и рядом. Например, на свадьбе бханг делал людей очень веселыми и разжигал у них аппетит. Свадьба — замечательный повод для обжорства.
После бханга гости чувствуют волчий голод и могут полноценно участвовать в празднестве чревоугодия.
Я пришел домой и сел ужинать. Моя мать готовила чапати. Я не наелся, хотя съел все, что она приготовила, поэтому попросил добавки. Она сделала еще несколько лепешек, но и они не утолили мой голод. Я ел их по мере приготовления и не мог остановиться, пока не поглотил штук двадцать. Тут мама поняла, что случилось. Она засмеялась и сказала: «Ты ел бханг, да? Кто накормил тебя бхангом?» Я рассказал ей о пакорах, и она опять засмеялась. А я начал понимать, почему мать друга ограничила меня двумя пакорами. Они не только возбудили мой аппетит, но и слегка опьянили меня.
В ту ночь мы все спали в одной комнате. Около полуночи я встал с постели, сел в падмасану и громко произнес: «Ты не мой отец! Ты не моя мать!» Затем я погрузился в глубокую медитацию. Родители проснулись, но мое поведение их не встревожило; они просто удивились, что съеденный бханг все еще действует на меня.
Я просидел с закрытыми глазами часов до трех ночи, когда родители вновь проснулись от странных незнакомых звуков, исходивших из моих уст. Они старались разбудить меня, но глубокая медитация и не собиралась прерываться. Мать, решив, что я брежу, потребовала от отца, чтобы тот отправился на поиски врача. Задание не из легких — если учесть, что все происходило среди ночи, после праздника. Тем не менее в конце концов лекарь был приведен.
Врач тщательно осматривал меня, а родители ждали в беспокойстве. Я сознавал, что делает врач, слышал реплики взволнованной матери, но не мог выйти из медитативного состояния и начать вести себя как все люди. Потом врач огласил заключение, к которому пришел. «Поздравляю! — сказал он моим родителям. — У вас очень хороший сын, просто замечательный парень. В его организме нет никаких отклонений от нормы. Он просто погрузился в глубокую медитацию. Через некоторое время он естественным образом выйдет из нее и будет совершенно нормальным».
Я находился в этом состоянии всю ночь и весь следующий день. Днем я продолжал издавать странные звуки, которые никто не понимал — до тех пор, пока в дом не зашел местный пандит. Он прислушался к моим словам, вышел во двор и объявил: «Мальчик произносит санскритские фразы из Яджурведы. Где он ее изучал?»
Может быть, я изучал Яджурведу в прошлой жизни, а в то время я знал пенджаби (свой родной язык), урду (язык местных мусульман) и немного персидский. Я не знал санскрита и никогда не слышал о Яджурведе. Очевидно, бханг активизировал ту часть памяти, в которой хранятся знания из прошлых жизней. Как и предсказал врач, я в конце концов вернулся в нормальное — без знания санскрита и Веды — состояние и снова стал жить как прежде.
Следующее необычное переживание настигло меня лет в шестнадцать. Я учился в школе имени Свами Даянанды, основавшего в XIX веке индуистское реформаторское движение Арья самадж (которое и опекало школу). Собственно, это был интернат, и я спал в общей спальне с другими ребятами. Было заведено каждое утро садиться во дворе полукругом и слушать молитву, которая всегда заканчивалась словами Ом шанти шанти («Ом, мир, мир»). Затем на флагшток поднималось знамя с изображенным на нем символом ОМ. Мы все вскакивали и восклицали: «Слава дхарме! Слава Матери-Индии! Слава Свами Даянанде!»
Однажды утром по окончании молитвы слова Ом шанти шанти вызвали оцепенение моего тела. Меня парализовало точно так же, как в восьмилетнем возрасте, когда в Лахоре мне предложили манговый напиток. Внутренне меня переполнял неописуемый покой и счастье. Я осознавал все, что происходит вокруг меня, но был неспособен даже пошевелить пальцем, не мог никак реагировать на внешние раздражители. Остальные мальчишки вскочили и салютовали знамени, я же остался сидеть парализованным.
Когда учитель, ответственный за молитву, увидел меня сидящим, он подумал, что мне просто лень встать или что я так проявляю свою непочтительность. Он внес мое имя в список тех, кого должен наказать директор школы. Это означало, что следующим утром мне предстояло пойти к директору, который высечет меня. Учитель ушел, так и не узнав об истинной причине моей неподвижности. Тем временем соученики начали надо мной смеяться. Когда они поняли, что я не могу отвечать на их насмешки, они решили инсценировать похороны. Ребята меня подняли, положили, как труп, себе на плечи и начали изображать похоронную процессию, направляющуюся к месту кремации. Я стал участником их игры, так как просто не мог возразить или сопротивляться. Натешившись вдоволь, они занесли меня в помещение и бросили на кровать. Так я пролежал весь остаток дня — парализованный, но исполненный покоя и счастья.
На следующее утро я уже был в нормальном состоянии и пошел к директору за наказанием. Директор взялся за розгу, но, прежде чем он пустил ее в дело, я спросил: «Простите, но что я сделал не так?» Директор об этом ничего не знал — ему просто передали список провинившихся (учителям не разрешалось самим наказывать учеников). Он справился у того учителя, который направил меня к нему, и сказал, что я накануне проявил непочтительность.
Я ответил, что на самом деле вовсе не отказывался встать; на меня напало оцепенение и я не мог двигаться. Я рассказал ему о переживаниях, которые нахлынули на меня после слов шанти шанти, которыми завершалась утренняя молитва.
Директор был очень хорошим человеком. Он поддерживал деятельность Махатмы Ганди и работал совершенно бесплатно, ибо считал, что индийские дети должны расти и получать образование в лоне индуизма. В те дни большинство школ были либо государственными и светскими, либо являлись христианскими учебными заведениями, основанными миссионерами с Запада. Как сторонник и пропагандист ценностей и идеалов индуизма, директор счел абсурдом наказывать меня за мистические переживания, вызванные звуками индуистской молитвы. Он отпустил меня восвояси, а в последующие годы мы стали хорошими друзьями,
Мой неослабевающий интерес к Кришне стал причиной невысокой успеваемости, не позволившей поступить в колледж. В восемнадцать лет я начал работать коммивояжером. Работа мне нравилась, потому что благодаря ей я мог колесить по всей Индии. В 1930 году, когда мне исполнилось двадцать, отец решил, что я должен жениться. Лично я не был в восторге от этой идеи, но, чтобы избежать семейных скандалов, согласился взять в жены девушку, выбранную моим отцом. Так я стал семейным человеком; у меня появились дочь и сын.
На протяжении нескольких лет мой давнишний интерес к Кришне уживался с новой увлеченностью — национально-освободительным движением. Чтобы эта часть моего рассказа была вам понятна, нужно кое-что знать об условиях, в которых мы тогда жили и работали.
В тридцатые годы политика интересовала всех. Владычество Британии над Индией трещало по всем швам. В воздухе витала убежденность в том, что стоит лишь правильно организоваться и поднатужиться, как колониальной оккупации придет конец. Ганди, лидер борьбы за независимость, развернул кампанию ненасильственного сопротивления, надеясь, что если большинство индийцев откажутся подчиняться требованиям британцев, то те признают страну неуправляемой и предоставят нас самим себе. Для меня эта теория была неприемлемой; я всегда верил в прямой путь и считал, что нужно противостоять британцам силой. Я думал: «Что следует делать, когда в твой дом ворвались какие-то люди, полностью заняли его, а нас заставляют бегать вокруг них и выражать им свое почтение?» Ганди ответил бы: «Вежливо попросить их уйти, а если они не согласятся, отказываться выполнять их приказы». Мне такой подход казался трусостью. Я знал, что захватчики, присвоившие чужую собственность, не прислушаются к вежливым просьбам. Поэтому я предпочел бы взять в руки палку и выгнать их силой.
Но как это сделать? Британцы были хорошо организованы, и я понимал, что прямое физическое нападение вряд ли пробьет заметную брешь в структуре их власти. Я решил действовать по-другому: развить в себе йогические сиддхи и использовать их в борьбе с англичанами. Я зачастил с ночными визитами на кладбище; моя идея состояла в том, чтобы научиться вызывать духов усопших, подчинить их себе, а затем направить их на англичан. Я довольно преуспел в вызывании духов и даже обрел над ними такую власть, что они выполняли мои приказы. Но вскоре я понял, что эти существа весьма слабосильны и не могут служить эффективным оружием в борьбе с колонизаторами.
Тогда я бесстрашно присоединился к патриотам, решившимся на вооруженную борьбу. В принципе, мы представляли собой группу сопротивленцев, стремившихся развернуть против правительства партизанскую войну: атаковать их ключевые военные, экономические и политические объекты. Я научился делать бомбы и ждал, когда же наконец увижу настоящие боевые действия.
Наша группа устроила подрыв поезда вице-короля Индии, направлявшегося в Пешавар (впрочем, в этой операции я не был задействован непосредственно). В нашем распоряжении находилось довольно примитивное снаряжение: мы осуществляли взрыв не дистанционным нажатием кнопки, а использовали бикфордов шнур. Из-за этого было потеряно несколько секунд, и в результате взорванным оказался не вагон вице-короля, а соседний с ним. Главе колониальной власти удалось отделаться испугом.
После этого теракта британские власти встрепенулись. Началась широкомасштабная охота на людей, в результате которой было арестовано большинство руководителей нашей группы. Меня не вычислили, и я остался на свободе. Аресты оказались для нашей организации серьезным ударом; нарушилась вся ее структура. Тогда некоторые из нас решили пойти другим путем. Как раз была в разгаре Вторая мировая война и англичане активно рекрутировали индийцев в армию. Мы решили, что нам надо проникнуть в вооруженные силы, изучить стратегию и тактику ведения войны, а когда наступит время — мы вышли бы на авансцену борьбы за независимость. Кое-кто из нас также думал, что, научившись воевать, мы сможем дезертировать и присоединиться к Индийской национальной армии, сражавшейся с британцами на стороне Японии. Я подал заявление в Индийскую военную академию, и меня сразу зачислили в курсанты (британцем, похоже, не было известно о моей партизанской деятельности).
Вскоре я понял, насколько нереалистичными были наши планы. Мы не смогли бы составить действенное ядро военного переворота, а сломать жесткую иерархическую армейскую машину было практически невозможно.
Перед лицом реальных обстоятельств мой интерес к революции начал угасать. Это может показаться странным, но в вышеописанный «военный» период жизни моя одержимость Кришной и любовь к Нему совершенно не ослабли. По-прежнему при мысли о Нем я ощущал блаженство и довольно часто входил в экстатические состояния, в которых терял власть над своим телом. Например, однажды, спускаясь по улице города, я услышал, как кто-то произнес: «Кришна». Это упоминание Его имени исполнило меня таким восторгом, что я едва удержал себя в руках. Меня захлестывали волны бхакти, и я чуть не впал в транс прямо на городском тротуаре.
Чтобы оставаться в армии, нужно было выглядеть нормальным здравомыслящим военным. Открытое проявление любви к индусскому богу, мягко говоря, не приветствовалось и могло поставить крест на моей карьере. Поэтому мне приходилось жить двойной жизнью. Днем я надевал на себя маску строгого сагиба — офицера, а вечером за закрытой дверью превращался в гопи Кришны. Я отпускал своего денщика, приказав ему не беспокоить меня после пятичасового чаепития. Это позволяло мне проводить весь вечер с возлюбленным Кришной. Меня не привлекала джапа (повторение имени Кришны) или поклонение Его бездвижным портретам и скульптурам. Я хотел, чтобы ко мне пришел сам Кришна (как это часто бывало в детстве); хотел выражать свою любовь непосредственно Ему самому.
Я представлял себя Радхой, возлюбленной Кришны. Мне казалось, что если я смогу достаточно хорошо имитировать Ее, то Кришна появится передо мной. Я надевал на себя сари, браслеты, бусы и даже красил губы и подводил глаза. Я действительно начинал чувствовать себя Радхой, наряжающейся для божественного Возлюбленного. И это срабатывало; Кришна появлялся и я мог отдавать Ему свое сердце. На утро после того, как Кришна являлся мне, на моем лице оставался отпечаток счастья и божественной любви. Один из старших офицеров интерпретировал мое состояние как результат пьянства и приказал бармену не наливать мне больше трех рюмок в день. Тот ответил, что я вообще никогда не пью. Это было чистой правдой, но командир не поверил. Он просто не мог себе представить, что можно настолько лучиться счастьем, не накачавшись предварительно алкоголем.
За время недолгого пребывания в армии мои националистические амбиции сошли на нет, тогда как влечение к Кришне усилилось настолько, что я уже почти не мог думать ни о чем другом. Для бхакта, одержимого Кришной, армия — далеко не лучшее место. Поэтому я решил уйти в отставку. Сделать это во время войны было нелегко, но, заручившись поддержкой сочувствовавшего мне старшего офицера (которому я объяснил свои затруднения), я снова стал гражданским лицом.
Дома меня ждал гнев отца. Он считал, что моему поступку нет оправдания: имея на руках жену с детьми, я отказался от многообещающей карьеры, не позаботившись подготовить себе какое-то иное место. Он был прав — в армии меня ждало блестящее будущее. Мои соученики по офицерскому училищу, чья военная карьера продолжилась, после обретения в 1947 году Индией независимости заняли все важнейшие руководящие посты в армии. Но меня это не привлекало. Я хотел только найти Бога и быть рядом с Ним.
После ухода из армии у меня не было желания искать работу. Мне казалось, что я должен найти духовного учителя, который помог бы мне совершенствоваться в любви к Кришне. Периодически Кришна одаривал меня Своим присутствием, но мне хотелось видеть Его постоянно. Так как мне не удавалось вызывать Кришну по своей воле, я решил, что мне нужен учитель, который обучит меня делать это (или сам будет делать это для меня). Таким образом, в моем представлении гуру должен был обладать единственным качеством: видеть Кришну и быть способным показать Его мне. Остальные качества и способности духовного учителя меня не интересовали.
Вооружившись этим критерием, я отправился бродить по Индии. Я посетил почти все известные ашрамы и повидал наиболее известных духовных учителей. Я встречался со Свами Шиванандой, Тапованом Свами, с Анандамайи Ма, Свами Рамдасом, с двумя Шанкара-чарьями и множеством менее известных духовных лиц.
К кому бы я ни прибыл, я задавал один и тот же вопрос: «Видели ли вы Бога? Можете ли показать Бога мне?» Ответы тоже были схожими. Все пытались дать мне мантру или научить медитации. Они подчеркивали, что Бог — не кролик, которого фокусник достает из шляпы. Если я хочу видеть Бога, то должен посвятить этому годы строгой садханы.
Такой ответ меня не устраивал. Я говорил всем этим свами и учителям: «Я спрашиваю, можете ли вы показать мне Бога. Если можете сделать это, не откладывая в долгий ящик, так и скажите. Если за это надо что-то заплатить, прямо скажите сколько, Я согласен на любую цену. Я не хочу сидеть здесь, год за годом повторяя вашу мантру. Мне надо видеть Бога сейчас. Если вы не можете показать мне Его прямо сейчас, я пойду искать того, кто может». Так как никто из встреченных мною не сказал, что может показать мне Бога, я в конце концов вернулся в дом отца — несколько поостывшим и лишенным иллюзий.
Вскоре после моего возвращения у дверей нашего дома появился нищенствующий садху. Я пригласил его войти, накормил и задал все тот же важнейший для меня вопрос: «Можете ли вы показать мне Бога? Если нет, то не знаете ли кого-то, кто способен это сделать?».
К моему огромному удивлению, садху сказал: «Да, я знаю того, кто может показать тебе Бога. Если ты отправишься к этому человеку, это будет именно то, что тебе надо. Его зовут Рамана Махарши».
Раньше я этого имени не слышал, поэтому спросил, где живет незнакомец. «В Шри Раманашраме, что в Тируваннамалае», — последовал ответ. Об этом месте я прежде тоже ничего не слышал, поэтому спросил, как туда добраться.
Садху все мне подробно объяснил:
— Поездом едешь до Мадраса. Там идешь на станцию Эгмор, откуда ходят узкоколейные составы. Едешь по узкоколейке до Виллупурама. Там надо сделать пересадку на поезд, идущий до Тируваннамалая.
Я записывал все эти подробности со смешанными чувствами. Мне было радостно, что в Индии нашелся наконец человек, который может показать мне Бога, но у меня не было денег на поездку к нему. Все сбережения, сделанные за время военной службы, я уже потратил в ходе своего безуспешного паломничества. На помощь отца рассчитывать не приходилось — он не одобрял моих духовных странствий, считая, что вместо того, чтобы заботиться о своей семье, я зря трачу время и деньги.
Когда я сказал, что хочу поехать на Юг к еще одному свами, отец рассердился: «А как же жена и дети? Мало того, что ты ушел из армии, так теперь, потворствуя своему безумному поиску духовных приключений, хочешь умотать на другой конец Индии?» Денег он мне, конечно, не дал.
Через пару дней я встретил в городе старого приятеля, владельца чайной.
— Сто лет тебя не видел, — сказал он. — Я слышал, что ты ушел из армии?
— Да, — ответил я. — Так для меня лучше.
— И чем ты сейчас занимаешься?
— Ничем. Хотелось бы найти какую-нибудь работу.
— Присаживайся. Я угощу тебя молоком — бесплатно, ведь ты сейчас безработный.
Я сел за столик и стал просматривать лежавшую на нем газету. Так как мне только что напомнили о моем безработном положении, я открыл страничку с разделом «Предлагается работа». Одно из объявлений выглядело так, словно его составили специально для меня: «В Мадрас требуется армейский офицер в отставке». Британской армии нужен был отставной офицер на должность заведующего базой, поставляющей товары в магазины, обслуживающие военнослужащих. Я посмотрел на указанный адрес и увидел, что офис находится в Пешаваре (близлежащем городе). Я послал туда заявление, приложив свою фотографию в военной форме, и меня сразу же приняли на работу. Мало того — мне даже дали деньги на проезд в Мадрас и сказали, что на работу мне выходить только через месяц. Таким образом, у меня появилась возможность поехать к Махарши и побыть рядом с ним, прежде чем я начну работать. Это был 1944 год; мне тогда исполнилось тридцать четыре.
Последовав совету садху, я доехал поездом до Тируваннамалая. Ашрам Махарши находится на другом конце города, в трех километрах от станции, поэтому я нанял воловью повозку, которая должна была доставить туда меня с вещами. Как только мы приехали, я соскочил с телеги, бросил сумку в мужском общежитии и пошел к человеку, который может показать мне Бога. Заглянув через окно, я увидел, что на кушетке сидит тот самый садху, который в Пенджабе заходил ко мне домой. Я почувствовал к нему неприязнь. «Это обманщик, — подумал я. — Он явился в мой дом в Пенджабе, сказал, чтобы я ехал в Тируваннамалай, после чего сел на поезд и приехал сюда раньше меня». Я так разозлился, что решил даже не заходить в комнату, где он сидел. Мысленно приписав ему длинный список мошенничеств, свидетелем которых мне довелось стать во время первого паломничестве по Индии, я вернулся в общежитие и начал собирать вещи.
Я уже был готов уехать на той же повозке, на которой приехал, когда ко мне подошел один из старожилов (позже я узнал, что его зовут Фрамджи и что он владелец кинотеатра в Мадрасе) и спросил: «Не с севера ли Индии вы приехали? Вы выглядите как северянин». «Да, с севера», — ответил я. Тогда он, видя, что я собираюсь уезжать, спросил: «Разве вы не только что прибыли? Вы не хотите остаться здесь хотя бы на пару дней?»
Я поведал ему, как очутился в Тируваннамалае, а в заключение сказал: «Этот человек ездит по стране, рекламируя себя. Я не хочу его видеть. Я приехал сюда потому, что он сказал, будто здесь находится некто, способный показать мне Бога. Если он действительно может показать мне Бога, почему он не сделал этого, когда мы встретились в Пенджабе, у меня дома? Зачем он заставил меня ехать в такую даль? С таким человеком я не хочу иметь ничего общего».
Фрамджи возразил:
— Нет, вы ошиблись. За последние сорок восемь лет он ни разу не покидал этот город. Вы или спутали его с кем-то, или он явился вам в Пенджабе посредством своих мистических сил, в то время как его физическое тело оставалось здесь. Такое бывает; однажды сюда прибыла молодая американка, которая рассказала похожую историю. Вы уверены, что не обознались?
— Конечно, — ответил я. — Я узнал этого человека и уверен, что это был именно он.
— В таком случае оставайтесь. Я познакомлю вас с комендантом, и он поселит вас.
Я согласился просто из любопытства. Произошло нечто непонятное, и мне хотелось выяснить, что именно. Я решил, что надо лично встретиться с Махарши и наедине попросить его объяснить свое странное поведение.
Выяснилось, что Махарши никогда не дает частных аудиенций, поэтому я собрался попробовать встретиться с ним, когда большая комната, в которой он принимает посетителей, будет относительно пустой.
Я пообедал в ашраме. После еды Махарши в сопровождении секретаря пошел в свою комнату. Больше с ним никого не было. Я не знал неофициального правила, согласно которому с 11:30 до 14:30 Махарши никто не беспокоил. Управляющий решил, что тот нуждается в нескольких часах послеобеденного отдыха. Но так как Махарши сам не устанавливал запрета на послеобеденные встречи, было найдено компромиссное решение: двери комнаты оставались открытыми, но всех учеников и посетителей активно отговаривали посещать Шри Раману в течение данных трех часов. Все это было мне неизвестно, и я направился к Махарши, решив, что выбрал подходящее время для беседы.
Секретарь (его звали Кришнасвами) попытался меня остановить: «Не сейчас. Приходите в полтретьего». Но Махарши услышал наш разговор и сказал, что я могу войти к нему.
Настроен я был довольно воинственно. «Это вы приходили ко мне домой в Пенджабе?» — спросил я, но Махарши хранил молчание.
Я попробовал опять: «Приходили ли вы ко мне в дом и посылали ли меня сюда? Это вы тот человек, который направил меня сюда?» И снова Махарши не отвечал. Так как он не желал отвечать ни на один из этих вопросов, я перешел к основной цели своего визита: «Можете ли вы видеть Бога? Если да, то способны ли сделать так, чтобы я тоже Его видел? Я готов заплатить любую цену, даже отдать жизнь — если вы покажете мне Бога».
Тут Махарши заговорил: «Я не могу показать тебе Бога или сделать так, чтобы ты Его видел, потому что Бог не является объектом, который можно видеть. Бог — тот, кто видит. Пусть тебя не заботят объекты, которые можно увидеть. Найди того, кто видит». Еще он добавил (как бы упрекая меня за желание видеть того Бога, который вне меня и отделен от меня): «Только ты есть Бог».
Его слова не произвели на меня большого впечатления. Мне показалось, что это еще одна из тех многочисленных отговорок, которых я в избытке наслушался от разных свами по всей стране. Сначала он пообещал мне показать Бога, а теперь говорит, что не только он, но и никто другой не сможет этого сделать! Я пропустил слова Махарши мимо ушей и уже готов был выбросить память об этом человеке из своей головы; я никоим образом не настраивался на переживания, которые охватили меня после его слов о необходимости найти то «Я», которое хочет видеть Бога. Но, сказав это, Махарши посмотрел на меня, и, когда он смотрел мне в глаза, меня бросило в дрожь. Мое тело пронзила вибрация нервной энергии. Все мои нервные окончания словно танцевали, и волосы встали дыбом. Я ощутил в себе духовное Сердце. Это не физическое сердце, а то, что является источником и поддержкой всего существующего. Оно сияло лазоревым светом. Когда Махарши смотрел на меня, я в состоянии внутреннего безмолвия чувствовал, что этот бутон распускается. Я говорю «бутон», но не надо понимать это буквально. Было бы вернее сказать, что нечто во мне, напоминающее цветочный бутон, раскрывалось и цвело в Сердце. И хотя я говорю «Сердце», это не значит, что «цветение» было локализовано в конкретном месте тела. Это Сердце, Сердце моего сердца, не находилось ни внутри тела, ни вне его. Я просто не способен описать свои переживания точнее. Все, что могу сказать, — в присутствии Махарши, под его взглядом, Сердце раскрылось, расцвело. Это было весьма необычное ощущение, которого я раньше никогда не испытывал. Я не ожидал ничего подобного, и все происходящее оказалось для меня полной неожиданностью.