Недоступными человеку самонадеянному и вполне доступными невинному младенцу
Ищущий истину должен быть смиреннее праха. Мир попирает прах, но ищущий
Истину должен настолько смириться, чтобы даже прах мог попрать его. И только
Тогда, а не прежде, он увидит проблески истины. Это становится абсолютно
Ясно из диалога между Васиштой и Вишвамитрой. Христианство и ислам также
Полностью подтверждают это.
Если читателю покажется, что в моих словах сквозит гордыня, значит, что-то
Неверно в моих исканиях и я видел не проблески истины, а всего лишь мираж.
Пусть погибнут сотни таких, как я, но восторжествует истина. Даже на волосок
Не следует отступать от истины, когда судят о таких заблуждающихся
Смертных, как я.
Я прошу, чтобы никто не считал советы, разбросанные по страницам
последующих глав, непререкаемыми. Описываемые мной искания следует
рассматривать лишь как иллюстрации. Каждый, ознакомившись с ними, может
проводить свои собственные искания в соответствии со своими наклонностями и
способностями. Полагаю, что с такой оговоркой предлагаемые мной иллюстрации
будут действительно полезны, так как я не собираюсь скрывать или замазывать
неприятные вещи, о которых следует говорить. Я надеюсь познакомить читателя
со всеми своими ошибками и заблуждениями. Моя задача - описать свои искания
в области сатьяграхи, а вовсе не рассказывать о том, какой я хороший.
Оценивая самого себя, я постараюсь быть строгим, как истина, и хочу, чтобы
другие были такими же. Применяя к себе такое мерило, я подобно Сурдасу могу
воскликнуть:
Есть ли на свете негодяй,
Столь порочный и омерзительный, как я?
Я отказался от своего творца,
Настолько я вероломен.
Ибо для меня вечная мука, что я все еще далек от него, который, как я
Доподлинно знаю, управляет каждым моим вздохом и от которого я веду свое
Начало. Я знаю, что мои дурные страсти отдаляют меня от него, но я еще не в
Силах избавиться от них.
Но пора кончать. В следующей главе я приступлю уже к рассказу о своей
жизни.
Ашрам, Сабармати
26 ноября 1925 года
М. К. Ганди
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. СЕМЬЯ И РОДНЫЕ
Ганди принадлежат к касте бания, и некогда, по-видимому, они были
бакалейщиками. Но представители трех последних поколений, начиная с моего
деда, были премьер-министрами в нескольких княжествах Катхиавара. Мой дед
Оттамчанд Ганди или, как его чаще называли, Ота Ганди, был, по всей
вероятности, человеком принципиальным. Государственные интриги заставили его
покинуть Порбандар, где он был диваном, и искать убежище в Джунагархе. Там
он обычно приветствовал наваба левой рукой. Кто-то, заметив такую явную
неучтивость, спросил деда, чем она вызвана. "Правая рука моя принадлежит
Порбандару" - ответил он.
Ота Ганди, овдовев, женился вторично. От первой жены у него было четыре
сына, от второй - два. Помнится, в детстве я никогда не чувствовал и даже,
пожалуй, не знал, что сыновья Ота Ганди были не от одной матери. Пятым из
этих шести братьев был Карамчанд Ганди, или Каба Ганди, как его называли,
шестым - Тулсидас Ганди. Оба брата, один за другим, занимали пост
премьер-министра Порбандара. Каба Ганди - мой отец. Он был членом
раджастханского суда. Сейчас этот суд больше не существует, но тогда это был
весьма влиятельный орган, разрешавший споры между главами и членами кланов.
Каба Ганди был некоторое время премьер-министром в Раджкоте, а затем в
Ванканере. До самой смерти он получал пенсию от правительства Раджкота.
Каба Ганди был женат четыре раза. Первые три жены умерли. От первого и
второго браков у него остались две дочери. Четвертая жена Путлибай родила
ему дочь и трех сыновей. Я был самым младшим.
Отец был предан своему роду, правдив, мужествен и великодушен, но
вспыльчив. В известной мере он не мог жить без чувственных наслаждений. В
четвертый раз он женился, когда ему было уже за сорок. Он был неподкупен и
за свою справедливость пользовался уважением и в семье, и среди чужих.
Хорошо известна была его лояльность по отношению к государству Раджкот.
Однажды помощник политического агента выразился оскорбительно о раджкотском
такор-сахибе, у которого отец состоял на службе. На оскорбление отец ответил
оскорблением. Агент рассердился и потребовал у Каба Ганди извинения. Отец
извиняться не стал и был посажен под арест. Однако, увидев, что Каба Ганди
непреклонен, агент через несколько часов велел выпустить его.
Отец никогда не стремился к богатству и оставил нам совсем небольшое
состояние.
Он не получил никакого образования, а лишь приобрел большой практический
опыт; в лучшем случае он доучился до пятого класса гуджаратской школы. Об
истории и географии отец не имел никакого понятия. Но богатый жизненный опыт
помогал ему решать самые сложные вопросы и управлять сотнями людей. Он был
малообразован и в религиозном отношении, но у него была та религиозная
культура, которая свойственна многим индусам благодаря частому посещению
храмов и слушанию религиозных проповедей. На склоне лет он по настоянию
ученого брахмана, друга семьи, начал читать "Бхагаватгиту" и во время
молитвы ежедневно вслух повторял из нее несколько стихов.
О матери я сохранил воспоминание как о святой женщине. Она была глубоко
религиозна и не могла даже подумать о еде, не совершив молитвы. Она считала
своим долгом ежедневно посещать хавели - храм вишнуитов. Если мне не
изменяет память, мать ни разу не пропустила чатурмаса. Она накладывала на
себя строжайшие обеты и неукоснительно их выполняла. Помнится, однажды во
время чандраяны она заболела, но даже болезнь не помешала ей соблюдать пост.
Для нее ничего не стоило поститься два-три дня подряд. У нее даже вошло в
привычку во время чатурмаса принимать пищу только раз в день. Не
довольствуясь этим, во время одного из чатурмасов она постилась через день.
В другой раз во время чатурмаса она дала обет не есть, пока не увидит
солнца. В такие дни мы, дети, не спускали глаз с неба, чтобы поскорее
сообщить матери о появлении солнца. Всем известно, что в сезон дождей солнце
очень часто совсем не показывается. Помню, как бывало мы мчались сломя
голову, чтобы сообщить матери о его внезапном появлении. Она прибегала,
чтобы самой взглянуть на небо, но солнце уже успевало скрыться, и мать снова
лишалась возможности поесть. "Ничего, - бодро говорила она, - бог не
пожелал, чтобы я сегодня ела". И возвращалась к своим обязанностям.
Мать была весьма здравомыслящим человеком, она была прекрасно осведомлена
о государственных делах, и придворные дамы с уважением отзывались о ее уме.
Пользуясь привилегией детского возраста, я часто сопровождал мать во дворец,
и до сих пор помню ее оживленные беседы с вдовой - матерью такор-сахиба.
Я родился в Порбандаре, или Судамапури, 2 октября 1869 года. Там же провел
детство. Помню, как впервые пошел в школу. В школе мне не без труда далась
таблица умножения. Тот факт, что из всех воспоминаний в памяти сохранилось
лишь воспоминание о том, как я вместе с другими детьми научился давать
всевозможные клички нашему учителю, говорит о том, что ум мой тогда был
неразвит, а память слаба.
II. ДЕТСТВО
Мне было около семи лет, когда отец переехал из Порбандара в Раджкот, где
был назначен членом раджастханского суда. Я поступил в начальную школу.
Хорошо помню эти дни и даже имена и привычки учителей, обучавших меня. Но
мне почти нечего сказать о своих занятиях там, как и о занятиях в
Порбандаре. Вероятно, я был весьма посредственным учеником. Из этой школы я
перешел в пригородную, а затем - в среднюю. Мне шел тогда двенадцатый год.
Не помню, чтобы я хоть раз солгал учителям или школьным товарищам. Я был
очень робок и избегал общества детей. Единственными друзьями были у меня
книги и уроки. Прибегать в школу точно к началу занятий и убегать домой
тотчас по окончании их вошло у меня в привычку. Я в буквальном смысле слова
убегал домой, так как терпеть не мог с кем-нибудь разговаривать. Я боялся,
как бы надо мной не стали подтрунивать.
В первый же год моего пребывания в средней школе со мной произошел случай
на экзамене, о котором стоит рассказать. Инспектор народного образования м-р
Джайльс производил обследование нашей школы. Чтобы проверить наши познания в
правописании, он заставил нас написать пять слов, в том числе слово "котел".
Я написал это слово неправильно. Учитель, желая подсказать, толкнул меня
ногой. Он хотел, чтобы я списал незнакомое слово у соседа. Но я считал, что
учитель находится в классе для того, чтобы не давать нам списывать. Все
ученики написали слова правильно. И только я оказался в глупом положении.
Позже учитель пытался доказать мне, что я сделал глупость, но это ему не
удалось. Я так и не смог постичь искусство "списывания".
Однако этот инцидент нисколько не умалил моего уважения к учителю. По
натуре я был слеп к недостаткам старших. Впоследствии я узнал и многие
другие недостатки этого учителя, но сохранил к нему уважение, поскольку
привык выполнять приказания старших, а не критиковать их.
В моей памяти сохранились еще два случая, относящиеся к тому же времени. В
общем я читать не любил и читал только учебники. Уроки я готовил ежедневно,
но лишь для того, чтобы избежать замечаний учителя; да и не хотелось
обманывать его. Поэтому часто я делал уроки без всякого интереса. А уж если
я даже уроки не готовил должным образом, то нечего и говорить о другом
чтении. Но как-то мне попалась книга, приобретенная отцом, - "Шравана
питрибакти Натака" (пьеса о преданности Шравана родителям). Я читал ее с
неослабевающим интересом. Приблизительно в это же время к нам приехала
группа бродячих актеров. В числе прочих представлений они показали сценку, в
которой Шраван, направляясь к святым местам, несет на ремнях, перекинутых
через плечи, своих слепых родителей. Книга и эта сценка произвели на меня
неизгладимое впечатление. "Вот пример, которому ты должен подражать", -
сказал я себе. Душераздирающие причитания родителей, оплакивающих смерть
Шравана, до сих пор свежи в моей памяти. Трогательная мелодия глубоко
взволновала меня, и я исполнил ее на концертино, которое купил мне отец.
Приблизительно в это же время отец разрешил мне посмотреть спектакль
драматической труппы. Пьеса называлась "Харишчандра" и совершенно покорила
меня. Я мог смотреть ее без конца. Но как часто мне будут разрешать это?
Мысль об этом не давала мне покоя, и я сам все время разыгрывал сцены из
"Харишчандра". "Почему всем людям не быть такими же правдивыми, как
Харишчандра?" Этот вопрос задавал я себе днем и ночью. Следовать истине и
пройти через все испытания подобно Харишчандре - таков был мой идеал,
навеянный пьесой. Я был убежден в достоверности рассказа о Харишчандре. Одна
лишь мысль о нем вызывала у меня слезы. Здравый смысл подсказывает мне
теперь, что Харишчандра не мог быть лицом историческим. И все же Харишчандра
и Шравана остаются для меня действительно существовавшими людьми, и думаю,
что, если бы я перечитал эти пьесы теперь, они произвели бы на меня не менее
сильное впечатление.
III. ДЕТСКИЙ БРАК
Мне очень не хотелось бы писать эту главу: немало горьких воспоминаний
придется воскресить для этого. Но не могу иначе, так как не хочу отступать
от истины. Я считаю своей тяжкой обязанностью рассказать о том, как меня в
тринадцать лет женили. Когда я смотрю на ребят этого возраста, находящихся
на моем попечении, и вспоминаю свой брак, мне становится жаль себя и
радостно от сознания того, что их не постигла та же участь. Я не нахожу
никаких моральных доводов, которыми можно было бы оправдать столь нелепые
ранние браки.
Пусть читатель не заблуждается: меня женили, а не обручили. В Катхиаваре
существует два различных обряда - обручение и заключение брака. Обручение -
это предварительное обещание родителей мальчика и девочки соединить их
браком. Обещание это может быть нарушено. Смерть мальчика не влечет за собой
вдовства для девочки. Это соглашение между родителями, и детей оно
совершенно не касается. Часто они даже не знают о нем. По-видимому, я был
обручен три раза, не зная об этом. Мне сказали, что две девочки, которых для
меня выбрали, умерли одна за другой, отсюда я и делаю вывод, что был обручен
трижды. У меня сохранилось очень слабое воспоминание о моем обручении в
семилетнем возрасте. Не помню, чтобы мне говорили об этом. В этой главе речь
пойдет уже о женитьбе, которую я хорошо помню.
Я уже сказал, что нас было три брата. Старший был к тому времени женат.
Родители решили женить одновременно моего среднего брата, который был двумя
или тремя годами старше меня, двоюродного брата, который был старше меня
едва ли на год, и меня. При этом они мало заботились о нашем благополучии и
еще меньше - о наших желаниях; принимались во внимание только удобство и
экономические соображения старших.
Браки у индусов - вещь сложная. Очень часто затраты на брачные обряды
разоряют родителей жениха и невесты. Они теряют состояние и массу времени.
Месяцы уходят на изготовление одежды и украшений, на добывание денег для
обедов. Каждый старается перещеголять другого числом и разнообразием
предлагаемых блюд. Женщины, обладающие красивыми голосами и совсем
безголосые, поют, не давая покоя соседям, до хрипоты, а иногда даже
заболевают от этого. Соседи относятся ко всему этому шуму и гаму, ко всей
грязи, остающейся после пиршества, совершенно спокойно, потому что знают -
придет время и они будут вести себя точно так же.
Старшие считали, что лучше покончить со всем этим в один прием; меньше
расходов и больше пышности. Можно было тратить деньги не стесняясь; так как
расходы предстояло делать не трижды, а один раз. Отец и дядя были уже в
преклонном возрасте, а мы были последними детьми, которых предстояло женить.
Возможно, им захотелось хорошенько повеселиться напоследок. Из этих
соображений и било решено устроить тройную свадьбу.
Как я уже говорил, приготовления к торжеству заняли несколько месяцев.
Лишь по этим приготовлениям мы узнали о предстоящем событии. Мне кажется,
что для меня оно было связано только с ожиданием новой одежды, барабанного
боя, свадебной процессии, роскошных обедов и незнакомой девочки для игры.
Плотские желания пришли потом. Опускаю занавес и не буду описывать ощущение
стыда, которое я испытал. Расскажу лишь о некоторых подробностях, но сделаю
это позднее. Они не имеют отношения к основной идее, ради которой я начал
писать книгу.
Итак, я и мой брат были привезены из Раджкота в Порбандар. Финальной драме
предшествовали кое-какие любопытные детали (например, наши тела натирали
имбирной мазью), но все эти подробности я опускаю.
Мой отец, хотя и занимал пост дивана, все же был слугой, и его зависимое
положение усугублялось еще и тем, что он пользовался благосклонностью
такор-сахиба. Тот до последнего момента не хотел отпускать его. А когда,
наконец, согласился, то заказал для отца особую коляску, чтобы сократить
путешествие на два дня. Но судьба решила иначе. Порбандар находится в 120
милях от Раджкота, в пяти днях езды на лошадях. Отец проделал этот путь в
три дня, но при смене третьих перекладных коляска опрокинулась и отец сильно
расшибся. Он приехал весь забинтованный. Вследствие этого и наш и его
интерес к предстоящему событию наполовину уменьшился, но церемония все же
должна была состояться. Разве можно откладывать свадьбу? Однако детское
восхищение свадебной церемонией заставило меня забыть о горе, вызванном
несчастным случаем с отцом.
Я был предан своим родителям, но не менее предан и велениям плоти. Лишь
впоследствии я понял, что ради родителей следует жертвовать счастьем и всеми
удовольствиями. И в наказание за мою жажду удовольствий произошел случай,
который до сих пор терзает меня и о котором я расскажу позже. Нишкулананд
поет: "Отказ от предмета желаний без отказа от самих желаний бесплоден, чего
бы он ни стоил". Когда я пою или слышу эту песню, я вспоминаю о том
печальном и неприятном событии и мне делается стыдно.
Отец мужественно превозмогал боль и принимал самое деятельное участие в
свадьбе. Даже сейчас помню, где он сидел во время свадебных обрядов. Тогда я
не предполагал, что со временем буду строго осуждать отца за то, что он
женил меня ребенком. Но в тот день все выглядело правильным, необходимым и
приятным. Мне и самому очень хотелось, чтобы меня женили. И все, что делал
отец, казалось безупречным. Как сейчас помню события того дня: как мы сидим
под свадебным балдахином, исполняем саптапади, как мы, молодые муж и жена,
кладем друг другу в рот сладкий кансар и как мы начинаем жить вместе. Та
первая ночь! Двое невинных детей, бездумно брошенных в океан жизни. Жена
брата старательно осведомила меня, как я должен вести себя в первую ночь.
Кто наставлял мою жену - не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом, да и
теперь не намерен этого делать. Смею уверить читателя, что мы так
нервничали, что не могли даже взглянуть друг на друга. Мы, разумеется, были
слишком робки. Как заговорить с ней, что сказать? Наставления так далеко не
заходили. Да они и не нужны в подобных случаях. Жизненные впечатления,
полученные человеком с раннего детства, настолько сильны, что всякие
поучения излишни. Постепенно мы стали привыкать друг к другу и свободно
разговаривать. Хотя мы были одногодки, я поспешил присвоить себе авторитет
мужа.
IV. В РОЛИ МУЖА
В те времена, когда был заключен мой брак, выпускались небольшие брошюрки
ценой в одну пайсу или паи (забыл точную цифру). В них говорилось о
супружеской любви, бережливости, детских браках и т. п. Я читал их от корки
до корки, но тут же забывал все, что мне не нравилось, и принимал к сведению
то, что нравилось. Вменяемая этими брошюрками в обязанность мужу верность
жене в течение всей жизни навсегда запечатлелась в моем сердце. К тому же я
и сам был страстным поборником правды, и о том, чтобы лгать жене, не могло
быть и речи. Да и почти невероятно было, чтобы в таком юном возрасте я мог
ей изменять.
Но урок верности имел и свою неприятную сторону. "Если я должен быть верен
жене, то и жена должна быть верна мне", - думал я. Мысль об этом сделала
меня ревнивым мужем. Ее обязанность легко превращалась в мое право требовать
от нее абсолютной верности, что вынуждало меня постоянно следить за ней. У
меня не было никаких оснований сомневаться в верности жены, но ревность
слепа ко всем доводам. Я следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из
дома без моего разрешения. Это сеяло семена раздора между нами. Налагаемый
мной запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, но не такой
девочкой была Кастурбай, чтобы легко подчиниться подобным требованиям. Она
желала ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем
больше она себе позволяла и тем больше я злился. Мы, женатые дети, сплошь и
рядом отказывались разговаривать друг с другом. Думаю, что Кастурбай не
обращала внимания на мои запреты без всякой задней мысли. Какие запреты
могла нарушить простодушная девочка тем, что уходила в храм или к подругам?
И если я имел право запрещать ей что-либо, то разве у нее не было такого же
права? Сейчас мне все это совершенно ясно. Но тогда я считал, что должен
поддерживать свой авторитет мужа!
Пусть, однако, читатель не думает, что наша жизнь была сплошным мучением.
Все мои строгости проистекали от любви. Я хотел сделать свою жену идеальной.
Я поставил целью заставить ее вести чистую жизнь, учиться тому, чему учился
сам, жить и мыслить одинаково со мной.
Не знаю, стремилась ли к этому и Кастурбай. Она была неграмотна. От
природы она была простой, независимой, настойчивой и, по крайней мере со
мной, сдержанной. Собственное невежество не беспокоило ее, и не помню, чтобы
мои занятия когда-либо побудили ее тоже заниматься. Поэтому я думаю, что был
одинок в своем стремлении к знаниям. Вся моя страсть сосредоточилась на
одной женщине, и я требовал, чтобы мне платили тем же. Но даже без
взаимности наша жизнь не могла быть сплошным страданием, ибо по крайней мере
с одной стороны здесь действительно была любовь.
Должен сказать, что я был страстно влюблен в нее. Даже в школе я постоянно
думал о ней. Мысль о предстоящей ночи и свидании не покидала меня. Разлука
была невыносима. Своей болтовней я не давал ей спать до глубокой ночи. Если
бы при такой всепожирающей страсти у меня не было сильно развито чувство
долга, я, наверно, стал бы добычей болезни и ранней смерти или влачил бы
жалкое существование. Но я должен был каждое утро выполнять свои
обязанности, а обманывать я не мог. Это и спасло меня от многих напастей.
Я уже сказал, что Кастурбай была неграмотна. Мне очень хотелось обучить
ее, но страстная любовь не оставляла времени для этого. К тому же обучать ее
приходилось против ее воли и только ночью. В присутствии старших я не
осмеливался не только разговаривать, но даже встречаться с ней. В Катхиаваре
существовал и до известной степени существует и теперь бессмысленный и
варварский обычай укрываться пардой. Обстоятельства, следовательно, не
благоприятствовали нам. Должен поэтому признаться, что мои усилия обучить
Кастурбай в дни юности были безуспешны. А когда я, наконец, очнулся и
сбросил оковы похоти, меня уже влекла общественная деятельность, и
свободного времени оказалось мало. Не удалась также и моя попытка обучить ее
с помощью частных учителей. В результате Кастурбай и сейчас с трудом выводит
буквы и говорит только на простонародном гуджарати. Уверен, что она стала бы
образованной женщиной, если бы моя любовь к ней была совершенно свободна от
вожделения. Мне удалось бы тогда преодолеть ее отвращение к занятиям. Я
знаю, что для чистой любви нет ничего невозможного.
Я уже упомянул об одном обстоятельстве, которое более или менее уберегло
меня от разрушительного действия страсти. Следует отметить еще и другое.
Многочисленные примеры убедили меня, что бог неизменно спасает тех, кто чист
в своих побуждениях. Наряду с жестоким обычаем детских браков в индусском
обществе существует другой обычай, до известной степени ослабляющий пагубные
последствия первого. Родители не разрешают молодой чете долго оставаться
вместе. Ребенок-жена большую часть времени проводит в доме своего отца, в
возрасте от 13 до 18 лет мы были вместе в общей сложности не более трех лет.
Не проходило и шести месяцев, чтобы родители жены не приглашали ее к себе. В
те дни подобные приглашения были очень неприятны, но они спасли нас обоих.
Восемнадцати лет я уехал в Англию. Это означало длительную и благодетельную
для нас разлуку. Но и после моего возвращения из Англии мы не оставались
вместе более полугода, так как мне приходилось метаться между Раджкотом и
Бомбеем. Потом меня пригласили в Южную Африку. Но к тому времени я уже в
значительной степени освободился от чувственных вожделений.
V. В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ
Я уже говорил, что ко времени женитьбы учился в средней школе. Все мы,
трое братьев, учились в одной школе. Старший опередил меня на несколько
классов, а брат, который женился одновременно со мной, - всего на один
класс. Из-за женитьбы мы потеряли целый год. На брате женитьба сказалась еще
пагубнее, чем на мне: он в конце концов совсем бросил учение. Одному небу
известно, скольких юношей постигает та же участь. Ведь только в современном
нам индусском обществе учение в школе сочетается с супружеством.
Мои занятия продолжались. В средней школе меня не считали тупицей. Я
всегда пользовался расположением учителей. Родители ежегодно получали
свидетельства о моих успехах в науках и поведении. У меня не бывало плохих
отметок. Второй класс я окончил даже с наградой, в пятом и шестом классах
получал стипендию: сначала - четыре, а потом - десять рупий. Они доставались
мне скорее по счастливой случайности, чем за какие-либо особые заслуги. Дело
в том, что стипендию давали не всем, а только лучшим ученикам из округа
Сорат в Катхиаваре. В классе из 40-50 учеников было, конечно, не так уж
много мальчиков из Сората.
Насколько помню, сам я был не очень хорошего мнения о своих способностях.
Я обычно удивлялся, когда получал награды или стипендии. При этом я был
крайне самолюбив: малейшее замечание вызывало у меня слезы. Для меня было
совершенно невыносимо получать выговоры, даже если я заслуживал их. Помню,
как однажды меня подвергли телесному наказанию. На меня подействовала не
столько физическая боль, сколько то, что наказание оскорбляло мое
достоинство. Я горько плакал. Я был тогда в первом или во втором классе.
Такой же случай произошел, когда я учился в седьмом классе. Директором школы
был тогда Дорабджи Эдульджи Гими. Он пользовался популярностью среди
учеников, так как умел поддерживать дисциплину и был хорошим преподавателем,
прекрасно владевшим методикой. Он ввел для учеников старших классов
гимнастику и крикет как обязательные предметы. И то и другое мне не
нравилось. Я ни разу не занимался гимнастикой и не играл в крикет или
футбол, пока они не стали обязательными предметами. Одной из причин, по
которой я уклонялся от игр, была моя робость. Теперь я вижу, что был неправ:
у меня было тогда ложное представление, будто гимнастика не имеет отношения
к образованию. Теперь я знаю, что физическому воспитанию должно уделять не
меньше внимания, чем умственному.
Должен отметить, что, отказываясь от гимнастики и игр, я нашел им не такую
уж плохую замену. Я прочел где-то о пользе длительных прогулок на свежем
воздухе, и это понравилось мне. Я приучил себя много ходить и до сих пор
сохранил эту привычку. Она закалила мой организм.
Причиной моей неприязни к гимнастике было также страстное желание
ухаживать за отцом. Как только занятия кончались, я мчался домой и
принимался прислуживать ему. Обязательные физические упражнения мешали мне в
этом, и я попросил м-ра Гими освободить меня от гимнастики, чтобы иметь
возможность прислуживать отцу. Но он не слушал меня. Однажды в субботу
занятия у нас были утром, а на гимнастику я должен был вернуться к четырем
часам. Часов у меня не было, а облака, закрывшие солнце, ввели меня в
заблуждение. Когда я пришел, все мальчики уже разошлись. На следующее утро
м-р Гими, просматривая список, увидел, что я отсутствовал. Он спросил меня о
причине, и я объяснил, как это случилось. Но он не поверил и приказал
заплатить штраф - одну или две ана (не помню уже, сколько именно).
Меня заподозрили во лжи! Это глубоко огорчило меня. Чем могу я доказать
свою невиновность? Выхода не было. Потрясенный до глубины души, я горько
плакал и понял, что правдивый человек должен быть внимателен и аккуратен.
Это был первый и последний случай моего беспечного поведения в школе.
Насколько помню, мне удалось все-таки доказать свою правоту, и штраф с меня
сняли. Было, наконец, получено и освобождение от гимнастики. Отец сам
написал директору о том, что я нужен ему дома сразу после занятий в школе.
Если отказ от гимнастики не причинил мне вреда, то за другие упущения я
расплачиваюсь до сих пор. Не знаю, откуда я взял, что хороший почерк вовсе
не обязателен для образованного человека, и придерживался этого мнения до
тех пор, пока не попал в Англию. Впоследствии, особенно в Южной Африке, я
увидел, какой прекрасный почерк у адвокатов и вообще у молодых людей,
родившихся и получивших образование в Южной Африке. Мне было стыдно, и я
горько раскаивался в своей небрежности. Я понял, что плохой почерк - признак
недостаточного образования. Впоследствии я пытался исправить свой почерк, но
было поздно. Пусть мой пример послужит предостережением для юношей и
девушек. Я считаю, что детей сначала следует учить рисованию, а потом уже
переходить к написанию букв. Пусть ребенок выучит буквы, наблюдая различные
предметы, такие, как цветы, птицы и т. д., а чистописанию пусть учится,
только когда сумеет изображать предметы. Тогда он будет писать уже хорошо
натренированной рукой.
Мне хотелось бы рассказать еще о двух событиях своей школьной жизни. Из-за
женитьбы я потерял год, и учитель хотел, чтобы я наверстал упущенное и
перепрыгнул через класс. Такие привилегии обычно предоставлялись прилежным
ученикам. Поэтому в третьем классе я учился только шесть месяцев и после
экзаменов, за которыми последовали летние каникулы, был переведен в
четвертый. Начиная с этого класса большинство предметов преподавалось уже на
английском языке, и я не знал, что делать. Появился новый предмет -
геометрия, в котором я был не особенно силен, а преподавание на английском
языке еще более затрудняло его усвоение. Учитель объяснял прекрасно, но я не
успевал следить за его рассуждениями. Часто я терял мужество и думал о том,
чтобы вернуться в третий класс: я чувствовал, что взял на себя непосильную
задачу, уложив два года занятий в один. Но такой поступок опозорил бы не
только меня, но и учителя, который рекомендовал меня для перехода в
следующий класс, рассчитывая на мое усердие. Боязнь этого двойного позора
заставила меня остаться на месте. Но когда я ценой больших усилий добрался
до 13-й теоремы Эвклида, то вдруг понял, что все чрезвычайно просто.
Предмет, требовавший лишь чистой и простой способности рассуждать, не мог
быть трудным. С этого времени геометрия стала для меня легким и интересным
предметом.
Более трудным оказался санскритский язык. В геометрии нечего было
запоминать, а в санскрите, как мне казалось, все надо было заучивать
наизусть. Этот предмет мы начали изучать тоже с четвертого класса. В шестом
классе я совсем упал духом. Учитель был очень требователен и, на мой взгляд,
слишком утруждал учеников. Между ним и преподавателем персидского языка было
нечто вроде соперничества. Учитель персидского был человек весьма
снисходительный. Мальчики говорили, что персидский язык очень легок, а
преподаватель хороший и внимателен к ученикам. "Легкость" соблазнила меня, и
в один прекрасный день я очутился в классе персидского языка. Учитель
санскрита сильно огорчился. Он подозвал меня к себе и сказал:
- Как ты мог забыть, что ты сын отца, исповедующего вишнуизм? Неужели ты
не хочешь изучить язык своей религии? Если ты столкнулся с трудностями, то
почему не обратился ко мне? Я прилагаю все силы, чтобы научить вас,
школьников, санскриту. Если ты продолжишь свои занятия, то найдешь в
санскрите много интересного и увлекательного. Не падай духом и приходи снова
в класс санскритского языка.
Доброта его смутила меня. Я не мог пренебречь вниманием учителя и теперь
вспоминаю Кришнашанкара Пандья не иначе, как с благодарностью. Мне было бы
трудно изучать наши священные книги, если бы я не усвоил тогда основы
санскрита, хотя бы и в скромном объеме. Глубоко сожалею, что не изучил этот
язык более основательно. Впоследствии я пришел к убеждению, что все дети
индусов, мальчики и девочки, должны хорошо разбираться в санскрите.
Я считаю, что во всех индийских средних школах надо, кроме родного языка,
преподавать хинди, санскрит, персидский, арабский и английский. Пугаться
этого длинного перечня не следует. Если бы у нас преподавание было более
систематическим и не велось на иностранном языке, уверен, что изучение всех
этих языков было бы удовольствием, а не утомительной обязанностью. Твердое
знание одного языка в значительной степени облегчает изучение других.
В сущности, хинди, гуджарати и санскрит можно рассматривать как один язык,
так же как персидский и арабский. Хотя персидский принадлежит к арийской, а
арабский - к семитической группе языков, между ними существует тесное
родство, так как оба они развивались в период складывания ислама. Урду я не
считаю языком особым, так как он воспринял грамматику хинди, а в его
словарном составе преобладающей является персидская и арабская лексика. Тот,
кто хочет хорошо знать урду, должен знать персидский и арабский, так же, как
тот, кто хочет овладеть гуджарати, хинди, бенгали или маратхи, должен
изучить санскрит.
VI. ТРАГЕДИЯ
Из немногих друзей по средней школе особенно близки мне были двое. Дружба
с одним из них оказалась недолговечной, но не по моей вине. Этот друг отошел
от меня, потому что я сошелся с другим. Вторую дружбу я считаю трагедией
своей жизни. Она продолжалась долго. Я завязал ее, поставив себе целью
исправить друга.
Друг этот был сначала приятелем моего старшего брата. Они были
одноклассниками. Я знал его слабости, но считал верным другом. Мать, старший
брат и жена предупреждали меня, что я попал в плохую компанию. Я был слишком
самолюбивым, чтобы внять предостережениям жены. Но я не осмеливался
противиться матери и старшему брату. Тем не менее я возражал им:
- Я знаю его слабости, о которых вы говорите, но вы не знаете его
достоинств. Он не может сбить меня с пути, так как я сблизился с ним, чтобы
исправить его. Я уверен, что он будет прекрасным человеком, если изменит
свое поведение. Прошу вас обо мне не беспокоиться.
Не думаю, чтобы это удовлетворило их, но они приняли мои объяснения и
оставили меня в покое.
Впоследствии я понял, что просчитался. Исправляющий никогда не должен
находиться в слишком близких отношениях с исправляемыми. Истинная дружба
есть родство душ, редко встречающееся в этом мире. Дружба может быть
длительной и ценной только между одинаковыми натурами. Друзья влияют один на
другого. Следовательно, дружба вряд ли допускает исправление. Я полагаю, что
вообще необходимо избегать слишком большой близости: человек гораздо быстрее
воспринимает порок, чем добродетель. А тот, кто хочет быть в дружбе с богом,
должен оставаться одиноким или сделать своими друзьями всех. Может быть, я
ошибаюсь, но мои попытки завязать с кем-нибудь тесную дружбу оказались
тщетными.
Когда я впервые столкнулся с этим другом, волна "реформ" захлестнула
Раджкот. Он сообщил мне, что многие наши учителя тайком едят мясо и пьют
вино. Он назвал многих известных в Раджкоте лиц, которые делали то же самое
в компании с ними, а также нескольких учащихся средней школы.
Я удивился и огорчился. Я спросил своего друга о причине такого явления, И
он объяснил мне это так:
- Мы - слабый народ потому, что не едим мяса. Англичане питаются мясом, и
потому они способны управлять нами. Ты ведь видел, какой я крепкий и как
быстро бегаю. Это потому, что я ем мясо. У тех, кто питается мясом, никогда
не бывает нарывов и опухолей, а если и бывают, то они быстро проходят. Ведь
не дураки же наши учителя и другие известные в городе лица, питающиеся
мясом. Им известны преимущества мясной пищи. Ты должен последовать их
примеру. Ничего не стоит попробовать. Попробуй, и сам увидишь, какую силу
дает мясо.
Все эти соображения в пользу употребления в пищу мяса были высказаны не
сразу. Они отражают лишь сущность множества тщательно продуманных доводов,
которыми мой друг время от времени старался воздействовать на меня. Мой
старший брат уже пал, почему и поддерживал доводы друга. Я действительно
выглядел слабосильным рядом с братом и приятелем. Оба они были крепче,
сильнее и смелее меня. Меня совершенно околдовала ловкость моего друга. Он
мог бегать на большие расстояния и удивительно быстро. Он хорошо прыгал в
высоту и в длину, мог вынести любое телесное наказание. Он часто хвастал
передо мной своими успехами и ослеплял меня ими, потому что нас всегда
ослепляют в других качества, которыми мы сами не обладаем. Все это вызывало
во мне сильное желание подражать ему. Я плохо прыгал и бегал. Почему бы и
мне не стать таким же сильным и ловким, как он?
Кроме того, я был трусом. Я боялся воров, привидений и змей. Я не решался
выйти ночью из дому. Темнота приводила меня в ужас. Я не мог спать в
темноте, мне казалось, что привидения подкрадываются ко мне с одной стороны,
воры - с другой, змеи - с третьей. Поэтому я спал только при свете. Разве
мог я рассказать о своих страхах жене, спавшей со мной рядом? Она уже не
была ребенком, она вступила на порог юности. Я знал, что она смелее меня, и
мне было стыдно. Она не боялась ни привидений, ни змей. Она могла пойти в
темноте куда угодно. Друг же знал о моих слабостях. Он рассказывал, что
может брать в руки живых змей, не боится воров и не верит в привидения. И
все это потому, что он ест мясо.
Среди школьников было распространено плохонькое стихотворение
гуджаратского поэта Нармада:
Смотри на могучего англичанина:
Он правит маленьким индийцем,
Потому что, питаясь мясом,
Он вырос в пять локтей.